Архив - Окт 5, 2010

Эвола "О мистериях Митры"

Posted Втр, 10/05/2010 - 16:37 by фа
перевод с англ. А. Шмакова

Э.Ренан однажды заметил: «Если бы Христианство стало жертвой какого-то опасного «заболевания», мир стал бы митраизированным». Т.е., он принял бы религию Митры. Согласно разделяемому многими учеными мнению, Митраизм являлся наиболее сильной и заманчивой альтернативой, с которой Христианство когда-либо сталкивалось. Митраизм появился в Риме в первой половине первого века до н.э. и достиг своего апогея примерно в третьем веке н.э. К тому времени эта религия распространилась по всей империи, где ее ряды пополнялись преимущественно за счет легионеров – бывших сельских жителей. Митраизм был близок их мужественному и воинственному духу, и такие императоры, как Адриан, Комод и Аврелиан были посвящены в мистерии этого культа.

В конце второго века н.э., Митраизм был официально признан в качестве религии Империи, а Митра – ее патроном и покровителем. Также, культ Митры вобрал в себя культ Бога-Солнца Гелиоса, почитавшегося в качестве суверенной и непобедимой божественной мощи. 25 декабря, день зимнего солнцестояния (die natalis Solis invicti Mithra), отмечался как один из важнейших праздников, посвященных Митре. В своей субверсии, христиане адоптировали этот праздник, превратив его в Рождество. Считается, что Константин колебался между Христианством и Митраизмом, а Юлиан известен как выдающийся посвященный в митраистские мистерии. Он использовал Митраизм, равно как неоплатоническую метафизику и традицию мистерий, в своей смелой и благородной попытке восстановить римские языческие культы в противостоянии с быстро распространяющейся христианской верой.

У нас имеются некоторые оговорки на предмет того, что античный мир мог бы быть не христианизирован, а «митраизирован». Для успешного противостояния Христианству, Митраизм должен был бы понизить свою собственную планку. Даже сохранив чистоту, Митраизм вряд ли бы получил столь же сильную поддержку народных масс, что и религия Исуса, отличавшаяся сентиментальной доктриной спасения, открытой для всех жаждущих. Митраизм являлся ветвью древнего персидского Маздеизма. Именно из Маздеизма в Митраизме позаимствован его центральный мотив борьбы сил света/добра с силами тьмы/зла. Митраизм могут иметь религиозно-экзотерическую форму, но его ядром оставались мистерии, а именно – инициация в подлинном смысле слова. Данное разделение между религией и инициацией, позже ставшее особо выделяемым, само по себе служило для Митраизма ограничивающим фактором, хотя и делало его более законченной формой Традиции.

Здесь мы хотели бы остановиться на митраистских мистериях и осветить их характер на основании свидетельств античных авторов, а также изображений на разного рода памятниках античности в ареале центров распространения митраистских культов и мистерий. Помимо подобных свидетельств, собранных Францем Кюмоном в его исследованиях, мы коснемся также «Митраистского ритуала Большого магического папируса» (по-гречески “Apathanatismos”), сейчас хранящегося в Париже. Этот текст, с переводом и комментариями, доступен в первом томе «Введения в магию».

Мы считаем важным анализ и поиск скрытого смысла мифа о Митре, начиная с разнообразных эпизодов, отраженных на античных статуях и барельефах, зачастую – выполненных с высоким мастерством. Необходимо помнить, что такого рода мифы являлись драматизацией тех самых испытаний, пройти который предстояло инициируемому в мистерии. Драма являлась повторением подвигов божества, с которым и предстояло отождествить себя инициируемому.

Согласно мифу, Митра был рожден или произведен из камня, лежащего у «реки» (theos ek petras, petrogenos Mithra), как манифестация уранического света; это чудесное рождение замечено только «стражами», скрывшимися на вершинах близлежащих гор. Что касается «стражей», то встречается наименование их «Невидимыми Мастерами», относящееся к тем примордиальным существам, кто, согласно Гесиоду, никогда не умирали, но продолжают жить в последующие века, а потому могут называться «Теми, кто пробудился».

«Воды» и «камень»» могут относиться к дуализму потока становления и доминирующего над ним принципа. «Камень», «скала» появляются в многих традициях, неся различные смыслы. Существует сильное искушение повести аналогию между рождением Митры и одним из эпизодов Артуровского эпоса, где говорится о мече, закрепленном в камне, плывущем по воде. Выйдя из камня, Митра держит в одной руке меч, а в другой – факел, что символизирует силу (меч) и сияющее могущество (факел).

Камень может также пониматься как символ внутренней силы и самообладания, что относится к необходимым для инициируемого качествам. Эти качества необходимы для его возрождения.

Согласно тому, что до нас донесли древние, в особенности – Нонн Грамматик, неофиты мистерий Митры подвергались таким испытаниям, как прохождение через огонь и воду, демонстрация своего безразличия к холоду, голоду и жажде. Согласно некоторым другим источникам, от неофита требовалось убить человека (убийство симулировалось), чтобы доказать свое бесстрастие и решимость.

Вполне возможно, что эти качества относятся к символизму «рождающего камня», являющемуся одной из предпосылок инициатического возрождения. Так или иначе, упомянутые качества были востребованы в ходе дальнейшего сюжета мифа о Митре, т.к. Митре надлежало выстоять против сокрушительного ветра, пронзавшего и хлеставшего его обнаженное тело. Затем Митра направился ко древу, укрыл себя его листьями и вкусил его плодов. Касаясь инициатического значения древа, мы можем соотнести его с тем древом, которого жаждал Адам, чтобы стать «одним из нас» (божеством); в Книге Бытия, однако, доступ ко древу запрещен ветхозаветным Иеговой.

Данная интерпретация может быть подкреплена последующим эпизодом, в котором описывается противоборство Митры и Солнца – пылающего Эона. Действие заканчивается миром между ними. После того, Митра становится носителем суверенного могущетсва Солнца. Это могущество соответствует «хварно», или Славе, древнемаздейской (персидской) традиции. Слава изображалась в образе сверхестественного огня, поглощающего небесные божества – огня, порой нисходившего на царей, даруя им свет, посвящение и победу. Считалось, что онтологический статус царя, на которого низошла «слава», превосходит статус всех других людей, делая его бессмертным, каковым он и считался среди своих подданных. Будучи отождествленным с Солнцем, всегда торжествующим над тьмой, Митра стал защитником и верховным божеством Римской империи.

О достоинстве Митры говорится также в центральном эпизоде мифа, эпизоде заклания быка. Митра следит за быком и выжидает. Как только бык показывается из пещеры, Митра седлает его и скачет верхом, держась за рога. Бык убыстряет бег, увлекая Митру в безумную скачку. Митра остается верхом на быке, не позволяя себя сбросить, до тех пор, пока бык не вернется в свою пещеру, где Митра и закалывает его своим мечом.

Данное действие отражает борьбу со стихийной, инфернальной жизненной силой и ее трансформацию тем, кто взял ее под контроль и кто в итоге ее преодолеет. Сочащаяся из быка кровь превращается в «колосья пшеницы». Касаясь земли, капли крови производят «растительность». Вместе с тем, важно не дать нечистым животным (часто также изображаемым в мифе) испить крови. Это также несет эзотерическую нагрузку: если инициируемый, или герой, «нечист», то все еще остающиеся в нем элементы низшей природы будут усилены за счет высвободившейся энергии, что не только прервет процесс трансфигурации, но и приведет к тому, что конечный результат окажется разрушительным и опасным (о подобной угрозе говорится также в алхимическом герметизме, хотя и другими способами). Согласно другой версии, кровь быка преображается в вино. Под этим может иметься ввиду некоторые вызываемые магической интоксикацией эффекты.

Данный эпизод мифа приобрел настолько большую значимость, что стал в инициатических церемониях особым ритуалом: крещением кровью. Mitrei, т.е. места для проведения мистерий, строились таким образом, что состояли из верхнего и нижнего помещений, сооруженных, как правило, в форме подземных туннелей. Проходящий предварительные испытания неофит находился в нижнем туннеле; обнаженный, он окроплялся кровью закланного иерофантом быка, капавшей с верхнего помещения. Другие подобные испытания также должны быть связаны с крещением кровью, эквивалентом христианского крещения.

В той мере, в какой речь идет о митраистских мистериях, необходимо упомянуть указанный выше ритуал, “apothanatismos”. В данной ритуале можно обнаружить элементы Митраизма, смешанные с элементами, заимствованными из гностицизма и иных магических традиций. Dieterich, первым опубликовавший перевод данного текста (1903), назвал его «литургией». Это не совсем точная характеристика, т.к. данный ритуал не представляет собой некой церемонии с исполнением гимнов или вещей подобного рода, но скорее – набор указаний, магических формул и инвокаций, наряду с соответсвующими им ощущениями. Похоже, этот ритуал предполагал наличие предварительной инициации, т.к. в ходе инвокаций об участниках говорится как об очищенных в ходе «сакрального обряда» и владеющих «могучей силой сил» и «незыблемой Правой Рукой». Теперь можно начинать движение к «бессмертному рождению», ускользнуть из объятий Судьбы, властной над низшими мирами, и созерцать богов и Эона, «Господина пламенных нимбов». Ритуал касается открытия дверей, за которыми скрыты Семеро, сначала созерцаемые в своем женском аспекте, а затем – в мужском, как «Повелители небесного Полюса». Теургическое действие влечет по ту стороны Семерых, пока, в сверкании молний и вспышках ослепительного света, не появится фигура самого Солнца-Митры, кого мист должен научиться видеть. Затем, по комманед, следует дать клятву отныне не расставаться с Митрой, тем самым – трансформироваться в Него (чтобы приобрести его сущность), вплоть до того, чтобы «умереть, интегрировавшись в палингенезис и достигнув в интеграции реализации».

Ритуал характеризуется еще рядом деталей, которых мы здесь не будем касаться. Мы отсылаем читателя к самому тексту, переведенному, как было сказано, с греческого, и прокомментированного. Здесь мы добавим лишь, что в Митраизме было известно о путешествии через семь планетарных сфер, на этот раз – в обратном порядке, ибо в митраистских мистериях происходит не нисходящее движение души, в котором она попадает в сети «сфер необходимости» (иными словами, подвергается последовательному обуславливанию, пока не достигнет условий человеческого существования), но – в восходящем, ведущем за пределы сфер, через процесс «очищения» от материальных элементов, пока не будет достигнут Конечный Принцип, или Безусловное.

На инициатических уровнях институцианализированного митраизма также встречается число СЕМЬ. Это следующие уровни, в восходящем порядке: Ворон (Corax); Сокрытый (Cryphies); Воин (Miles); Лев (Leo); Перс (Perses); Вестник Солнца (Heliodromos); и Отец (Pater). Согласно распространенной интерпретации, требовалось предварительной «умерщвление» низшей природы. (Чем устанавливается соответствие герметико-алхимическому символизму Ворона, зачастую ассоциирующемуся с фазой «нигредо», или «Работы в Черном»). Пройдя этот уровень, мисту открывается оккультное существование (второй уровень). На третьем уровне, он становится воином легиона инициированных митраистов, воспринимаемых как militia в соответствии с воинственным духом этой традиции. Следующий уровень означал укрепление такого качества, в то время как уровень «Перса» указывал на связь с истоками Митраизма, т.е. древнеперсидского культа Света. Согласно Тертулиану, на уровне miles инициируемому предлагались меч и корона. Тот должен был взять меч, но отвергнуть корону со словами «Моя корона – это Митра».

На уровне Вестника Солнца (шестом) инициируемый отражает те же качества, что и Митра в пору его противоборства с Гелиосом. Наконец, уровень Pater соответствует лицу, инициирующему других, а также предводителя митраистского сообщества (pater sacrorum, pater partum).

Т.о., если бы Митраизм одолел Христианство и успешно сохранил свое внутренне ядро, результатом было бы сохранение, для последующей истории Запада, регулярной инициатической Традиции, сформированной такого рода ядром. Что касается внешнего, религиозного аспекта, то Митра наделялся титулом soter (Спаситель, Тот, кто дает Жизнь). Имеет смысл рассмотреть превращение «непобедимого Бога» (Invictus Mithra) в солнечного патрона Римской империи; Митра считался подателем маздейского «хварно», дарующего победу, благодаря конвергенции с древнеримской традицией почитания Fortuna Regia (латинский перевод выражения tuke basileos), нашедшего выражения в культе Победы в среде римских сенаторов.

Митраизм, судя по всему, представлял собой культурную, сакральну и инициатическую систему, которая по сути своей не могла не быть уничтожена процессом инволюции, затронувшим Западный мир. Такая инволюция шаг за шагом отгородила Запад от категорий славы и сиятельной мощи, пока, в итоге, реальный контакт со сверхъестественным не был прерван совсем. Воистину, то было потерей: хотя инициация и сохранилось, она не была более центральным стержнем системы, но лишь подводным течением, выходящим периодически на поверхность вне связи с восторжествовавшим Христианством.

Эвола "последнее интервью"

Posted Втр, 10/05/2010 - 16:33 by фа
"Testimonianze su Evola", 2a Edizione, ed. Mediterranee, Roma, 1985
пер. с итал. В. Ванюшкиной

Это интервью составлено на основе беседы, состоявшейся в квартире Эволы в Риме, на Корсо Витторио 197, 27 декабря 1973 г., и длившейся около двух часов. В беседе принимали участие Джанфранко де Туррис и Себастьяно Фуско. Текст незначительно сокращён.

В. Какое значение в современном мире может иметь инициация?

О. К сожалению, в современном мире об инициации можно только говорить. На самом деле следовало бы начать с определения того, что же есть инициация. Буквально "инициация" означает начало, введение чего-либо или введение кого-либо во что-либо. Если под инициацией понимают выход на уровень, отличный от чисто человеческого индивидуального сознания, то в этом смысле существуют две основные возможности: первая - это кратчайший путь так называемой самоинициации, введший в заблуждение немало умов. Например антропософы, то есть штейнерианцы твердят об автоинициации и, более того, противопоставляют древние инициации, которые они считают устаревшими, современной инициации, имеющей индивидуальный, активный и независимый характер. Но это чистый вымысел, поскольку инициация подобного рода мыслима лишь в исключительных случаях: в целом же инициация чисто индивидуального характера, то есть без вмешательства высшей силы, походила бы на попытку барона Мюнхгаузена, который вытащил сам себя, потянув за волосы. Чтобы инициация была действенной, необходимо вмешательство фактора, трансцендентного по отношению к индивиду, что лишь в крайне редких случаях может произойти самопроизвольно: такую инициацию можно было бы назвать дикой, подобно тому, как Рембо называли мистиком в диком состоянии. Случается, что экзистенциальная травма сама по себе приводит к подобному открытию горизонтов, даже если тот, с кем это происходит, сам не осознаёт того. Это может произойти и в современном мире, хотя, наблюдая постоянно нарастающую материализацию (и, добавим, закрытость) современного индивидуума, подобная возможность становится всё более сомнительной. Вот что можно ответить на ваш вопрос об "инициации в современном мире".

В. Нас волнует возможность инициации именно сегодня, в окружающей нас действительности, в современной культурной атмосфере.

О. Здесь и начинается путаница. Чтобы инициация стала возможной, необходимо наличие центра с людьми, "способными инициировать". Сегодня это особенно ясно, учитывая мистификации всякого рода: кажется в Сан-Франциско существует даже инициация по почте, о чём нельзя говорить без смеха. Препятствие заключается именно в этом: в наличии или отсутствии индивидуума или группы, способной осуществить подобного рода действие над инициируемым. Для этого необходимы два условия: во-первых, чтобы инициируемый был способен к инициации и, во-вторых, чтобы инициирующий был действительно таковым. Первое связано с определёнными испытаниями, которые должен пройти инициируемый. В частности, в древности, прежде чем удостоиться инициации, человек подвергался испытаниям, которые, похоже, по большей части, затрагивали область инстинктивных реакций. Существовали испытания огнем, водой и т. д. Кроме того, необходимо, чтобы эти действия затрагивали индивида, чтобы он был в некотором роде предрасположен к ним, мог бы почувствовать внутри себя то, что можно было бы определить как "толчок".

В связи с этим мне хотелось бы поведать вам одну историю, рассказанную мне человеком, который стал её непосредственным участником: один мой друг, находясь в северной Африке, как раз и пытался пережить опыт сверхъестественного характера. Он вступил в контакт с определёнными кругами: его усадили перед зеркалом и, произнеся какие-то заклинания, попросили пристально смотреть в него; всматриваясь в зеркало, мой друг, мало-помалу, стал различать в нем синеватый свет, который постепенно превратился в языки пламени, у него даже возникло ощущение, что огонь охватывает его целиком. До этого ему сказали одно слово, которое он мог произнести, если увидит что-то плохое. В общем он поторопился произнести его и тогда шейх спокойно сказал ему: "Жаль, очень жаль; ты должен был прыгнуть!". Так он не смог пройти испытание.

Поэтому для многих представляется важным выработка олимпийского стиля, весь процесс подготовки в смысле аскетического очищения, внутренней отрешённости и тому подобного, приблизительно как то было в настоящем изначальном буддизме. Кроме того, нельзя забывать и о том. что я говорил чуть раньше - о способности к внутреннему толчку. С этим связано и любопытное герметико-алхимическое высказывание: "Чтобы расплавить металл, нужно сначала разогреть его". На обычном языке металл соответствует индивиду, расплавить значит освободить его; разогреть же его означает привести в состояние особого внутреннего возбуждения, так чтобы он весь "вибрировал".

Однако, мы говорили о возможности инициации в западном мире, и всё сказанное - это лишь общие указания. Что же до существования групп, действительно способных инициировать, то есть могущих создать в человеке эти условия, допуская, что он обладает необходимыми качествами, либо способен пройти испытания, то с этим дела обстоят неважно. Мистификаторов более чем достаточно, я уже говорил вам, что происходит, к примеру, в Америке; можно допустить существование очень закрытых кругов, по всей видимости, связанных с каббалой; кроме того, широко распространилось общее недоразумение, возникновению которого во многом поспособствовал тот же Генон: я имею в виду введённое им понятие "виртуальной" инициации, то есть недействительной и неэффективной инициации, которая не даёт разрешения, но наделяет индивида виртуальной способностью быть причисленным к подобной организации, если он приложит к тому определённые усилия. Все это несомненно привело ко множеству недоразумений. Повторю, что сегодня на Западе трудно найти действительно серьезные группы, активно действующие в области инициации. Скорее существуют многочисленные течения, разбросанные повсюду, происхождение которых трудно проследить; несомненно такими являются организации Джулиана Креммерца, которые похоже обладают инициатическим измерением, однако, трудно сказать каковым было первое кольцо в этой цепи.

В. Как Вы думаете, какая из традиционных инициатических школ наиболее приспособлена к условиям современного мира; то есть, какая из них могла бы оказаться сегодня эффективной, хотя бы отчасти? О. Мне кажется, что следовало бы начать с рассмотрения того, какие организации сегодня ходят "на рынке" на Западе. Я уже говорил о том, что дела в этом плане обстоят неважно; хотя действительно существуют более или менее закрытые группы. Например, Генон говорил о группах посвящённых христиан, гностиках, но подчёркивал их крайнюю замкнутость; в их состав входит тринадцать человек, и нового адепта принимают лишь в случае смерти одного из них.

В. А что можно сказать о современных персонажах, которых вы также упоминали в своих работах: например, Гурджиеве или Кроули, были ли они посвящёнными, на ваш взгляд?

О. Да, я полагаю, что были; но вы же знаете, это довольно неясная история...

В. То есть неизвестно, чем закончили их ученики, и прочие вопросы подобного рода?

О. Помимо этого, неизвестно каким был в действительности их curriculum, с чего они начинали, каковы были их врождённые предрасположенности, какие "вещие" встречи они имели.

В. То, что Вы сказали чуть раньше, вызывает два вопроса. Во-первых - мы говорили о Западе - сегодня отдельные лица, и среди них, если не ошибаюсь, Генон, утверждают, что единственной инициатической организацией сегодня, так или иначе, является масонство. Что Вы думаете по этому поводу?

О. Конечно, даже профаны признают, что в системе масонства, в совокупности его обрядов и символов было собрано определённое количество элементов инициатического свойства; однако совсем другое дело на основании этого утверждать, что масонство является действующей инициатической организацией. Особенно, если речь идет о масонстве шотландского обряда, которое до определённой степени было более эзотерическим и более чистым, тогда как Великий Восток был заражён политическими и левыми элементами. Сегодня в масонстве шотландского обряда чувствуется лихорадочное стремление к собиранию самых разнообразных символов и традиций крайне сомнительного происхождения; это полный синкретизм... Похоже, в прежние времена в нём существовали подлинные инициатические ценности, но сегодня всё перешло, можно сказать, в латентное состояние. Латентное состояние не означает отсутствие подобных ценностей; остаются возможности для их возрождения при наличии определённых условий и определённых личностей; поэтому я не исключаю этого... Среди знакомых мне масонов, обладавших неоспоримой квалификацией, был, к примеру, Артуро Регини. Он не только был высокообразованным человеком, но обладал и критическим духом...

В. Нередко говорят о масонстве двух уровней; то есть известное нам масонство представляет собой своего рода внешний орден, предназначенный исключительно для привлечения адептов, которые в дальнейшем, достигнув высших степеней, могут перейти во внутренний орден, в котором происходит реальная инициация, но это тайный орден, отделённый от мира, для которого внешний орден служит простым фильтром: тот, кто способен просочиться сквозь него, может достичь подлинной инициации.

О. Честно говоря, мне нечего сказать по этому поводу, у меня нет данных, позволяющих утверждать нечто подобное... Существует также миф о пресловутых "Высших неизвестных", которые являются подлинными правителями, о чём никто и не подозревает.

В. Второй вопрос, возникший у меня в связи со сказанным Вами ранее, состоит в следующем: мы говорили о Западе, а что можно сказать по поводу Востока? Можно ли сказать, что там существуют возможности, как в смысле существования инициатических организаций, так и наличия человеческого элемента, отдельных личностей, которые создают обстановку, благоприятствующую достижению инициации, или же Восток, как вы сами, к примеру, писали во вступлении к "Кризису современного мира", а также в других своих работах, также идёт путем упадка, наряду с современным Западом?

О. В целом относительно Востока можно сказать, что он также движется по нисходящей, как и Запад, вследствие модернизации и так далее, но...

В. Мне хотелось бы знать, считаете ли вы, несмотря на всё это, что на Востоке по сравнению с Западом всё же существует больше возможностей, какое-либо конкретное инициатическое общество или круг посвящённых? Вы приводили пример с вашим другом в северной Африке, затем упомянули каббалу; значит вы считаете, что это возможно?

О. Безусловно, сохранились отдельные линии передачи, это неоспоримо. Существует теория "измаилитов" о sirsila, то есть "цепочках" и имамах, являющихся высшими властителями посвящённых, которые могут быть как зримыми, так и незримыми, являя себя в определённых условиях, а затем возвращающихся в скрытое состояние. Можно вспомнить и то, о чём писал Майринк, если не ошибаюсь, в "Големе", об El Kitr, то есть, таинственном персонаже, который являет себя тому, кто способен принять инициацию.

В. Значит, несмотря на общий упадок, на Востоке остаётся больше возможностей?

О. На мой взгляд, общий упадок затрагивает относительно внешний круг, поскольку Восток ещё не перешёл к культуре подлинного кризиса: то есть, произошла относительная материализация, утрата знаний, но это не имеет ничего общего с секуляризацией культуры, характерной для Запада.

В. Не скажете ли несколько слов, например, о суфизме?

О. Что ж, хорошо. В суфизме следует отличать арабский суфизм от персидского, представители которого являются измалитами, никем иными как далекими последователями того самого симпатичного Старца Горы. Вторые имеют особое значение: ко мне приходил сюда один персидский учитель. Уже то, как он был одет, производило совершенно особое впечатление... нечто типа длинного старинного халата, с застёгнутым спереди воротничком...

В. Он приходил сюда, к Вам?

О. Да.

В. Ваша слава достигла Персии!

О. Кто знает. Он на данный момент преподаёт в одном университете.

В. Наверное он знаком с Вашими работами во французском переводе.

О. Возможно. Однако, вернёмся к измаилитам, Шейх Персии является главой измаилитов. Изначально власть имама имеет двойственный характер, политический и духовный.

В. Вероятно, следовало чуть более точно определить, что такое инициация, то есть, чем инициированный отличается от обычного человека, или лучше, от человека, обладающего глубокой культурой, восприимчивого к подобного рода вопросам. В чём выражается "скачок" от подобного человека к подлинному посвящённому.

О. Это различие носит онтологический характер: некто может обладать сколь угодно многими знаниями относительно инициации и тому подобных вещей, но экзистенциально он остаётся тем, что он есть; тогда как в реально инициированном человеке происходит изменение естества, благодаря которому по сравнению с обыкновенным человеком он занимает то же положение, как этот последний по отношению к животному. Можно провести аналогию с католическим учением: принявший сан священник обретает качество, которое существенно отличает его от любого другого человека, и это различие неустранимо: это называют indelebilis.

В. То есть, дело не в том, что он просто обладает большими знаниями.

О. Совершенно верно. Возведение в сан в данном случае равноценно инициации.

В. Возможно, именно это является причиной того, что вследствие той культурной атмосферы, которая нас окружает сегодня, крайне сложно достичь состояния инициации, как раз потому, что это означает не только количественный запас знаний по сравнению с другими, но изменение самой своей природы.

О. Точно.

В. Какие возможности открываются перед посвящённым?

О. У него расширяется восприятие, то есть открываются более широкие возможности в плане видения и действия. В плане действия открывается способность действовать, скажем, в области познания, воспринимать тонкие связи между причиной и следствием, благодаря чему инициированный знает, как определённые вещи, представленные надлежащим образом, прямо или косвенно производят данный эффект. В общем, происходит расширение области познания и действия за границы, не достижимые для обычного человека.

В. А в потустороннем, в другом мире? Какова судьба посвящённого?

О. Скажу лишь то, что сама судьба - это своего рода крайний реализм, посылающий к чёрту человеческие ценности и оценки. Естественно, это также связано с изменениями онтологического характера.

В. Как Вы считаете, возможно ли сегодня возрождение традиционных инициатических школ, по отношению к которым сейчас на профаническом уровне наблюдается некоторое пробуждение интереса, например алхимия, каббала?

О. Это зависит от того, какую цель перед собой ставят: если кто-то занимается алхимией в целях получения золота, то в данному случае уместно известное выражение "чтобы добыть золото, надо иметь золото"; в отдельных случаях не исключён даже материальный феномен, но это предполагает предварительное достижение трансцендентного измерения индивида. Что же до существования мастеров алхимии... пожалуй можно говорить о герметиках, однако, это немного иное. По поводу каббалы, всё зависит от того, сохранились ли необходимые течения для передачи эзотерической кабалистики. Похоже они существовали в Праге, это можно почувствовать, читая книги Майринка: именно оттуда он черпает свои основные идеи.

В. Система "Золотой Зари" пришла в Англию, пройдя множество изменений, но корни её в каббалистике.

О. Ничего не могу сказать по этому поводу, поскольку, за исключением некоторых сведений, полученных из вторых или третьих рук, которые встречаются в книгах о Кроули, я ничего не знаю об этой организации. Впрочем, создаётся впечатление, что это была довольно серьёзная организация, это признаёт и Генон, хотя он и открещивается от неё...

В. Да, действительно, он признавал это, как о том свидетельствует опубликованная переписка. По поводу сказанного Вами, как Вы думаете, откуда проистекает современный интерес к вопросам мистики, эзотерики, магии, оккультизма и т. п.?

О. Боюсь, что по этому поводу я могу высказать лишь отрицательное мнение: это всё связано со стремлением к бегству от действительности...

В. Всего лишь бегство?

О. Бегство от современной культуры, от современного общества. В общем, желание другого, иной реальности. Эта потребность во многом носит смешанный характер...

В. Вы можете сказать что-либо об отношениях между так называемыми школами высокой магии и инициацией?

О. Зависит от конкретной школы...

В. Вы упоминали Креммерца...

О. Магия без инициации - это фарс. Магия тем или иным образом требует временного устранения преграды между я и не-я, смещения границ обычной индивидуальности, что до некоторой степени равнозначно инициации.

В. Как по Вашему, насколько актуальны сегодня тантрические школы? Можно ли ожидать, как то утверждает один английский критик, возрождения интереса к тантрической практике левой руки?

О. Причина привлекательности тантризма вполне очевидна... Это связано с тем, что экзистенциальные факторы являются женским, оргиастическим элементом. В любом случае, тантрический путь возможен, но крайне опасен: нельзя принимать его в качестве самооправдания как попытку купить себе искупление грехов; кроме того, он также требует инициации, существующей и в тантризме.

В. Поговорим о другом явлении, интересующем, в первую очередь, молодёжь. Вначале Вы говорили о необходимости снятия противоречия между я и не-я; многие молодые люди пытаются использовать наркотики именно для преодоления этой преграды между я и не-я. Наркотики сегодня, как Вам известно, получили широкое распространение среди хиппи и других подобных течений, которые возводят их в ранг настоящей религии, что продиктовано довольно смутными устремлениями, выраженными крайне своеобразным способом.

О. Мы возвращаемся к тому, о чём говорили ранее; все зависит от условий, в которых это происходит, так как наркотики способны лишь приоткрыть некоторые двери, но потом следует разобраться, где же вы оказались; капля-другая способна переполнить чашу, однако это зависит от определённых условий. Например, в инициациях центрально-американских туземцев, которые используют наркотики, предполагается предварительная подготовка неофита, для того, чтобы всё прошло надлежащим образом.

В. Практически Вы хотите сказать, что современное отношение к наркотикам поверхностно, люди сами не осознают, что они делают, и как это следует делать.

О. Именно так, ведь известное выражение "аскетическое употребление наркотика" вызовет лишь смех у заядлого наркомана.

В. То есть, это то же бегство от реальности, совершаемое бессознательно.

О. К этому также можно добавить кем-то сказанные слова: "опасайтесь того, что может быть достигнуто при помощи внешних средств! Тем самым вы уничтожаете возможность добиться того же самостоятельно".

В. Это связано также с тем интересом, который современная молодёжь, особенно американские хиппи, стремящиеся к бунтарству, испытывают по отношению к восточным учениям, начиная с дзена до путешествий в Индию или Непал в поисках неизвестно чего.

О. Да, но это началось ещё со времён увлечения теософией, возникшего как реакция на западный позитивизм, в результате чего обратились к Востоку. Именно тогда зародилась настоящая теософия. Возникли и маргинальные движения: полу-медиумические, оккультные, типа полковника Олкотта...

В. И Блаватской...

О. Блаватская была медиумом.

В. Итак, вновь повторяются ситуации, проявившиеся уже век тому назад. Теософское общество было образовано в 1875 г. Всё новое - лишь хорошо забытое старое.

О. Мне хотелось бы добавить пару словом по поводу дзена. С ним связано много недоразумений, так как вследствие полной иррациональности дзена, презрения к традиционным устоям и прочим вещам подобного рода, он стал для западной анархически настроенной молодёжи чем-то вроде лакомого кусочка, но при этом они совершенно забывают о тех культурных рамках, в которых дзен приобрел соответствующую форму.

В. То есть они также занимаются вещами, реального значения которых не осознают?

О. Здесь есть ещё один фарсовый момент, а именно, стремление к лёгкому, так как дзен говорит о том, что в определённый момент как бы само собой наступает сатори, озарение.

В. Мгновенное озарение...

О. Да, озарение, которое может наступить в любой момент, даже когда вы, к примеру, едите спагетти; естественно, это возбуждает и привлекает многих. В данном случае эта спонтанная инициация или озарение сравнима со стаканом, который постепенно заполняется водой до краёв; достаточно всего одной-двух капель, чтобы он переполнился, однако причиной того, что вода переливается через край, являются не эти последние капли, а та вода, которая была налита в стакан до этого, то есть, весь процесс предварительного обучения. Есть хорошо известный пример с пощёчиной, когда один из учеников просит учителя посвятить его в дзен, а учитель в ответ даёт ему пощёчину; или другой, когда учитель зажимает руку воротами, так что ломает её, и в момент боли у ученика наступает сатори. Известен и другой случай, когда ученик приходит к учителю и спрашивает у него, что такое дзен, и получает пощёчину; он возвращается и снова спрашивает то же самое и получает ещё одну оплеуху. Это повторяется, скажем, четыре раза, наконец, он появляется перед учителем и не говоря ни слова, дает ему пощёчину: тогда учитель, смеясь, говорит ему: наконец-то ты понял. Смысл этого в том, что озарение - это внутренний акт, а не пассивное восприятие.

В. Растет интерес, в том числе и практический, к примитивным религиям, гаитянскому вуду, центрально-европейским культам плодородия и так далее. Связано ли это с открытием новых возможностей для западного человека?

О. Интерес к примитивным религиям, насколько ещё можно говорить об их существовании...

В. Интерес практической направленности... Пытаются именно возродить древние религии: например, Гарднер, который извлёк на белый свет то, что он называет религией ведьм... Вы ведь были знакомы с Джеральдом Гарднером, не так ли? Вы как-то говорили, что он заходил к Вам. Английский профессор, создавший музей ведьм на острове Мэн.

О. Я не знал, что он "глава ведьм". Он показался мне слегка detraque [франц. - тронутым], когда явился сюда, с кошёлкой в руках, с бледно-голубыми почти водянистыми глазами, все члены его тела, казалось, двигались сами по себе.

В. По сути дела, он был одним из прародителей практического учения Маргарет Мюррей, которая утверждала, что магия и ведьмовство происходят от древних культов плодородия, рогатого божества и т. п.

О. Но она была лишь теоретиком, её знания не основывались на фактических данных.

В. Действительно, Гарднер позднее конкретизировал её теории. Так или иначе, на ваш взгляд, существует какая-либо связь между всеми этими фактами: возрождение древних религий, интерес к вуду, культы плодородия? Например кризис христианства, которое перестало удовлетворять людей по многим параметрам...

О. Но вы же знаете, что Христос был поглощён этими полупримитивными культами. Однако чаще всего всё заканчивается чисто заклинательной практикой, что относится к вуду и, прежде всего, к кадомбе, его бразильскому эквиваленту.

В. Как вы оцениваете современное положение преобладающей сегодня на Западе религии, то есть христианства, католичества. С одной стороны, говорят о кризисе христианства, с другой, оно усваивается новыми поколениями типа хиппи. Сегодня, например, личность Иисуса Христа стала очень популярной...

О. Возможно в его революционном, пролетарском аспекте...

В. Но в то же время официальная религия с духовной точки зрения претерпевает кризис.

О. Это кризис всего традиционного... Современное католичество довольно непривлекательно, оно освободилось от доброй части своей литургии. Похоже, что церковь всё больше отрекается от своего трансцендентного и традиционного измерения. Это подтверждается и кризисом, охватившим новые кадры монастырских орденов.

В. Я недавно прочёл, что в последние годы духовного сана были лишены более 15 000 священнослужителей. Естественно, по всему миру. Итак, Вы полагаете, что личность Иисуса Христа сегодня рассматривается преимущественно в революционных рамках, то есть в его человеческом, а не божественном аспекте?

О. Общая ситуация сегодня не связана с тем кризисом, который требует в отчаянии искать внутреннего спасения; это сегодня никого не волнует.

В. Внешнее спасение, революция status quo.

О. Внешнее спасение - это другое дело, но оно требует внутренней революции. Если бы в древнеримском мире уже с появлением восточных религий и того же дионисизма, не возникло бы подобного явления, этого стремления к спасению, христианство никогда бы не смогло встать на ноги. Если бы патриции сохраняли твёрдость, с христианством можно было бы распрощаться.

В. То есть христианство укоренилось, так как сложилась подходящая ситуация.

О. Именно так.

В. Существует ли возможность, что сегодня что-либо прорастет из христианства.

О. Из христианства? Дело в том, что в христианстве все позиции уже заняты. Какие аспекты христианства имеются в виду?

В. Ну, скажем, породившее эзотерическое христианство, христианство Иоанна.

О. Понятие эзотерическое относится прежде всего к теоретическому плану, лучше использовать термин инициатическое, в этом смысле дело обстоит несколько сложнее. Возможность прорастания инициатического христианства сегодня... Целостная эзотерическая традиция всегда имеет экзотерический, прежде всего, обрядовый, план, который направлен на удовлетворение потребностей массы и имеет сравнительно чувственный или эмоциональный характер, с другой стороны в ней имеется эзотерическое или инициатическое течение. Однако говорить о существовании такой эзотерической традиции, незримо протекающей рядом с экзотерической, то есть исключительно обрядовой, в христианстве нет оснований.

В. Даже в изначальном христианстве?

О. Об изначальном христианстве сказать просто нечего, поскольку вы прекрасно знаете, что четыре Евангелия определились около четвертого-пятого века путём отбора, тогда как существовало значительное количество других, имевших полуинициатический характер, как, например, Евангелие от Евы и другие, которые оказали влияние преимущественно на гностические круги...

В. А как же христианские мистики Средневековья? Можно ли проследить у них, не скажу корни, но хотя бы предпосылки эзотерического христианства?

О. Да, несомненно в то время имелись великие учителя, но сомнительно говорить о какой-либо преемственности. Никто не может отрицать, что, например, Мейстер Экхарт...

В. Якоб Бёме...

О. Он был протестантом...

В. Я говорю о христианах вообще, а не только католиках.

О. Нельзя отрицать того, что среди них были личности, которые имели озарения мистико-инициатического характера, однако это были лишь отдельные случаи.

В. То есть, отсутствует цепь, что затрудняет передачу...

О. Впрочем, честно говоря, читая Экхарта, часто наталкиваешься на подобные выражения: "Мой учитель сказал мне..." и так далее. Это означает, что был некто, кто передал ему свои знания.

В. Вы говорили, что поначалу христианство получило развитие в гностической среде; известно, что многие из тех, кто стремится возродить предполагаемую эзотерическую позицию христианства, обращались именно к гностическому христианству, пытались переписать христианство в гностическом смысле. Насколько реальна подобная попытка?

О. Что до сегодняшних попыток придать христианству гностическое измерение, то это связано с теми трудностями, о которых я уже говорил. Я сам пытался - и писал об этом в одной из своих книг, кажется в "Пути киновари" - прозондировать, что происходит сегодня в отдельных монашеских орденах, чтобы понять, имеется ли там возможность, по крайней мере, для индивидуальной работы в смысле инициации, однако результат оказался отрицательным... Лучшими оказались картезианцы. Я был в их главном монастыре в Фарнете, рядом с Луккой, и там многое мне показалось довольно приятным. Например, каждый монастырь построен в соответствии с постоянной схемой: большой квадратный двор, одновременно служащий кладбищем: земля там проседает, когда труп разлагается. Вокруг по периметру квадрата расположены кельи, в которых живут монахи, а рядом протекает ручеёк. Это вызывает приятное чувство, такой своеобразный монашеский интим. Внутри находятся молельня, мастерская и трапезная. Все монахи соблюдают обет молчания; но я попал туда на Крещение, и всю ночь шла литургия, и всё это время они пели в церкви: они способны простаивать в песнопениях часами. Это было живописное зрелище: белые тени - они носят белые рясы - с лампадой в руках, передвигающиеся почти бегом, быстрым шагом по снегу; потом каждый занял своё место и по резкому жесту настоятеля - который был для них богом - начали петь. Это было григорианское пение безо всякого музыкального сопровождения.

В. В других орденах Вы не нашли эзотерических или инициатических черт?

О. Я вступил в контакт с так называемым настоятелем, который обучал послушников, и который знал, что интересует меня. И он приоткрыл мне небольшую отдушину, путь, включающий сравнительно независимый метод самореализации; он сказал мне: "Это не наш путь, в нём есть нечто люциферическое; наш же путь - это молитва и стяжание Святого Духа".

В. Нечто подобное говорят о монахах с горы Афон.

О. Последние сведения оттуда катастрофические, создаётся впечатление, что все они впали в детство; их немного, и почти всем уже по сто лет.

В. Но разве не существует у них некого вида физической практики?

О. Действительно, православие предоставляет куда больше возможностей, чем католичество.

В. У них ведь, кажется, есть и особая система дыхательных упражнений.

О. Существует одна молитва, отчасти напоминающая повторение мантры.

В. Вы упоминали об этом в "Введении в магию". Советы аббата Ксерокарка: склони голову на грудь, обрати свой взор внутрь себя, отвори око, воспринимающее то, что таится в сердце твоем. Похоже, это единственный пример подобного рода в христианстве.

О. Своего рода интегрированный мистицизм... Возвращаясь к картезианцам, принявшим обет молчания, но при этом постоянно распевающим молитвы: их наставник сказал мне, что их метод состоял в том, чтобы петь до изнеможения.

В. Это по сути напоминает практику мантр.

О. Да, почти. Но литургия длится довольно долго - это не повторение одной и той же, сравнительно короткой фразы - что вводит их в состояние прострации, облегчающей нисшествие духовного влияния.

В. Этот наставник говорил о люциферичности того пути, которого искали Вы... гностики утверждали, что библейский Бог был дьяволом. Не связано ли это неким образом с возрождением интереса к дьяволу, в котором видят уже не князя мира сего, как сказано в Евангелии, но именно проводника, "Люцифера" - носителя света.

О. Ну, согласно этимологии это и есть подлинный Люцифер.

В. Вот именно, согласно этимологии, а не классической иконографии, описывающей его как рогатого демона. Растёт интерес к сатанизму, взывают к дьяволу, чтобы достичь того, что не удалось добиться иным образом...

О. Всё это довольно двусмысленно, достаточно вспомнить этого "молодца" Шандора Ла Вея...

В. Он американец и всё делает по-американски...

О. Помнится, был Тантрический Орден Америки, издававший также одноимённый журнал, в котором, среди прочего, утверждалось, что для удовлетворения мастера тантры во всём мире не найдётся достаточного количества женщин. Это объясняет...

В. ...духовный уровень подобных организаций... Американцы всегда так, однако, неужели у них в этой области не было вообще ничего серьёзного?

О. Я спрашивал об этом сэра Джона Вудроффа, Артура Авалона...

В. Разве он ещё жив?

О. Нет, он умер. В общем, я спросил его, что он думает об этих американских тантристах: он со злостью ответил, что среди них был один глава ордена, который скромно величал себя Аум Всемогущий.

В. Говорили о Френсисе Кинге...

О. Который, помимо прочего, устраивал мессы с очень молоденькими девушками и собирался перебраться в Англию для распространения своего учения. Вудрофф тогда послал мне вырезку из английского журнала, где было написано: "No room for Aum".

В. Для Аума нет мест!

О. Среди прочего, он говорил: мы не посвящены в глубинные таинства тантрических обрядов, но боимся, что то, что там делается, немногим отличается от того, что происходит в наших наиболее подозрительных и сомнительных ночных кругах.

В. Обычные английские эвфемизмы.

О. Существуют также таинства Митры, митраистский центр в Англии.

В. Когда? Сегодня?

О. Совсем недавно. Я не помню, где я об этом прочёл, но меня это здорово удивило, ведь это крайне сложная материя.

В. Кроули считал, что этимологически Бафомет происходит от Baphe Mithra, то есть отец Митра, он говорил, что получил это сообщение на астральном плане, через общение с некой сущностью.

О. И как же он это объяснял?

В. Он провёл кабалистические вычисления, и численное значение букв совпало.

О. Существует и другое толкование, данное век тому назад одним немецким учёным - "крещение знанием".

Эвола "Орден Железной Короны"

Posted Втр, 10/05/2010 - 16:29 by фа
L'Ordine della Corona di Ferro, Arthos (Genova) 1973
пер. с англ. А. Шмакова

Когда пала Римская империя, возникли первые Ордена аскетов, существование которых была обусловлено необходимостью поддерживать и защищать духовные ценности посреди политического хаоса и моральной дезинтеграции тех времен.

В похожей ситуации, когда современный мир поражен глубоким кризисом, кажется вполне целесообразным учредить нечто похожее, и была предложена идея Ордена Железной Короны. Данное наименование не имеет отношения к древней короне итальянских королей. Оно было подсказано мыслью о духовном суверенитете и отсылкой к металлу, как лучшему символу силы, гармонии и гибкости - качествам характера, необходимым мужам Ордена для защиты Духа.

1. Первостепенная обязанность мужей Ордена заключается в том, чтобы они были живым утверждением ценностей чистого Духа, понятого как трансцендентная реальность, над ценностями чисто человеческого порядка, любыми природными, "социальными" или "индивидуальными" узами, - а также в защите и провозглашении этих ценностей в надлежащей форме.

2. Истощение, которым характеризуется современный мир, накладывает на мужей Ордена обязательство принять и утвердить подобные ценности, дистанцируясь от более или менее исторически обусловленных форм и институтов. Верные высшим принципам, мужи Ордена, отмечая, что в настоящее время не существует легитимных социальных и политических систем, держаться от всего этого на расстоянии. Они могут иметь дело с этими институтами, и даже занимать там те или иные должности, но все это должно осуществляться с единственной целью приведения в действие сил трансцендентного порядка, будь то прямо или косвенно. Что касается того, что следует придерживаться дистанции в отношении любых конкретных форм религии, то, поскольку все больший упадок и секуляризация этих форм очевидны, любое подобное участие должно быть оправдано утверждением основополагающих ценностей, свободных от какого-либо обуславливания.

3. Помимо этого, самым важным является то, что люди Ордена действуют на экзистенциальном уровне через факт своего присутствия, через абсолютную приверженность истине, прямоту, способность подчинить людей работе, жесткость и строгость идеи, безразличие в отношение любой признательности со стороны или материальной выгоды. Ввиду соответствия между внутренней и внешней формой человека, желательно, чтобы мужи Ордена избирались из числа тех, у кого отсутствуют физические недостатки, и даже из числа лиц, обладающих импозантной внешностью. Помимо прочего, это часто было правилом в рыцарских орденах.

4. Современному обществу присущи искажения, и сопротивление им является естественной и существенной предпосылкой верности Ордену. Прежде всего, критике должно быть подвержено все, что имеет отношение к каким бы то ни было формам демократии и эгалитаризма, оппозицией чему должен служить имеющий духовное происхождение принцип авторитета и иерархии.

Еще более жестокую борьбу следует вести с любым пролетарским или коллективистским "социальным" мифом. Важным моментом является презрение к так называемому "рабочему классу". Мужи Ордена противостоят всякому "блату", восхождению на высоты власти низших сил, а также любому понятию званий, привилегий и власти, определяемых в категориях богатства и денег. Задача мужей Ордена - утвердить превосходство героических, аристократических и традиционных духовных ценностей, противопоставленных практичному материализму, мелочному имморализму и стремлению все утилизировать, характерному для нашего времени. При любых обстоятельствах они будут стоять на стороне этих ценностей и противостоять тому, что им противоречит, разоблачать это.

5. Орден в своих действиях признает Истину в качестве наиболее мощного орудия. Ложь, идеологическая фальсификация, внушаемость и анестезирующее воздействие, затрагивающие возможности высших форм восприятия и признания, в действительности лежат в основе, из которой произрастает вся деятельность по субверсии и искажению современного мира.

6. Центром тяжести для Ордена не являются ни какая-то определенная конфессия, ни какое-либо политическое движение, и более того, по своей сути Орден дистанцируется от всего, что претендует называться "культурой" в современном, "интеллектуальном" и профанном смысле. Напротив, для человека Ордена на первом месте стоит способ бытия; на втором, определенное видение жизни, как его выражение; на третьем, элементы стиля как персонального отношения к добродетели и обоснованности жизни, наряду с тем, что служит нормой для достижения совершенства в своей деятельности.

7. Тем или иным идеям со стороны Ордена может быть оказана поддержка, поощрение или покровительство, в соответствие с качеством их оппортунистической природы в зависимости от конкретной ситуации, при этом недопустимо отождествление с ними самого Ордена. Целью может быть только задействованность в мире причин, но не в мире следствий и внешних выражений.

8. За каждым мужем Ордена будет стоять весь Орден. На каждого члена будет возложена задача поддерживать любыми средствами любого другого члена, не как индивида, но как представителя организации. Любой член Ордена должен превратить себя в центр влияния в любой конкретно данной среде, и единство Ордена будет выражать, подтверждать и укреплять естественную гармонию, потенциально существующую между этими одинаково ориентированными на внутреннее измерение элементами, ячейками и действия, сформированные под воздействием одной и той же идеи.

О требованиях

1. Только лица не младше 20 лет, свободные от физических недостатков и всего, что могло бы нанести ущерб на психо-соматическом уровне, могут быть приняты в Орден.

2. Орден предполагает иметь дело с индивидуальностями, которые, имея, по крайней мере потенциально, одинаковую внутреннюю квалификацию, призвание и ментальность, находятся на разных стадиях одной и той же духовной осведомленности.

От принадлежащих к Ордену требуется дать четкий клятвенный обет, свидетельствующий о готовности поставить на первый план, в любой сфере, идею Ордена, в противовес любым эмоциональным, сентиментальным и семейным узам, личным предпочтениям, материальным интересам или социальным амбициям. От мужей Ордена требуется не самоотречение, но внутренняя независимость - внутренняя свобода - при оценке их собственной ситуации во внешнем мире, какой бы она ни сложилась.

3. Принадлежность конкретному религиозному сообществу или деноминации совместимо с членством в Ордене, при условии, что последнему будет отдано предпочтение в случае конфликта.

4. Желательно, чтобы при выработке высшего принципа мужи Ордена стремились совместно постичь его, в том смысле, в каком поиск высших состояний бытия являлся объектом оперативных дисциплин инициатического характера.

О различиях в званиях и форме организации

1. Орден имеет два аспекта, внутренний и внешний. Что касается первого, все, кто состоит в Ордене, имеют равное достоинство, соответствующее классу "муж Ордена". Организационно, Орденом руководит и управляет Совет магистров Ордена, состоящий из семи человек, во главе с великим магистром. Между этими членами должно распределяться выполнение общих задач, касающихся выработки директив, условий претворения их в жизнь, а также задач дисциплинарного характера; задачи определяются на каждой очередной сессии Совета.

2. Внутренняя сторона Ордена соотносится с областью чистой доктрины и представлена тремя степенями, которые должны соответствовать состоянию духовной реализации каждого индивида. Это не обязательно должно затрагивать сферу, указанную в предыдущем пункте, но по крайней мере четверо из членов Совета должны обладать высшими духовными степенями во внутренней иерархии. Этот вопрос, а также работа в плане знаний и определение званий в соответствие с традиционными критериями будет описана в отдельном капитуле.

3. Совет должен определять доступ в ряды Ордена, выделять и непосредственно отмечать отличившихся. Нельзя исключать и членства в Ордене 'ex officio': будет заявляться о принадлежности к Ордену тех или иных, даже если они не имеют к нему непосредственного отношения.

4. Членство в Ордене не влечет за собой финансовых обязательств. Позволяется завещать или жертвовать Ордену что-либо. Завещанное или пожертвованное будет передано в распоряжение Совета, для расходования исключительно в неличных целях.

5. Потенциально, титул "муж Ордена" - наследственный, в том смысле, что его обладатель может решить дело таким образом, что титул перейдет его первенцу. Замысел таков, что передача крови будет также передачей духовной формы и влияния, во имя сохранения преемственности деятельности.

6. Члены Совета - основатели Ордена. Каждый раз в случае смерти или некомпетентности любого его члена Совет сам решает, кто будет наследовать. Каждый член Совета имеет право предложить кандидата, которому он желал бы передать свои функции с тем, что бы тот стал продолжателем его дела. В таком случае вопрос подлежит рассмотрению Советом.

7. Совет по сути обладает качествами "мужского союза" (Mannerbund). Таким образом, в нем не находит понимания семейные вопросы.

8. Члены этого союза могут пользоваться сексуальной свободой, при условии, что это не ведет к сексуальным извращениям.

9. Хотя женщины не могут являться членами Ордена, молодые женщины могут составить структуру "третьего класса", находясь в распоряжении людей Ордена, коммунитарном, а не частнособственническом, пользовании (см. что предлагал Платон для воинской касты в своем идеальном Государстве), при том, что будут предприниматься меры, препятствующие зачатию.

Эвола "Моя встреча с Кодряну"

Posted Втр, 10/05/2010 - 16:19 by фа
"Il mio incontro con Codreanu" - Civilta, I, N2 9-10, 1973

Среди вождей различных движений национального возрождения, возникших в период между двумя мировыми войнами, из тех, с которыми я имел возможность познакомиться лично, мне особенно запомнился Корнелиу Кодряну, лидер румынской Железной гвардии, как одна из наиболее благородных и чистых фигур. Весной 1936 г., во время одной из исследовательских поездок по разным странам Европы, предпринятых мной в тот период, я посетил Бухарест.

Кодряну производил впечатление даже своим физическим обликом. Высокий, хорошо сложенный, он воплощал в себе "арийско-романский" тип, который и в Румынии имеет своих представителей, восходя к колонизации Дакии римлянами и к индоевропейским обитателям наиболее древней из местных областей. Его лицо и манера говорить убеждали в том, что перед вами человек, в котором жестокость, бесчестность, неверность и предательство абсолютно невозможны. Ему также приходилось считаться с той властью, которую он имел среди своих последователей, связанных с ним отношениями очень личными и глубокими.

В тот период ситуация в Румынии была достаточно напряженной, если говорить об отношениях между правительством короля и Железной гвардией. Возникала атмосфера, позднее вылившаяся в продолжительную трагедию. В итальянском посольстве мне сказали, что встречаться с Кодряну не стоит; румынские власти немедленно высылали всех иностранцев, вошедших с ним в контакт. Я не прислушался к этому предостережению. Некий румын, с которым я поддерживал отношения, поскольку он интересовался традиционалистскими исследованиями, выступил в роли посредника. (1)

Через некоторое время после того, как я выразил желание встретиться, два эмиссара тихо появились в холле отеля, в котором я жил, дабы отвести меня к своему руководителю, в знаменитую Casa Verde - Зеленый Дом. Будучи построенным на окраине Бухареста самими легионерами, он являлся штаб-квартирой всего движения.

После прохождения через то, что в Румынии является ритуалом проявления гостеприимства - гостю предлагают маленькую тарелочку с мармеладом и стакан воды - появился Кодряну и в ту же минуту, с самых первых слов между нами установилось душевное взаимопонимание. Он знал о моей книге "Восстание против современного мира", которая, будучи два года назад издана на немецком, вызвала значительный резонанс в центральной Европе. Мое желание заложить под политическую борьбу духовную и традиционную основу, совпадало с желанием Кодряну и сближало нас.

По причине того, что я не говорю по-румынски, он объяснялся на французском, определенно волнуясь по поводу того, удается ли ему формулировать свои мысли в точной, лаконичной и обдуманной форме.

Среди тем нашего разговора мне вспоминается интересная характеристика, которую Кодряну дал фашизму, германскому национал-социализму и своему собственному движению. Он сказал, что в любом организме существуют три принципа: телесная форма, жизненная сила и дух. Так же можно оценивать и нацию, а движение обновления может развиваться, делая упор на тот или иной принцип. Согласно Кодряну, в фашизме доминировал принцип формы, как формообразующей политической идеи и Государства; это было наследием Рима, как образующей силы. В германском национал-социализме он видел значительную тягу к жизненной силе: права, которые в рамках национал-социализма имела раса, расовый миф, апелляции к крови и расовому, национальному сообществу. С другой стороны, для Железной гвардии точкой отсчета являлась духовная составляющая. По крайней мере, он хотел от нее отталкиваться. А под "духом" Кодряну понимал нечто, имевшее отношение также к чисто религиозным и аскетическим ценностям.

Он говорил, что в румынском народе есть что-то дряхлое. Глубочайшее обновление, которое исходило бы из глубин индивидуума и которое было бы направлено, помимо прочего, против всего, что подчиняется желанию обогащаться, низменным интересам, политиканству и меркантилизму городов - являлось необходимым условием. Таким образом, он видел своих сторонников не партией, но движением и не верил в попытки объединения страны под эгидой сверхдемократической структуры, хотя бы и контролируемой монархией. Говоря о религиозном вопросе, Кодряну намекнул на то, что историческая ситуация в такой стране как Румыния благоприятна, заявив что православное христианство не знает противостояния между универсальной верой и национальной идеей; и таким образом национальная Церковь, Православная Церковь могла бы стать составной частью обновленного государства, как его понимала национальная революция.

Таким образом, религиозные, мистические и аскетические ценности являлись основой в организации румынской Железной гвардии. Одно из ее подразделений называлось Легион Архангела Михаила. Там практиковались не только молитва, но и строгий пост. Для руководителей предлагалась добровольная строгая аскетическая практика; также они не должны были развлекаться на глазах у публики в театрах или на профанических праздниках. Не должны были думать о роскоши и богатстве. Да и супружество не приветствовалось, считалось что легионер должен быть свободен распоряжаться самим собой до конца.

Также в Легионе существовала определенная мистика мертвых. Ритуал "Presente!" - "Здесь!", распространенный также у фашистов, практиковался в формах, которые некоторым виделись как магическая эвокация. Моца и Марин, два руководителя румынских легионеров и друзья Кодряну, павшие в гражданской войне в Испании, являлись объектами особого культа.

В долгой беседе с Кодряну мы говорили на многие другие темы. Затем он сопроводил меня в машине до отеля, словно бросая вызов - я упомянул о предупреждении, сделанном мне итальянским посольством. Я спросил были ли у Железной гвардии какие-либо знаки отличия, и он мне кое-что показал. Это был маленький кружок, похожий на тот, что носили в петлицах SS, когда ходили в гражданской одежде, некое изображение серой решетки на черном фоне. Я спросил, что означает этот рисунок; Кодряну ограничился шутливым ответом: "Надеюсь, это будут прутья тюремной решетки".

К сожалению за шуткой последовали печальные последствия. Вы знаете каков был конец Кодряну. Король, совращённый своей любовницей, интриганкой Лупеску и своим "демократическим" правительством, состоявшим из элементов, связанных с масонерией и другими тёмными силами, решил в жесткой форме ликвидировать опасную Железную гвардию, которая объединяла наиболее чистые силы страны. Начались массовые аресты. Кодряну тоже был арестован. С ним расправились также как и с Этторе Мути(2): было объявлено, что он убит при попытке к бегству. Но этим поступком король подготовил свое собственное падение. Вначале пришел режим генерала Антонеску, некогда сторонника Кодряну. Затем Румыния почувствовала на себе глобальное поражение стран Оси и Красная армия установила в стране коммунистический режим.

Но многие элементы Железной Гвардии выжили; в изгнании они оставались верны идее своего руководителя и были крайне активны внутри различных национальных ячеек: в Бельгии, Швейцарии, и особенно в Испании, но также и во Франции, где, насколько известно, фигурировали среди тех, кто подготовил идеологию, также имевшую в себе традиционные и духовные черты, для военизированного движения, преданного и удушенного Де Голлем, позднее перешедшую в OAS и другие организации. Наследие Кодряну не исчезло.

----------------
(1) Согласно многим свидетельствам, Эвола здесь указывает на писателя и религиеведа Мирчу Элиаде, который в молодости также состоял в Железной гвардии.
(2) Этторе Мутти был представителем легионерского фашизма, убитым в трагические дни сентября 1943 людьми генерала-предателя Бадолио.

Эвола "Император Юлиан"

Posted Втр, 10/05/2010 - 16:12 by фа
“Roma”, 17 марта 1972 / пер. с англ. А. Шмакова
другой перевод

Отрадно сталкиваться с работами, авторы которых отказываются следовать предрассудкам и извращениям, свойственным основной массе современных историков. Таков случай Рафаэлло Парти, пререведшего на итальянский и познакомивший широкую публику с сочинениями спекулятивного характера, принадлежащими римскому императору Юлиану Флавию и вышедшими под заголовком «О Богах и людях».

Следует отметить, что Парти, взамен превалирующего наименования «Юлиан Отступник», использует выражение «император Юлиан». В действительности, термин «отступник» вряд ли уместен, т.к. его, скорее, следовало бы применять в отношении тех, кто отрекся от сакральных традиций и культов, составляющих самую основу римского величия и принял новую веру, не римского или латинского, но азиатского, еврейского происхождения. Итак, отнюдь не тех, кто, подобно Юлиану Флавию, остался верен духу Традиции и постарался возродить солярный и сакральный идеал империи, должно называть словом «отступник».

Чтение вновь изданных текстов, написанных Юлианом в своей походной палатке, в перерывах между сражениями и утомительными марш-бросками (будто бы для того, чтобы почерпнуть для своего духа новую энергетику, готовность сталкиваться лицом к лицу с невзгодами), полезно также и тому, кто солгасен с общепринятым определением язычества, в его религиозной составляющей, как понятия, более или менее синонимичного слову «предрассудок». Фактически, пытаясь реставрировать Традицию, Юлиан противопоставляет Христианству некую метафизическую картину. Творения Юлиана позволяют распознать, по ту сторону внешних и аллегорических элементов языческого мифа, субстанцию более качественного порядка.

Юлиан делает очень важное замечание, когда говорит:

«Едва только миф, имеющий отношение к сакральным субъектам, оказывается нелепым с точки зрения мышления, то тем самым он дает нам знать, взывает к нам с тем, чтобы мы не верили в него буквально, но изучали и прослеживали заложенный в нем скрыты смысл… Когда значение выражено нелепым образом, остается небольшая надежда на то, что люди отойдут от очевидного смысла слов, дав возможность чистому умопостижению проникнуть в мир дистинктивной природы богов, который превосходит мир всех существующих вещей».

Таким должен быть герменевтический принцип при изучении антиной мифологии и теологии. Тем самым, ученые, заявляющие о «суевериях» и «идолопоклонничестве», попросту зашорены и недобросовестны.

В итоге, в предпринятой Юлианом попытке переосмыслить древнеримскую сакральную традицию, конечное значение имеет эзотерическое видение природы «богов» и их «знания». Это знание связано с внутренней реализацией. В данной перспективе боги изображаются не как выдумки поэтов или абстракции философствующих теологов, но больше как символы и проекции трансцендентных состояний сознания.

Да и сам Юлиан, будучи инициированным в мистерии Митры, видел близкую взаимосвязь между высшим знанием собственной самости и путем, ведущим к «познанию богов»; последнее представляет собой настолько благородную цель, что император, не колеблясь, заявляет, что господство на Римом и землями варваров меркнет в сравнении с подобной перспективой.

Это заставляет нас вернуться к традиции секретных дисциплин, посредством которых знание о себе радикально преображается и усиливается за счет новых сил и внутренних состояний, символизировавшихся в античной теологии различными “numina”. Сказано, что такого рода трансформация происходит после первоначального начальной подготовки, которая заключается в чистом образе жизни, аскетизме и приобретении особого опыта, определяемого инициатическими ритуалами.

Юлиан посвятил свой гимн Гелиосу, к его имени он взывал даже на смертном одре, умирая на закате солнца на поле битвы в Малой Азии. Гелиос – это солнце, воспринимаемое не в качестве обожествленного физического тела, но как символ метафизического света и трансцендентного могущества. Это могущество проявляет себя в человечестве и тех, кто возродился, как суверенный “nous” и как мистическая сила свыше. В древности, а через персидское влияние – и в самом Риме, этот культ строго ассоциировался с царским достоинством. Только в этом контексте можно оценить подлинное значение культа имперского Рима, который Юлиан пытался реставрировать и вновь институционализовать в противовес Христианству. Вот центральный мотив этого культа: истинный легитимный вождь – единственный, кто наделен сверхъестественным онтологическим превосходством и кто представляет собой образ царя небес, а именно самого Гелиоса. Когда (и только когда) подобное имеет место быть, власть и иерархия оправданы; понятие “regnum” становится освященным; и находится сияющий центр притяжения, группирующий вокруг себя человеческие и природные силы.

Юлиан жаждал воплотить этот «языческий» идеал в рамках стабильной и унитарной имперской иерархии, имеющей догматические основания, систему дисциплин и законов, а также класс священников. Предполагалось, что во главе священнического сословия будет стоять сам император, возрожденный и вознесенный над условиями смертного существования через Мистерии, воплощающий одновременно и духовное владычество, и мирскую власть. Согласно этому подходу, император должен считаться Верховным Понтификом – термин этот был возрожден при Августе. Нарисованная Юлианом картина основывалась на следующих идеологических предпосылках: 1) вера в то, что природа образует гармоничное целое и пронизана живыми, хоть и невидимыми, силами; 2) государственное исповедание монотеизма; 3) наличие коллегии «философов» (было бы лучше назвать их «мудрецами»), способными интерпретировать традиционную теологию Древнего Рима и актуализировать ее через инициатические ритуалы.

Подобная картина четко контрастирует с раннехристианским дуализмом, выраженным в словах Исуса «кесарю – кесарево, а Божие – Богу». Эти слова позволили христианам отказаться от почитания императора в любой его роли, кроме как правителя. В этой связи отказ был воспринят как политическая демонстрация анархии и ниспровержения власти, что нашло наиболее полное выражение в государственном преследовании христиан.

К сожалению, время для воплощения юлиановского идеала оказалось неподходящим. Его воплощение потребовало бы активного участия и содействия со стороны всех социальных страт, а также переработки античного Weltanschauung на новый лад. Вместо этого, в языческом обществе состоялось необратимое разделение между формой и содержанием.

Даже консенсус, достигнутый в отношении Христианства, являлся фатальным знаком упадка. Для подавляющего большинства людей, говорить о богах как проявлениях внутреннего опыта или полагать вышеизложенные трансцендентно-солярные принципы необходимыми атрибутами империи выглядело не более чем выдумкой или «философией». Иными словами, не доставало как раз того, что могло бы стать экзистенциальной основой. Помимо того, Юлиан заставил себя считать, что он окажется в состоянии преобразовать определенные эзотерические учения в созидательные политические, культурные и социальные силы. Однако учения эти, благодаря своей собственной природе, были обречены оставаться в пределах компетенции лишь ограниченных кругов.

Из этого не следует делать вывод, что, по крайней мере – в принципе, существовало противоречие между видением Юлиана и идеалом государственного использования этих духовных трансцендентных элементов. Уже само историческое существование ряда последовательных цивилизаций, центрированных вокруг солярной духовности (от древнего Египта и Ирана до предвоенной – до Второй миррой войны – Японии) показывает, что реально такого противоречия нет. Следует, скорее, говорить о том, что Рим, при Юлиане, испытывал нехватку человеческого и духовного материала, способного к установлению новой жизнеспособной иерархии как тоталитарного имперского организма, достойного носить имя «языческий».

Книга Дмитрия Мережковского, «Гибель Богов», замечательным образом улавливает культурный климат времен Юлиана, со всеми его признаками «сумерек кумиров».

Вслед за долгим пояснением, отметим, что некоторые элементы античной Традиции вновь со всей необходимостью обнаружили себя на поверхности, благодаря появлению на арене европейской истории германских династий, что позволило говорить о “restauratio imperii” в форме средневековой Священной Римской империи. Это верно в особенности в том случае, если рассматривать гибеллинскую традицию, предпринявшую попытку восстановления Империи, в связи с противостоянием гегемоническим позывам Церкви и при наличии у Империи сверх естественного статуса не ниже чем у Церкви.

В этой связи важно тщательно изучить все, что скрыто в рыцарской литературе, в т.н. «имперской легенде» и других подобных источниках. Мы в свое время попытались проинтерпретировать все это в книге «Мистерии Грааля» (1937г.)

Эвола "Гитлер и тайные общества"

Posted Втр, 10/05/2010 - 16:04 by фа
"Hitler e le societa segrete" - Conciliatore (Milano) XX, N10, 1971

перевод А.Б.

Заслуживает внимания тот факт, что ряд французских авторов предпринял попытку исследования отношений между немецким национал-социализмом и тайными обществами и инициатическими организациями. Поводом к этому послужила версия о предполагаемом оккультном происхождении движения Гитлера. Этот тезис был изначально выдвинут в известной и крайне неправдоподобной книге Повеля и Бержье "Matin des Magiciens" ("Утро магов"), в которой национал-социализм был определен как единство "магической мысли" и технологии. Использованное там выражение звучало как "Танковые дивизии плюс Рене Генон": фраза, которая могла бы заставить этого выдающегося представителя традиционалистской мысли и эзотерических дисциплин с негодованием перевернуться в могиле.

Первое возникающее здесь недоразумение - это смешение мистического элемента с мифическим, в то время как они не имеют между собой ничего общего. Роль мифов в национальном социализме бесспорна, например в идее государства-Райха, харизматического Фюрера, Расы, Крови и т.д. Но прежде чем называть их "мифами", следует приложить к ним концепцию Сореля о "мотивирующих идеях-энергиях" (которыми обычно и являются все, предлагаемые демагогами, идеи), и не приписывать им магическую составляющую. Точно так же ни один рационально мыслящий человек не думает о связи магии с мифами фашизма, как например с мифом о Риме или о вожде-Дуче, в большей степени, чем в случае с теми же Французской Революцией или Коммунизмом. Исследование пошло бы иначе, если предположить, что некоторые движения, сами того не зная, были подчинены не вполне человеческим влияниям. Но в случае с французскими авторами дело обстоит не так. Они не думают о влияниях подобного рода, но о конкретной ситуации, созданной реально существовавшими организациями, среди которых некоторые были в той или иной степени "тайными". Аналогично, некоторые говорили о "Высших Неизвестных", как предполагается, вызвавших к жизни национал-социалистическое движение и использовавших Гитлера в качестве медиума, хотя неясно, какие цели они могли при этом преследовать. Если рассматривать результаты, катастрофические последствия, к которым привел национал-социализм, даже косвенно, то такие цели должны были быть темными и разрушительными. Можно было бы идентифицировать "оккультную сторону" этого движения с тем, что Генон называл "контр-инициацией". Но французские авторы также выдвигают тезис, что Гитлер, как "медиум", в определенный момент освободился от опеки "Высших Неизвестных", словно голем, и что именно в этот момент движение приняло свое фатальное направление. Но в этом случае нужно признать, что у этих "Высших Неизвестных" были очень ограниченные способности и никакого предвидения, если они оказались не в силах остановить их предполагаемого медиума Гитлера.

На конкретном уровне множество фантазий было наткано относительно происхождения символов и тем национал-социализма. При этом ссылались на некоторые предшествующие организации, которым крайне трудно было бы приписать подлинный и фактический инициатический характер. Нет сомнений, что Гитлер не изобретал немецкую расовую доктрину, символ свастики, или арийский антисемитизм: все это давно уже существовало в Германии. Книга, озаглавленная "Der Mann, der Hitler die Ideen gab" ("Человек, давший Гитлеру его идеи") сообщает о Йорге Ланце фон Либенфельсе (титул был им присвоен), бывшем цистерцианском монахе и основателе Ордена, который уже использовал свастику; Ланц, начиная с 1905 г., выпускал периодический журнал "Ostara", о котором Гитлер, конечно, знал, и в котором арийские и антисемитские расовые теории были уже четко разработаны.

Но гораздо более важной в "оккультном происхождении" национал-социализма являлась роль Общества Туле. Здесь все гораздо сложнее. Это общество выросло из Germanenorden, основанного в 1912 г., и возглавлявшегося Рудольфом фон Зеботтендорфом, который когда-то жил на Востоке и издал странный буклет "Die Praxis der alten turkischen Freimaurerei" ("Практические ритуалы древнего турецкого масонства"). Практики, описанные в нем, включали в себя повторение звуков, жестов, и шагов, чьей целью, как и в алхимии, было инициатическое преобразование человека. Неясно, с какой турецкой масонской организацией Зеботтендорф состоял в контакте, а также, занимался ли он сам рассматриваемыми практиками, или просто описал их.

Кроме того, невозможно установить, были ли эти практики приняты в Обществе Туле, возглавлявшемся Зеботтендорфом. Было бы немаловажным выяснить это, т.к. многие высокопоставленные национал-социалисты, от Гитлера до Рудольфа Гесса, часто посещали это общество. В некотором смысле, Гитлер был уже посвящен в мир идей Общества Туле Гессом во время их совместного заключения после неудавшегося мюнхенского Путча.

В любом случае, стоит подчеркнуть, что Общество Туле было в меньшей степени инициатической, чем тайной организацией, которая уже имела свастику в качестве символа и характеризовалась решительным антисемитизмом и германским расовым мышлением. Стоит осторожно относится к тезису о том, что само имя Туле является серьезной и сознательной отсылкой к Норду, Полюсу; отсылкой, пытающейся установить преемственность с гиперборейским происхождением индо-германцев - так как Туле появляется в древней традиции как священный центр или священный остров на дальнем Севере. "Туле" может быть всего лишь перефразированием названия "Thale", местечка в Гарце, где Germanenorden в 1914 проводил конференцию, на которой было решено создать тайный "volkisch" отряд, чтобы сражаться с т.н. еврейским Интернационалом. Прежде всего, эти идеи были выдвинуты Зеботтендорфом в его книге "Bevor Hitler kam" ("Прежде чем пришел Гитлер"), изданной в Мюнхене в 1933, в которой он указал на мифы и "volkisch" мировоззрение, существовавшее еще до Гитлера.

Необходимо сделать несколько пояснений относительно Гитлера как "медиума" и его способности привлекать людей. Нам представляется чистой фантазией, что он обрел эти способности инициатическим путем. В противном случае то же стоит предположить относительно психических способностей других лидеров, таких как Муссолини и Наполеон, а это является абсурдным. Намного лучше предположить, что существует своего рода психический водоворот, являющийся результатом массовых движений, концентрирующийся в человеке, находящемся в его центре, и наделяющий его некоей излучающей способностью, которая чувствуется людьми, особенно подверженными внушению.

Качества медиума (которые, строго говоря, являются антитезой инициатической квалификации) могут быть приписаны Гитлеру с несколькими оговорками, потому что в некотором смысле он являлся одержимым (что отличает его, например, от Муссолини). Когда он подхлестывал массы к фанатизму, создавалось впечатление, что некая сила использует его как медиума, даже при том, что он и сам по себе был человеком очень необычным и чрезвычайно одаренным. Любой, кто слышал речи Гитлера, обращенные к восхищенным массам, не может с этим не согласиться. Так как мы уже указали на наши оговорки относительно предполагаемого участия "Высших Неизвестных", будет нелегко определить качественный характер этой сверхличной силы. Относительно теософии [Gotteserkenntnis] национал-социалима, т.е. относительно его предполагаемого мистического и метафизического измерения, нужно понять уникальное сочетание в этом движении и в Третьем Райхе мифических, просветительских и даже научных аспектов. В Гитлере можно заметить много признаков человека с типично "современными" взглядами на мир, которые по существу являются профаническими, натуралистическими и материалистскими; в то же время он верил в Провидение, чьим орудием видел себя, особенно в отношении судьбы немецкой нации. (Например, он видел руку Провидения в своем спасении после покушения в восточно-прусском штабе.) Альфред Розенберг, идеолог движения, провозгласил миф Крови, в котором говорил о "тайне" нордической крови и приписывал ей сакральную ценность; одновременно он нападал на все обряды и таинства католицизма, как на заблуждения, - точно так же как и люди эпохи Просвещения. Он выступал против "темных людей нашего времени", в то же время приписывая Арийскому человеку честь создания современной науки. Интерес национал-социализма к рунам, древним нордическо-германским буквам-знакам, должен быть расценен как чисто символический, без какого-либо эзотерического значения, примерно так же как фашисты использовали некоторые римские символы. Программа национал-социализма по созданию сверхчеловека имеет в себе элемент "биологического мистицизма", но это был научный проект. В лучшем случае, это мог бы быть вопрос "сверхчеловека" Ницше, но не сверхчеловека в инициатическом смысле.

План "создания нового расового, религиозного и военного Ордена посвященных, собранных вокруг божественного Фюрера" не может быть расценен как официальная политика национал-социализма, как об этом пишет Рене Алло, указывя на такого рода тенденции и даже сравнивя их, помимо прочего, с исмаилитами в Исламе. Несколько элементов более высокого уровня были заметны только в СС.
        Во-первых, ясно прослеживается намерение Рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера создать Орден, в котором должны были быть объединены элементы прусской этики и старых рыцарских орденов, особенно тевтонского ордена. Он искал легитимности для такой организации, но не мог получить ее, так как радикальное крыло национал-социализма открыто противостояло этим старым католическим орденам. Не имея возможности установить традиционную преемственность, Гиммлер также искал связь с нордическо-гиперборейским наследием и его символикой (Туле), хотя и без участия и влияния "тайных обществ", описанных выше. Он, так же как и Розенберг, наблюдал за исследованиями голландца Германа Вирта в области нордическо-атлантической традиции. Позднее Гиммлер совместно с Виртом создаст исследовательскую и образовательную организацию под названием "Ahnenerbe". Это довольно интересно, но никакого "оккультного происхождения" в данном случае нет.

Так что в чистом виде - результат отрицательный. Фантазия французских авторов достигает наивысшей точки в книге "Hitler et la tradition cathare" ("Гитлер и традиция катаров") Жан-Мишель Ангебера (Париж, 1971). Здесь речь идет о катарах, также называвшихся альбигойцами, еретической секте, распространенной особенно в Южной Франции между XI и XII веками и имевшей центр в крепости Монсегюр. Согласно Отто Рану, она была разрушена в время "крестового похода против Грааля", как и называется одна из его книг. Какое отношение Грааль и его рыцари имели к этой секте остается полностью невыясненным. Секта характеризовалась своего рода фанатичным манихейством: иногда ее члены предпочитали умереть от голода или каких-то других причин в качестве демонстрации их отделенности от мира и их враждебности к земному, плотскому и материальному существованию. Предполагается, что Ран, с которым я при его жизни переписывался, пытаясь убедить в необоснованности его тезиса, состоял в СС и что была послана экспедиция на поиски легендарного Грааля, который был возможно перенесен в безопасное место в момент разрушения крепости катаров Монсегюр. Считают, что после падения Берлина некий военный отряд достиг Циллерталя и скрыл этот объект в подножии ледника - до лучших времен.

Правда состоит в том, что ходил слух о десантном подразделении, у которого однако были менее мистические полномочия, а именно - спасение и сокрытие сокровищ Райха. Два дальнейших примера показывают, к чему могут привести такие фантазии, когда их выпускают на волю. СС (в состав которых входили не только военные подразделения, но также исследователи и академические эксперты) отправили экспедицию в Тибет, чтобы сделать открытия в области альпинизма и этнологии, а другую - в Арктику, якобы для научно-исследовательской работы, но также и с целью возможного размещения там немецкой военной базы. Согласно же этим фантастическим толкованиям, первая экспедиция искала связь с секретным центром Традиции, в то время как другая искала контакт с потерянным гиперборейским Туле ...

1971

Эвола "Пришествие "пятого сословия"

Posted Втр, 10/05/2010 - 15:56 by фа
L'avvento del "Quinto Stato" - Il Conciliatore, Milano, XVI, n.11, 11.1967
пер. с итал. В.Штёпы

Одна из неоспоримых заслуг марксистской историографии состоит в попытке определить основное направление хода истории и точно выделить его фазы - выйдя за рамки рассмотрения отдельных событий, на которые иные историографии обращают обычно все свое внимание. Это войны, национальные потрясения, прочие события того или иного типа. Все эти случаи рассматриваются ею не как произвольные, но как вторичные и эпизодические проявления единого процесса глобального развития.

Практически ни одной попытки такого рода до сих пор еще не предпринималось противоположным лагерем, т.е. "правыми". В действительности же, марксистская интерпретация "смысла истории" (как экономически детерминированной последовательности, фатально приводящей к доминации рабочего класса) должна быть начисто отвергнута. Однако такое отвержение может произойти лишь при постановке проблемы на методологически адекватном уровне, где признается необходимость рассмотрения исторических событий в столь же широкой схеме, но - продиктованной совершенно иными, высшими критериями, в отличие от грубых и примитивных подходов исторического материализма.

Тем не менее общая концепция, которая могла бы послужить основой антимарксистской историографии, уже существует. Эта концепция прослеживается в трудах некоторых традиционалистских авторов, в первую очередь, Рене Генона, а также В. Веццани и Г. Берля, частично - О. Шпенглера, и представляет собой рассмотрение особенностей циклического развития цивилизации. В данной статье нас особо интересует выделяемый в этих трудах феномен пришествия "Пятого сословия", Но прежде всего, для правильного понимания проблематики, здесь необходимо осветить стержневую традиционалистскую идею о регрессе, нисхождении доминирующих ценностей в некогда иерархическом, "нормальном" обществе. В процессе этого нисхождения тип цивилизации и политическую власть определяют последовательно четыре сословия: духовная и сакральная элита, военная аристократия, буржуазии, концентрирующая свои интересы исключительно на экономике (каста вайшья в индуизме), и, наконец, работники, "простой народ".

На примере известной нам истории мы можем утверждать, что традиционная иерархическая пирамида рухнула и нисхождение "прошло" через все эти четыре уровня. Цивилизации, где правящее сословие основывало свою власть па сакральном "богоданном праве", и общества, управляемые военной аристократией, составляли, в сущности, единую фазу, которая завершилась с уходом великих европейских династий. В эпоху Французской революции победу одержали принципы индустриализма и либерализма, к власти пришло буржуазное, плутократическое Третье сословие "королей" угля, стали, бензина и т.д. Социалистические и пролетарские движения, которые нашли свое логическое оформление в коммунизме и советизме, возвестили о приходе к власти последнего слоя этой иерархии - Четвертого сословия, и начале глобального противостояния стран, где оно победило, с теми странами, где все еще правит Третье сословие.

Если бы эта схема заканчивалась таким образом, впору бы было говорить, не о "смысле истории", а о ее бессмысленности. Но прекращается ли процесс нисхождения на Четвертом сословии? В период между двумя Мировыми войнами в Карлсруэ вышла маленькая и весьма оригинальная книга, автор которой - Г. Берль - попытался ответить именно на этот вопрос. Эта книга так и называлась - "Пришествие Пятого сословия" ("Die Heraufkunft des Funften Standes"). Помимо ее теоретического содержания и интерпретации истории как регресса, эта книга преисполнена эмоциями. Берль писал ее в туберкулезном санатории, полностью поглощенный изучаемой проблемой ("0т каждой страницы исходит жар", - сказал как-то сам автор). Освобожденные от некоторых чрезмерностей, умозаключения Берля могут быть довольно интересны для всех, кто хочет разобраться в определенных аспектах нашей эпохи.

По Берлю, историческая деградация отнюдь не завершается на Четвертом сословии, на мире коллективизма, марксизма и коммунизма, она продолжается с появлением Пятого сословия. Что оно собой представляет? Здесь надо остановиться на идее того, что любая организация рождается во взаимодействии двух элементарных принципов - сил порядка и сил хаоса. Первые либо пресекают вторые, либо сдерживают их в определенных рамках. В традиционных цивилизациях подчеловеческие, "демонические", как говорил Гете, силы хаоса были связаны, обузданы, подчинены высшему закону и авторитету естественного объединения духовных, героических и аристократических ценностей. Но когда цикл подходит к концу, представители этих ценностей утрачивают данную миссию и освобождают место для сил деструкции, которые, в конце концов, одерживают верх. Здесь и пролегает граница, которую можно назвать пришествием Пятого сословия.

В феномене "революции", как таковом, всегда происходит выход на поверхность некоего бесформенного субстрата, более или менее выявляющегося в позднейшем развитии, но в этой первой фазе проникнутого диким желанием разрушения и уничтожения, страстным порывом к растворению личности в коллективе и "коллективном демонизме". Страницы, написанные Жозефом де Мэстром о Французской революции, являются в этом отношении вневременным зеркалом. Кроме того, отсюда можно вывести понимание Четвертого сословия вообще как антисословия, поскольку любое подлинное сословие имеет традиционный смысл: воплощение в реальности высшей идеи. Исходя из этого видения, Берль считал характерным симптомом современности, например, организованную преступность, типичным образцом которой является, в частности, американский гангстеризм. Вообще, характеристика новых времен невозможна без явного фактора организации. Однако, парадоксальным образом, этот фактор означает "организованный хаос". Те же силы, которые скрываются внутри политических систем, порожденных Четвертым сословием, коммунизмом и марксизмом, не исчезают, но продолжают действовать на еще более низшем уровне.

Поэтому пришествие Пятого сословия необходимо рассматривать не только в социальном или политическом контексте, но и на уровне личности, точнее - разрушения личности. История всегда зияла жестокости и зверские злодеяния, но для диагностики именно нашей эпохи типичным элементом выглядит мрачная методичность рационально продуманного вырождения, имеющая целью превратить людей в безвольных марионеток (некоторые ценные соображения по этому поводу, хотя и не лишенные односторонней тенденциозности, выдвигает католический экзистенциалист Габриэль Марсель) Этого достаточно для того. чтобы задуматься о закулисной стороне некоторых процессов, протекающих по ту сторону железного занавеса, в режимах концлагерей и "перевоспитания". Там уничтожается все то, что делает из человека полноценную личность. Такое уничтожение личности, конечно, разнится по форме с западным, но знаки определенной конвергенции между ними - очевидны.

Со времени, когда вышла книга Берли, и в иных сферах современного мира становятся вес более явственными феномены "выхода на поверхность" того субстрата, о котором мы говорили выше. Здесь необходимо коснуться, например, некоторых аспектов того, что называется сегодня революционным "поколением". Революция может быть подлинно легитимной, если она направлена против той цивилизации, где все отныне лишено высшей оправданности, пусто и абсурдно, механизировано и стандартизировано, и которая неудержимо стремится к торжеству подчеловеческих реальностей в мире аморфного количества. Но когда речь идет о "бунтовщиках без знамени", когда революция является самоцелью, сопровождается разгулом страстей, примитивизмом, опорой на низшие инстинкты (секс, негритянский джаз, хмельной восторг, беспричинную и криминальную жестокость, потворство всему вульгарному и анархическому), необходимо обозначить прямую связь этих феноменов с действием сил хаоса, прорывающихся на земную поверхность и делающихся все более и более видимыми в нашем мире. Этими силами некоторые люди уже буквально одержимы.

Здесь можно также проследить эти феномены и в иных сферах, осуществляющих массированный натиск на личность. Что представляет собой, например, психоанализ, как не разрушение тех перегородок, доступ к которым был, возможно провиденциально, закрыт ранее, в мире Традиции? Как не вскрытие в душе человека подчеловеческих недр, переворачивающих все ценности и выдающих еще этот переворот за благую попытку объяснить тайны человеческой психики? С помощью левой идеологии этот феномен распространяется и на социально-исторический план: такое замещение оправданных свыше политических структур догмой "прогресса" соответствует восстанию против того, что еще античная мысль называла термином "гегемоникон", "принцип вождя". Человек в этих условиях низводится на уровень простой социальной единицы.

Но основной интерес среди кратко изложенных здесь идей вызывает социальная и экзистенциальная проблема "смысла истории", которую теперь надо рассматривать в контексте знаменательных симптомов, выделенных в логике исследования. Однако надо избегать преувеличений и всех форм "апокалиптизма"; все же многие вещи среди представленных здесь должны лишь побудить к напряженному размышлению того, кто еще пребывает в наркотическом плену мифа о прогрессивной демократии и не способен постичь условия и причины такого течения событий. Четырехчастное нисхождение цивилизации и социальных организаций - это реальность; и после этого в наше бытие прорываются инфернальные силы, силы хаоса, которые уже не принадлежат собственно человеческому миру. И в этом процессе формула "пришествие Пятого сословия" служит прекрасным выражением сущности этого страшного и немыслимого ранее периода, характеризующего финальную стадию "темного века", Кали-юги.

Эвола "Оседлать тигра"

Posted Втр, 10/05/2010 - 14:52 by фа

7. "Быть самим собой"


Теперь оставим на время в стороне эти указания на высшее измерение опыта освобождённого мира и постараемся более точно определить то, что с достаточной долей уверенности мы можем извлечь из подобного рода мировоззрения - а именно принцип быть самим собой. Первым делом именно этот принцип остаётся после устранения того, что в философии называют "гетерономной моралью"15, то есть моралью, основанной на внешнем законе или инстанции. Ницше писал по этому поводу: "Они называют вас разрушителями морали; но вы лишь открыватели самих себя", а также: "Мы должны освободиться от морали, чтобы научиться жить морально"; подразумевая под "жить морально" именно жизнь, подчинённую собственному закону, тому закону, который определяется собственной природой (откуда исключительно в качестве совершенно особого случая можно вывести также путь сверхчеловека).

Таким образом, мы по-прежнему остаёмся на позициях кантовской "автономной морали" с её категорическим императивом, однако с той разницей, что абсолютный внутренний приказ, свободный ото всякого внешнего побуждения, опирается уже не на гипотетический абстрактный закон практического разума, который имеет равную силу для всех и в качестве такового раскрывается человеческому сознанию, но на собственное специфическое бытие.

У Ницше подобное положение дел нередко представлено как некий эквивалент натурализма. Но хотя он довольно часто истолковывает "собственную природу" в откровенно физиологическом и материалистическом ключе, эта интерпретация, по сути, носит недостоверный и второстепенный характер, так как во многом продиктована его известной полемикой против "чистого духа". В действительности же, Ницше видел гораздо глубже и не останавливался на физическом бытии, когда противопоставлял маленькому уму "великий ум", заключённый в теле, который "не говорит Я, но есть Я", для которого "дух" и те же чувства являются не чем иным, как "вспомогательным инструментом и игрушкой", ибо он есть "могущественный хозяин, неведомый мудрец, которого называют Само" (Selbst), "путеводная нить для Я, внушающая ему свои представления", та самость, которая "зрит глазами чувств и слышит ушами духа". Таким образом, речь идёт не о physis, но о "бытии" во всей онтологической полноте этого понятия; так, в частности, он использует слово das Selbst, которое можно перевести как "Само", или "самость", в противоположность "Я" (Ich): это противопоставление также напоминает присущую традиционным учениям оппозицию между сверхиндивидуальным принципом личности и тем, что в них называлось "физическим Я".

Итак, если исключить грубую "физиологическую" интерпретацию, становится более понятным, какой образ жизни можно признать приемлемым для того, кто как свободный человек должен научиться крепко стоять на ногах даже в самом центре разложения; кто должен волевым актом взять на себя собственное бытие, сделав его собственным законом, отмеченным той же абсолютностью и автономностью, что и кантовский категорический императив, а следовательно, утверждаемым без оглядки на общепринятые ценности, на "добро" и "зло", также как и на счастье, удовольствия и страдания - ибо гедонизм и эвдемонизм как абстрактное, неорганичное стремление к удовольствию или счастью, для Ницше, также являются признаком отступления, декаданса. Таким образом, необходимо утвердить и реализовать собственное бытие, не страшась наказаний и не рассчитывая на вознаграждение ни здесь, ни в потустороннем мире, так как: "Пути не существует: это моя воля, ни добрая, ни злая, но моя". Короче говоря, через Ницше, после окончательно краха всех надстроек, мы вновь возвращаемся к древнему правилу: "Будь самим собой", "стань тем, что ты есть". Как мы увидим, аналогичная тема, хотя и в более расплывчатом виде, возникает также у экзистенциалистов. Вряд ли имеет смысл обращаться в этом отношении к Штирнеру, как к предшественнику подобных идей, поскольку его "Единственный" практически не открывает никаких более глубоких измерений бытия. Поэтому здесь уместнее вспомнить Жан Мари Гюйо, который также ставил проблему поведения по ту сторону всяких санкций или "долга". Он писал: "Авторитарные метафизики и религии это детские помочи; настало время научиться ходить самостоятельно... Мы должны найти откровение в нас самих. Христа больше нет - пусть каждый из нас станет Христом для себя самого, пусть он обращается к Богу как захочет и как сумеет, или пускай даже отрицает Бога". Вера как бы сохраняется, но уже "без ожидающих тебя небес, без руководящего тобой позитивного закона", то есть как простое состояние. Но сила и ответственность не должны уменьшаться сравнительно с теми, которые у прежнего человеческого типа, живущего в иной атмосфере, возникали из религиозной веры, служившей ему надёжной опорой. В сущности, о том же говорит и Ницше.

С нашей стороны стоит сказать, что данная тематика может сохранить для нас свою ценность с точки зрения поставленной здесь проблемы в том случае, если мы предварительно устраним все вероятные, неявные ограничительные импликации, позволяющие вывести новую иллюзорную опору.

После Руссо предпосылки подобного рода были характерны для различных анархических учений: нигилизм классиков анархизма дополнялся предположением о сущностно доброй природе человека. Другим примером может служить только что упомянутый нами автор, Гюйо. В качестве опоры для морали "без санкций и обязательств", "свободной" морали он пытался предложить "жизнь". Но эта "жизнь" у него оказывалось не настоящей, обнаженной жизнью, лишённой всяких свойств, но предварительно и произвольно морализированной или очищенной согласно его представлениям, жизнью, которой предварительно были приписаны как врождённые вполне определенные тенденции: стремление к расширению, отдаче, избыточности. Гюйо сформулировал новую идею долга: долга, вытекающего из власти, из жизненного побуждения, из чувства собственной силы, "которая требует применения" ("могу, значит должен"). Однако ограниченность его подхода становится легко заметна, когда Гюйо приписывает стремлению жизни к расширению и росту исключительно положительный и даже социальный характер только в том случае, если оно представляет собой чистое самоутверждение, тогда как экспансию, направленную не к другим и для других, но против других, он объявляет самоотрицанием и самопротиворечием жизни, противоречащими её естественному способу самовыражения, а именно тенденции к росту и обогащению. Но достаточно спросить себя, что, собственно, может помешать жизни, стремящейся к "самоотрицанию" или "противоречащей себе", это сделать, и что можно возразить, если она пожелает идти именно этим путём, чтобы сразу понять, что мы имеем здесь дело вовсе не с tabula rasa, что исподволь в эту концепцию были введены ограничительные предпосылки, которые ставят её практически на одну ступень с прежними моральными системами, на преодоление которых она притязала под предлогом их уязвимости для нигилистической критики.

Однако решительный отказ от любых предпосылок в значительной степени расшатывает также большую часть ницшеанского учения о сверхчеловеке, поскольку в ней столь же односторонне упор делается на те стороны жизни ("воля к власти", твердость и т. п.), которые противоположны выдвинутым Гюйо. Строго говоря, чистое следование правилу "быть самим собой", жить полностью свободным, требует признать, желать, сказать абсолютное "да" тому, что ты есть, даже если в тебе самом нет ничего малейшим образом напоминающего идеал "сверхчеловека", если в собственной жизни и собственной судьбе нет ни героизма, ни благородства, ни роскоши, ни щедрости, ни "добродетели дающего", но есть лишь декаданс, испорченность, слабость, извращение. Кстати, некоторое подобие этому пути можно найти даже в христианском мире, в кальвинизме: это учение о падшем человеке, сокрушенном первородным грехом, но искупленном "верой", то есть о человеке, который в глазах Бога является одновременно оправданным и грешным. Но в мире без Бога, в результате подобной ориентации, мы оказываемся предоставленными самим себе, вынуждены пойти на предельное испытание сил, взглянув в лицо собственного Я во всей его наготе. Поэтому притязание Ницше на то, что он "отыскал путь, ведущий к некоторому "да" и некоторому "нет" [я учу говорить "нет" всему, что ослабляет и разлагает]: я учу говорить "да" всему, что укрепляет, накапливает силы, что оправдывает чувство мощи" - справедливо только при условии очищения и перенесения во внутренний мир соответствующего требования и отделения его от всякого специфического содержания и, прежде всего, от всякой связи с более-менее, интенсивной жизненностью. Здесь, скорее, речь идёт об альтернативе способности или неспособности сохранить внутреннюю стойкость в своём обнажённом, абсолютном бытии, ничего не боясь и ни на что не надеясь.

Только в этом случае обретают смысл слова, сказанные по поводу избавления от всякого греха: "Нет никакого места, никакой цели, никакого смысла, на которые мы могли бы тем или иным образом переложить ответственность за наше бытие" - ни в физическом мире, ни в социальной среде, ни в Боге. Это экзистенциальный модус. Между тем содержание собственного закона, как уже говорилось, остаётся и должно оставаться неопределённым.

Таким образом, подводя предварительные итоги, можно считать это положительным вкладом Ницше и других мыслителей того же направления. Но не стоит забывать, что мы занимаемся здесь не абстрактными рассуждениями, но преследуем собственные цели, и всё вышесказанное интересует нас исключительно с точки зрения пригодности для особого типа человека.

Это требует нескольких дополнительных соображений, поскольку без этой оговорки легко заметить, что то же решение "быть самим собой" не может послужить действительно прочной основой. Чуть дальше мы увидим, что это лишь "решение первой степени". На данный момент укажем лишь на следующее затруднение.

Понятно, что правило быть самим собой предполагает, что о каждом можно говорить как о существе, обладающем "собственной природой" (какова бы она ни была), как о чём-то вполне определённом и познаваемом. На самом деле это довольно проблематично, особенно в наши дни. Это затруднение относительно легко решалось в культурах, не знающих индивидуализма, в традиционных обществах с их кастовым или сословным устройством, где факторы, связанные с наследственностью, происхождением и средой, способствовали высокому уровню внутреннего единства и дифференциации типов, а естественное деление укреплялось и охранялось определенными обычаями, этикой, законодательством, и иногда даже особыми, столь же дифференцированными культами. Для современного западного человека всего этого давно уже не существует, "преодолено" по мере обретения "свободы"; поэтому современный средний человек представляет собой лабильное, неустойчивое, лишенное всякой подлинной формы существо. Сегодня фаустовское "ах! две души живут в груди моей" может показаться вполне оптимистичным утверждением; большинству же придётся признать, как это делает характерный персонаж Г. Гессе, что душ этих - великое множество. Тот же Ницше отмечал подобное положение дел, когда писал: "Нужно остерегаться предположения, что большинство людей представляет собой личности. Есть те, кто носит в себе несколько личностей, большинство же вовсе не имеет её". А также: "Стань самим собой; этот призыв дозволен лишь малому числу людей, но для ещё более малого числа он излишен". Отсюда становится понятной проблематичность уже, казалось бы, твёрдо установленного нами пункта, а именно, необходимости сохранять верность самому себе, необходимости автономного и абсолютного закона, зиждущегося на собственном "бытии", если подходить к нему общим и абстрактным образом. Всё опять можно поставить под вопрос, наглядным подтверждением чему служат некоторые герои Достоевского, например Раскольников или Ставрогин. Когда они, полагаясь исключительно на свою волю, пытаются доказать её самим себе посредством абсолютного действия, то незамедлительно терпят крах; это происходит именно потому, что сами они являются внутренне раздробленными существами, поскольку заблуждаются относительно своей истинной природы и реальной силы. Их свобода оборачивается против них и уничтожает их; они гибнут в то самый момент, когда должны бы вновь утвердить себя, ибо не находят в глубине своей души ничего, что поддержало бы их и позволило бы идти дальше. Вспомним слова из завещания Ставрогина: "Я попробовал везде мою силу. Вы мне советовали это, "чтобы узнать себя"... Но к чему приложить эту силу - вот чего никогда не видел, не вижу и теперь...Мои желания слишком несильны; руководить не могут. На бревне можно переплыть реку, а на щепке нет".

Та же проблема явно присутствует в самой сути ницшеанской доктрины воли к власти. Власть сама по себе - бесформенна. Она обретает смысл лишь если опирается на конкретное "бытие", если она зиждется на сущностном единстве, на умении управлять собой. В противном случае всё вновь погружается в хаос. "Есть высшая сила, но не знают к чему приложить ее. Средства существуют, но цели нет". Вскоре мы увидим насколько ухудшается эта ситуация при активизации в себе измерения трансцендентности.

Пока же отметим то, что, в общем, феномен угрызений совести связан с ситуацией внутренне раздробленного, раздираемого противоречиями существа. Раскаяние приходит, если в существе, несмотря ни на что, сохраняется центральная тенденция, которая вновь заявляет о себе после совершения действий, бывших насилием над ней или её отрицанием и совершенных из второстепенных побуждений, недостаточно сильных, чтобы полностью и окончательно её вытеснить. Именно в этом смысле Гюйо говорил о морали, "которая является не чем иным, как единством бытия", и об имморальности, каковая, "напротив, есть раздвоенность, противоречивость взаимно ограничивающих стремлений". Хорошо известен ницшеанский образ "бледного преступника" - являющийся прямым отражением вышеперечисленных персонажей Достоевского, у которого "совершенный им поступок парализует бедный разум, как начерченная мелом линия парализует курицу".

Всё это ясно показывает, что мы подошли к той черте, где "нейтральная" постановка проблемы становится более невозможной; поэтому, в соответствии с нашей задачей, необходимо рассмотреть ту линию поведения, которая в нынешней атмосфере распада подходит не каждому, но исключительно тому особому типу, который является законным наследником человека мира Традиции, поскольку он не утратил коренной связи с этим миром даже несмотря на то, что во внешнем существовании оказался лишенным той опоры, которая была свойственна любой из её конкретных форм.

8. Измерение трансцендентности. "Жизнь" и "больше чем жизнь"

Итак, выявленные нами в предыдущих главах положительные элементы могут послужить начальной опорой только для совершенно особого типа человека, поскольку в своём внутреннем мире он находит не раздробленную материю, но основополагающее направление, некую "доминанту", пусть даже скрытую или ограниченную вторичными побуждениями. Более того, важнейшей чертой этого человека является наличие в нём особого экзистенциального измерения, а именно измерения трансцендентности, каковое отсутствует у преобладающего сегодня человеческого типа.

Вытекающие отсюда проблемы можно проиллюстрировать теми положениями ницшеанской доктрины, в основе которых, пусть даже неявно и неосознанно, лежит то же измерение трансцендентности. Именно это позволяет объяснить некоторую произвольность и противоречивость отдельных его взглядов и одновременно интегрировать и консолидировать их надлежащим образом, исключив ложное "натуралистическое" толкование. Действительно, с одной стороны, у Ницше, и когда он выступает в роли разрушителя, и когда он стремится преодолеть нулевую точку ценностей, явно обнаруживается склонность, свойственная упомянутому особому типу человека, но, с другой стороны, верно и то, что вместо сознательного принятия экзистенциального измерения трансцендентности он, скорее, подчинялся ему, был в большей степени объектом, нежели субъектом действия соответствующей силы. Это может послужить нам надёжной путеводной нитью, позволяющей сориентироваться в ницшеанской системе, установить как её границы, так и те высшие значения, которые могут представлять для нас определённый интерес.

Столь же очевидно и то, что решение, полученное посредством превращения трагического и абсурдного восприятия жизни в его противоположность, ницшеанское решение проблемы смысла жизни, которое заключается в утверждении, что этого смысла вне жизни не существует, что смысл жизни заключен в самой жизни (с чем связаны все рассмотренные нами ранее частные темы, включая миф вечного возвращения), это решение имеет силу лишь при допущении такого бытия, сущностной составляющей которого является трансцендентность.

Мы не будем более подробно развивать здесь этот тезис, поскольку это потребовало бы написания отдельной работы, посвящённой Ницше. Что же касается "воли к власти", то, как мы показали, её следует рассматривать не как общий характер существования, но как одно из возможных проявлений жизни, один из многочисленных её ликов. То, что жизнь "постоянно преодолевает самое себя", "желает восхождения и по мере своего восхождения и самопреодоления обновляет себя", что сокровенная тайна жизни суть: "Я есть то, что должно всегда преодолевать самое себя" - всё это есть не что иное, как проекция крайне своеобразной склонности, выраженной в рамках определенного мировоззрения, отражение конкретной натуры и никоим образом не составляет общего объективного характера всякого существования. На самом деле истинная основа существования была более правильно истолкована, скорее, Шопенгауэром, нежели Ницше: это воля к жизни как вечное и неисчерпаемое желание, а не воля к власти в собственном смысле, то есть положительный и возрастающий импульс к преодолению.

Лишь благодаря иному измерению, измерению трансцендентности, жизнь обретает те черты, которые Ницше, чрезмерно обобщая, придавал ей, устанавливая при этом, как он думал, новые ценности. Именно то, что сам он не осознал до конца природы действующей в нём силы, объясняет не только колебания его мысли и её пределы, но также трагическую сторону его человеческого существования. С одной стороны, мы находим у него мотивы, связанные с чисто натуралистическим прославлением жизни, вплоть до явного отступления бытия перед простым миром инстинктов и страстей, абсолютное утверждение которых со стороны воли рискует обернуться их самоутверждением посредством воли, каковую они используют как простое орудие. Однако, с другой стороны, гораздо больше доказательств того, что его восприятие жизни во многом диктовалось такими реакциями, которые никак не могли быть вызваны просто жизнью как таковой, но рождались началом, несомненно высшим по отношению ней, как о том свидетельствует характерный пассаж: "Дух есть жизнь, которая сама врезается в жизнь - Geist ist das Leben, das selber ins Leben schneidet".

Все положительные аспекты пути сверхчеловека связаны именно с этим вторым моментом: сила дать самому себе закон, "воля сказать "нет", отказаться, когда чудовищная, огромная сила подталкивает тебя к утверждению"; естественный и добровольный аскетизм, целью которого является испытание собственных сил; оценка "воли к власти по степени сопротивления, страдания, мучения, которые способен вынести человек, чтобы обратить их в свою пользу" (при таком подходе всё зло, страдание, проблематичность существования - то есть всё то, что питало собой народные формы сотериологических верований, становится приемлемым и даже желанным); принцип не подчиняться страстям, но обуздывать их ("величие характера состоит не в отсутствии страстей - напротив, должно иметь величайшие страсти, но держать их в узде и так, чтобы господство над ними не становилось источником особой радости, а принималось с простотой"); идея, что "высший человек отличается от низшего своей неустрашимостью перед несчастьем, тем вызовом, который он бросает ему" ("признаком регрессии является то, когда эвдемонистические ценности начинают считать высочайшими"); недоумение перед теми, кто показывает "путь к счастью", чтобы заставить человека вести себя тем или иным образом: "Что за дело нам до счастья""; признание того, что одним из средств сохранения высшего человеческого типа является "присваивание себе права на исключительные поступки, понимаемые как стремление одержать победу над самим собой и как акты свободы.., обеспечение себе посредством своеобразной аскезы определенного превосходства и уверенности относительно своей собственной силы воли", не пытаясь уклонится от какого-либо рода лишений; желание утвердить такую свободу, элементами которой являются "сохранение разделяющей нас дистанции, бесстрастность перед лицом несчастий, трудностей и лишений, перед самой жизнью", определяя высочайший тип свободного человека как того, "кто постоянно преодолевает сильнейшее сопротивление...", кого "великая опасность делает существом, достойным поклонения"; отказ от пагубного смешения дисциплины и безволия (целью дисциплины может быть только увеличение силы - "тот, кто не господствует, слаб, расточителен", твёрдо помня, что "разрушение является аргументом лишь против того, кто не имеет на него права, и все страсти были дискредитированы по вине тех, кто не был достаточно силён, чтоб обратить их в свою пользу"); стремление показать путь того, кто свободен от любых уз и подчиняется лишь своему собственному закону, стойко держится его и стоит выше всех человеческих слабостей; наконец, всё то, благодаря чему сверхчеловек является не столько "белокурой бестией или наследником сомнительных добродетелей деспотов Ренессанса, сколько существом, способным на благородные поступки, готовым по-мужски прийти на помощь, наделённым "дарящей добродетелью" и великодушием, стремящимся к преодолению собственной индивидуальности, - все эти положительные элементы человек Традиции также может сделать своими, но только при условии их истолкования не через жизнь, но через "больше чем жизнь", то есть через трансцендентность; эти ценности становятся привлекательными только при условии наличия чего-то иного и большего, чем просто "жизнь".

Здесь не место для подробного анализа всех тем, затронутых Ницше, который позволил бы нам, с учётом указанных основных моментов, вычленить те, которые стали результатом непозволительного смешения разнородных идей и различного рода заблуждений и искажений, тем самым преодолев тот уровень, на котором обычно останавливаются как поклонники, так и противники Ницше. Он постоянно путал жизнь с трансцендентностью, и из всех последствий его антихристианской полемики это смешение является одним из наиболее пагубных. Когда ценности, отрицаемые христианским идеалом, - идеалом парии, чандалы - становятся элементами противоположного утвердительного, антинигилистического идеала и описываются как "гордость, пафос расстояния, великая ответственность, бьющая через край жизнерадостность, прекрасная звероподобность, инстинкты войны и завоевания, обожествление страсти, месть, гнев, чувственность, риск и знание"; когда к "положительным страстям" причисляют "гордость, радость, здоровье, половую любовь, вражду и войну, почитание, хорошие манеры, сильную волю, дисциплину высшей интеллектуальности, волю к власти, признательность к земле и жизни - всё, что богато, всё, что желает дарить и оправдывать жизнь, увековечивать и обожествлять её", - указанная путаница становится более чем очевидной; здесь смешивается священное и профаническое.

Но есть и другой момент, ещё более важный для нас. Даже если бы нам удалось отыскать в этом нагромождении разнородных принципов эффективные формы самопреодоления, мы столкнулись бы с проблематичной ситуацией там, где "восхождение" становится целью в себе, где сверхчеловек оказывается всего лишь крайним пределом вида "человек", "уже не человеком", существом другой породы, представителем и свидетелем иного достоинства. В частности, опасность заключается в том, что опыт, порождённый чем-то большим, нежели обычный контакт с чисто иррациональным и инстинктивным субстратом жизни, то есть такой опыт, в котором чистая воля к власти оказывается прёодолённой и путь заключается не в господстве над людьми и внешними силами, но также и над самим собой, остаётся замкнутым в сфере простого ощущения. По этому поводу у Ницше есть один знаменательный пассаж, в котором способность "сказать нет" всей силе внутреннего побуждения представляется как "дионисийство", тогда как, скорее, здесь было бы уместнее говорить об автосадизме. Суровая дисциплина и аскетизм, вырабатывающиеся в крайних испытаниях на путях как добра, так и зла, неумолимость по отношению как к себе, так и к другим, могут означать лишь возросшее и обострённое ощущение "жизни", "Я", которое осознает себя исключительно благодаря этому дикому и острому ощущению. Слишком часто Ницше интерпретировал свою жизнь и указанный им путь в подобном ключе. Для наших целей выявить этот ложный поворот его мысли очень важно, поскольку уже за рамками теорий его легко распознать в основе различных пограничных опытов, в которые авантюрно бросаются отдельные представители современного поколения, о которых мы говорили чуть выше.

Мы уже указали ключ к внутренней, "эзотерической" интерпретации личного опыта Ницше, взятого в его совокупности за рамками вышеупомянутого ложного решения, когда говорили о пассивном опыте трансцендентности и его активации. Разрыв всех уз, нетерпимость к любой границе, чистое и неукротимое движение к преодолению без определённой цели, безостановочное движение вперёд по ту сторону любого данного состояния, любого опыта, любой идеи и, естественно, по ту сторону всякой человеческой привязанности к конкретной личности, не боясь ни противоречий, ни разрушений; в общем, чистое движение со всем тем, что оно несёт в себе разрушительного: "продвигаться подобно огню, пожирающему всё на своём пути и ничего не оставляющему за собой" (это выражение древней традиционной мудрости, относится, правда, к совершенно иному контексту), - эти основные характеристики, присущие Ницше, необходимо понимать именно как различные формы действия и манифестации трансцендентности. Но поскольку они не были опознаны и приняты как таковые, поскольку вся энергия оказалась в замкнутой цепи имманентности, "жизни", возникло столь высокое напряжение, которого эта цепь уже не могла выдержать. Возможно, именно в этом следует искать истинную скрытую причину конечного краха Ницше как человека. Впрочем, он всегда ощущал рискованность своей жизни: "Я чувствую, что веду крайне опасную жизнь. Я одна из тех машин, которая может взорваться", - писал он в 1881 г. Расту; в другом месте он также говорил о "постоянном чувстве близкой опасности" и несомненно именно из этого чувства, обобщая, он вывел идею, согласно которой "высшие люди постоянно пребывают в опасности, как внутренне, так и внешне".

С этой особой точки зрения также становится ясным то символическое значение, которое представляет Ницше для нашего исследования: он является прекрасным примером того, что случается и даже должно случиться с таким типом человека, в котором трансцендентность пробуждена, но не является центром его существования. Как мы вскоре увидим, основную тематику экзистенциализма тоже следует истолковывать в этом ключе.

Но этот путь не подходит рассматриваемому нами человеку, поскольку он обладает иной структурой. Здесь необходимо провести чёткую разграничительную линию. Однако неплохо было бы уточнить, оставаясь по эту сторону этой линии, чего следует ожидать в тех частных случаях, когда путём имманентности идут не отступая, не возвращаясь назад, не снижая уровня, но одновременно с этим не имея возможности осуществить тот переворот, который единственно способен возместить отсутствие на старте того качества, которое мы отмечали у человека Традиции, по самой своей структуре не принадлежащего к роду современного человека. Когда выбирают путь абсолютного утверждения и осваивают все формы "восхождения" и активации высшей интенсивности жизни, о которых мы говорили, единственным спасительным решением остается сознательная перемена полярности, возможность того, что в некий момент в определенной ситуации или при определенных событиях предельное напряжение жизни, благодаря своего рода онтологическому разрыву уровня, трансформируется, практически переворачивается в иное качество - так что mehr leben сменяется на mehr-als-leben, согласно удачной формулировке, предложенной Г. Зиммелем в другом контексте.

Эта возможность существует и в нашу эпоху. Даже в современных условиях некоторые люди способны достичь квалификации, подобной той, которая является врожденной для рассматриваемого нами человеческого типа. Учитывая нынешнюю повреждённость существования, отдельные попытки подобного рода встречаются достаточно часто. Характерным признаком, например, можно считать интерес к дзэну, проявляемый отдельными представителями битников. Однако условием реализации этой возможности является нечто вроде внезапного озарения, то, что в дзэне называют сатори. Если этого не происходит, путь человека, готового подвергнуть себя испытаниям, подобным пережитым Ницше, или, в более широком смысле, человека, в котором благодаря особому - желаемому или случайному - стечению обстоятельств трансцендентность возникает в замкнутой человеческой цепи как энергия в мире, где Бог мёртв - этот путь ведет к пропасти. В этих случаях мало утешительного говорить о "проклятых святых нашего времени" или об "ангелах с ликом преступника или извращенца"; это всего лишь дешевый романтизм.

В противном, так сказать, позитивном случае, достигаемый результат можно образно описать как переход от уровня "Диониса" к уровню духовного превосходства, описываемого в античном мире аполлоническим и олимпийским символом. Крайне важно понять, что это единственный выход, не предполагающий возвращения назад и в то же время противоположный решению церковно-религиозного типа. Напротив, он категорически исключает любое решение подобного рода. "Обращения" некоторых из наших современников, осознавших свою неспособность выдержать напряжение нигилистической атмосферы или переживших поверхностно, чисто интеллектуально, вышеуказанный опыт, представляют собой неудачные случаи, лишенные для нас всякого интереса.

9. По ту сторону теизма и атеизма

Теперь, прежде чем перейти к положительной части нашего исследования, не без некоторой связи с тем, о чём говорилось выше, имеет смысл вернуться к сказанному ранее о том, что, собственно, в современном мире было и остаётся объектом кризиса.

Как мы видели, с социальной точки зрения этим объектом являются буржуазное общество и цивилизация. С духовной точки зрения мы говорили о двойственном аспекте процесса "освобождения", который привёл к настоящей ситуации - сначала, о его исключительно разрушительном и регрессивном аспекте, затем о таком, который ставит вышеуказанный особый человеческий тип перед рискованным испытанием, что при определённых условиях может привести к полному внутреннему освобождению. Относительно этого второго аспекта следует особо подчеркнуть ещё один момент, а именно то, что одной из причин, благоприятствующих разрушительным процессам, было смутное чувство фактической истины, ощущение того, что всё обретшее на современном Западе форму религии, особенно христианство, относится к "слишком человеческому" и не имеет почти ничего общего с подлинно трансцендентными ценностями, более того, в смысле общей атмосферы и внутренней структуры мало совместимо с теми предрасположенностями и склонностями, которые свойственны высшему типу человека.

В частности, этому способствовал следующий важный фактор: по сравнению с большинством других традиционных форм христианство имеет увечный характер, поскольку не имеет "эзотеризма", то есть внутреннего учения метафизического типа, выходящего за пределы истин и догматов веры, открытых обычному человеку. Редкие, чисто "мистические" и плохо понятые опыты, пережитые отдельными представителями церкви, не могли восполнить этого существенного пробела в христианстве как целом. Именно поэтому с появлением так называемого "вольнодумства" разрушительная работа пошла столь легко, тогда как в традиции иного типа, дополненной корпусом учений более высокого порядка, чем просто религиозный, этот процесс мог бы быть остановлен.

Какой Бог был объявлен мертвым? Вот ответ самого Ницше: "Был преодолен только моральный Бог". Он также спрашивает: "Имеет ли смысл мыслить Бога, стоящего по ту сторону добра и зла?". И отвечает утвердительно. "Бог сбрасывает с себя моральную кожу, но появится вновь по ту сторону добра и зла". Таким образом, умирает не метафизический, а лишь теистический Бог, Бог-личность, как проекция моральных и социальных ценностей или костыль для человеческой слабости. Следовательно, мыслить Бога в иных терминах не просто возможно, но, как правило, это было свойственно внутренним учениям всех великих нехристианских и дохристианских традиций, которые, помимо прочего, делали основной упор на принципе недвойственности. Действительно, для этих традиций данный принцип являлся последним основанием мира, началом, предшествующим любым антитезам, включая противоположность имманентного и трансцендентного, возникающую при их одностороннем рассмотрении, и, следовательно, именно этот принцип придавал всему существованию, включая также все его проблематичные, разрушительные и "злые" аспекты, то высшее оправдание, в котором нуждалось свободное мировоззрение, должное утвердить себя по ту сторону нигилистических разрушительных процессов. На самом деле ницшеанский Заратустра не возвещает ничего нового, когда говорит: "Всё становление предстает передо мной как божественный танец и как божественный каприз, и свободный мир возвращается к самому себе": та же идея содержится в хорошо известном индуистском символе танцующего и играющего нагого бога Шивы. В качестве другого примера можно вспомнить также учение о трансцендентном тожестве сансары (мира становления) и нирваны (безусловного), являющееся последней вершиной эзотерической мудрости. В средиземноморском мире, формула последнего посвящения в таинства гласила: "Озирис - чёрный бог", что также соответствует указанном кругу идей; сюда же можно добавить учения неоплатонизма и некоторых мистиков высокого уровня о безличном и сверхличном метафизическом Едином, и т. д., вплоть до аллегории Вильяма Блейка о "браке неба и ада" и гётевской идеи Бога со "свободным взором", который в своём суждении не опирается на добро и зло, - идеи, распространённой в самых различных традициях, - от западной античности до дальневосточного даосизма. Одним из наиболее сильных подтверждений этой мудрости являются слова, сказанные аскетом европейскому солдату, изготовившемуся убить его: "Ты не обманешь меня! Ты тоже, ты - Бог!".

В ходе того инволюционного процесса, о котором мы говорили во вступлении, подобные взгляды постепенно исчезают. В таких учениях как буддизм или даосизм переход от метафизического к церковно-религиозному уровню бросается в глаза; это регрессия, являющаяся результатом распространения и профанации внутренней, изначальной доктрины, которую большинство не способно понять и правильно следовать ей. На Западе церковно-религиозное понимание сакрального и трансцендентного, присущее исключительно народным или регрессивным формам других учений, неотвратимо стало господствующим и почти исключительным.

Однако следует отметить, что даже в христианском мире, за рамками мистики Иоанна, можно найти достаточно указаний на грядущий век высшей свободы; так Иоахим Флорский описывает "третье царство", царство Святого Духа, должное прийти на смену царствам Отца и Сына, именно как царство свободы, следуя в этом тем же идеям, которыми вдохновлялись так называемые "Братья Свободного Духа", провозглашавшие "аномию", свободу от Закона, от добра и зла, причём нередко в таких выражениях, на которые не осмелился бы даже ницшеанский сверхчеловек. Отзвуки подобных пророчеств можно найти у того же Якопоне из Тоди (Jacopone da Todi), который в своём "Гимне святой нищете и её троичному небу" говорит "не страшитесь ада, не надейтесь на небеса" или "не радуйся никакому добру, ни страдай ни от какого несчастья", и далее взывает к "добродетели, не требующей "почему?" и даже говорит об освобождении от самой добродетели, благодаря обладанию всеми вещами "в свободе духа", - что соответствует для него внутреннему, символическому истинному смыслу "нищеты".

Из всего этого можно сделать вывод, что в своей совокупности представления, считавшиеся на христианском Западе основными и неотъемлемыми элементами всякой "истинной" религии, - Бог-личность теизма, моральный закон с санкциями рая и ада, ограниченная концепция провиденциального порядка и "моральной и рациональной" целесообразности мира, вера, покоящаяся на преимущественно эмоциональной, сентиментальной и подсознательной основе, - напротив, скорее не имеют ничего общего с метафизическим мировоззрением, той концепцией, наличие которой чётко засвидетельствовано в мире Традиции. Итак, удар поражает только Бога, мыслимого как центр тяжести всей этой исключительно религиозной системы. Но тому, кто воспринимает все процессы распада, к которым привел путь, избранный нынешней цивилизацией, в последнее время, как испытание для собственных сил, можно даже сказать для их "веры" в высшем смысле этого слова, открывается перспектива новой субстанциальности. С Бога, в конце концов ставшим "опиумом" или придатком мелкой морали, которой буржуазный мир подменил великую мораль, спадает "моральная кожа". Но главное ядро, представленное метафизическими доктринами типа вышеперечисленных, для тех кто способен его воспринять и пережить, остаётся неуязвимым, недоступным всем нигилистическим процессам, противостоит любому разложению.

После это важного пояснения и расширения перспектив приступим к сбору того, что во всей рассмотренной до настоящего момента тематики сегодня может иметь положительную ценность для интересующего нас типа человека.

Итак, в плане мировоззрения речь идёт о концепции реальности, освобождённой от категорий добра и зла, но имеющей метафизическое, а не натуралистическое или пантеистическое основание. Так же как великий закон вещей и Абсолют, Бытие не ведает ни добра, ни зла. Добро и зло существуют исключительно с точки зрения некой цели, но что является критерием для оценки смой этой цели, а следовательно, и для последнего узаконения некого действия или некого существования" Даже в богословской концепции Провидения, рождённой попытками, предпринятыми теистической теодицеей дабы удержать понятие морального Бога, неизбежно появляется идея Великой Экономии, которая включает в себя зло, где это зло является всего лишь частным аспектом высшего порядка, превосходящего мелкие человеческие категории индивида и общности индивидов.

"Другой мир", подвергшийся нападению со стороны европейского нигилизма и отрицаемый им как чистая иллюзию или осуждаемый как бегство от действительности, не есть иная реальность; это иное измерение реальности, где реальное, не отрицаясь, приобретает абсолютный смысл в непостижимой обнажённости чистого бытия.

Таким образом, в эпоху разложения это является главной основой мировоззрения, соответствующего человеку, вернувшемуся к самому себе, который должен подвергнуть испытанию собственную силу. Он должен стать центром для самого себя, констатировать или открыть высшее тожество с самим собой, почувствовать в себе измерение трансцендентности и зацепиться за него как за якорь, так чтобы он стал чем-то вроде дверной петли, остающейся неподвижной, даже когда хлопают дверью (образ Майстера Экхарта). Начиная с этого момента любое "заклинание" и любая молитва становятся экзистенциально невозможными. Наследство "Бога", которое не осмеливался принять Кириллов в своём светлом безумии, заключается в спокойном ощущении присутствия незыблемого совершенного знания, превосходства над жизнью в сердце самой жизни. По сути, именно в этом заключён более глубокий смысл сказанного о "новой знати": "Именно в том состоит божественность, что существуют боги и нет никакого Бога". Здесь можно использовать следующий образ: луч в своём движении вперёд, не имея нужды возвращаться назад, несёт в себе силу света и импульс центра, бывшего его источником. Это значит также полное принятие собственной позиции, что исключает возможность религиозных кризисов, то есть избавляет от "чувства оставленности Богом", поскольку на этой стадии это было бы равнозначно Богу, который сам покинул себя самого. Точно так же здесь нет места и возможности отрицанию Бога, так как отрицать Бога или сомневаться в Нем, означало бы отрицать или сомневаться в себе самом. Поскольку исчезает идея Бога-личности, Бог перестает быть "проблемой", предметом "веры" или душевной потребности, понятия "верующий", так же как и "неверующий" или "вольнодумец", становятся бессмысленными. Мы оказываемся по ту сторону как теизма, так и атеизма.

Чётко установив этот момент, можно для начала показать также то, как нужно принимать экзистенциальный вызов, который бросает нам всё негативное, трагическое, причиняющее страдание, проблематичное и абсурдное в жизни. Ещё Сенека говорил, что ни одно зрелище не доставляет столько удовольствия богам, как вид высшего человека, сражающегося с обрушившимися на него несчастьями; лишь это позволяет ему познать свою силу - и Сенека добавляет: только достойных людей следует посылать на самые опасные позиции и доверять им исполнение наиболее сложных заданий, трусливых же и слабых лучше оставлять в тылу. Также хорошо известно правило: "То, что нас не ломает, делает нас сильнее". Правда, в нашем случае в основе этой неустрашимости должно лежать измерение трансцендентности в себе: именно оно должно быть удостоверено и подтверждено во всех ситуациях, где царит хаос и разложение, оборачивая их к собственной пользе. Это противоположно дерзкому упрямству, присущему физической индивидуальности, во всех его формах, как односторонне стоических, так и ницшеанских. Напротив, речь идёт об осознанном пробуждении в себе иного начала и активации своей силы в испытаниях, которые, однако, не просто претерпевают, но к которым стремятся, о чём мы поговорим позднее. Это никогда не следует упускать из виду.

В некоторых случаях столкновение с реальностью и возможная травма, являющаяся результатом этого столкновения, могут использоваться сегодня не для подтверждения и увеличения уже имеющейся силы, но для её пробуждения. Это происходит тогда, когда только тонкая перегородка отделяет в личности принцип бытия от чисто человеческого индивидуального начала. Уныние, опустошенность, чувство трагичности существования и другие состояния подобного рода, отрицательным выходом из которых становится религиозное обращение, в случае положительной реакции могут привести к указанному пробуждению. Так, например, даже в новейшей авангардной литературе иногда встречаются отдельные любопытные свидетельства мгновений освобождения, достигаемого среди разложения. Достаточно одного примера, взятого из уже цитированного нами автора. Генри Миллер, оказавшийся в самом центре хаотического распада бессмысленной жизни, впавший в остолбенение перед этим "грандиозным крушением всего мира", испытывает видение, в котором все вещи оправдываются такими, как они есть - "нечто вроде приостановленной, заторможенной вечности, где всё оправдано, оправдано в высшей степени". Ищут чуда вовне, - говорит он - "тогда как счетчик тикает внутри и нет руки, способной до него дотянуться и остановить". Лишь неожиданный удар может это сделать. Тогда в бытие вливается новая сила. Он описывает это так: "Вероятно, чтение производит впечатление хаотичности, но это уже писалось в живом центре, где хаотичное смещено на края, превращено, так сказать, в необязательные обрывки мира, к которому я больше не имею касательства". В некотором смысле мы имеем здесь дело с тем разрывом уровня, упомянутом нами чуть выше, который обладает свойством индуцировать новое качество в контуре только "жизни".

10. Неуязвимость. Аполлон и Дионис

Итак, сначала мы выдвинули правило "быть самим собой". Затем добавили к нему второе правило, которое гласит: испытай самого себя. Теперь необходимо их объединить и более точно определить их конкретное содержание применительно к интересующему нас типу человека. Учитывая двойственность экзистенциальной структуры, свойственной этому типу, его обусловленность как индивида, с одной стороны, и наличие в нём измерения трансцендентности, - с другой, два этих принципа - быть самим собой и познать себя путём испытания себя - соответствуют двум чётко различным уровням.

Как мы уже указывали, соблюдение первого правила, особенно в наше время, оказывается крайне затруднительным для подавляющего большинства индивидов, учитывая отсутствие в них базового единства или хотя бы одного постоянного влечения, господствующего над множеством других. Только в исключительно редких случаях о современном человеке можно сказать словами Ницше: "О двух высочайших вещах, мере и средстве, лучше не говорить никогда. Лишь немногие узнают свои силы и свои цели на таинственном пути испытаний и душевных потрясений. Они почитают в себе нечто божественное и ненавидят шумную болтовню". Но в эпоху разложения даже тому, кто обладает внутренней базовой формой, сложно познать её, а следовательно, и "самого себя" каким-либо иным путем кроме как через испытание. Поэтому вышесказанное необходимо понимать именно в смысле поиска таких ситуаций и принятия таких решений, в которых господствующая в существе сила, его "истинная природа", будет вынуждена раскрыться, проявить себя.

Но этой цели можно добиться только посредством действий, исходящих из глубины, а не возникающих как внешняя чувственная реакция, как нечто вроде автоматического рефлекторного движения, следующего в ответ на некое раздражение, и, следовательно, являющихся действиями, которые совершаются "значительно раньше, чем будут затронуты, запрошены глубины собственного существа". Ницше совершенно справедливо видел в этой неспособности к глубоким впечатлениям и в готовности отдаться на произвол всякого чувства, мгновенно реагируя на не него, постыдную особенность современного человека. Многим понадобилось бы заново научиться действовать в истинном, активном, а также типичном смысле. Но это требование сегодня является существенным и для интересующего нас человека, взятого в его отношениях с внешним миром. По этому поводу заметим, что принцип "памятования себя" или "присутствия в себе" составляет одну из важнейших дисциплин в традиционных "внутренних доктринах"16. Один автор, который в наши дни пытался продолжить эту традицию, описывает противоположное состояние как "затягивание" или "засасывание" человека повседневной жизнью, чего тот совершенно не осознает, не замечая "сомнамбулического" или автоматического характера, который, с высшей точки зрения, имеет подобная жизнь (Гурджиев). "Меня засасывают мои мысли, мои воспоминания, мои желания, мои чувства, бифштекс, который я ем, сигарета, которую я курю, любовь, которой я занимаюсь, хорошая погода, дождь, это дерево, этот проезжающий автомобиль, эта книга". Таким образом, человек является лишь тенью самого себя. Больше не знают, что значит жить в смысле быть, а не иметь, что такое "активное действие", "активное чувство" и т. п. Впрочем, здесь не место продолжать рассуждения об этом специфическом направлении самореализации.

Если угодно, это испытание-познание, которое стимулируют разнообразные опыты и различные столкновения с реальным, можно связать с известной формулой amor fati17, но взятой в особом ракурсе. Ясперс справедливо замечал, что этот принцип вовсе не обязательно считать тождественным пассивному повиновению необходимости, которой приписывают предустановленный и познаваемый характер, он, скорее, означает готовность встретить лицом к лицу любое испытание, всё неизвестное, двусмысленное и опасное в жизни, понимая, что нет другого выбора, кроме как идти собственным путем. Важнейшим условием подобной ориентации является нечто вроде трансцендентального доверия, которое способно обеспечить уверенность и неуязвимость, что позволяет включить её в число положительных элементов того образа поведения, который постепенно вырисовывается по ходу нашего рассуждения.

Проблема "быть самим собой" имеет особое решение в смысле обретения единства; как только экспериментальным путем будет установлено, какое из множества стремлений является центральным, необходимо волевым актом стабилизировать его, организовав вокруг него все вторичные или дивергентные тенденции. Именно это значит дать себе закон, свой собственный закон. Как мы уже видели, неспособность к этому, "множество разноголосых душ в груди" как состояние, привычное для того, кто отказывается повиноваться ещё до того как научился повелевать, являются причиной краха, которым может завершиться путь человека, рискнувшего испытать на себе пограничные ситуации в мире без Бога. К этому случаю подходит следующая максима: "Тот, кто не способен сам повелевать собой, должен подчиняться. Многие научились приказывать себе, но ещё далеки от умения себе подчинятся".

Возможно, в этом контексте некоторый интерес может представлять один пример из мира Традиции. Слова "ничего нет, всё дозволено" задолго до того как стать формулой нигилизма были известны в исламском инициатическом Ордене измаилитов. Но в этом Ордене они имели силу исключительно для тех, кто достиг высших ступеней иерархии; однако прежде чем достичь этих ступеней и, тем самым, обрести право на эту истину, требовалось пройти четыре предварительных ступени, на которых среди прочих действовал принцип безоговорочного и слепого подчинения, иногда достигающего границ, непостижимых для западного мышления: например, в обязанность "ученику" вменялась готовность пожертвовать своей жизнью по одному слову Великого Учителя, безо всякой причины или цели.

Этот пример позволяет нам перейти непосредственно ко второму уровню испытания-познания себя, который связан с измерением трансцендентности и обуславливает окончательное решение экзистенциальной проблемы. Действительно, на первой ступени, состоящей в познании "собственной природы", должной стать своим собственным законом, эта проблема получает лишь ограниченное решение на уровне формы, детерминации или индивидуации (кому как больше нравиться), которое задаёт основу достаточную, чтобы управлять собой в любых обстоятельствах. Но для того, кто желает идти до конца, этот уровень не обладает прозрачностью, на нем постижение абсолютного смысла ещё невозможно. То есть на этом уровне человек достигает активной позиции в смысле его желания быть самим собой, но остается пассивным перед лицом того факта, что он есть именно так, а не иначе. Это может восприниматься как нечто настолько иррациональное и темное, что способно спровоцировать у определенного типа человека начало нового кризиса и вновь поставить под вопрос всё достигнутое им в ранее указанном направлении. Тогда возникает упомянутая необходимость перейти ко второй ступени испытания себя, которая состоит в экспериментальной проверке наличия в себе высшего измерения трансцендентности, того абсолютного, ничем не обусловленного ядра, которое в жизни принадлежит не сфере существования, но относится к царству бытия.

В среде, лишенной всякой опоры или "знака", успех или провал в решении проблемы последнего смысла жизни зависит именно от этого завершающего испытания. После того как отвергнуты или разрушены все надстройки, и единственной опорой осталось только собственное бытие, единственным источником последнего смысла в существовании, в жизни может быть только прямая и абсолютная связь между данным бытием (между тем, что существует ограниченно) и трансцендентностью (трансцендентностью в себе). Таким образом, этот смысл не приходит извне и не является чем-то посторонним, тем, что добавляется к бытию в результате его обращения к какому-то другому началу. Это было возможно в другом, традиционно устроенном мире. Между тем, в рассматриваемом здесь экзистенциальном пространстве этот смысл не может быть задан ничем, кроме упомянутого измерения трансцендентности, воспринятом человеком именно как корень своего бытия, своей "врожденной природы". Этот смысл включает в себя абсолютное оправдание, нерасторжимое и бесповоротное благословение, окончательное исчезновение состояния негативности и экзистенциальной проблематики. Только в этом случае правило "быть тем, как ты есть" перестаёт ограничивать. В ином случае любой путь будет неким ограничением, включая путь "сверхчеловека", как и любой другой образ жизни, который благодаря своим внешним особенностям действует для отвлечения человека от проблемы последнего смысла и сокрытия сущностной уязвимости.

Этот союз с трансцендентностью является также условием, помогающим избежать того, чтобы процесс обретения внутреннего единства, о котором говорилось выше, имел регрессивный характер. Действительно, не исключена возможность и патологического единения снизу; так, например, случается, когда элементарная страсть овладевает всей личностью и подчиняет ее целиком, используя все её способности для достижения собственных целей. Приблизительно то же самое происходит в случае фанатизма и одержимости. Эту возможность сведения к абсурду правила "быть самим собой" и достижения внутреннего единства также необходимо принимать в расчёт. Таким образом, это является последней причиной того, почему мы посчитали нужным поставить перед интересующим нас типом человека проблему "познания-испытания себя", в том числе на её второй ступени, которая, как было сказано, затрагивает проблему присутствия в себе безусловного и надындивидуального как своего истинного центра.

Легко понять, что для этого необходимо путем испытаний выйти за пределы собственной природы и собственного закона. Автономии, достигнутой тем, кто добился совпадения собственного бытия и собственной воли, ещё недостаточно. Для того чтобы удостоверится в своей способности выстоять в пустоте, в бесформенном, требуется большее, а именно разрыв уровня, который иногда даже может иметь характер насилия над собой. Это позитивная аномия, находящаяся по ту строну автономии. От менее подготовленных людей - то есть людей, в которых то, что мы назвали корневым наследием, не имеет достаточной экзистенциальной силы - это испытание почти всегда требует определенной склонности к "жертвенности"; они должны быть всегда готовыми к возможной гибели, сохраняя внутреннюю неуязвимость по отношению к этой возможности. Исход подобного рода испытаний или опытов остаётся неопределённым; так было во все времена, даже когда высшего подтверждения внутреннего суверенитета пытались достичь в рамках институтов, предлагаемых Традицией; этот исход становится тем более неопределённым в обстановке современного общества, в среде, где почти невозможно создать магический защитный круг при этом столкновении с трансцендентностью, с тем, что, собственно говоря, уже не является человеческим.

Но, повторим, абсолютный смысл бытия в мире, лишённом смысла, зависит почти исключительно от этого опыта. Если этот эксперимент завершится положительно, падёт последняя граница, трансценденция и экзистенция, свобода и необходимость, возможность и реальность сольются воедино. Тогда абсолютная "центральность" и совершенная неуязвимость реализуются в любой ситуации без ограничений: будь то темная или светлая ситуация, закрытая или открытая всем побуждениям или страстям жизни. Прежде всего этим создается основная предпосылка, позволяющая приспособиться к жизни в мире, ставшем свободным, но предоставленным самому себе, захваченном иррациональным и бессмысленным, при этом не теряя себя. Именно с этой проблемы мы начали наш разговор.

Установив этот существенный момент, связанный с окончательным самопознанием, вернемся к рассмотрению проблемы общей ориентации в текущем опыте, подходящей для человека, обретшего целостность, чтобы уточнить некоторые частные аспекты.

Если, следуя ранее избранным методом, мы пожелаем использовать в качестве временной точки опоры какую-либо из ницшеанских категорий, то наиболее пригодным для наших целей окажется понятие "дионисийства". Сам философ сверхчеловека придавал дионисийству различные и даже противоречивые значения. Одним из свидетельств его непонимания древних традиций является его истолкование символов Диониса и Аполлона, исходя из современной философии, типа шопенгауэровской. Как мы уже указывали, он связывает "Диониса" со своего рода обожествленной имманентностью, с пьянящим и исступленным утверждением жизни в ее самых иррациональных и трагических аспектах. И в противоположность первому делает из Аполлона символ созерцания мира чистых форм, стремящийся освободить от чувства и напряжения, вызываемых иррациональной и драматичной подосновой жизни, что он, по сути, приравнивает к бегству от действительности. Однако, подобная интерпретация лишена всякого основания.

Не углубляясь в специальную область истории религий и античной цивилизации, ограничимся лишь напоминанием того, что за исключением народных форм этого культа, имеющих деградировавший и фальшивый характер, дио-нисийский путь был путем мистерий и поэтому его, наряду с прочими сходными формами, существовавшими в других культурных областях, можно определить при помощи ранее использованной нами формулы - как жизни, достигающей такого уровня напряженности, которая благодаря онтологическому разрыву уровня находит свой выход или разряжается и высвобождается в то, что мы назвали больше-чем-жизнь. При желании мы можем связать этот выход, который равнозначен реализации, оживлению или пробуждению трансцендентного в себе, с подлинным содержанием аполлонического символа. Отсюда абсурдность установленного Ницше противопоставления между "Аполлоном" и "Дионисом".

Это в качестве предварительного уточнения. Таким образом, понятно, что для наших целей интерес может представлять исключительно "дионисийство", дополненное, если можно так выразиться, "аполлонизмом", то есть обладающее той стабильностью, которая может быть достигнута в результате дионисийского опыта, при условии, что данный результат является не целью, поставленной перед собой, но в некотором роде тем, что остаётся позади, преодолевается в подобном опыте. Если угодно, здесь можно говорить о "дионисийском аполлонизме". Это понятие можно считать одной из важнейших составляющих для поведения современного человека при его столкновении с существованием за рамками особой области переживаемых им испытаний.

Естественно, речь идет здесь не о нормальном существовании, но о тех его возможных, уже дифференцированных формах, которые хотя обладают определенной напряженностью, но возникают исключительно в хаотической среде, в царстве чистой случайности. Подобные формы существования широко распространены в современном мире, и скорее всего их число в ближайшее время будет только возрастать. Рассматриваемое нами состояние присуще человеку, который чувствует уверенность в себе, поскольку основным центром его личности является не жизнь, но бытие, что, следовательно, позволяет ему открыто пойти навстречу любому испытанию или переживанию, при этом не теряя себя; решиться на любой эксперимент, но уже не в целях самоиспытания или самопознания, но ради раскрытия всех своих возможностей, учитывая те изменения, которые могут произойти в нём, и те новые смыслы, которые могут открыться ему на этом пути.

Впрочем, тот же Ницше, несмотря на встречающееся у него смешение разнородных понятий, имеющее довольно опасный характер, довольно часто истолковывал "дионисийскую душу" в схожих понятиях. Для него это "живая душа, погружающаяся в становление", которая может намного опережать себя, почти убегать от себя, дабы вновь отыскать себя в более широком мире; которая испытывает потребность и находит удовольствие в странствиях по царству случайного и иррационального; та душа, которая в результате этих странствий "преображаясь сама, преображает жизнь", жизнь, которую необходимо принимать во всех её аспектах, то есть "ничего не вычитая, ничего не исключая и ничего не отбрасывая". Это относится также к области чувств. Дионисийским является "состояние, в котором дух вновь находит себя даже в чувствах, тогда как чувства обнаруживают себя в духе". Это касается людей высшего типа, у которых даже переживания, теснейшим образом связанные с чувствами, "в конце концов преображаются в образ и опьянение высочайшей духовностью".

Можно найти множество совпадений этой мысли с теми учениями, путями и тщательно разработанными практиками, существовавшими в мире Традиции. В более широком смысле, способность к экзистенциальному преодолению противоречия между "духом" и "чувствами", столь характерного для прежней западной религиозной морали, оказавшейся сегодня в состоянии кризиса, можно считать одним из аспектов дионисийства.

Но действительно преодолеть это противоречие можно исключительно при помощи другого качества, которое, подключаясь к области чувств, условно говоря, каталитически, то есть за счёт самого своего наличия, преобразует движущую силу.

Наконец, следует отметить, что способность открытого восприятия, без потери себя, имеет особую ценность именно в эпоху распада. Это - путь, позволяющий человеку стать над всеми возможными изменениями, включая даже самые опасные из них; здесь уместно вспомнить один отрывок из Упанишад, где говорится о том, кто достигает того последнего предела, когда даже сама смерть оказывается бессильной над ним, поскольку сама стала частью его существа. В подобном состоянии всё, исходящее извне, что в другом случае могло бы повредить или внести разлад в собственное бытие, напротив, может стать стимулом к активации свободы и все более широких возможностей. Измерение трансцендентности, наличествующее во всех приливах и отливах, в любом восхождении и в любом нисхождении, здесь также будет действовать как преобразователь. Оно позволит избежать всякого упоённого самоотождествления с жизненной силой, не говоря уже о тех последствиях, к которым может привести жажда жизни, безудержный порыв к поиску в чувствах суррогата смысла жизни, стремление к забвению себя в действиях и "реализациях". Таким образом, речь идёт о необходимости совмещения состояния отрешённости со способностью к глубокому переживанию, о периодически возобновляющемся браке между "бытием", пребывающем в покое, и жизненной субстанцией. Результатом этого союза является состояние совершенно особого рода, светлое, можно даже сказать интеллектуализированное и магнетическое, опьянение, полностью противоположное тому, которое возникает в результате экстатического открытия себя миру стихийных сил, инстинкта и "природы". Это исключительное состояние тончайшего и незамутнённого опьянения является жизненной пищей, необходимой для свободного существования в хаотическом мире, предоставленному самому себе.

Возможно, в дальнейшем нам выдастся случай, чтобы уточнить отдельные характеристики подобного состояния опьянения. Пока же нам представляется наиболее важным чётко установить существенное различие, которое имеется между указанным состоянием и теми взглядами, которые получили распространение в современном мире в результате своеобразного бунта против рационализма и пуританства. Мы имеем в виду так называемое "неоязычество", которое пошло по пути, напоминающему худшие аспекты ницшеанского "дионисийства" ("избыток, невинность, полнота, радость жизни", агапе, экстаз, половая любовь, жестокость, опьянение, весна; "вся шкала света и цвета, которая ведет от полубожественных форм, как своего рода обожествления тела, до здоровой полуживотности и простых радостей, которыми наслаждаются не испорченные натуры", - правда, у Ницше речь шла об античном мире). Как мы уже говорили, почти тем же духом по большей части пронизан современный культ действия, несмотря на свойственные ему механические и абстрактные аспекты. Между тем, рассматриваемый нами образ жизни требует сохранения ясности и самосознания при любом столкновении с действительностью и при любом обращении к миру горнему, удержания состояния покоя, независимо от движения и сопутствующих изменений, что позволяет обеспечить непрерывность всего пути, который должен пройти идущий, и вместе с тем его неуязвимость и незримый суверенитет.

Но для этого требуется также нечто вроде свободы от прошлого и от будущего, бесстрашие души, свободной от уз мелкого "я", "бытие", которое проявляет себя как "бытие в акте", в действии. Необходимая в этом случае естественность поведения не позволяет говорить о "героизме" для характеристики отдельных проявлений этого стиля: действительно, подобный образ жизни совершенно чужд всякой патетике, романтике, индивидуализму, риторике и кичливости, почти всегда ассоциирующихся с современным представлением о "героизме". Смеем надеемся, что нет никакой необходимости особо указывать на то, что слово "акт" никоим образом не связано с академической неогегельянской философией вчерашнего дня, для которой это понятие стало центральным.

11. Действие без желания. Причинный закон

Теперь необходимо уделить внимание тому особому аспекту рассматриваемого здесь поведения, который относится к более широкой области, так или иначе затрагивающей каждого человека. Мы имеем в виду жизненное пространство, понимаемое как область различного рода деятельности и реализации, которые являются результатом осознанного решения со стороны индивида. То есть речь здесь идет уже не о просто переживаемом опыте, но непосредственно о процессах, подчиненных определённой цели. Как уже говорилось, изучаемый нами человеческий тип благодаря своему внутреннему складу занимает в этом вопросе позицию, сущность которой в мире Традиции описывалась двумя основополагающими максимами. Первая из них гласит, что следует действовать, не заботясь о результатах, не принимая в расчёт возможный успех или неудачу, победу или поражение, выгоду или убыток, не говоря уже об удовольствии или страдании, одобрении или неодобрении со стороны других.

Подобного рода действие называют также "действием без желания". Доказательством присутствия в человеке высшего измерения является его способность вкладывать в действие подобного рода не меньшее, но, напротив, даже большее усердие, чем то, которое обычно проявляет человек другого типа в обычных действиях, имеющих обусловленный характер. Здесь также можно говорить о правиле "делай то, что должно быть сделано", о безличном действии. Необходимое для этого сосуществование двух начал ещё более явственно проявляется во второй традиционной максиме - "деяние недеянием". При помощи этой парадоксальной формулы дальневосточная мудрость описывает такой вид действия, который не вовлекает и не "движет" высший принцип, "бытие" в себе, каковое, однако, остается при этом истинным субъектом действия, тем, чему данное действие обязано своей начальной движущей силой и тем, что одновременно его поддерживает и направляет от начала до конца.

Вполне понятно, что нечто подобное возможно главным образом тогда, когда человек подчиняется "собственной природе" и тому, что вытекает из данной ситуации, активно принятой им на себя в качестве индивида в существовании. Более того, только в этом случае имеет силу правило действовать, не думая о результатах, делать то, что должно быть сделано, поскольку содержание подобного действия определяется не представлениями об абстрактной и абсолютной свободе, но естественным внутренним законом.

Если "дионисийская" позиция связана главным образом с рецептивным аспектом испытания и утверждения себя в сердце становления, что может иметь место при встрече с непредсказуемым, иррациональным и проблематичным, то вышеуказанная ориентация, таким образом, затрагивает специфически активный и в некотором смысле внешний аспект личного поведения и самовыражения. В частности, ко второму случаю применима последняя максима мира Традиции: "быть цельным в раздробленном, прямым в кривом". Мы уже затрагивали этот момент, говоря об особой категории действий, которые на самом деле являются периферийными и "пассивными", не затрагивают внутренней сущности и практически представляют собой механические рефлексы и бессознательные чувственные реакции. Та же воображаемая полнота чистой "жизни", которая почти целиком обусловлена биологически, по сути ненамного превышает этот уровень. Но действие, исходящее из глубинного и в некотором смысле сверхиндивидуального ядра, из бытия как "бытия, проявляющего себя в акте", имеет совершенно другой характер. Подобного рода действиям, независимо от их предмета, присуща целостность. Их качество неизменно, неделимо и всегда остается равным себе: это чистое самовыражение, которое равным образом может проявляться как в самом скромном изделии, сделанном руками ремесленника или даже произведенном механически, так и в адекватных действиях в опасных обстоятельствах или в ситуациях, требующих умения распоряжаться и держать под своим контролем крупные материальные или социальные силы. Пеги, говоривший, что хорошо сделанная работа сама по себе уже является вознаграждением, что настоящий мастер с одинаковым усердием исполняет как ту работу, которую увидят другие, так и ту, которую не увидит никто, в сущности, лишь повторил идею, широко распространённую в мире Традиции. Мы ещё вернемся к этому вопросу в одной из последующих глав.

Пока же, похоже, имеет смысл прояснить ещё один частный момент, имеющий отношение к обсуждаемой нами теме. Речь идёт о правильном понимании смысла той максимы, согласно которой "делая должное", не следует принимать в расчет в качестве побуждений ни удовольствие, ни страдание. Вероятно, здесь могут возникнуть ассоциации с поведением, опирающимся на нечто вроде сухой и обескураживающей концепции "морального стоицизма". Действительно, человеку, действующему исходя из "жизни", а не из "бытия", трудно представить себе возможность вышеописанной ориентации, если он не приемлет ни какой-либо абстрактной нормы, ни некоего "долга", подавляющего естественное влечение индивида, поскольку последнее, напротив, побуждает его к поискам удовольствия и заставляет избегать страдания. Однако, это общее место, которое на самом деле является результатом незаконного обобщения того, что свойственно исключительно определенным ситуациям, где удовольствие и страдание по зрелому размышлению оказываются лишь заключительными идеями, которым предварительное рациональное рассуждение отводит роль целей и эффективных побудителей действия. Но для всех "здоровых" натур (здесь вполне уместно использовать это выражение) ситуации подобного рода более редки, чем это принято думать; гораздо чаще в начале стоит не рефлексия, но определенное движение жизни, которое в результате развития отзывается как удовольствие или страдание. Действительно, если определяющими для собственного поведения являются исключительно гедонические или эвдемонистические ценности, то можно говорить о "декадансе" жизни. Подобное поведение ведет к распаду и разочарованию. Приблизительно также развратный и порочный человек склонен понимать "удовольствие" в любви; для него то чувство, которое для других является естественным результатом эротического влечения, завершающегося овладением женщиной и соитием с ней, становится заключительной целью, для которой все остальное служит средством.

В любом случае важно научиться проводить различие - также известное традиционным учениям - между вожделеющим счастьем (или удовольствием) и "героическим" счастьем (или удовольствием); мы используем здесь слово "героическое" с учётом ранее сделанных оговорок. То же различие существует между двумя противоположными образами жизни и типами человека. Первый вид счастья, или удовольствия, принадлежит натуралистическому уровню и отмечен пассивностью по отношению к миру побуждений, влечений, страстей и склонностей. Согласно традиции, в основе натуралистического существования лежит желание и жажда; вожделеющее удовольствие это то, которое связано с удовлетворением желания наподобие мгновенному утолению жгучей жажды, толкающей жизнь вперед. В противоположность ему "героическое" удовольствие сопровождает решительное действие, исходящее из "бытия", из высшего уровня жизни; в некотором смысле оно смешано с тем особым состоянием опьянения, о котором мы говорили чуть выше.

Согласно норме чистого действия, не следует принимать в расчет только удовольствие и страдание первого, то есть натуралистического типа. Однако чистое действие также может доставлять особого рода удовольствие или счастье, и, следовательно, вовсе не обязательно должно быть чем-то скучным, отвлечённым и нудным; в нём также могут присутствовать и огонь, и порыв, но совершенно иного рода, сопровождающиеся постоянным присутствием и прозрачностью высшего принципа, сохраняющего состояние покоя и отрешённости, который, как говорилось, и является истинно действующим началом. Здесь также очень важно не смешивать форму действия (то есть его внутреннее значение, тот его образ, в котором оно имеет ценность для Я) с его содержанием. В принципе всё, могущее служить предметом вожделеющего и пассивного удовольствия, также может стать объектом героического или положительного удовольствия, и наоборот. Речь идет об ином измерении, где дозволено всё, но дозволено именно потому, что это измерение дополнительно объемлет те возможности, которые выходят за рамки обусловленного натурального существования. Однако на практике довольно часто бывает так, что добиться этого можно исключительно при условии предварительного качественного изменения, того пресуществления чувственного в сверхчувственное, которое мы чуть выше признали одним из основных аспектов интегрированного и очищенного дионисийства.

В качестве последнего момента укажем на аналогию, существующую между положительным, героическим удовольствием и тем, которое даже на эмпирическом уровне нередко является результатом любой деятельности, достигающей совершенства, то есть такого действия, в которое человек вкладывает себя целиком. Так, многим наверняка доводилось испытывать то удовольствие особого рода, которое возникает после долгих усилий, направленных на овладение неким приобретённым умением, когда оно доводится до высшей степени мастерства, даётся легко и непроизвольно, почти как игра.

Итак, все рассмотренные выше элементы взаимно дополняют друг друга.

Теперь добавим ещё несколько соображений, относящихся к более внешней области, то есть к сфере взаимодействий, которым подвержен даже тот индивид, которому удалось достичь целостности в нашем понимании, благодаря тому, что он сохраняет свою сопричастность определенному обществу, определенной культуре и определенной среде.

Чистое действие не равнозначно слепому действию. Поэтому правило действовать, невзирая на возможные последствия, применимо к аффективным индивидуальным мотивам, но не касается необходимости знать объективные условия, которые следует принимать в расчёт при совершении того или иного действия, так как в противном случае оно никогда не достигнет совершенства или будет обречено на провал с самого начала. Дело даже не в том, что оно может не удастся, это как раз второстепенный момент, но эта неудача не должна быть результатом плохого знания условий его реализации, то есть, в более широком смысле, незнания каузальности, отношений между причинами и следствиями, закона согласованных действий и противодействий.

Имеет смысл несколько подробнее остановиться на этом моменте, в том числе ради того, чтобы более точно определить поведение, приемлемое для человека, обретшего целостность, после снятия принятых представлений о добре и зле. На самом деле реальное преодоление морального уровня, без пафоса и полемики, происходит благодаря знанию, знанию причин и следствий, которое, собственно, и позволяет определённым образом выстроить своё поведение. В этом случае на смену моральному понятию "греха" приходит объективное понятие "вины" или, точнее, "ошибки". Таким образом, для человека, центр которого расположен в трансцендентности, понятие "греха" имеет столь же мало смысла, как общепринятые и относительные представления о добре и зле, о законном и незаконном. На духовном уровне все эти понятия сгорают без следа, безо всякого шанса на возрождение. При желании можно сказать, что они лишаются своей абсолютной ценности и проходят проверку в объективных условиях как фактические следствия, которые вытекают из действия, внутренне свободного от подобных представлений.

Как и для других, ранее рассмотренных нами элементов поведения, приемлемого в эпоху распада, для этого элемента также имеется прямое соответствие в традиционных учениях. Здесь можно вспомнить - хорошо известный, но почти всегда плохо понимаемый, в том числе вследствие излишних морализаторских наслоений - так называемый кармический закон. Он касается тех следствий, которые естественным и нейтральным путем, не имея ни малейшего отношения к каким-либо позитивным или негативным моральным санкциям, вытекают из определенных действий, поскольку причина потенциально заложена в самих этих действиях. В некотором смысле это расширение тех законов, которые сегодня принято считать действующими для физических явлений; законов, не накладывающих никаких внутренних ограничений на тот образ поведения, которое избирает человек, предварительно познавший эти законы. Относительно "зла" есть одна старинная испанская поговорка, в которой хорошо передана эта идея: "Бог сказал: бери, что хочешь, и плати за это соответствующую цену", в Коране о том же сказано так: "Кто причиняет зло, причиняет его только самому себе". Таким образом, речь идет об умении учитывать возможность определенных объективных реакций; если - даже в том случае, когда они отрицательны - человек готов принять их, его действие остается свободным. Можно заметить, что точно так же в принципе относились ко всем детерминизмам, присущим тому, что в традиционном мире называли "роком", которые, собственно, и лежали в основе всех разновидностей предсказаний и гадания: речь шла об определенных объективных направлениях развития событий, которые можно было принимать в расчет или нет, исходя из преимуществ или риска, заложенных в том или ином варианте выбора. Так аналогичным образом, зная о неблагоприятном метеорологическом прогнозе можно отказаться от рискованного восхождения в горы или от запланированного полёта или всё же их совершить. Во втором случае риск принимается с самого начала. Но свобода остается. Никакой "моральный" фактор не играет здесь ни малейшей роли. В некоторых случаях "естественная санкция", карма, может быть частично нейтрализована. Приведем еще одну аналогию: можно заранее знать, что определенный образ жизни может привести к заболеваниям организма. Можно пренебречь этим и затем, возможно, быть вынужденным прибегнуть к лекарствам для нейтрализации последствий. Тогда все сведётся к согласованию различных реакций, и окончательный результат будет зависеть от того, какая из них окажется сильнее. То же самое происходит и на нематериальном уровне.

В случае достижения высокого уровня бытийного единства можно таким же образом интерпретировать всё, что можно уподобить "внутренней санкции", то есть возникновение положительных чувств при совершении одних поступков, отрицательных - при противоположных, или соответствующих "добру" и "злу" в зависимости от того конкретного содержания, которое вкладывают в эти понятия в данном обществе, социальном слое, культуре и времени. Помимо чисто внешних, социальных реакций, страдания, угрызения совести, чувство вины или стыда могут вызывать те поступки, которые идут наперекор той основной тенденции, которая, несмотря ни на что преобладает в душе человека (для обычного человека речь почти всегда идет о социально-наследственных условиях, действующих в его подсознании) и только чисто внешне заглушена другими тенденциями и произволом "физического Я"; когда же, напротив, следуют этой тенденции, возникает чувство удовольствия и удовлетворения. Наконец, следует отметить, что воздействие негативной "внутренней санкции" может оказаться настолько сильным, что дело кончится крахом, как в уже описанном ранее случае, когда человек, выбравший определённый идеал и линию поведения, исходя из той тенденции, которую он оценил как наиболее глубокую и аутентичную для себя, позднее уступает другим, пассивно констатируя свою слабость и свое поражение и ничего не предпринимая против душевного разлада, порожденного множеством не согласованных тенденций.

Подобные аффективные реакции имеют чисто психологический характер и происхождение; они могут никак не сказываться на внутреннем качестве действий, поскольку не имеют трансцендентного значения, то есть характера "моральных санкций". Они являются в своём роде "естественными" фактами, которые не стоит обременять мифологическими моральными интерпретациями, если достигнута подлинная внутренняя свобода. Именно как таковые они были зафиксированы Гюйо, Ницше и многими другими авторами в качестве реальных феноменов "морального сознания", на которых другие сочинители почти экспериментально - незаконно переходя от уровня психологических фактов на уровень чистых ценностей - пытались основать этику, не опирающуюся открыто на религиозные императивы. Этот аспект исчезает сам собой, когда достигается единство бытия и действие исходит из этого единства. Дабы окончательно устранить любые ограничивающие выводы и всякую опору, добавим сюда еще один пункт: он исчезает, когда бытие обретает единство посредством волевого выбора - ибо это также требует некоего выбора, направление которого не является обязательным. Можно выбрать также неединство; среди рассматриваемых нами высших типов, встречаются такие, кто может себе это позволить. В подобном случае единство не то чтобы действительно отсутствует, скорее оно - не овеществлено, существует на более глубоком, скрытом уровне.

Наконец, в кавычках, можно напомнить, что в той же традиции, к которой относится доктрина кармы, не исключена возможность не только исчезновения указанных эмоциональных реакций ("безгрешность", внутренний нейтралитет в добре и зле), но и возможность "магической" нейтрализации (если можно так выразиться) собственно кармических реакций, доступная тому, кому удается реально выжечь в себе свою натуралистическую составляющую и тем самым достичь активной дезиндивидуализации.

Можно воспользоваться этим небольшим отступлением, чтобы заодно объяснить каким образом безо всякого пафоса можно безлично устранить "моральный" уровень, и заодно рассмотреть причинно-следственный закон во всем его объёме. Выше мы говорили об области внешнего действия, где уже требуется знание этого закона. Во внутренней же области речь идет о знании того, какие "удары по собственному Я" потенциально могут нанести определенные поступки и, следовательно, об умении сообразовывать их с той же объективностью. Комплекс "греха" является патологическим образованием, возникшим под знаком Бога-личности, "морального Бога". Осознание совершенной ошибки вместо чувства греха, напротив, было отличительной чертой традиций метафизического характера, и это одна из тех идей, которую стоило бы усвоить сегодня высшему человеку для выстраивания своей линии поведения в соответствии с ранее изложенными принципами, вне всяких религиозных пережитков. Следующее замечание Ф. Шюона позволяет лучше понять эту идею: "Индусы и народы Дальнего Востока не имеют понятия "греха" в семитском значении этого слова; они различают действия не исходя из некой внутренне присущей им ценности, но исходя из их уместности с точки зрения космических или духовных реакций, а также общественной пользы; они делят их не на "нравственные" и "безнравственные", но на полезные и вредные, приятные и неприятные, нормальные и ненормальные <...> Они могут доводить самоотречение, самоотверженность, умерщвление плоти до крайних пределов того, что может вынести человек, но не становятся от этого "моралистами".

* * *

На этом можно завершить первую часть нашего исследования. Подытоживая, можно сказать, что человек, для которого новая свобода не означает разрушения, поскольку он благодаря своему особому внутреннему складу либо уже обладает прочной опорой в самом себе, либо способен завоевать её посредством экзистенциального разрыва уровня, восстанавливающего контакт с высшим измерением "бытия", способен обрести особое видение реальности, свободное от человеческого и морального элемента, от проекций субъективности, от концептуальных надстроек, финалистского и теистического характера. Об этой редукции к чистой реальности в области общего видения мира и жизни более подробно мы поговорим в дальнейшем. Её обратной стороной становится возращение самой личности к чистому бытию; свобода чистого существования во внешнем мире совпадает с обнаженным принятием собственного естества, откуда человек выводит собственную норму, которая становится для него законом, налагаемым на себя в той мере, в какой ему не достаёт единства в начале пути, в той мере, в какой сильны в нем отвлекающие вторичные тенденции и влияние внешних факторов.

На практике в области действия был рассмотрен опытный режим, имеющий два уровня и две цели: сначала познание-испытание себя, как детерминированного бытия, затем испытание себя как бытия, в котором позитивно присутствует измерение трансцендентности. Утверждение этого измерения в качестве последнего основания для собственного закона является высшим оправданием этого закона. При полном распаде в атмосфере всеобщего разложения проблема абсолютного и незыблемого смысла жизни имеет только одно решение, а именно: прямое принятие собственного обнаженного бытия с ориентацией на трансцендентность.

По поводу образа поведения при контакте с миром можно сказать, что по достижении полной ясности относительно себя самого и проверки себя самого общим правилом должна стать бесстрашная открытость любому возможному опыту, свободная ото всяких уз, но требующая сохранять отрешенность. Если подобного рода опыт повышает жизненную напряженность и включает механизм преодоления с целью пробуждения и поддержания безмятежного принципа трансцендентности в себе, то общее направление имеет нечто схожее с тем, что Ницше называл дионисий-ским состоянием: но это состояние должно быть определённым образом интегрировано, так что здесь, возможно, будет более уместно использовать для его характеристики понятие "дионисийского аполлонизма". Однако если под контактом с миром понимается не просто пережитый опыт как таковой, но проявление себя вовне посредством активных действий и инициатив, то имеет смысл говорить о стиле цельности в любом акте, о чистом и безличном действии "без желания", без привязанности.

Мы также уделили внимание особому состоянию ясного опьянения, которое также связано с рассматриваемым нами направлением и является важнейшим элементом для интересующего нас здесь типа человека, поскольку оно заменяет в нашем случае то состояние душевного подъема, которое в другом мире ему могла дать либо среда, сформированная Традицией, то есть исполненная смысла, либо подсознательная связь с аффектами и влечениями, с жизненной основой существования, с чистым bios. Наконец, мы посветили несколько соображений реализму действия и знанию, которые должны прийти на смену мифологии внешних моральных санкций и "греха".

Читатель, знакомый с другими нашими работами, сумеет уловить сходство, существующее между сделанными нами замечаниями и некоторыми правилами, существующими в различных школах и течениях мира Традиции, где они, однако, почти всегда относятся исключительно к "внутренней доктрине". Повторим уже сказанное, а именно, что исключительно по конъюнктурным соображениям мы сочли уместным обратиться к тематике, затронутой отдельными современными мыслителями и, в частности, Ницше, воспользовавшись этим для того, чтобы установить связь с теми проблемами, которые занимали европейские умы, предугадавшие наступление нигилизма, мира без Бога и пытавшиеся найти положительный выход из подобного состояния. Однако необходимо четко понимать, что мы могли бы обойтись вообще без этих ссылок. Исходя из тех соображении, прежде чем перейти к изучению отдельных областей культуры и современных нравов, а также к вопросу о той позиции, которую следует занять по отношению к ним, мы находим уместным вкратце рассмотреть одно из современных философских течений, известное как экзистенциализм.

                                       начало                                                                          следующая

Эвола "Оседлать тигра"

Posted Втр, 10/05/2010 - 14:47 by фа

5. Личины европейского нигилизма. Общественно-экономический миф и "протестные" настроения

Мы только что указали на принципиальную важность того безразличия, которое выказывает определенная часть молодежи, переживающая кризис, по отношению к перспективам социальной революции. В связи с этим имеет смысл несколько расширить горизонты, указав те разновидности современного общественно-экономического мифа, при помощи которого нынешнее человечество пытается уйти от действительности или заглушить боль, вызванную утратой смысла существования: с одной стороны, речь идёт о "западной" идее prosperity12, с другой - о марксистско-коммунистической идеологии. И в первом и во втором случае мы, как и прежде, оказываемся на орбите нигилизма, который в материальном отношении приобрел гораздо более значительный размах сравнительно с размахом, достигнутом нигилизмом, присущем экстремистским кругам, для которых современный кризис имеет острый и незамаскированный характер.

Как уже было сказано, подоплёкой указанного мифа является стремление хорошо организованной историографии определённого рода истолковать процессы, подготовивших наступление европейского нигилизма, как прогрессивное движение. Подобная интерпретация лежит в основе как "западного", так и коммунистического мифа. Между двумя этими разновидностями в сущности единого мифа имеется своеобразная диалектическая связь, которая позволяет раскрыть их подлинный экзистенциальный смысл.

Коммунистический миф, благодаря своей грубой топорности и откровенному признанию экономики как основной движущей силы, позволяет с большей лёгкостью выявить те элементы, которые позволяют понять его конечную цель. Как известно, его сторонники развернули бурную полемику против всех тех явлений духовного кризиса, о которых мы только что говорили; однако, если само существование этих явлений ими не оспаривается, вся ответственность за их возникновение возлагается на "буржуазное декадентство", "непросвещенность" и "анархический индивидуализм", характерные для буржуазных элементов, оторванных от действительности; короче говоря, все эти феномены являются для них просто крайними формами разложения обречённой на гибель экономической системы, системы капитализма. Таким образом, в текущем кризисе желают видеть исключительно кризис тех ценностей и идеалов, которые некогда служили надстройкой данной экономической системы и продолжают жить сегодня исключительно благодаря лицемерию и лжи, не имея ни малейшей связи с практическим поведением индивидов и движущими силами эпохи. Экзистенциальная повреждённость человечества в целом объясняется как следствие экономической, материальной организации капиталистического общества. Поэтому в качестве целительного средства, способного привести к "новому истинному гуманизму", достичь человеческой полноты и "никогда прежде неведомого счастья", предлагается изменение общественно-экономической системы, уничтожение капитализма и установление коммунистического общества трудящихся по образцу, создаваемому в советском пространстве. Уже Карл Маркс воспевал коммунизм как "реальное овладение человеческой сущностью, осуществляемое самим человеком и во имя человека, возвращение человека к самому себе, как к общественному человеку, то есть как к человечному человеку"; для него коммунизм был равнозначен законченному натурализму и, в качестве такового, истинному гуманизму.

Этот миф скрывает за собой поистине ужасающую бездну; по мере своего воплощения и установления контроля над всеми движениями, организациями и народами он дополняется соответствующим воспитанием, представляющим собой своего рода психическую лоботомию, целью которой является методическая нейтрализация с детских лет всех высших форм восприятия и интересов, полное искоренение любого образа мысли, выходящего за рамки чисто экономических понятий или общественно-экономических процессов. В своих крайних формах этот миф представляет собой наиболее пагубное из всех усыпляющих средств, доныне применяемых к человечеству, утратившему свои корни. И тем не менее "западный" миф процветания зиждется, в сущности, на той же лжи, что и миф коммунистический. Особенно ярко это проявляется в тех его формах, которые связаны с технологической эйфорией, порождённой радужными перспективами "второй индустриальной революции" атомной эры, затмевающими тот факт, что сегодня мы практически живем на вулкане, в том числе материально и политически, учитывая возможные последствия борьбы за мировое господство.

Мы говорили о своеобразной диалектике, изнутри подрывающей этот миф. Так в коммунистическом пространстве он черпал свою движущую силу главным образом за счет утверждения необходимости создания новых форм государственного устройства, то есть таких общественно-экономических условий, при которых "индивидуальные" проблемы и "декадентские" кризисы отомрут сами собой; однако эти условия уже фактически реализованы сегодня во многих странах "западного" и северного ареала. Таким образом - это очарование цели, которое рассеивается в момент её достижения. Социально-экономический идеал, вожделенная цель пролетарского человечества в действительности оказывается духовно устаревшим в том самом "западном" обществе, где, вопреки прогнозам Маркса и Энгельса, атмосфера процветания охватывает широчайшие слои общества, успешно обеспечивая подавляющему большинству своих граждан сытое, легкое и комфортабельное существование, каковое марксизм собственно осуждал лишь постольку, поскольку считал его привилегией правящего класса "эксплуататоров" капиталистов, а не общим достоянием бесклассового общества. Однако, с точки зрения конечных целей, существенных расхождений между коммунистическим и "западным" мифом практически нет, и вскоре мы увидим какие выводы были сделаны из этого так называемым "протестным" движением.

Итак, в основе обеих этих общественно-экономических идеологий лежат одинаковые заблуждения и иллюзии - они всерьёз полагают, что экзистенциальная нищета сводится исключительно к той или иной форме материальной нужды, порожденной конкретным общественно-экономическим устройством; поэтому от неё должны больше страдать обездоленные и пролетариат, а не те, кто живёт в обеспеченных или привилегированных экономических условиях; а, следовательно, она должна автоматически исчезнуть с "освобождением от нужды" и общим улучшением материальных условий существования. Истина же, напротив, заключается в том, что страдать от утраты смысла существования могут равным образом как бедные, так и богатые, и между нищетой материальной и нищетой духовной никакой взаимосвязи нет. Только наиболее невежественные низы общества можно убедить в том, что тайна счастья и человеческой полноты кроется в том, что справедливо было названо "животным идеалом", в довольстве стадного животного. Гегель с полным основанием писал, что эпохи материального благополучия являются белыми страницами в книге истории, а Тойнби показал, что вызов, - challenge - который бросают человеку тяжелые и суровые условия, как материального, так и духовного порядка, довольно часто становится лучшим стимулом для пробуждения творческих сил общества. В некоторых случаях утверждение, что действительно милосердный человек должен постараться максимально усложнить жизнь своему ближнему, звучит не столь уж парадоксально. Не секрет, что высшие добродетели притупляются и атрофируются в лёгких условиях, когда ничто не вынуждает человека тем или иным образом испытывать себя, - и в конечном счёте не важно, что в подобных обстоятельствах в результате естественного отбора значительная часть не выдерживает и погибает. А. Бретон справедливо писал: "Необходимо воспрепятствовать тому, чтобы всецело искусственная бренность общественных условий затмевала реальную бренность человеческого состояния".

Впрочем, чтобы не слишком отклониться от нашей основной темы, укажем здесь лишь на то, что именно в обществе процветания наблюдаются наиболее обострённые формы современного экзистенциального кризиса. В качестве примера можно вспомнить вышеупомянутые движения новых поколений, в которых носителями бунта, отвращения и ярости являются не столько обездоленные и угнетенные люмпены, но вполне обеспеченные молодые люди, среди которых можно встретить даже детей миллионеров. Помимо прочего, показателен, например, статистически подтвержденный факт, согласно которому количество самоубийств в бедных странах нередко значительно ниже, чем в странах богатых, а значит, именно там люди наиболее остро переживают проблематичность жизни. Так называемое "белое отчаяние" может подстерегать и на финише общественно-экономического мессианства, как в одной пародии из музыкальной комедии об утопическом острове, где есть всё: "карты, женщины и виски", но постоянно возвращается чувство пустоты жизни, ощущение, что "чего-то всё же не хватает".

Поэтому не может быть никакой - кроме как обратной - связи между смыслом жизни и экономическим достатком. Приведём известный пример из древнего традиционного мира. Будда Шакьямуни, который на метафизическом уровне разоблачил пустоту существования и ложь "бога жизни", указав путь духовного пробуждения, не был ни угнетенным, ни голодным, ни представителем низших социальных кругов, вроде плебса в римской империи, к которому на первых порах была обращена революционная христианская проповедь; напротив, он был наследным принцем во всём блеске своего могущества и в полном расцвете юности. Поэтому на самом деле истинный смысл общественно-экономического мифа во всех его разновидностях состоит в том, что он служит средством внутренней анестезии и профилактики, направленной на полное исключение проблемы жизни, лишенной смысла, а также на всяческое укрепление этой фундаментальной бессмысленности существования современного человека. Следовательно, мы можем с полным основанием признать этот миф куда более действенным опиумом, нежели тот, который, согласно марксистам, применяли для усыпления ещё не просвещенного и не развитого человечества, находящегося в плену различных религиозных мифов, и, с другой стороны, распознать в нём один из методов, используемых активным нигилизмом. Перспективы, которые открываются сегодня перед большинством наших современников, предвидел ещё Заратустра, когда говорил о "последнем человеке": "Близится время самого презренного из людей, который разучится презирать самого себя", - последнего человека, принадлежащего к "стойкой и быстроразмножающейся породе". "Мы изобрели счастье, говорят последние люди и подмигивают", "покинув края, где им трудно жилось".

В данном контексте одним из наиболее показательных явлений стало так называемое движение "тотального протеста". Во многом оно также вдохновлялось только что рассмотренными нами идеями. Последователи взглядов Маркузе пришли к выводу, что в рамках высокотехнологичного общества потребления не остаётся никаких фундаментальных различий между режимами развитых коммунистических стран и капиталистическими системами. Если в первых первоначальные революционные пролетарские требования практически исчезают, то во вторых они частично преодолеваются за счёт включения "рабочего класса" в систему потребления, что позволяет ему вести уже вполне буржуазный, а отнюдь не "пролетарский" образ жизни, низкий уровень которого ранее служил главным революционным стимулом. Но одновременно с этим сходством прояснилась также обуславливающая сила единой "системы", каковая выражается в отрицании какой-либо высшей ценности жизни и личности. В современном обществе потребления индивид, до той или иной степени достигший уровня "последнего человека", предсказанного Ницше, отныне в большинстве своём не желает во имя абстрактной свободы отказаться от комфорта, от того среднего уровня благосостояния, которые предлагает ему развитое потребительское общество; эта цена кажется ему слишком высокой и неразумной. Поэтому он фактически добровольно принимает все ограничения, налагаемые подобной системой. Осознание этого факта привело к переходу от революционного марксизма, отныне лишённого своей изначальной движущей силы, к "тотальному протесту" против системы. Однако полное отсутствие высших принципов, во многом анархический, безрассудный и бессознательный характер этого движения, вынужденного за неимением лучшего взывать к горстке отверженных аутсайдеров и маргиналов, а при случае даже к так называемому "третьему миру" (в чём проявляются отголоски старых марксистских фантазий) или неграм, как единственному революционному потенциалу, свидетельствует о его бесплодности; по сути это истеричная "революция ничто и "подполья"" - "обезумевшие осы, запертые в банке и бьющиеся в неистовстве о стеклянные стены". Вдобавок ко всему лишним подтверждением общего нигилистического характера эпохи, является то, что современный "протест" перестал быть делом редких индивидов и сравнительно узких кругов, упомянутых нами чуть выше, что, по правде говоря, привело к значительному снижению интеллектуального уровня современных "протестантов".

Краткого упоминания заслуживает ещё один момент, характерный для современной атмосферы разложения. Крах всех надстроек - точнее того, что отныне воспринимается исключительно как надстройка, - нашёл своё отражение не только в области социологии в виде разоблачения лживости и лицемерия буржуазной жизни (достаточно вспомнить Макса Нордау или слова, которые говорит в одной драме Ибсена Реллинг Грегерсу: "...не прибегайте вы к иностранному слову - идеалы. У нас есть хорошее родное слово: ложь")13, но также в области философии в виде морального нигилизма. Сегодня это направление деятельно развивается благодаря одной из наук, которая при всей своей лживости и порочности по отношению к людям других эпох и культур, выглядит достаточно убедительной, когда дело касается современного травмированного человека. Мы имеем в виду психоанализ. Страстный порыв великого философа, желавшего проследить тайное происхождение, "генеалогию" господствующих моральных ценностей до самого их истока, где зародились также все те жизненные инстинкты, которые во имя этих ценностей подвергались осуждению и проклятию, его горячее стремление "натурализовать" мораль, отказывая ей в вышестоящем, автономном положении, сменился холодными, циничными, "научными" методами "глубинной психологии", изучением подсознательного и бессознательного. В итоге именно бессознательное и иррациональное "подполье" человека было признано основной движущей силой всей его душевной жизни; именно из него были выведены те детерминизмы, которые должны придавать иллюзорный характер сверхмиру морального и социального сознания, со всеми его ценностями, торможениями и запретами, с его истеричной волей к господству, между тем как в этой подземной зоне действует лишь смесь влечения к удовольствию и влечения к смерти - Lustprinzip и Todestrieb14.

Как известно, в этом состоит суть фрейдизма. Отдельные расхождения, свойственные различным психоаналитическим направлениям, в сущности являются совершенно незначительными. Для всех этих ответвлений основной темой неизменно является погружение в глубины психики в поисках скрытого повреждения в человеческой личности. Это очередной аспект современного нигилизма, который, помимо прочего, свидетельствует о травмированности сознания, слишком слабого, чтобы обуздать эти низшие психические слои, где предположительно залегают "архетипы" и всё то, что легко можно сравнить с гётовским "миром матерей".

Стоит ли лишний раз указывать на очевидное сходство между изысканиями подобного рода с атмосферой, которой пронизан определенный жанр современной литературы, в которой чувство "призрачности существования" соединяется с ощущением мрачной и непостижимой судьбы, фатальности и абсурдной обреченности человека (и даже самого человеческого состояния как такового) на вечное одиночество; это чувство непостижимой бездны, в которую погружается человеческая жизнь в беспросветном и ужасающем мраке.

Эта тема, обретшая типичную форму в произведениях Кафки, не чужда и спекулятивному экзистенциализму; вскоре мы вернёмся к этому вопросу при непосредственном обсуждении проблемы экзистенциализма. Здесь же нам важно ещё раз подчеркнуть тот факт, что в данном случае речь идёт отнюдь не об истине, постигаемой тем, кто "умеет чувствовать тоньше и видеть глубже", но лишь о том, что сквозит в атмосфере, свойственной европейскому нигилизму и человечеству, обретшему свой облик после смерти Бога.

6. Активный нигилизм. Ницше

Теперь вернёмся к непосредственно интересующим нас проблемам.

Преобладающей чертой всех рассмотренных нами до этого момента кризисных ситуаций является то, что люди являются объектами или непосредственно жертвами текущих разрушительных процессов; современное человечество просто претерпевает их. Это относится как к тем, кто сумел приспособиться к жизни, покоящейся на ничто и лишенной всякого истинного направления, при помощи системы анестезирующих средств и заменителей, и по возможности используя остаточные формы буржуазного существования и безопасности, так и к тем, кто остро и полно переживает экзистенциальный кризис, в котором оказался современный человек, что подталкивает их к различным формам мятежной и авантюрной жизни, о которых мы говорили ранее.

Таким образом, это относится к подавляющему большинству наших современников. С другой стороны, следует также принять во внимание другую, гораздо более ограниченную категорию современных людей, которые, вместо того чтобы претерпевать нигилистические процессы, стремятся активно взять их на себя. Собственно говоря, речь идёт о тех наших современниках, которые не просто признают необратимость процессов распада и отсутствие всякой возможности вернуться назад, но, даже при наличии такой возможности, не пожелали бы ей воспользоваться. Они готовы бесстрашно принять нынешнюю ситуацию, в которой для человека не осталось никаких опор и никаких корней. Поэтому основным вопросом для них становится метод, который позволил бы преобразовать отрицательное в положительное.

Для того, кто обладает особым складом, который позволяет ему занять подобную позицию, всё случившееся с человеком, после того как он возжелал стать свободным, включая последовавший за этим кризис, может иметь другое истолкование. В этом случае будет уместнее вести речь об испытании, и тогда все разрушительные процессы следует понимать исключительно как следствие того, что человек оказался не на высоте этого испытания или, иначе говоря, не на высоте собственного деяния. Интересующимся можно напомнить, что эта тема встречается в древней мифологии, где причиной гибели того или иного символического персонажа становится не сам факт свершения им дерзкого кощунства как такового, но то, что герой не обладал необходимыми для того достоинством или силой, каковые могли бы развязать его от божественных уз.

Подобную позицию можно считать вполне приемлемой и для интересующего нас здесь особого типа человека, которого до некоторой степени можно причислить к вышеуказанной категории. Как мы помним, его отличительной чертой является умение встречать лицом к лицу все проблемы современного человека, даже несмотря на то, что сам он, строго говоря, не является "современным человеком", поскольку всецело принадлежит другому миру, благодаря наличию в нём иного экзистенциального измерения. Соответственно для такого человека, в отличие от других, проблема заключается не столько в трагическом поиске собственной опоры (ибо в принципе он ею уже обладает), но скорее в том, как выразить и утвердить себя в современной эпохе, в своём существовании здесь и теперь.

Исходя из интересов этого человеческого типа, рассмотрим теперь круг вопросов, связанных с концепцией "позитивного нигилизма", или, если угодно, перехода к постнигилистической стадии. Поскольку здесь уместнее начать разговор с перспектив, скорее близких, нежели чуждых современному миру, можно снова использовать в качестве временной опоры основополагающие идеи Ницше и заодно проверить их на прочность. Как легко убедиться, другие современные мыслители последующего поколения, пытавшиеся придать жизни новый смысл, ненамного сумели опередить Ницше, даже несмотря на несостоятельные и слабые стороны его творчества.

Сам Ницше называл себя "первым законченным нигилистом Европы, который, впрочем, уже преодолел нигилизм, пережив его в своей душе - оставив его за собой, ниже себя, вне себя". Осознав "нигилизм как последний логический вывод из наших великих ценностей и нашего идеала" и настаивая на "необходимости пройти через этот нигилизм, чтобы осознать истинную природу "ценностей" прошлого", он тем не менее рассматривал нигилизм как "патологическую промежуточную стадию" и предрекал "контрдвижение", должное его вытеснить, не сдавая при этом завоёванных позиций.

Ницше показал, что момент, когда замечают, что "Бог умер", что весь мир "духа", добра и зла есть лишь иллюзия, а единственным истинным миром является мир, который доныне отрицался и осуждался во имя первого - этот момент соответствует решающему испытанию: "Слабые ломаются, сильные разрушают то, что их не сломало, сильнейшие же преодолевают ценности, которые служили мерой". Ницше называет это "трагической эпохой" нигилизма, которая ведёт к переворачиванию перспектив; нигилизм оказывается тогда признаком силы, то есть означает, что "сила созидать, хотеть развилась настолько, что более не нуждается в этом общем истолковании [существования] и в придании [ему] смысла". "Степень силы воли измеряется тем, насколько человек может позволить себе обессмыслить вещи, насколько он способен выдержать жизнь в мире, не имеющем смысла". Ницше называет это позитивным пессимизмом или "пессимизмом силы" и видит в нём предварительное условие высшей этики. "Если раньше человек нуждался в Боге, то теперь он вдохновляется вселенским хаосом без Бога, миром случая, где всё ужасное, двусмысленное и соблазнительное составляет часть самой сущности мира". В этом мире, обретшем свою изначальную "чистоту", мире, ставшем исключительно самим собой, человек возвышается как "победитель Бога и ничто". Проблема смысла жизни, таким образом, решается утверждением, что жизнь есть и может быть самодостаточной ценностью.

Это возвращает нас к положению, сформулированному чуть выше. Смысл всех кризисных явлений последнего времени можно подытожить следующим образом: свободы возжелал такой человек, для которого свободная жизнь не могла обернуться ничем иным, кроме как крахом. Как уже говорилось, слова "Бог мертв" есть чисто патетический способ указать на общее фактическое состояние нашей эпохи. Но уже сам Ницше ставит очередной вопрос: "Убийство Бога, не слишком ли велико было для нас это деяние? Не должны ли мы сами стать богами, чтобы быть достойными его?" Признание того, что "ничего нет, всё дозволено", признание "свободы духа" неизбежно ставит нас перед новым требованием: "Теперь ты должен доказать знатность своей натуры".

В известном отрывке из "Заратустры" лаконично выражена сама суть кризиса: "Ты называешь себя свободным? Я хочу знать, какие мысли владеют тобой. Какое мне дело, что ты сумел освободиться от ярма: из тех ли ты, кто имеет право сбросить с себя ярмо? Многие люди утрачивают всякую ценность, переставая служить. Свободен от чего? Какое дело до этого Заратустре! Твой спокойный взгляд должен ответить мне: свободный для чего?". И Заратустра предупреждает, как ужасно оказаться одному, безо всякого закона над собой, наедине с собственной свободой в леденящей атмосфере пустыни, судьей и мстителем собственного закона. Для тех, кто обретает ценность лишь в служении, для тех, для кого узы были не тем, что их парализовало, но тем, что их поддерживало, одиночество покажется проклятьем, первоначальное мужество и гордость исчезнут без следа. Эти чувства - продолжает Заратустра - начинают тогда осаждать свободного человека и не замедлят погубить его, если он сам не сумеет справиться с ними. Вот точное описание, данное с высшей точки зрения самой сути нищеты современного человека.

Впрочем, о том же схожим образом предупреждал и Достоевский. Вспомним доктрину Кириллова. Она начинается, в сущности, с того же: "Человек только и делал, что выдумывал Бога, чтобы жить, не убивая себя; в этом вся всемирная история до сих пор" - говорит Кириллов. Вывод очевиден: человек нуждается в обладании центром, базовой ценностью, поэтому, не находя его в себе самом, он переносит его вовне, проецирует в Бога, то есть признаёт существование этого центра, но не в себе, а в "другом", и вера в этого другого на время решает экзистенциальную проблему. Естественно вовсе не в этом, вопреки утверждению Кириллова, состоит смысл всей истории человечества; это отличительный признак исключительно церковно-религиозной стадии теизма, которая уже соответствует процессу расслоения мира Традиции и предшествует критическому моменту метафизического разрыва, о котором мы говорили ранее. Глаза Кириллова, "свободного человека", открываются: "Я обязан неверие заявить... Я знаю, что Бога нет и не может быть". А значит: "Сознать, что нет Бога, и не сознать в тот же момент, что сам Богом стал - есть нелепость, иначе непременно убьешь себя сам". Можно оставить в стороне самоубийство, навязчивую идею, преследующую одержимого светлым безумием Кириллова, и говорить просто о крахе, распаде, потерянности в бессмысленности. Это ситуация рождает ужас и экзистенциальный страх: "Это так, как бедный получил наследство и испугался и не смеет подойти к мешку, почитая себя малосильным владеть". Можно не принимать всерьёз тот способ, при помощи которого Кириллов надеялся избавиться от ужаса перед божественным наследством, каковое он должен принять, и тем самым доказать "свою божественность". Можно опустить и его излишне эмоциональную манеру говорить о Боге и потребности стать Богом, поскольку на самом деле мы сталкиваемся здесь с той же проблемой ценности, с необходимостью дать чёткий ответ на вопрос: "быть свободным для чего?".

Лучше всего то ощущение, которое испытывает человек в результате провала в решающем испытании, свидетельствующее об отрицательном исходе нигилистического существования, передано в следующих словах Сартра: "Мы обречены на свободу". Человек присваивает себе абсолютную свободу, но способен ощущать её исключительно как приговор. Обратной стороной его свободы становится метафизический страх. Позже мы ещё вернемся к этим специфическим вопросам, поднятым экзистенциализмом.

Теперь же необходимо разобраться, какие из идей Ницше - выдвинутых им уже не как нигилистом, но как человеком, верившем в то, что он оставил нигилизм позади себя, и, более того, сделавшим его предварительным условием более высокой жизни и нового здоровья - выдержали испытание временем.

Идолы - ниспровергнуты, добра и зло - преодолены, также как преодолены все суррогаты старого Бога, и прояснившемуся, "детскому" взгляду Ницше открывается единственно оставшийся "этот мир", мир жизни, мир тела. Новый человек должен утвердить этот мир, жизнь, тело, должен оставаться "верным земле". К этому, как известно, добавляется тема сверхчеловека. "Бог мёртв, теперь мы хотим, чтобы пришел сверхчеловек". Сверхчеловек станет смыслом земли, оправдывающим существование. Человек - это "мост, а не цель", "канат, натянутый между животным и сверхчеловеком - канат, натянутый над пропастью". Здесь не место для более глубокого анализа разнообразных и нередко противоречивых идей, которые выкристаллизовываются у Ницше вокруг этой особой темы, поэтому ограничимся указанием лишь на наиболее существенный момент.

Отрицательная и разрушительная стадия творчества Ницше завершается утверждением имманентности: все трансцендентные ценности, все цели и истины высшего порядка истолковываются им исключительно с точки зрения жизни. В свою очередь, сущность жизни - ив более широком смысле природы - составляет воля к власти. Именно с точки зрения этой воли к власти и господства определяется сверхчеловек. Отсюда понятно, что ницшеанский нигилизм, по сути, останавливается на полпути; он устанавливает новую скрижаль ценностей, а вместе с ней новое добро и зло. Он описывает новый идеал и абсолютизирует его, хотя на самом деле речь идёт лишь об одном идеале из многих других, которые также могут обрести форму в "жизни", а следовательно, об идеале, который не имеет собственного оправдания в себе и для себя, но также требует некого выбора и веры. Если же исходить из чистой имманентности, то необоснованность самой концепции воли к власти, каковая, по идее Ницше, позволяет преодолеть нигилизм, со всей очевидностью вытекает уже из историко-критической и социологической части ницшеанской системы. Так, согласно этой концепции весь мир "высших" ценностей истолковывается как отражение "декаданса". Однако одновременно с этим Ницше рассматривает сами эти ценности как средства, инструменты замаскированной воли к власти, которые одна часть человечества использует для того, чтобы обессилить другую, ту, которая говорит "да" жизни и утверждает идеалы, близкие тем, которые свойственны сверхчеловеку. Поэтому даже сам инстинкт "декаданса" описывается как особая разновидность "воли к власти". Таким образом, оказывается, что с точки зрения чистой воли к власти стираются все различия; в сущности, нет ни "сверхчеловека", ни "стада", ни тех, кто "утверждает" жизнь, ни тех, кто "отрицает" её. Единственным отличием остается лишь тот способ или средство (которые не сводятся исключительно к применению материальной силы), который используют для достижения власти та или иная категория людей, а единственной мерой оценки этих средств становится их пригодность для достижения цели. Если в жизни и в истории цивилизации существуют как стадии роста, так и упадка, как стадии созидания, так и разрушения и "декаданса", то что даёт нам право отдавать предпочтение первым и отрицать ценность вторых? Почему "декаданс" должно считать злом" Всё есть жизнь, все может быть оправдано с точки зрения жизни, если она действительно принимается в своей обнажённой иррациональной действительности, за рамками всякой "теологии" или "телеологии", как желал того Ницше. Ведь тогда и "анти-природа", противоестественность, "насилие против жизни", также составляют часть самой жизни. Нам вновь не на что опереться, земля уходит из-под ног.

Кроме того, Ницше, желавший вернуть "становлению" его "невинность", освобождая его ото всякой конечной цели, ото всякой преднамеренности, дабы искупить человека и научить его ходить "без костылей", тот самый Ницше, который вполне оправданно критиковал и отвергал эволюционизм и дарвинизм, указывая, в частности, на то, что высший жизненный тип и великая личность возможны, скорее, как исключение, каковое изредка удаётся достичь человечеству лишь для того, чтобы вновь потерять, ибо исключительная личность как существо, более других открытое опасностям и гибели, не в силах обеспечить себе нормальную преемственность - тот самый Ницше в конце концов также приходит к созданию телеологической концепции, когда в своём стремлении придать смысл современному человечеству выдвигает в качестве цели, ради которой стоит отдать себя и пожертвовать собой, гипотетического будущего человека в обличье сверхчеловека. Mutatis mutandis, это немногим отличается от марксистско-коммунистической эсхатологии, в которой мираж будущего человечества, должного возникнуть после мировой революции, оправдывает и придаёт смысл всему, что навязывают сегодня в качестве нормы человеку, живущему в странах, контролируемых коммунистической идеологией. Таким образом, это прямо противоречит требованию жизни, которая должна сама составлять свой собственный смысл. Второй момент заключается в том, что чистое утверждение жизни не обязательно совпадает с утверждением воли к власти в узком и качественном понимании этого термина и с утверждением сверхчеловека.

Следовательно, решение, предлагаемое Ницше является ложным решением. Настоящий нигилизм не щадит даже доктрину сверхчеловека. Если мы хотим быть строго последовательными и добраться до самих корней проблемы, то наибольший интерес для нашего исследования представляет идея Ницше, выраженная им в мифе вечного возвращения. Здесь мы действительно имеем дело с безусловным утверждением всего сущего и всего наличествующего, с лишённым всяких ограничений утверждением собственной природы и собственной ситуации. Это позиция существа, которое будучи целиком тожественно самому себе, последнему основанию собственного бытия, в своём самоутверждении доходит до того, что перспектива бесконечного повторения идентичных космических циклов, благодаря которому он уже был и вновь будет таким как он есть, не ужасает, но, напротив, приводит его в восторг. Естественно, речь идёт здесь всего лишь о мифе, имеющем исключительно прагматическое значение как "проба сил". Но это также точка зрения, которая, в сущности, уже выводит нас за рамки мира становления, устремляясь к увековечению бытия. Во многом сближаясь с неоплатониками, Ницше по праву указывает на то, что "вечное возвращение есть крайнее приближение мира становления к миру бытия". И добавляет: "Придать становлению характер бытия, это высшее испытание власти". По сути, это также позволяет нам преодолеть односторонне понимаемую имманентность, в результате чего возникает чувство, что "все вещи были крещены в купели вечности, по ту сторону добра и зла". Почти тому же учили и в мире Традиции; не подлежит сомнению, что в Ницше росла смутная жажда вечности, периодически достигавшая экстатических выходов. Достаточно вспомнить слова Зарату-стры, которыми он заклинает: "Радость, которая желает вечности всех вещей, глубокой вечности", подобной небу там в вышине, этой "чистой, глубокой бездне света".

                                       начало                                                                          следующая

Эвола "Оседлать тигра"

Posted Втр, 10/05/2010 - 12:46 by фа

ДУХОВНАЯ ПРОБЛЕМА


29. "Вторая религиозность"

В одной из предыдущих глав мы показали полную необоснованность идей, проповедуемых отдельными популяризаторами науки, которые притязают на то, что новейшая физика отныне преодолела предшествующую материалистическую стадию и ведёт к новому одухотворенному видению реальности. Однако практически на тех ложных основаниях зиждутся притязания так называемого неоспиритуализма. Довольно многим хотелось бы убедить нас в том, что началось новое возвращение к духовности, о чем свидетельствует рост интереса к сверхъестественному и сверхчувственному, который выражается в распространении всякого рода движений, сект, церквей, тайных обществ и масонских лож. Всех их объединяет претензия на то, что они способны дать западному человеку нечто большее, чем старые формы позитивной догматической религии, которые они объявляют неудовлетворительными, выхолощенными и недейственными, и открыть ему путь по ту сторону материализма.

Здесь также речь идёт о некой иллюзии, которая возникает в результате отсутствия принципов, что характерно для наших современников. Истина же состоит в том, что и в этой области в большинстве случаев мы имеем дело с явлениями, которые сами являются частью разрушительных процессов эпохи, и по сути своей, несмотря на видимость, имеют отрицательное значение и представляют собой верных сподвижников западного материализма.

Для понимания истинного места и смысла этого нового спиритуализма можно обратиться к тому, что было сказано Освальдом Шпенглером по поводу "второй религиозности". Идеи, изложенные этим автором в его основном сочинении, несмотря на основательную путаность и разнообразные личные заблуждения, отчасти воспроизводят традиционную концепцию истории, особенно там, где автор говорит о процессе, который в различных циклах цивилизации ведёт от органичных первозданных форм жизни, характеризуемых преобладанием качества, духовности, живой традиции и расы, к поздним, мертвым формам городской жизни, где, в отличие от первых, торжествует абстрактный интеллект, экономика и финансы, практицизм и мир масс, опирающийся на чисто материальное величие. С появлением этих форм цивилизация устремляется к своему концу. Завершающий процесс был описан Геноном, который, приводя в качестве примера то, как протекает жизнь организма, говорил о двух стадиях, стадии окоченения мертвого тела (соответствующей в рамках цивилизации периоду материализма), за которой наступает последняя стадия - разложение трупа.

Итак, согласно Шпенглеру, "вторая религиозность" есть одно из явлений, которыми всегда сопровождаются конечные стадии цивилизации. Рядом с варварски величественным зданием, возводимым рационализмом, практическим атеизмом и материализмом, зарождаются формы "духовности" и мистицизма, иной раз сопровождающиеся даже прорывом сверхчувственного, но они представляют собой не столько признаки исцеления, сколько симптомы разложения. Они не имеют ни малейшего отношения к строгим формам изначальной религии, которые, составляя наследство господствующих элит, служили сосредоточием органической, качественной цивилизации (то есть того, что мы, собственно, и называем миром Традиции) и накладывали свой отпечаток на все её проявления. На рассматриваемой нами стадии даже позитивные религии утрачивают всякое высшее измерение, обмирщаются, упрощаются, перестают исполнять свою изначальную функцию. Развитие "второй религиозности" идёт как за рамками подобных религий (а нередко даже в противовес им), так и за рамками основных и главенствующих движений жизни, поэтому её можно приравнять к таким явлениям, как бегство от мира, отчуждение, бессознательная жажда компенсации, которые не оказывают никакого весомого влияния на реальность, каковая отныне представляет собой мёртвую, механистическую, чисто земную цивилизацию. Таково место и смысл "второй религиозности". Можно дополнить эту картину, снова обратившись к Генону, доктрина которого обладает большей глубиной, нежели концепция Шпенглера. Согласно этому автору, после того как усилиями материализма и "позитивизма" XIX века человек был полностью изолирован от любых влияний высшего порядка - от истинно сверхъестественного, от трансцендентности, - различные движения XX века, прикрывающиеся личиной "духовности" или "новой психологии", стремятся заново открыть его влияниям снизу, исходящим с уровня, расположенного ниже того экзистенциального уровня, который в целом соответствует сформированной человеческой личности. Здесь можно воспользоваться выражением О. Хаксли, который говорил о "нисходящем самопреодолении", противоположном "восходящему самопреодолению".

Как верно то, что современный Запад находится на мертвой, коллективистской и материалистской стадии своего развития, знаменующей конец цикла цивилизации, столь же верно и то, что большая часть явлений, истолковываемых как прелюдия к новой духовности, имеет черты, присущие лишь "второй религиозности". Данные явления имеют смешанный, раздробленный, подсознательный характер и напоминают то свечение, которым сопровождается трупное разложение. Поэтому их следует оценивать не как противоположность современной закатной цивилизации, но - как уже было сказано - как нечто ей сопутствующее и даже, более того, как то, что в случае своего успеха может положить начало ещё более регрессивной и упадочной стадии, нежели та, на которой мы пребываем сегодня. В частности, там, где речь идет уже о чём-то более серьезном, нежели простые душевные состояния и теории, где болезненный интерес к сенсационному и оккультному дополняется различными магическими практиками и открытием подпольных слоев человеческой психики - как это нередко случается в спиритизме и том же психоанализе, - мы уже сталкиваемся с тем, что тот же Генон называл "трещинами в великой стене", - с угрозой крушения той крепостной ограды, которая, несмотря ни на что, защищает повседневную жизнь обычных, психически здоровых людей от проникновения темных сил, скрывающихся за фасадом чувственного мира и таящихся у порога оформленных и осознанных человеческих мыслей. С этой точки зрения, неоспиритуализм является более опасным, нежели материализм или позитивизм, которые уже благодаря своей примитивности и интеллектуальной близорукости укрепляют эту крепостную ограду, которая не только ограничивает свободу, но и защищает.

С другой стороны, лучшим показателем того уровня, на котором находится неоспиритуализм, служит человеческое качество большинства его проповедников. Если в древности священные знания были прерогативой высшего человеческого типа, царских и жреческих каст, сегодня новое слово против материализма провозглашают всяческие медиумы, "маги" мелкого пошиба, "рамочники", спириты, антропософы, теософы, астрологи и ясновидцы, усиленно рекламирующие себя на страницах газет, "целители", вульгаризаторы американизированной йоги и т.п., среди которых время от времени появляются экзальтированные мистики и импровизированные пророки. Последней красноречивой чертой неоспиритуализма, представляющего собой мешанину из суеверий и мистификаций, является высокий процент женщин (неудачниц, свихнувшихся или "вышедших в тираж") среди его последователей, что особенно характерно для англосаксонских стран. Поистине здесь есть все основания, чтобы говорить об общей направленности этого движения в сторону "женской" духовности.

Но здесь мы опять возвращаемся к теме, о которой было сказано уже более чем достаточно. В рамках же интересующего нас здесь круга идей важно подчеркнуть ту нежелательную путаницу, которая может возникнуть из-за частых ссылок неоспиритуалистов, начиная с англо-индийских теософов, на отдельные доктрины, принадлежащие тому миру, который мы называем миром Традиции, особенно это касается различных восточных учений.

Итак, здесь следует провести чёткое разграничение. Необходимо твердо помнить, что всё, что говорится рассматриваемыми течениями по этому поводу, почти всегда сводится к фальсификациям этих учений, к смешению их остатков или фрагментов с худшими западными предрассудками и чисто личными заблуждениями. Неоспиритуализм в целом не имеет ни малейшего представления о том уровне, к которому по праву относятся идеи подобного рода, и точно так же он даже не подозревает о той цели, к которой, по сути, движутся его последователи. Действительно, эти идеи нередко приравнивают к простым суррогатам, которыми пользуются для удовлетворения тех же потребностей, которые приводят других людей к вере или обычной религии. Это серьезная ошибка, так как в данном случае речь идёт о метафизике, а упомянутые выше учения в традиционном мире относились исключительно к "внутренним доктринам", не подлежащим разглашению. Кроме того, нет никакой уверенности в том, что единственной причиной, подогревающей интерес неоспиритуалистов к подобным учениям, которые они так усердно распространяют и пропагандируют широкой публике, является упадок и высыхание западной религии. Другой причиной является вера многих в то, что эти учения являются более "открытыми" и утешительными, что они избавляют от обязанностей и уз, свойственных позитивным конфессиям, тогда как истиной является прямо противоположное, пусть даже речь идет об обязательствах совершенно иного рода. Типичным пример подобного отношения является чисто морализаторская, гуманистическая и пацифистская оценка буддисткой доктрины (которая, согласно пандиту Неру, представляет собой "единственную альтернативу водородной бомбе"). Можно вспомнить здесь и Юнга, который уже в другой области придавал психоаналитическую "ценность" самым разнообразным учениям и мистериальным символам, адаптируя их для лечения невропатов и шизофреников.

В связи с этим, стоит поставить вопрос об отрицательном практическом эффекте, который способен вызвать неоспиритуализм, поскольку та искаженная и незаконная манера, в которой он преподносит и пропагандирует вышеупомянутые учения, принадлежавшие к внутренним доктринам мира Традиции, неизбежно приводит к их дискредитации. Действительно, необходимо изначально обладать чёткой внутренней ориентацией или столь же верным инстинктом, чтобы суметь отделить позитивное от негативного и вычленить в течениях подобного рода то, что могло бы стать действенным импульсом для возвращения к корням и новому открытию забытой мудрости. В случае успеха, тот, кому удастся отыскать верный путь, не замедлит полностью отринуть всё связанное с этой случайно выбранной отправной точкой, то есть с современным спиритуализмом и, самое главное, с соответствующим ему духовным уровнем, поскольку на этом уровне нет места ничему великому и могущественному, ничему из того, что обладает суровым и властительным характером, который свойственен тому, что действительно находится по ту сторону человеческого и является тем единственным, что способно открыть путь, позволяющий вырваться за пределы этого мира, переживающего "смерть Бога".

Всё вышесказанное касается главным образом доктрины. Понятно, что рассматриваемый нами человек особого типа, который питает интерес к этой области, должен четко понимать только что указанное различие. Пока у него нет прямого доступа к более достоверным источникам информации и он вынужден довольствоваться побочной и сомнительной продукцией "второй религиозности", ему по необходимости придётся заняться работой по отбору и интеграции имеющихся данных. Впрочем, эта работа сегодня значительно облегчается благодаря уже наработанному в этой области современным религиоведением и другими смежными дисциплинами, которые сделали общедоступными фундаментальные тексты различных великих традиций. И хотя издания подобного рода иной раз страдают некоторой академической или узкоспециализированной ограниченностью (филология, востоковедение и т. п.), они все же свободны от искажений, заблуждений и путаницы, характерных для неоспиритуализма. Таким образом, пусть даже первый шаг сделан случайно, он может обеспечить ищущего базой или сырьем для дальнейшего продвижения30.

Теперь необходимо рассмотреть проблему практической реализации. Как мы уже говорили, неоспиритуализм зачастую делает особый упор на практике и внутреннем переживании, заимствуя из древнего или восточного мира не только концепции сверхчувственного, но также способы и методики, используемые для выхода за границы обычного человеческого сознания. Однако здесь мы вновь сталкиваемся с той же ошибкой, на которую мы указывали ранее, говоря о католических обрядах, которые в конце концов окончательно профанизировались и утратили всякое действенное "оперативное" значение. Причиной этого было их массовое распространение и несоблюдение условий, необходимых для их эффективности; эта ошибка значительно усугубляется в случае неоспиритуализма, поскольку он ставит перед собой гораздо более амбициозную цель.

Здесь можно не принимать в расчёт совершенно ложные, "оккультистские" разновидности неоспиритуализма, в которых на первом плане стоит интерес к "ясновидению", к обретению той или иной воображаемой "силы", к всевозможным контактам с невидимым миром. Способности подобного рода не представляют ни малейшего интереса для человека особого типа; этот путь не ведёт к разрешению вопроса о смысле существования, поскольку не способен вывести человека за рамки мира явлений, следовательно, результатом подобных исканий может стать не более глубокое понимание жизни, но ещё более беспросветное отчаяние и бегство от действительности (к тому же результату в другой области приводит ошеломляющий рост научных знаний и технических средств). Но если говорить об "инициации", которая считается конечной целью различных практик, "упражнений", ритуалов, техник йоги и т. п., в том же неоспиритуализме изредка смутно просвечивает нечто совсем иное и более серьёзное.

Прежде чем вынести окончательное суждение по этому вопросу, необходимо рассеять сначала некоторые иллюзии. Целью инициации, в её строгом и законном понимании, является реальное изменение онтологического и экзистенциального статуса человека, реальное открытие трансцендентного измерения. Она ведет к неоспоримой реализации, к полному и безусловному овладению тем качеством, которое, как уже говорилось, составляет саму суть интересующего нас человеческого типа, человека, духовно укорененного в мире Традиции. Поэтому возникает вопрос: как следует относится к тому или другому неоспиритуалистическому течению, заявляющему о своих претензиях на возрождение "инициатических" путей и методов?

Для начала определим рамки этой проблемы, поскольку, как мы неоднократно повторяли, в данном исследовании мы не принимаем в расчет тех людей, которые предпочитают уйти из мира, дабы сосредоточить все свои усилия на достижении трансцендентности, как, например, в религиозной области делает аскет или святой. Нас же интересует тот человеческий тип, который выбирает жизнь в мире и в своём времени, при этом обладая иной внутренней формой, нежели большинство его современников. Такой человек знает, что в цивилизации, подобной нашей, невозможно восстановить те структуры, которые в мире Традиции придавали смысл всему существованию целиком. Но даже в традиционном мире считалась, что к вершинам инициации ведёт крайне узкий путь, открывающийся лишь в редких и исключительных случаях. Речь шла не о том уровне, где царит общий закон, которому подчинены все прочие сферы существования, но та совершенно особая область, также обладающая четкими границами, которая свободна даже от этого закона, поскольку сама является его источником. Здесь имеется в виду нечто иное, нежели те различия, которые существуют между существующими типами инициации. Ограничимся лишь указанием на необходимость постоянно держать в уме, что инициация обретает высочайший смысл исключительно на метафизическом уровне, то есть на уровне духовной необусловленности бытия. Другие, более относительные формы посвящения, например, практикуемые в древних культах кастовые, племенные или возрастные инициации, связанные с той или иной космической силой - и, следовательно, далёкие от "великого освобождения", - равным образом не должны приниматься во внимание, в том числе потому, что в современном мире они отныне лишены оснований.

Но, понимая инициацию именно в её высшем метафизическом значении, уже априори приходится признать, что в эпоху, подобную современной, в обществе, подобном тому, в котором мы живем, и учитывая внутренний склад, присущий большинству индивидов (на котором лежит роковой отпечаток вековой коллективной наследственности крайне неблагоприятного характера), её возможность является более чем гипотетической, и каждый, кто считает иначе, либо просто не понимает о чём идет речь, либо обманывает как самого себя, так и других. Прежде всего, необходимо решительно отказаться от перенесения в эту область индивидуалистического и демократического представления о self-made-man, согласно которому любой желающий может самостоятельно и собственными силами стать "посвященным", благодаря различного рода "упражнениям" и практикам. Это - иллюзия, истина же состоит в том, что только индивидуальными человеческими силами невозможно преодолеть индивидуальное состояние, поскольку достичь положительного результата в этой области можно лишь благодаря наличию и влиянию реальной силы иного, не индивидуального порядка. Мы категорически настаиваем на том, что инициация в нашем понимании возможна исключительно в трёх случаях.

Во-первых, она возможна, если человек от рождения владеет этой иной силой. Это исключительный случай проявления "врождённого достоинства", которым может обладать человек независимо от своего обычного происхождения; его можно сравнить с идеей "избранничества" в религиозной области. По своему внутреннему складу рассматриваемый нами человек особого типа близок тому типу, к которому применима эта первая возможность. Но в нашем мире провести техническую проверку на наличие этого "врождённого достоинства" довольно затруднительно, поскольку для этого необходимо, чтобы то испытание себя, о котором мы говорили в первом разделе, было вовремя сориентировано в этом направлении.

Два других случая относятся к "приобретенному достоинству". В первую очередь можно рассмотреть возможность проявления указанной силы в ситуациях глубокого кризиса, духовного потрясения или отчаянных поступков, которые потенциально способны привести к резкому экзистенциальному и онтологическому разрыву уровня. Если индивиду удастся выстоять и не сломаться, он может причаститься этой силы, даже если это не было для него сознательно поставленной целью. Однако следует уточнить, что в подобных случаях должен иметься некий запас ранее накопленной энергии с последующим изменением состояния, толчком для внезапного выброса которой могут стать вышеописанные обстоятельства; поэтому эти обстоятельства являются не основной, но второстепенной причиной, необходимым, но недостаточным условием. Точно так же последняя капля переполняет наполненный до краёв сосуд, а плотина рушится под напором скопившийся ранее воды.

В последнем, третьем случае указанная сила может передаться индивиду благодаря воздействию представителя существующей инициатической организации, должным образом подготовленного для этого. В религиозной области это равноценно рукоположению в сан, которое теоретически придает индивиду character indelebilis, обеспечивающий ему необходимую квалификацию для действенного исполнения обрядов. Уже упомянутый нами ранее Рене Генон, можно сказать, единственный из современных авторов, кто серьёзно и авторитетно занимался этой тематикой, а также неустанно разоблачал отклонения, ошибки и мистификации неоспиритуализма, почти всегда рассматривает именно этот третий случай. Мы же, со своей стороны, напротив, полагаем, что в наше время на самом деле его можно почти не принимать во внимание, так как организации подобного рода практически отсутствуют. Если на Западе благодаря природе, свойственной победившей там религии, и соответствующим репрессиям и преследованиям, подобные организации и раньше имели до той или иной степени подпольный характер, то в современную эпоху они исчезли почти окончательно. В других регионах и, прежде всего на Востоке, в процессе общей дегенерации и модернизации, дошедших сегодня и до них, эти организации также становятся все более редкими и малодоступными, даже если в них ещё сохраняются те силы, носителями которых они являются. Достаточно бросить взгляд на духовный уровень азиатов, занявшихся экспортом и пропагандой "восточной мудрости" среди европейцев, чтобы убедиться в том, что тот же Восток, где также возобладал "режим остатков", способен сегодня в лучшем случае накормить человека лишь объедками "духовной пищи".

Генон смотрел на эту ситуацию не столь пессимистично, поскольку он не учитывал двух моментов. Во-первых, он, в отличие от указанного нами высшего и интегрального понимания инициации, рассматривал её более широко и даже ввёл понятие "виртуальной инициации", то есть инициации, которая может происходить безо всякого ощутимого для сознания эффекта и оставаться почти столь же бездейственной, каким почти в большинстве случаев - приведём здесь еще одну параллель с католическим миром - остается то сверхъестественное качество "Божьего Сына", которое в результате крещения, по идее, должен обретать даже слабоумный новорожденный. Вторая ошибка Генона заключается в том, что, по его мнению, указанная сила сохраняет свою действенность даже в тех организациях, которые некогда обладали подлинным инициатическим характером, но так давно вступили в фазу крайнего вырождения, что есть все основания предполагать, что духовная сила, изначально бывшая их центром, отныне покинула их, не оставив за фасадом ничего кроме психического трупа. В этих двух вопросах мы расходимся с Геноном и поэтому считаем, что третий из перечисленных случаев еще менее вероятен, чем два первых.

Возвращаясь к интересующему нас человеку, следует сказать, что даже если идея "инициации" входит в круг его размышлений, то, реально оценив дистанцию, которая отделяет её от атмосферы, царящей в неоспиритуалистической среде, он должен решительно отказаться от любых иллюзий по этому поводу. В лучшем случае он может рассчитывать на возможность, реализуемую в случае благоприятного стечения обстоятельств, внутренне подготавливая себя к потенциальному пробуждению врождённой предрасположенности. Но он никогда не должен забывать о том, что эта возможность остаётся чисто потенциальной, а значит, не стоит забывать о постнигилистическом мировоззрении, о котором говорилось ранее, требующем отказа от любых подпорок, от всех ориентиров, которые способны сбить с пути, заставить отклониться от центра. В рассматриваемом случае таким ложным ориентиром может стать нетерпеливое ожидание момента, когда наконец произойдет долгожданное пробуждение. Именно в этом смысле следует понимать ранее упомянутое дзэнское изречение: "Кто ищет Путь, сбивается с Пути".

Таким образом, реалистическое видение ситуации и правильная самооценка позволяют понять, что основная задача состоит в том, чтобы приложить все усилия к выявлению в себе трансцендентного измерения, носящего до той или иной степени скрытый характер. Знакомство с традиционными знаниями и учениями может служить вспомогательным средством, но пользу они принесут только тогда, когда приведут к прогрессивному изменению, затрагивающему экзистенциальный план и связанному с той силой, которая лежит в основе самой жизни человека как личности, силы, которая у большинства связана с миром и выражена как простая воля к жизни. Можно сравнить этот эффект с индукцией, которая придает куску железа свойства магнита и одновременно является силой, которая задает его направление. Этот намагниченный кусок можно сколь угодно долго вращать в любом направлении, но после колебаний и любых изменений его положения он, в конце концов, всегда будет указывать на полюс. Если направленность на трансцендентность имеет не просто умственный или эмоциональный характер, но пронизывает всё личное бытие, можно считать, что основная задача выполнена, семя проникло в почву, а значить всё прочее в некотором смысле относится к второстепенным следствиям. В этом случае все переживания и действия, совершаемые человеком, пока он живет в мире, тем более в эпоху, подобную нашей, которые также могут показаться отклонениями, обусловленными так или иначе сложившимися обстоятельствами, окажутся тогда лишь столь же незначительными колебаниями, после которых намагниченная игла принимает прежнюю направленность. Как уже говорилось, всё, что потенциально может с ним случиться, зависит от обстоятельств и незримой мудрости. Впрочем открывающиеся в этом плане горизонты значительно шире тех, которыми ограничена конечная индивидуальная жизнь, в которой человек особого типа пребывает здесь и сейчас.

Поэтому, оставляя в стороне далекую и излишне претенциозную цель достижения абсолютной инициации, понимаемой в метафизическом смысле, человек особого типа должен быть доволен уже тем, что ему удастся реально добиться того экзистенциально-онтологического изменения статуса, которое является общим результатом, естественным образом складывающимся из частных поведенческих моделей, способ применения которых в самых различных областях был описан в ходе нашего исследования.

30. Смерть. Право на жизнь

В нашем исследовании экзистенциализма мы уже указывали на хайдеггеровское понимание существования как "жизни к смерти". Смерть становится здесь своего рода центром тяжести, поскольку именно на неё переносится возможность достижения абсолютного смысла существования, "здесь-бытия"; отчасти это напоминает религиозную концепцию жизни как приготовления к смерти. Но мы видели, что все предпосылки, на которых строится философия Хайдеггера, придают этому завершению конечного существования в смерти безусловно негативный - экстатически негативный - оттенок.

Однако это не отменяет того особого значения, которым обладает идея смерти для интересующего нас здесь типа человека. Напротив, в некотором смысле она является для него пробным камнем. В этом отношении речь также идёт о том, насколько им овладел - возможно даже за порогом его обычного повседневного сознания - тот образ восприятия, который экзистенциально сложился у современного человека в целом благодаря как комплексным инволюционным процессами, так и концепциям, свойственным господствующей теистической религии.

Первое испытание, которое необходимо пройти перед лицом смерти, концом "личности", естественно состоит в том, чтобы доказать свою неподверженность тому экзистенциальному страху, чтобы испытать который, по мнению Хайдеггера, напротив, следует "обладать мужеством", и устраниться от любого рода потусторонних перспектив и оценок, которые в популярных формах религий используются для управления индивидом, воздействуя на подсознательную часть его души.

В этой области в современном мире также можно обнаружить отдельные процессы распада, потенциально обладающие двояким значением. Свой вклад в избавление души от ужаса перед смертью внесли не только атеизм и материализм, но целая серия коллективных катастроф последнего времени, которые также значительно ослабили трагическое отношение к смерти. Сегодня умирают более легко и просто, нежели вчера, и по мере обесценивания прежней значимости и важности индивида в современном механизированном мире масс, человеческой жизни также стали придавать всё меньшее значение. Вдобавок к этому, ковровые бомбардировки, применявшиеся в последней войне, от которых без различия страдали как военные, так и мирное население, заставили многих относиться к смерти даже близких людей как к чему-то, что составляет неотъемлемую часть естественного и привычного порядка вещей, почти с тем же чувством, с которым некогда воспринимали потерю каких-либо внешних, материальных благ, и ощущение бренности жизни, неуверенности в завтрашнем дне также стали частью привычного порядка вещей.

В большинстве случаев это приводит к некому отупению, которым, вероятно, только и можно объяснить странную переоценку страха перед смертью, свойственную Хайдеггеру. Однако здесь не стоит исключать возможность противоположного положительного выхода из этой ситуации, которая открывается в том случае, если испытания подобного рода способствуют обретению внутреннего покоя, который обретает человек, преодолевший индивидуальный уровень и свободный от привязанностей физического "Я". В античности Лукреций функционально и прагматично использовал то, к чему отчасти пришло современное естествознание в мире, лишенном Бога, чтобы изгнать страх перед потусторонним миром; хотя олимпийская идея божественного сохранялась, он рассматривал богов как отрешенные сущности, которые не вмешиваются в мирские дела и для мудреца являются лишь идеалами онтологического совершенства.

Таким образом, в этом отношении современный мир открывает перспективу, имеющую положительную ценность для человека особого типа, поскольку в современной атмосфере разложение также затронуло преимущественно близоруко-антропоцентричное, гуманистическое мировоззрение. Следовательно, для него "созерцание смерти" может стать положительным фактором, позволяющим ему измерить И оценить собственную внутреннюю стойкость. Здесь можно вспомнить хорошо известное древнее правило, советующее воспринимать каждый день как последний день в своей жизни. Причём эта перспектива близкой смерти не должна поколебать его спокойствия, изменить ход его мыслей и действий. Примером подобного отношения к смерти могут служить лётчики-смертники, камикадзе, которые иной раз на протяжении долгого времени, зная, что в любой момент могут быть призваны для выполнения полета без возврата, продолжали заниматься обычными делами, тренировками, развлечениями, не видя в этом ни малейшей трагедии, не испытывая гнетущего чувства безысходности. В более широком смысле, в том, что касается смерти, речь идет о преодолении внутренней границы, об освобождении от уз. В некоторой степени это возвращает нас к тому, о чем говорилось в первой главе. Рассматриваемое нами позитивное contemplatio mortis31 заставляет человека отрешенно относится к перспективам собственного выживания или смерти, в некотором смысле, позволяет ему оставить смерть позади себя. Но это ощущение близости смерти никоим образом не парализует его, напротив, оно открывает ему высший, возвышенный и свободный образ жизни, пронизанный своего рода магическим, светлым опьянением.

Другой фактор, который позволяет положительным образом освободить идею смерти от её трагического характера, связан с ранее уже упомянутой нами традиционной доктриной предсуществования. Интересующий нас человек не должен считать, что его бытие начинается с физического телесного рождения и кончается смертью. Но он также не может ставить в центр своей земной жизни потусторонний мир, как того требует религиозная теория спасения, рассматривающая земное существование как простую аскетическую подготовку к смерти. Как мы видели, проблема смысла жизни в эпоху нигилизма разрешается человеком особого типа посредством продвижения "Я" к измерению "бытия". Непосредственно в предыдущем параграфе мы говорили о соответствующей этому ориентации, которая должна экзистенциально пропитать личность, подобно тому как индуцированное магнитное свойство пропитывает железо. И если даже эта сила, порождаемая подобной ориентацией, в большинстве случаев сможет ощутимо проявиться только по ту сторону земного существования, в этой жизни она вполне способна обеспечить спокойствие и уверенность. Согласно одному восточному изречению, "земная жизнь подобна путешествию в ночи". Положительный смысл этого изречения становится понятен, если мы обратимся непосредственно к переживанию "до" (по отношению к человеческому существованию) и "после" (по отношению к нему же). С метафизической точки зрения рождение - это одно изменение состояния, а смерть - другое; существование в человеческом состоянии, на земле представляет собой лишь узкий отрезок в континууме, в потоке, пересекающем множественные состояния.

Как вообще, так и особенно в хаотическую эпоху распада, подобную нашей, некой личности, детерминированной тем или иным образом, живущей в данном времени и указанном месте, проходящей через определенные искания, довольно сложно постичь смысл этого проявления бытия как оно есть, концом которого будет сама эта личность; это подобно тому смутному впечатлению, которое оставляет в нас местность, пересекаемая во время ночного путешествия, когда, только внезапные короткие проблески света позволяют разглядеть отдельные черты ландшафта. Однако должно сохраняться чувство или предчувствие того, кто, садясь в поезд, знает, что он сойдет с него, и тогда увидит весь путь, оставшийся позади, и продолжит его дальше. Это чувство способствует сохранению постоянной твердости и уверенности, кардинально отличающихся от того душевного состояния, которое вызывает идея смерти у человека, исповедующего теистическую и креационистскую религию, в рамках которой то, что в бытие превосходит и предшествует жизни и (в том числе с метафизической точки зрения) стоит выше конца этой жизни, то есть смерти, оказывается совершенно скрытым.

Однако всякое изменение состояния сопровождается определенным кризисом и именно поэтому нельзя считать, что только что рассмотренная нами традиционная концепция полностью снимает проблематичный характер потустороннего мира и самой смерти как события. Чтобы полностью разобраться в этом вопросе, нам пришлось бы выйти за рамки настоящего исследования, поэтому ограничимся здесь указанием на то, что описанная нами поведенческая установка для жизни в целом вполне пригодна и для потустороннего мира. Она состоит в своего рода трансцендентальной уверенности, дополненной, с одной стороны, той предрасположенностью, которую мы по аналогии назвали "героической" или "жертвенной" (то есть готовностью к активному самопреодолению), и, с другой стороны, способностью властвовать над своей душой, своими влечениями, своим воображением; так поступает тот, кто в трудной и опасной ситуации не теряет самоконтроля и трезво, без колебаний делает всё, что можно сделать. Для этого необходимо, чтобы надлежащим образом раскрылись предрасположенности, описанные нами на протяжении всех предшествующих страниц, поскольку они сохраняют ценность не только для здешней жизни в наше время, но и по ту сторону жизни. Не последнее место среди них занимает готовность "принимать смертельные удары, наносимые собственным бытием, не сгибаясь под ними".

Наконец, нам хотелось бы вкратце привлечь внимание к частной проблеме, связанной с правом на собственную жизнь, понимаемом в данном случае как свобода принять эту жизнь или положить ей конец по собственной воле. Эта тема позволит нам также внести последние уточнения в некоторые из рассмотренных ранее моментов.

Самоубийство, осуждаемое большинством моралей, на социальной или религиозной основе, в отличие от них признается допустимым двумя учениям, жизненные нормы которых в отдельных аспектах близки тем, которые мы считаем приемлемыми для человека особого типа в современную эпоху: речь идёт о стоицизме и буддизме. Чтобы разобраться со стоицизмом, можно обратиться к идеям Сенеки. Прежде всего, напомним общую подоплёку его мировоззрения. Как уже упоминалось, для Сенеки истинный человек может стоять даже выше богов, поскольку те, по самой своей природе, не ведают бед и несчастий, тогда как открытый им человек находит силу их победить. Поэтому Сенека считал самыми достойнейшими тех, кто подвергается наиболее суровым испытаниям. Для объяснения он использовал следующую аналогию: на войне вождь поручает самые опасные задания и посылает на самые опасные позиции наиболее достойных, надежных и проверенных воинов. Однако именно эту концепцию, рожденную боевым, мужественным духом, часто используют для осуждения самоубийства, клеймя самоубийцу как труса и дезертира (известно изречение, приписываемое Цицероном пифагорейцам: "Незаконно покидать свой пост в жизни без приказа вождя, то есть Бога"). Тем не менее Сенека приходит к противоположному выводу и вкладывает слова, оправдывающие самоубийство, в уста самого божества (De Providentia, VI, 7-9). Он говорит, что высшему человеку, мудрецу, им была дана не только сила, пересиливающая все обстоятельства, но вдобавок сила, большая, чем у тех существ, которые свободны от бед, то есть сила, позволяющая ему одержать над ними внутреннюю победу, но также и возможность сделать так, чтобы ничто не могло его удержать от задуманного, если он того не желает: ему открыта дверь для "выхода" - patet exitus. "Если вы не желаете сражаться, вы всегда вольны выйти из сражения. Нет ничего проще, чем умереть".

Учитывая сказанное выше о его мировоззрении, нет сомнения в том, что для Сенеки этот выход никоим образом не применим к тем случаям, когда человек сам ищет смерти, оказавшись в непереносимой ситуации; как раз в этом случае самоубийство является незаконным актом. Само собой разумеется, что это в равной степени относится и к тем, кто желает покончить с жизнью под влиянием страсти или аффекта, поскольку это равнозначно признанию своей пассивности и слабости перед иррациональной частью собственной души. Наконец, то же самое относится к тем случаям, когда побуждающим мотивом к самоубийству становятся социальные причины. Ни для идеального стоического типа, ни для человека особого типа подобного рода мотивы не могут повлиять на их душевное состояние, никакие причины, связанные с общественным сосуществованием, не могут нанести ни малейшего вреда их достоинству. Следовательно, они никогда не пойдут на самоубийство под влиянием чисто социальных причин, которые стоики включают в категорию "того, что от меня не зависит". Единственным допустимым исключением является тот случай, когда затронута честь, но даже тогда речь идёт не о тех, кто не в силах вынести осуждения и презрения со стороны общества, но только о тех, кто чувствует себя обесчещенным в своих собственных глазах, вследствие того или иного поступка. С учётом всего сказанного, слова Сенеки следует трактовать исключительно как желание подчеркнуть внутреннюю свободу, которой обладает высшее существо. Он "уходит" не потому, что не находит в себе сил, чтобы совладать с какими-то испытаниями или обстоятельствами; скорее, речь идет о высшем праве (которое нам следовало бы отстоять за собой) принять или не принять эти испытания, о праве положить им конец, когда, предварительно доказав самому себе, что он способен их выдержать, человек более не находит в них смысла. Таким образом, предпосылкой подобной позиции является бесстрастность, и право "на уход" оправдано как одна из возможностей, которую стоит принимать в рассмотрение исключительно как подтверждение добровольности нашего участия в происходящем, как свидетельство нашей активной позиции, как доказательство того, что наши добродетели не являются только плодом необходимости. Эта стоическая точка зрения вполне понятна и в принципе не должна вызвать возражений.

Перейдем теперь к буддизму. Эта религия придерживается приблизительно той же ориентации. Здесь также обычное самоубийство считается незаконным. Самоубийство осуждается, если человек пытается покончить с жизнью во имя самой жизни, то есть когда он совершает его в результате того, что его воля к жизни, выражающаяся в той или иной форме, например в жажде удовольствий или славы, наталкивается на препятствия и оказывается неудовлетворенной. Действительно, в подобных случаях самоубийство оценивается не как самоосвобождение, но, напротив, как крайне негативная форма привязанности к жизни, зависимости от жизни. Человек, совершающий такое насилие по отношению к самому себе, не может рассчитывать на преображение ни в одном из посмертных мире; в других состояниях бытия ему вновь придется испытать на себе закон существования, лишенного покоя, устойчивости и света. В буддизме иногда осуждается как отклонение даже само стремление к нирване, если оно связано с каким-либо желанием, с некой "жаждой". В то же время, как и в стоицизме, в буддизме допускается самоубийство, но с аналогичными оговорками: если оно совершается не обычным человеком, но существом высшего аскетического типа, в котором легко заметить много черт, присущих стоическому мудрецу. Подобный человек достигает в некотором смысле такой степени самоотрешенности, что виртуально оказывается за пределами как жизни, так и не-жизни.

Хотя подобная перспектива в принципе также может учитываться рассматриваемым нами человеком особого типа, здесь имеются некоторые трудности. Прежде всего, возникает вопрос, что для существа, достигшего только что нами описанного духовного уровня, может стать стимулом для добровольной смерти" Судя по отдельным конкретным случаям, описываемым в буддистских текстах, похоже, в них рассматриваются те же ситуации, о которых мы говорили выше: бывают обстоятельства, при которых нет смысла затягивать некую ситуацию дольше определенного предела. Из неё можно "выйти", так же как выходят из надоевшей игры, либо, устав терпеть, смахивают с лица назойливую муху. Однако остается разобраться, насколько в подобной ситуации можно быть уверенным в себе и искренним с самим собой.

Вплоть до этого момента мы говорили главным образом о "личности". Но проблема усложняется, когда мы переходим от личностного уровня к традиционному учению, согласно которому бытие начинается не с земного существования. В этом случае мы сталкиваемся с высшим понятием ответственности, а также риска. Это не та ответственность, о которой говорит теистическая креационистская религия, осуждающая самоубийство, взывая - подобно Цицерону - к воинскому долгу: нельзя покидать доверенный тебе пост. На самом деле эта идея представляется абсурдной, если отрицают (как делает эта религия), что душа обладает самостоятельным существованием, предшествующим её слиянию с телом в человеческом состоянии. В этой "креационистской" гипотезе невозможно осмысленно говорить об ответственности, поскольку до того как человек занимает доверенный ему "пост", он вообще не существует, и на этом посту человек оказывается совершенно внезапно, помимо своей воли. Столь же бессмысленно говорить о каком бы то ни было "воинском долге", если жизнь просто даётся вам, хотя вы вовсе этого не просили. Мы уже рассматривали тупик, в который заводит подобная концепция, связанная с теистической креационистской точкой зрения, при столкновении с нигилизмом. Вершиной становится экзистенциальный бунт и "метафизическое самоубийство" Кириллова у Достоевского, который кончает с собой только для того, чтобы доказать самому себе, что он сильнее страха, утвердить своё высшее право и абсолютную свободу перед лицом Бога. Это совершенно нелепая позиция, поскольку для неё, как и для теизма, единственным ориентиром всегда остаётся именно личность, которая берёт на себя инициативу, стремясь абсолютизировать себя. Здесь уместно вспомнить слова Блаженного Августина: "Раб желает искаженной свободы, безнаказанно совершая запретные поступки, в слепом подражании всемогуществу". Как мы видели в своё время, та же причина привела к краху Раскольникова и Ставрогина; самоубийство последнего также сопоставимо с тем типом самоубийства, которое совершается в результате личного поражения и как таковое, как мы заметили мимоходом, могло бы быть оправданным по иным мотивам, соверши его определённый человеческий тип, оказавшийся в определенных обстоятельствах.

Но проблема ответственности предстает в совершенно ином свете, если мы обратимся к традиционной доктрине, смутные отголоски которой, как мы видели, слышаться в том же экзистенциализме, согласно которой наша земная человеческая личность представляет собой результат выбора, совершаемого ещё до рождения во вневременном состоянии, который, как "изначальный проект" (Сартр), предопределяет содержание конкретного существования. В этом случае бесполезно говорить о какой-либо ответственности перед Создателем, так как ответ приходится держать не перед Ним, но перед тем, что относится к самому измерению бытия или трансцендентности, что скрыто в нас самих. Хотя нельзя сказать, что течение нашей жизни зависит от чисто внешней, человеческой воли индивида (личности), но в принципе она протекает в соответствии с неким замыслом, который, даже оставаясь скрытым для сознания, сохраняет смысл для "Я" как совокупность переживаний или испытаний, которые важны не сами по себе, но с точки зрения того, как мы реагируем на них. Именно от правильности или ошибочности этих реакций зависит то, сумеет ли "Я" реализовать себя так, как оно того желало. С этой точки зрения земную жизнь нельзя рассматривать ни как то, что можно пустить на самотёк, ни, тем более, как злосчастье, перед которым можно только отступить в безропотном смирении с верой или фатализмом (как мы видели, именно к этому склоняется большинство современных экзистенциалистов), либо продолжать бесплодное сопротивление, в сущности, изначально обреченное на провал (к этому приходят отдельные стоики в случае отказа от идеи трансцендентности). Подобно тому как мы решаем отправиться в некое путешествие, берем на себя некую задачу или делаем выбор, идем на какое-то испытание или эксперимент, мы точно так же, до того как оказаться в человеческом состоянии, выбираем эту земную жизнь, заранее принимая и все её проблематичные, мрачные или трагические аспекты, которые становятся особенно заметными в эпоху, подобную нашей. Только при таком понимании можно говорить о соблюдении принципа ответственности и "верности", свободных от всяких внешних, "гетерономных" ориентиров.

Мы уже говорили о том, что в стоицизме и буддизме акт самоубийства может быть оправдан лишь при соблюдении необходимых предпосылок, а именно - при достижении абсолютного господства над всеми жизненными инстинктами и привязанностями. Однако хотя бы частично выполнить эти условия можно только при одновременном постижении сверхличного смысла земного существования, о котором мы только что говорили. К сказанному добавим необходимость восприятия нашего существования в целом исключительно как некого эпизода, транзита, наподобие уже упомянутого ночного путешествия. Тогда не покажется ли нам всякое беспокойство, нетерпение или скука знаком того, что в нас ещё сохраняется сильный осадок "слишком человеческого", ещё не растворённый чувством вечности или, хотя бы, ощущением больших неземных и невременных расстояний? И если это так, не следует ли тогда воздержаться от всяких действий по отношению к самим себе?

Действительно, если строго следовать доктрине предопределения, необходимо согласиться и со следующей мусульманской максимой: "Никто не может умереть иначе, кроме как по воле Аллаха и в угодное ему время". Точно так же, если мы допускаем существование замысла, предопределяющего основной ход индивидуального существования, то даже самоубийство можно рассматривать как один из частных моментов, заранее включенных в этот замысел, который имеет лишь видимость свободной инициативы со стороны личности. Впрочем, это крайнее допущение, а к окончательному решению можно прийти лишь при условии обретения собственной цельности, о которой мы говорили выше и каковая состоит в слиянии личности с бытием. Естественно, в случае достижения этого единства, пусть даже не абсолютного, самоубийство может сохранять значение высшей инстанции, подтверждающей нашу власть над собой, но власть совершенно иного рода, нежели та, к которой стремился Кириллов, то есть не власть личности, но власть над личностью. В этом случае останется лишь ответственность, связанная с пониманием того, что действующий принцип не является личностью, но обладает личностью. Однако для интересующего нас человека обращение к этой инстанции может иметь положительный и интеллигибельный характер только в редчайших случаях. Каждый знает, что рано или поздно он умрёт, поэтому лучше попытаться расшифровать скрытый смысл во всем происходящем, попытаться понять ту роль, которую то или иное событие имеет в общем контексте, каковой, согласно ранее изложенной концепции, не является чем-то нам чуждым, но до некоторой степени обусловлен нашей трансцендентальной волей.

Однако дело обстоит совершенно иначе, когда смерти не ищут намеренно, но, так сказать, делают её частью собственной жизни, включая те ситуации, в которых постижение последнего смысла человеческой земной жизни совпадает со смертью. Здесь, в противоположность взглядам Хайдеггера, речь идет не о том, что для всякого здесь-бытия, всякого конечного существования, имеющего свой центр вне себя, центром тяжести является почти обусловливающая его смерть. Напротив, здесь имеется в виду возможность придания собственной жизни особой, необычной направленности. Например, прямому и насильственному воздействию на собственную жизнь при помощи различных форм напряженного и рискованного существования можно противопоставить "вопрошание". Существует множество способов поставить перед "судьбой" (под этим словом мы понимаем то, на что уже указывали, говоря о amor fati и той особой уверенности в том, что ты всегда и во всем следуешь исключительно собственным путем) вопрос, с каждым разом все более настойчиво и решительно, дабы получить от тех же вещей ответа о глубинной, безличной причине необходимости продолжать существование в человеческом состоянии. Если это вопрошание приводит к ситуациям, в которых граница между жизнью и смертью оказывается также последним пределом, где исчерпывается смысл и полнота жизни, - следовательно, путем, отличным от экзальтации, простого опьянения или смутного экстатического усилия, - это является несомненным свидетельством достижения состояния, наиболее благоприятного для экзистенциального решения поставленной нами проблемы. Прямое отношение к этому случаю имеет ранее упомянутая нами формула изменения полярности жизни, особых сил жизни, являющееся средством для подготовки к большему, чем жизнь. В частности, здесь можно увидеть связь с установками, рассмотренными в этой главе: особым "созерцанием смерти" для самооценки, стремлением жить каждый день в настоящем, как если бы этот день был последним, необходимостью придать своему бытию ориентацию, действующую подобно силе магнита, которая может даже не проявить себя в земном существовании, как в случае разрыва онтологического уровня, происходящего при "инициации", но обязательно сработает в нужный момент, открыв путь в запредельное.

Теперь понятно, почему мы сочли необходимым под конец остановиться на проблеме смерти и права на жизнь после предварительного рассмотрения целого ряда проблем, связанных с поведенческими установками, необходимыми человеку особого типа, живущего в нашу эпоху распада и не желающего ей уступать.

Похоже, именно в атмосфере, лишающей даже физическое существование последних остатков уверенности, где всё заставляет поверить в истинность теории Geworfenheit, абсурдной "заброшенности" в мир и время, в путешествии в ночи, не позволяющей разглядеть почти ни одной детали ландшафта, открываются эти возможности подняться выше того, что можно увидеть в свете обычного чисто человеческого рацио, и посредством адекватных реакций достичь высокого внутреннего уровня и неуязвимости, труднодостижимых в других обстоятельствах. Если при желании позволить уму остановиться на смелой гипотезе, - что также может быть актом веры в высшем смысле этого понятия, - отвергнув идею Geworfenheit, поняв, что жизнь здесь и теперь, в этом мире полна смысла, поскольку является результатом выбора и воли, можно даже предположить, что именно реализация указанных выше возможностей, в большинстве случаев скрытых и недоступных сознанию в иных обстоятельствах, более благоприятных с чисто человеческой точки зрения, с точки зрения "личности", как раз является последней причиной и последним смыслом этого выбора со стороны "бытия", тем самым возжелавшего подвергнуться тяжелейшему испытанию - существованию в мире, который представляет собой противоположность тому миру, который соответствует его природе, то есть миру Традиции.

-----------------
30. Мы посвятили несколько работ изложению указанных здесь учений в их изначальной и подлинной форме. Основными из них являются: "Герметическая традиция", "Доктрина Пробуждения", "Мистерия Грааля", "Йога Могущества", "Книга о принципе и его действии". Кроме того, нами написана книга, в который дан критический анализ основных неоспиритуалистических движений, основанный на изложенных здесь идеях: "Личина и лик современного спиритуализма". текст
31. Созерцание смерти (лат.). - Прим. ред. текст