Il fascismo visto dalla Destra (con note sul III Reich). Settimo Sigillo: Roma, 1989

- IV -

С точки зрения правых фашистская доктрина государства в своих основные чертах, безусловно, заслуживает положительной оценки. Мы оказываемся на орбите здоровой традиционной политической мысли, поэтому сектантская, односторонне очернительская полемика антифашистов должна быть окончательно отвергнута. Однако, необходимо уточнить каким должно было стать практическое воплощение доктрины и какие, заключенные в ней идеи необходимо было выдвинуть на первый план, для того чтобы она обрела безусловный характер. Во-вторых, важно понять в чем состояли основные недостатки фашистской системы и какие ошибки были допущены в практической деятельности.



По первому вопросу скажем лишь то, что принцип приоритета государства над народом и нацией проявляется в идейной оппозиции государства "обществу". Под "обществом" мы понимаем здесь все ценности, интересы и стремления, относящиеся к физической и растительной стороне жизни общества и составляющих его индивидов. С точки зрения принципов существует фундаментальное противоречие между политической системой, основанной на идее государства и системой, в основе которой лежит идея "общества". Ко второму типу относятся разновидности правовых, договорных и демократических государств, развивающихся по аналогичной схеме от либеральной демократии вплоть до так называемых "народных демократий", т.е. коммунизма и марксизма.



С этим антагонизмом связано определение политики в понятиях "трансцендентности". В этом случае основное значение приобретает "героический" или воинский принцип - понимание службы как чести и лояльность в высшем смысле - который лишь в приложении к государству способен обрести существование или хотя бы некоторые аспекты существования. Речь идет об особом высоком идейном напряжении, ведущим как за пределы гедонистического (простое материальное благополучие), так и эвдемонистического (т.е. скорее духовного благосостояния). Несомненно фашизм предпринял попытку выделить это измерение политической реальности (противоположное "социальной"). В основе этой попытки лежало стремление к антибуржуазному, воинственному и даже опасному существованию (известное выражение "жить с опасностью" Муссолини, взятое им у Ницше; в подобной тенденции безошибочно угадывается влияние экзистенциального, фронтового компонента фашизма) и потребность интеграции человека путем "имманентного контакта с высшим законом, объективной волей, превосходящей отдельного индивида". Наличие подобной идеи имеет огромное значение, хотя ее содержание не было адекватно расшифровано.



Оценка того как фашизм пытался осуществить подобное требование (которое необходимо признать безупречным дополнением концепции государства) на практике - неоднозначна. Невозможно отрицать насильственный и внешний характер отдельных инициатив и обычаев фашистской Италии. Однако, это не дает права пренебрегать проблемой, которая и сегодня не потеряла своего значения. Она заключается в решении вопроса о том каким образом надо идти навстречу импульсу "автотрансцендентности", который можно подавить и заглушить в человеке, но который никогда не может исчезнуть окончательно кроме крайних случаев систематического скотского вырождения. "Национальные революции" прошлого пытались создать политический центр кристаллизации данного импульса (вновь подчеркиваем действие "формы" на "материю"), чтобы воспрепятствовать его одичанию и проявлению (или прорыву) в разрушительных формах. Действительно, никто не может отрицать глубинный кризис "рационализации" существования, испытываемый буржуазной цивилизацией. Об этом свидетельствуют многочисленность прорывов иррационального и "элементарного" (в смысле элементарности сил природы) сквозь трещины этой цивилизации во всех сферах жизни.



Сегодня пытаются вновь вернуться к этой причуде "рационализации" и устранить и опорочить все идеи, имеющие отношение к экзистенциальному напряжению, героизму и творческой силе мифа. Это делается во имя "социального" (а не политического) идеала физического благосостояния. Кто-то правильно подметил неизбежность глубокого кризиса в тот момент, когда наконец prosperity и благополучие наскучат. Предвестники его многочисленны: всевозможные формы слепого, анархичного и разрушительного бунта молодежи, бушующего в наиболее благополучных странах свидетельствуют об абсурдности и отсутствии всякого смысла в социализированном, материалистическом и рационализированном существовании, втиснутом в рамки так называемого "общества потребления". В этих странах указанный элементарный импульс - не находя более объекта приложения и предоставленный самому себе - дичает.



Для решения вышеуказанной проблемы в традиционном обществе существовала особая литургия или мистика власти и господства, составляющая неотъемлемую часть системы. Поэтому не стоит безоговорочно осуждать некоторые меры, предпринятые фашизмом и его желание сохранить общую атмосферу высокого напряжения; скорее необходимо определить границу, за пределами которой оставалось лишь нечто пародийное и неаутентичное. Зачастую это происходило вследствие несоответствия принципов и намерений с одной стороны и конкретных людей, призванных осуществить их на практике - с другой.



Однако, в этом случае возникает проблема, которую мы лишь слегка затронем в настоящем исследовании. Очень часто политическую систему указанного нами типа обвиняют в том, что она присваивает себе религиозное значение, уводя стремление человека к вере и самопожертвованию и вообще его волю к самопреодолению от законного объекта его приложения (которым собственно является религия) и направляя на профанические суррогаты. Впрочем, это обвинение имеет смысл лишь с точки зрения наличия субстанциального и непреодолимого противоречия между государством и духовным или сакральным миром. Рассмотрим более подробно откуда возникла подобная идея: с одной стороны - десакрализация и материализация таких понятий как власть, политика и авторитет; с другой - дереализация духовного и сакрального. Тем же духом проникнуто известное выражение "Date a Cesare". Все попытки политической теологии разрешить это противоречие способны привести лишь к компромиссу. В то же время для целого ряда европейских и не европейских традиционных политических систем, в которых та или иная форма сакрализации власти и авторитета служила опорой и законным основанием всей системы этой проблемы просто не существовало. В принципе, авторитет и господство не могут называться таковыми при отсутствии духовной легитимации. В этом случае вся система государства испытывает отсутствие устойчивого центра тяжести для того, что имеет отношение к указанной атмосфере высокого напряжения и выходит за рамки обычной административной и "социальной" системы.



Однако, общая ситуация эпохи и значение, которым обладал в Италии католицизм как общественная сила препятствовали фашизму решить серьезную проблему окончательной легитимации государства. Хотя рано или поздно она неизбежно встала бы перед фашизмом как естественное следствие практического воплощения римской идеи. Поэтому замерли в нерешительности. С одной стороны, Муссолини всегда отстаивал за фашизмом "религиозное" значение, однако, при этом не уточнив какой собственно должна быть эта религиозность, насколько она связана с политической идеей и, следовательно, отличается от обычной, бесформенной набожности, обращенный к сверхъестественному. Он говорил: "Государство обладает не теологией, но моралью". Однако, это не решает проблемы. Мораль должна быть глубоко оправдана и иметь внутренне нормативный характер. В том случае, если она является не просто соглашением о совместном существовании, но чем-то большим необходимо наличие "трансцендентной" основы, благодаря которой она достигает уровня религии и теологии. Поэтому между фашистами и представителями господствующей религии, стремящимися монополизировать все имеющее собственно духовный характер часто возникали разногласия, особенно по вопросам воспитания и духовного формирования нового поколения.



С другой стороны, нельзя отказаться от решения данной проблемы, так как в этом случае будет невозможно опровергнуть те интерпретации движений "фашистского" типа, которые включают их в систему суррогатов в десакрализованном мире, в число современных мистических и "языческих" секуляризаций. Даже такие качества как борьба и героизм, верность и самопожертвование, презрение к смерти и прочее могут иметь иррациональный, натуралистический, трагический и мрачный характер (Кайзерлинг говорил о теллурической окраске "мировой" революции). Это происходит в том случае, если отсутствует вышеупомянутая высшая и трансформирующая точка ориентации, расположенная на более высоком уровне, чем простая этика.

Переходя к следующей области, следует отметить, что если в фашистской доктрине было уделено достаточно внимания указанному фундаментальному противоречию между политическим и "социальным", то этого не сделали по отношению к национал-социализму, взывающему к примитивным чувствам нации и родины и связанному с "традиционализмом". В Италии, вследствие исторически сложившихся обстоятельств это понятие не имело ничего общего с традицией, понимаемой в высшем смысле, но ассоциировалась с буржуазным, "благоразумным", окатоличенным и конформистским умеренным консерватизмом. Объединение с фронтом националистического движения, поскольку он, исходя из аналогичных предпосылок, также пытался активно бороться ("голубые рубашки") против итальянских подрывных движений привело к размыванию фашистской политической идеи. Безусловно, нельзя пренебрегать обстоятельствами, которым подчинена политика как "искусство возможного". В последнее время пафос "родины" и призыв к "национальным" чувствам в борьбе против левых движений является одним из немногих оставшихся пригодных средств. Поэтому в современной Италии "национальные" силы часто ассоциируются с правыми. Однако, с точки зрения принципов здесь происходит та же путаница вследствие которой столь ненавистный правым либерализм сегодня считается именно правым движением.



Связь между "национальными" и революционными движениями, основанными на принципах '89 исторически неоспорима. Для этого даже не надо заглядывать далеко в прошлое, когда зарождение и эмансипация "наций" (даже в форме национальных монархических государств) привели к краху имперской и феодальной средневековой цивилизации. С точки зрения доктрины необходимо решительно противостоять натуралистическому и до некоторой степени до-политическому характеру чувств любви к родине и нации (которые мало отличаются от любви к семье) противоположных чувству, объединяющему людей на политическом уровне, на основе идеи и символа господства. Кроме того, в патриотическом пафосе всегда есть нечто коллективистское: в нем чувствуется так называемое "стадное чувство". Вернемся к этому чуть позже. Теперь имеет смысл поговорить о размывании политической идеи, причиной чего стало чрезмерное усиление (если не считать упомянутого нами объединения фашистов с "националистическими" силами) роли национального мифа с соответствующими лозунгами, что вело фашизм на путь популизма. Для фашизма можно считать характерной смешение националистической идеи с доктриной приоритета государства над нацией (четко сформулированной и объясненной нами в ее традиционном значении). Тем не менее, с точки зрения правых причины этого разнородны и их можно разделить и отнести к двум четко различным идейным мирам.



Учитывая ментальность большинства, уточнение значения концепции родины и нации в целях очищения идеала настоящего государства также может показаться неочевидным. Однако, попытаемся показать сколь легко злоупотребить призывом к родине и нации в самых постыдных целях путем бесстыдной словесной риторики. Например, в Италии в тактических целях в предвыборной борьбе патриотизм демонстративно используется даже теми партиями, которые по сути своей стремятся не только к антигосударственности, но к отрицанию возможного высшего содержания, которое можно извлечь из очищенного и облагороженного национализма. Подобным образом в России говорили о любви к "советской родине", а во время войны с Германией взывали к патриотизму "товарищей". Чистый абсурд с точки зрения коммунистической идеологии. Тем не менее, идею трансцендентной реальности государства можно считать характерной чертой фашизма, его особым "римским" элементом, отличающим его от аналогичных движений, например от национал-социализма, в котором акцент ставился скорее (хотя бы в теории) на народ-расу и так называемый Volksgemeinschaft.



С точки зрения настоящих правых, а не бесхребетных демократических либералов, основным недостатком фашистской системы пожалуй был так называемый тоталитаризм.



Принцип незыблемой центральной власти вырождается и "окостеневает", если его утверждают посредством системы, которая все контролирует, все организует и во все вмешивается согласно известному выражению: "Все в государстве, ничего вне государства, ничего против государства". Если при этом не уточняется как понимается это вмешательство, подобное выражение имеет смысл лишь в рамках государственности советского типа, учитывая ее материалистические, коллективистские и механистические предпосылки, но не в системе традиционного типа, основанной на духовных ценностях, признании достоинства личности и иерархическом принципе. Хотя в политической полемике умудрились придумать общий знаменатель, говоря о тоталитаризме правых и левых - это является чистейшим абсурдом.



Традиционное государство органично, а не тоталитарно. Оно дифференцировано и иерархично, допускает существование частичной автономии. Оно координирует и сплачивает в высшем единстве силы, за которыми однако, признает свободу. Благодаря своей силе, оно не имеет необходимости прибегать к механической централизации: это требуется лишь в крайнем случае для обуздания бесформенной и разрозненной массы индивидов, что, однако, помогает лишь временно сдержать беспорядки, но не устранить их окончательно. Уместно процитировать здесь Вальтера Хайнриха который сказал, что настоящее государство это omnia potens, а не omnia facens, т.е. в центре сосредоточена абсолютная власть, которую государство может и должно заставить уважать, не препятствуя ей в случае необходимости, не впадая в фетишизм так называемого "правового государства". Настоящее государство не вмешивается повсюду, не подменяет собой все, не стремится к казарменному устройству или уравнительному конформизму, вместо свободного признания и лояльности. Оно не допускает неуместного и глупого вмешательства общественного и "государственного" в личное. Традиционный образ - это естественное притяжение отдельных частей к центру, который управляет без принуждения, действуя престижем, авторитетом; может прибегнуть к силе, но насколько возможно воздерживается от этого. Свидетельством действительной силы государства является то насколько оно может позволить частичную и разумную децентрализацию. Систематическое вмешательство государства может стать принципом лишь при социализме технократического и материалистического государства.



Основной задачей настоящего государства является создание особого общего климата (в некотором смысле нематериального), присущего традиционным системам. Это необходимое условие формирования и правильного функционирования системы, в которой свобода всегда была основным фактором. Хорошим примером служит различие в экономической политики США и современной западной Германии. В первом случае федеральное правительство было вынуждено принять суровый антитрестовский закон, чтобы обуздать формы пиратского и циничного экономического деспотизма, зародившегося в атмосфере "свободы" и либерализма. В Германии, в иной атмосфере - во многом сложившейся благодаря влиянию прежнего нацистского режима, что свидетельствует об особой расовой предрасположенности немцев - экономическая свобода выражается в основном в позитивной созидательной деятельности, не нуждаясь в централизующем или ограничивающем контроле со стороны государства.



Таким образом, "тоталитарный" характер отдельных фашистских инициатив свидетельствует об отклонении от более глубокого и значительного принципа. Муссолини говорил о государстве как о "системе иерархий", которые "должны быть одухотворены" и высшим воплощением которых должна стать элита - явно не тоталитарный идеал. В экономическом плане Муссолини отрекся от так называемой "панкорпоративистской" тенденции, имевшей тоталитарный характер и в Трудовой Хартии была открыто признано значение частной инициативы. Наконец, можно сослаться на сам символ ликторской фасции, от которой движение антидемократической и антимарксистской революции чернорубашечников получило свое название и которая по словам Муссолини символизировала "единство, волю и дисциплину". Фасция состоит из отдельных прутьев, связанных вокруг топорика, расположенного в центре, что согласно древнему символизму, общему для многих древних традиций выражает высшее могущество, чистый принцип империи. Одновременно существуют единство и многообразие, органично объединенные в синтезе, в соответствии с ранее упомянутыми идеями.

С другой стороны, современное итальянское демократическое государство продемонстрировало свою способность под "социальными" предлогами действовать гораздо более назойливо нежели фашизм. Настоящему государству скорее можно предъявить иное обвинение: в связи с так называемым "этическим государством". Мы признали позитивный характер концепции государства как принципа или высшей власти, формирующего нацию, а чуть раньше говорили о создании особой общей атмосферы. Одним из основных стремлений фашизма было утверждение нового образа жизни. Агностическому, демо-либеральному государству: "подстилке, на которой валяются все кому не лень", Муссолини противопоставлял идеал государства, "которое постоянно видоизменяет народ" - добавив: "даже его физическую внешность".



Однако, при этом возникает опасность и соблазн использовать прямые, механические, именно "тоталитарные" методы. Между тем в принципе подобное воздействие на нацию предполагает нечто аналогичное каталитическому действию в химии и парадоксальному лишь на первый взгляд правилу "делать, не делая", распространенному на Дальнем Востоке. То есть имеется в виду главным образом духовное влияние, а не внешние и насильственные методы воздействия. Для любого восприимчивого человека очевидна несовместимость подобной идеи с принципами, свойственным этическому государству согласно философской системе, основным представителем которой являлся Джованни Джентиле. В указанной концепции государство низводится до уровня воспитателя или исправительной тюрьмы для несовершеннолетних, а его глава исполняет недостойную роль назойливого и самонадеянного педагога. Однако, тот же Муссолини говорил: "Не надо воображать, что государство как мы его понимаем и желаем возьмет гражданина за руку, как отец своего сына и поведет его". Образец иного позитивного типа представляют отношения между правителем и подданными, вождем и воинами на мужественном и воинском уровне, основанные на свободном подчинении, взаимном уважении и невмешательстве в личные дела и все, что выходит за рамки объективно необходимого для общего дела.



Государство в роли педагога в сфере моральной, личной жизни, а не на объективном и политическом плане свидетельствует о "тоталитарном" аспекте, является недостатком системы. С этой точки зрения наиболее типичным примером является так называемая фашистская "демографическая компания" в высшей степени одиозная, даже если бы она не основывалась на абсурдном принципе "количество - это сила", опровергаемом всей известной нам историей. "Количество" всегда подчинялось небольшой группе господ, империи создавались единицами, а не чрезмерно расплодившейся массой обездоленных и парий, стекавшихся на самые плодородные земли, не имея на это иного права, кроме своей нищеты и многочисленного потомства. Более того в Италии, население которой итак было избыточным демографическая компания была более абсурдной, чем в любой другой стране. Как обычно, заблуждения наряду с безответственностью мешают признать проблему, важность которой невозможно переоценить. Она состоит в том, что естественный, устрашающий рост общего населения является одним из важнейших факторов кризиса и социальной нестабильности нашего времени: поэтому положительной оценки заслуживают энергичные и даже насильственные меры, предпринятые сверху для общего блага в целях ограничения, а не обострения этой эпидемии (как произошло в Италии).



В подобной роли назойливого педагога фашистское государство выступало в своей заботе о "мелкой морали" вместо "великой морали": особенно это касается репрессивных мер и запретов в области сексуальной жизни. В этом безусловно проявился буржуазный аспект фашизма. Необходимо признать, что в области морали фашизм мало чем отличался от пуританской системы демо-христианского типа. Понятие этика (в своем традиционном значении) принципиально отличается от морали в понимании буржуазного общества. "Воинское" общество (а фашизм претендовал стать началом нового итальянского общества подобного типа) никогда не было "морализаторским" или лучше сказать, используя выражение Вильфреда Парето, обществом "виртуизма". В "воинском" обществе признается свобода личности и существует стремление к высокому идейному напряжению, а не к "морализаторству".



Впрочем, эта проблема выходит за рамки нашего исследования. Необходимо лишь особо отметить, что настоящее государство и его правители оказывают свое формирующее влияние посредством престижа, путем обращения к особым формам чувствительности, к склонностям и интересам индивидов. Если указанное обращение не находит отклика, другие методы не помогут. Народ и нация начнут метаться во все стороны или превратятся в податливую массу в руках демагогов, искушенных в искусстве воздействия на самые примитивные и до-личностные инстинкты человека.



В заключение рассмотрим вкратце концепцию свободы и сделаем несколько замечаний по поводу значения, которое может иметь свобода в государстве, основанном не на договорной, но добровольной основе каким хотело стать фашистское государство.



Платон сказал, что тому, кто не имеет господина в самом себе, стоит иметь его хотя бы вне себя. Необходимо понять разницу, существующую между позитивной и чисто негативной, т.е. внешней свободой, которой может пользоваться равным образом тот, кто свободен по отношению к другим, но совершенно несвободен по отношению к себе, т.е. к натуралистической части своего собственного существа. К этому можно добавить хорошо известное различие между теми, кто свободен от чего-либо и для чего-либо (для данного дела...). В предыдущей работе мы говорили о том, что основной причиной экзистенциального кризиса современного человека стало завоевание негативной свободы, с которой в конце концов даже не знают что делать, принимая во внимание отсутствие смысла и абсурдность современного общества. Действительно личность и свобода возможны лишь на основе освобождения от натуралистических и примитивно индивидуалистических уз, характерных для до-государственных и до-политических форм в чисто социальном и утилитарно-договорном смысле. Таким образом, настоящее государство, характеризуемое указанной "трансцендентностью" политического плана создает атмосферу благоприятную для развития личности и настоящей свободы, в смысле virtus согласно классическому значению этого слова. Истинное государство постоянно требует от человека преодоления самого себя, пределов простого растительного существования. Чтобы этого достигнуть необходимо указать правильные точки ориентации, так как лишь в этом случае результат будет реально "мистическим", т.е. направленным вверх (для этой цели явно непригодна абстрактная идея "общего блага", являющаяся гипертрофированным "индивидуальным благом", понимаемое в материальном смысле). Таким образом, показав двойственный характер "тоталитаризма" необходимо решительно опровергнуть широко распространенное мнение, состоящее в том, что политическая система, основанная на принципе авторитета в принципе несовместима с ценностями личности и душит свободу. Свобода, страдающая от негативного влияния государства - лишь пошлая, ничтожная, бесформенная и по сути незначительная свобода. Перед лицом этой фундаментальной истины вся аргументация "нового гуманизма" интеллектуалов и литераторов теряет всякий смысл.



Однако, для полной ясности, возвращаясь к сказанному нами по поводу искусства демагогов, надо бескомпромиссно признать, что наряду с "мистической" возможностью существует "катагогическая" (направленная вниз). То есть для индивида существует возможность "преодолеть себя", собственные пределы, подчиняя собственные насущные интересы, в нисходящем, а не восходящем направлении. Именно это происходит в "массовом государстве", в коллективистских и демагогических движениях по сути эмоциональных и субрациональных. Они способны дать отдельному индивидууму иллюзорное мимолетное ощущение экзальтированной, напряженной жизни. Однако, за это неизбежно приходится расплачиваться регрессией, умалением личности и подлинной свободы. Зачастую сложно отличить одну возможность от другой, эти два явления могут даже смешиваться. Но мы указали правильные точки ориентации, что позволит избежать тенденциозного использования против политического режима (который мы пытаемся определить, ориентируясь на позитивные, традиционные принципы, даже если они не были реализованы в практической деятельности) аргументов, которые действительны лишь против системы абсолютно иного типа. Мы уже говорили, что отождествление "тоталитаризма" правых и левых - абсурдно. Необходимо окончательно прояснить существующее между ними различие, определив "тоталитаризм" правых - как "анагогический" (направленный вверх), а "тоталитаризм" левых - как "катогогический" (направленный вниз). Поэтому лишь для недальновидного человека их направленность против статичности буржуазного индивида - ограниченного и опустошенного - свидетельствует об их идентичности.

главная   =>   тексты   =>   Эвола

Дошедший до наших дней фольклор, т.е. традиционные народные сказки и легенды, подобен груде минералов, в которых ценная руда смешана с пустой породой. Этот материал имеет не столько литературную и эстетическую, сколько духовную ценность. По сути, здесь неявно и почти неосознанно повествуется о явлениях трансцендентного порядка, лежавших в основе определенных цивилизационных циклов.

Средневековый (или имеющий средневековое происхождение) фольклор в данном случае представляет наибольший интерес. В одной из наших книг ("Мистерия Грааля. Имперская гибеллинская традиция", 1937 г.) мы уже имели возможность раскрыть значение таких персонажей, как король Артур, пресвитер Иоанн, Парцифаль, Огьер, "Фридрих"¹ и других фигур в различных традициях и героических эпосах Средневековья. Здесь мы попытаемся вкратце рассмотреть аналогичный цикл, знакомый широкой народной аудитории Италии задолго до того, как детективы и эротико-кинематографическая литература захватила пальму первенства, хоть и не сравнимый с итальянской классической литературой, с произведениями Данте. Мы хотим обратиться к рассказам о бедном, лишенном наследства или странствующем рыцаре²; сегодня их воспринимают в качестве не слишком захватывающего развлечения, которое впрочем, вполне подходит для детей.

В действительности эти рассказы на более чем законных основаниях можно рассматривать как литературу, в которой образно представлено смутное предназначение, можно сказать, "мистерия" человека Запада эпохи Средневековья. "Странствующий рыцарь" - не просто надуманный персонаж, это символ. Он символизирует средневековую душу в ее попытке познать себя. Понять скрытый смысл фантастических и наивных рассказов этого цикла можно лишь при условии знакомства с другими циклами, с которыми он зачастую взаимосвязан и под чьим влиянием находится. Здесь особенно важно, что фундаментальные темы цикла отсылают нас к древнейшим традициям, миру и духовности, предшествовавшим христианству.

"Странствующий рыцарь" не подозревает о своем "благородном происхождении" и утверждает свое благородство в сражениях. Не ведая равных в отваге, он одержим непреодолимым желанием раскрыть тайну своего происхождения (говоря образно, найти собственных "родителей"); по этой причине он стремится пройти через испытания и аллегорические странствия. Стоит отметить, что здесь, помимо традиционного, присутствует и расологический аспект. Итальянское слово Guerrino аналогично французскому Guerin или Garin, т.е. символическому типу, связанному с рыцарем по имени Гелиас (Helias), Гелиос (Helios), Логенгрин (Lohengrin), или Лоэнгрин (Loengrin), в конечном счете - с "рыцарем Лебедя". Речь идет о рыцаре, который является из некой таинственной земли: иногда из земель короля Артура или Грааля, иногда из земель "Венеры" или из самого "Рая". В нашей книге "Мистерия Грааля" мы показали, что эта земля есть ни что иное, как "Земля гиперборейцев" на крайнем Севере, посвященная Аполлону, солярному божеству дорическо-арийской расы; земля, которую следует рассматривать как колыбель белой расы и центр ее изначальной традиции, впоследствии мигрировавшей к Югу из-за изменения климатических условий и оледенения.

Развивая эту мысль, можно рассматривать "странствующего рыцаря" (говорящего о себе: Я причастен этому миру. Не знаю ни откуда иду, ни куда...), как образ, родственный "рыцарю Лебедя", Лоэнгрину, утратившему знание о своем происхождении. За каждым символом здесь всегда стоит человек арио-нордической, средневековой цивилизации, отправляющийся на поиски скрытой оси своей высокой традиции, своего таинственного наследия.

Мы не станем описывать различные символические путешествия рыцаря, постаравшись выделить их основное значение. Рыцарь отправляется на Восток; сказано, что именно там пресвитер Иоанн может поведать рыцарю о его происхождении. В свою очередь, легендарное царство пресвитера Иоанна - не более чем один из средневековых образов, в котором народная фантазия воплотила воспоминания об изначальной "священной земле" и, прежде всего, о высшей роли царей и воинов (естественной и сверхъестественной одновременно), стоявших в центре гиперборейской традиции. Традиция Средневековья зачастую помещает этот центр в разных местах, однако предпочтение отдается Востоку. Говорится, что рыцарь, в конце концов, оказывается "на краю земли, в землях Востока", на "горе, чья вершина словно касается неба", что, в некотором смысле, указывает на взаимосвязь между земным, человеческим и сверхчеловеческим элементом. Однако самой важной деталью является описание горы в царстве пресвитера как центра культа Аполлона и местопребывания его оракула - деталь не христианского, но арио-эллинского происхождения. Этот культ пришел из регионов Гипербореи, хотя пресвитер Иоанн, правитель земель "правды и благоденствия", описывается с почтением к господствующей религии как христианский рыцарь и царь.

Образ завоевателей, предпринявших аналогичные путешествия во владения пресвитера Иоанна и сходные места, часто встречается в различных легендах и преданиях. Все эти земли отмечены "солярными" деревьями, связанными с оракулом Аполлона; таким образом, они получают сверхъестественное освящение и силу, ведущую, так сказать, к восстановлению связи с предками, что неявно выражено их колоссальными размерами. Этот мотив вновь встречается в историях о странствующем рыцаре, который по прошествии определенного времени должен получить могущество пресвитера Иоанна, в особенности его воинские способности; по воле пресвитера рыцарь становится главнокомандующим его войска и почитается наравне с самим Иоанном.

Однако поиски рыцарем своих корней в царстве пресвитера Иоанна успешны только наполовину. Рыцарю удается лишь узнать, что он принадлежит к царскому роду. Чтобы отыскать своих родителей, он должен отправиться на Запад и на Север и пройти различные испытания, в частности, совершить путешествие через царство феи Альцины³. По сути, Альцина воплощает в себе типичный принцип обольщения и отрицания мужского, венерические и гинекократические влияния, являвшиеся центральными в до-арийских цивилизациях Юга. С другой стороны, тот факт, что рыцарь возвращается на Запад, компенсирует, если можно так выразиться, погрешность народного воображения, случайно поместившего на Восток центр, чей прообраз в действительности находится на Северо-Западе, откуда и произошли древнеарийские завоеватели.

И вот почему в одной из версий рассказа именно в Ирландии, у "Колодца Св. Патрика"⁴ рыцарь, наконец, обретает главные знания о своем происхождении. Здесь мы снова сталкиваемся с христианской ассимиляцией, скрывающей гораздо более глубокий смысл, т.к. имеются веские доказательства существования северо-западной традиции в доисторической Ирландии. В любом случае, именно на Западе завершается одиссея рыцаря, в конце концов, обретающего родителей. Однако он предпочитает отвергнуть царское достоинство и мирскую славу ради посвящения себя аскезе. Враги называют его "Сын Божий". Согласно свидетельствам древнейших ирландских традиций само название "раса богов" прилагалось к легендарному народу Туата-Де-Дананн⁵, пришедшему в Ирландию из Аваллона⁶. Аваллон в данном случае - еще одно из имен северо- атлантического изначального центра.

Символы говорят достаточно ясно о главном смысле этих событий. Путь возвращения к истокам, по крайней мере, для расы западных завоевателей, возродившихся под знаком Священной Римской Империи германской нации (по всей видимости, приключения рыцаря разворачиваются во времена царствования Карла Великого), - это вовсе не тот путь, который согласно абсурдным "эволюционистским" теориям приводит к неким новым, "животным" условиям существования. Это путь постепенного восхождения с Земли на Небо, который, говоря словами Данте, ведет от жизни в действии к жизни "в созерцании". Не волею случая, но подобно конечной реализации, после всевозможных героических испытаний, одиссея странствующего рыцаря заканчивается под знаком аскезы. Рассуждая логически, можно сказать, что эти популярные "рассказы о подвигах", развлекавшие молодежь былых поколений, объединяют фундаментальные этапы полноценного духовного пути и представляют ценность как описание пути обособленной личности в традициях различных рас.

примечания переводчика:

   ¹   Пресвитер Иоанн, Парцифаль, Огьер и т.д. - персонажи цикла легенд о короле Артуре. ^{в текст
   2}   итал.: Guerrin Meschino ^{в текст
   3}   Альцина √ в артурианском эпосе волшебница, правительница острова, сестра Морганы ле Фэй. ^{в текст
   4}   Колодец Св. Патрика (Tobair Padraig) √ источник у подножия горы, где, согласно преданию, Св. Патрик впервые крестил жителей Ирландии. Колодец был построен на этом месте в XV веке. Святой Патрик (англ. St.Patrick, ирл. Naomh Padraig, лат. Patricius) √ один из наиболее известных и почитаемых католических святых, покровитель Ирландии. Ему посвящены более 2000 соборов и церквей по всему миру, главный из которых √ собор Святого Патрика в Дублине, построенный в 1192. ^{в текст
   5}   Туата-Де-Дананн (ирл. Tuatha De Danann) - племена богини Дану, в кельтской (ирландской) мифологии основная группа богов. В средневековых ирландских компиляциях изображались одной из "рас" - завоевательниц Ирландии; они прибыли с таинственных северных островов и, победив демонов-колюров, в свою очередь уступили господство над Ирландией "сыновьям Миля". Дану признавалась матерью-прародительницей богов. Дану (ирл. Danu) - в кельтской (ирландской) мифологии мать - прародительница богов. ^{в текст
   6}   Аваллон (от ирл. abal, валлийск. afal, "яблоко") - в кельтской мифологии "остров блаженных", потусторонний мир, чаще всего помещавшийся на далёких "западных островах". Символика, связанная с "островами блаженных" (стеклянная башня или дворец, дарующие бессмертие чудесные яблоки, которые предлагают населяющие остров женщины, и т. д.), принадлежит к архаическому слою традиции, само же слово "А." (в форме "Аваллах") первоначально встречается как имя собственное в валлийских генеалогиях применительно к мифическому предку древнейших династий Британии. Из валлийских источников его заимствовал Гальфрид Монмаутский (английский хронист XII в.), употребляя название "остров А." (лат. insula Avallonis) как эквивалент названия "остров яблок" (лат. insula pomorum). В средневековых ирландских текстах прилагательное "абблах" характеризует остров Мананнана сына Лера, так что не исключена возможность валлийского заимствования из ирландской традиции. По преданию, на остров А. после сражения при Камлане был перенесён феей Морганой смертельно раненный король Артур. В XII в. монастырские легенды связали локализацию А. с Гластонберийским монастырём в Англии, близ уэльской границы, где будто бы была обнаружена могила Артура (эта связь основывалась на этимологии, отождествлявшей Гластонбери с характеристикой А. как "стеклянного острова" - insula vitrea). ^{в текст}

Характерными чертами Заката Запада¹, согласно принятой концепции критики западной цивилизации, являются: во-первых - патологическое развитие всего, что является действием; во-вторых - обесценивание таких понятий, как внутреннее самопознание и созерцание.

Эта критика не подразумевает под познанием рационализм, интеллектуализм или иное пустословие; не понимает под созерцанием бегство от мира, отречение от него или превратно понятое монашеское уединение. Напротив, внутреннее познание и созерцание предстают здесь, как наиболее естественные и подходящие человеку формы причастности к сверхприродной, сверхчеловеческой и сверхрациональной реальности. И, несмотря на это пояснение, в основе вышеописанной концепции содержится неприемлемый для нас посыл. А именно: фактически молчаливо предполагается, что всякое действие в материальном мире ограничено, и что высший, духовный мир достигается иными, не связанными с действием, средствами.

В этой идее легко прослеживается влияние определенной жизненной установки, полностью чуждой духу арийской расы, но которая, без сомнения, уже настолько прочно укоренилась в мышлении христианского Запада, что в той же форме прослеживается в имперской концепции Данте. Древние арии не противопоставляли действие и созерцание - это были лишь разные определения акта духовной реализации. Иначе говоря, они полагали, что человек способен преодолеть свою личную условность не только созерцанием, но и действием.

Если мы абстрагируемся от этой идеи, станет понятно, что характер прогрессирующего упадка западной цивилизации необходимо интерпретировать иначе. Традиция действия характерна для арийцев Запада, но она быстро приходит в упадок. Теперь здесь признается и пользуется уважением исключительно секуляризованное и материализованное действие, отчужденное от любых форм взаимодействия с трансцендентным - профаническое действие, которое фатальным образом должно выродиться в лихорадочную одержимость действием ради действия; т.е. действие, привязанное исключительно к обстоятельствам, порожденным текущим моментом. Такому, выродившемуся действию в современном мире уже не соответствуют аскетические и подлинно созерцательные ценности, но лишь некая неясная культура и бесцветная, общепринятая вера. Такова наша точка зрения на ситуацию, сложившуюся сегодня на Западе.

Если "возврат к истокам" является основной идеей всего сегодняшнего движения обновления, значит, в качестве наиважнейшей задачи необходимо рассматривать сознательное возвращение к осознанию примордиальной арийской концепции действия. Эта концепция должна оказать преобразующее воздействие и пробудить дремлющие жизненные силы в новом человеке благородной расы. Мы хотели бы здесь и сейчас совершить небольшой аргументированный экскурс во вселенную мышления примордиального арийского мира с целью вновь извлечь на свет некоторые фундаментальные элементы нашей общей традиции, уделив особое внимание арийскому пониманию войны, борьбы и победы.

Естественно, что для древнего арийского воина война как таковая означала вечное сражение между метафизическими силами. С одной стороны - светлое олимпийское начало, солярная и ураническая реальность; с другой - жестокое насилие титано-теллурического начала, варварского в классическом смысле этого слова и феминно-демонического. Находя свое выражение в тысячах образах, тема этого метафизическое противостояние присутствует во всех традициях арийского корня. Всякое сражение на материальном уровне рассматривалось, в большей или меньшей степени, как эпизод такого высшего противостояния. И поскольку арийство считало себя войском олимпийского начала, сегодня необходимо вновь стать на путь древних ариев; и с этих позиций рассматривать не только право ариев на власть как в высшей степени законное, но и саму имперскую концепцию, чья анти-секулярная суть очевидна.

Согласно представлениям такого традиционного мира вся реальность становилась символом. Это справедливо и для войны, рассматриваемой с субъективной и внутренней точки зрения. Таким образом, война и путь к божественному могут стать едины.

Важнейшие свидетельства, оставленные различными нордическо-германскими традициями, всем нам хорошо известны. Тем не менее следует отметить, что эти традиции в том виде, в котором они до нас дошли, фрагментарны и смешаны; слишком часто они представляют собой самые высокие арийские примордиальные традиции, низведенные до народных суеверий. Но это не помешает нам выделить некоторые важные моменты.

Прежде всего, как всем нам известно, "Вальгалла" является столицей небесного бессмертия, предназначенной в первую очередь для героев, павших на поле боя. Владыка этих мест, Один-Вотан, представлен в "Саге об Инглингах" как тот, кто своей символической жертвой на космическом древе Иггдрасиль указал воинам путь, ведущий к божественным чертогам, обители вечной жизни. В соответствии с этой традицией, фактически ни один ритуал или жертвоприношение не были столь любезны высшему божеству, ни одно усилие не давало более сладостных неземных плодов, как жертва собственной жизни на поле боя. Более того, за темной символикой "Дикой охоты"² также сокрыт следующий фундаментальный смысл: посредством воинов, которые, погибая, приносят таким образом жертвы Одину, создаются те самые отряды, что понадобятся богу в последней решающей битве Рагнарек, т.е. в битве против фатальных "сумерек богов", которые угрожают миру с древнейших времен. Здесь ясно прослеживается подлинно арийский мотив метафизической борьбы. В "Эдде" сказано буквально следующее: "Великое множество там [в Вальгалле] народу, а будет и того больше, хоть и этого покажется мало, когда придет Волк."³ Волк здесь выступает образом темных и диких сил, которые мир Асов сумел подчинить.

Арио-иранская концепция Митры, "воина, который никогда не спит" является, по сути, выражением той же самой концепции. Митра - это тот, кто во главе Фраваши и своих верных соратников бьется против врагов арийского бога света. Чуть позже мы еще вернемся к Фраваши и выявим их прямую взаимосвязь с Валькириями нордической традиции. С другой стороны мы попытаемся также раскрыть смысл "священной войны" путем сопоставления с другими традициями.

Не стоит удивляться, если в этой связи мы, прежде всего, обратимся к исламской традиции. Исламская традиция займет здесь место традиции арио-иранской. Концепция "священной войны" и, по меньшей мере, в том, что касается исследуемых здесь идей, пришла к арабским племенам из вселенной иранской мысли. Таким образом, в исламской традиции присутствует элемент некоего позднейшего возрождения примордиальной арийской традиции, и с этой точки зрения она может быть несомненно нами использована.

Предполагается, что в этой традиции различают, по сути, две "священные войны", а именно - "великую" и "малую" священную войну. Такое различие базируется на словах Пророка, который по возвращении из военного похода сказал: "Мы вернулись с малой священной войны на великую священную войну". В данном контексте великая священная война имеет духовный статус. Малая же священная война, напротив, является борьбой физической, материальной - войной, проходящей во внешнем мире. Великая священная война - это борьба человека со своими собственными врагами, с теми, что пребывают в нем самом. Точнее, это борьба сверхчеловеческого элемента в человеке со всем инстинктивным, привязанным к страстям, хаотичным, подчиненным силам природы. В точности та же идея присутствует в "Бхагавад-Гите", этом великом древнем трактате арийской воинской мудрости: "Познав То, что выше разума, покорив низшее "я" высшим "Я", порази, о могучерукий, труднопобедимого врага в образе вожделения."⁴ Обязательным условием для внутреннего освобождения является полное и окончательное уничтожение противника.

В контексте героической традиции такая малая священная война, т.е. война как внешняя борьба, служит исключительно средством для реализации войны великой. По этой причине в текстах "священная война" и "путь к Богу" зачастую являются синонимами. Так, например, в Коране читаем: "Пycть жe cpaжaютcя нa пyти Aллaxa" - т.е. на Священной Войне - "тe, кoтopыe пoкyпaют зa ближaйшyю жизнь бyдyщyю! И ecли ктo cpaжaeтcя нa пyти Aллaxa и бyдeт yбит или пoбeдит, Mы дaдим eмy вeликyю нaгpaдy."⁵ И далее: "A y тex, кoтopыe yбиты нa пyти Aллaxa, - никoгдa Oн нe coбьeт c пyти иx дeяний: Oн пoвeдeт иx и coxpaнит в пopядкe иx cocтoяниe и ввeдeт иx в paй, кoтopый Oн дaл им yзнaть."⁶ Здесь присутствует аллюзия на физическую смерть на поле боя, на "mors triumphalis" (победоносную смерть); что находит свое точное соответствие во всех классических традициях. Та же самая доктрина также, в любом случае, может быть истолкована в символическом смысле. Тот, кто на "малой войне" переживает "великую священную войну" рождает в себе силу, которая готовит его к преодолению кризиса смерти. Но точно так же, не умирая физически, возможно посредством аскезы Действия и Сражения, пережить опыт смерти; одержать внутреннюю победу и обрести "больше чем просто жизнь". В эзотерическом толковании "Рай", "Царствие Небесное" и сходные выражения являются не более чем символами и формулировками, придуманными для простых людей, чтобы описать состояния трансцендентного просветления на более высоком чем жизнь и смерть уровне.

Этими соображениями стоит руководствоваться как предпосылкой, чтобы вновь обрести идеи, скрытые за внешним аспектом Христианства, к которому героическая северо-западная традиция была вынуждена их приспособить во времена Крестовых походов, дабы иметь возможность их внешнего выражения. В средневековых крестовых походах за "освобождение Храма" и "завоевание Святой Земли" в большей степени, чем это обычно представляют (сегодня, да и вообще), присутствовали явные точки соприкосновения с арио-нордической традицией, в которой упоминается о мифическом Асгарде, далекой земле Асов и Героев, куда не торопится смерть и чьи обитатели обладают бессмертием и сверхчеловеческим покоем. Священная война предстает как война полностью духовная, вплоть до того, что может быть уподоблена пророчествам об "очищении огнем, подобным огню чистилища, перед смертью". "Есть ли большая слава, чем выйти из боя увенчанным лаврами? И великая слава завоевать венец бессмертия на поле боя!" - убеждает тамплиеров Бернар Клервосский.⁷ Понятие "абсолютной славы", той, что согласно теологам присуща Богу, на высочайшем из небес (догмат об "in Excelsis Deo"), также восходит к крестовым походам. Именно поэтому "Святой Иерусалим" предстает в своей двойственности: как град дольний и горний, а крестовый поход рассматривается как великое восхождение, ведущее прямо к бессмертию.

Различные военные превратности судьбы в крестовых походах сначала вызывали удивление, смущение и даже кризис веры, но в конце концов произвели благотворный эффект на идею "Священной войны", очистив ее от всего материалистического. Без сомнения, неудачу в Крестовом Походе можно сравнить с добродетелью, которую преследует злой рок; ценность этой неудачи могла быть понята и оценена по достоинству исключительно в ее связи с неземным путем. Таким образом, формировалось - по ту сторону победы или поражения - суждение о ценности духовного аспекта действия. Приходило понимание того, что Священная война имеет ценность сама по себе, вне зависимости от своего зримого материального исхода, как средство для достижения сверхчеловеческой реализации путем действенного принесения в жертву человеческого элемента.

Именно эта идея, возведенная до метафизического уровня, вновь встречается нам в уже упоминавшемся известном индо-арийском тексте - в "Бхагава-Гите". Жалость и человеческие чувства, которые мешают воину Арджуне вступить в схватку с противником, расцениваются богом как "непонятные, недостойные ария [┘] ведущие не к небесам, а к бесчестию"⁸ . В наставлении воину говорится: "Или тебя убьют, и ты попадешь на небеса, или, победив, ты насладишься земным царством. Поэтому встань, о сын Кунти, и решайся на битву"⁹ . Внутреннее состояние, которое способно преобразить малую священную войну в великую, должно быть следующим: "┘Полностью отдавшись действию", - утверждает бог - "сосредоточив сознание на истинном "Я", освободившись от желаний, эгоизма и беспокойств, сражайся"¹⁰ . В таких недвусмысленных выражениях утверждается чистота действия, которое должно быть желанным само по себе, выше всех человеческих страстей и стремлений: "Считай, что на карту поставлены страдания, богатство или нищета, победа или поражение. Поэтому подготовься к сражению; так ты избегнешь греха"¹¹.

В качестве дополнительного метафизического обоснования, бог разъясняет различие между непреходящей абсолютной духовностью и иллюзорным существованием, включающим в себя телесное и человеческое. С одной стороны - метафизическая ирреальность того, что можно утратить (например, бренное тело и земную жизнь, которые преходящи), и осознание того, что потеря может стать обретением. С другой стороны - Арджуна, проходя через подобный опыт проявления мощи божественного начала, вплотную приближается к осознанию неодолимой силы трансцендентного. Перед величием этой силы всякая обусловленная форма бытия предстает отрицанием. Там, где это отрицание активно отрицается, т.е. там, где такая обусловленная форма бытия разрушена насилием или вывернута наизнанку, эта сила проявляется необычайно ярко. Обрести необходимую для героического преобразования личности энергию, можно поступая соответствующим образом: когда воин действует сообразно описанным выше чистоте и духу абсолюта, разрывая цепи человеческого, призывает божественное как метафизическую силу, принимает эту активную силу в себя, и обретает в ней исполнение своей мечты и освобождение. Яркое сравнение мы находим в другом тексте, относящемся к той же традиции: "Жизнь - как лук, душа - как стрела, абсолютный дух - как цель, которую должна поразить стрела. Соединитесь с этим великим духом, подобно стреле, вонзающейся в цель"¹².

Если мы сумеем увидеть здесь высочайшую форму духовной реализации через борьбу и героизм, тогда действительно становится важным, что это знание представлено в "Бхагавад-Гите" продолжением примордиального арийско-солярного наследия. В самом деле, оно было передано "Солнцем" первому законодателю ариев Ману; и затем хранилось длинной чередой царей-посвященных. За многие века эти знания были утрачены, однако божественное вновь открыло их, но не набожному жрецу, а представителю воинской знати - Арджуне.

Все, что мы рассматривали здесь до сих пор, также позволяет понять глубокий внутренний смысл, лежащий в основе всех классических, нордических традиций. Следует отметить, что в этих древних традициях с поразительным постоянством повторяются определенные символические образы: прежде всего образ души, как образ демона, двойника и духа; а также образы дионисийских присутствий, богини смерти и богини победы, которая часто представляется в виде богини битвы.

Чтобы яснее понять взаимосвязь между всеми этими сущностями, необходимо рассмотреть значения, которые обретает душа, будучи представлена в виде демона, духа или двойника. Люди древности символизировали посредством образа демона или своего двойника глубинную силу, которая является, так сказать, "жизнью жизни", поскольку управляет всеми процессами, как телесными, так и духовными, недоступными обычном сознанию, но которые, тем не менее, несомненно определяют бытие и судьбу индивидуума. Существует тесная связь между этими сущностями и мистическими силами расы и крови. Так, например, демон имеет во многих отношениях сходство с богами домашнего очага, мистическими сущностями рода или племени, о которых Макробий писал: "Это боги, которые поддерживают в нас жизнь. Они питают наше тело и направляют душу". Таким образом, можно сказать, что между демоном и обыденным сознанием существует связь того же рода, что и между началом индивидуализирующим (individuante) и началом индивидуализированным (individuato). Индивидуализирущее начало, согласно учениям древних, выступает как супра-индивидуальная сила и, следовательно, стоит выше рождения и смерти. Индивидуализированное начало - это сознание, обусловленное телом и внешним миром, уделом которого обычно является либо исчезновение, либо существование весьма эфемерное, свойственное миру теней. Примерно то же значение, что и образ демона, в нордической традиции имеет образ Валькирий. Этот образ во многих текстах сливается с образом фильгии¹³, т.е. активной духовной сущности в человеке, обладающей способностью влиять на его судьбу. Подобно кинфильгии, валькирия (как и римские боги очага) - есть мистическая сила крови. То же относится и к фраваши арио-иранской традиции. Фраваши, как пишет один известный ориенталист, "это внутренняя сила каждого человека, которая поддерживает его с момента рождения и на протяжении всей жизни". Наподобие римских богов очага, фраваши находятся в контакте с изначальными силами расы и в то же время являются, как и валькирии, основными богинями войны, дарующими удачу и победу.

Итак, что же общего между этой таинственной силой, которая представляет глубинную душу расы и трансцендентную сущность человека, и богинями войны - вот та взаимосвязь, которую нам следует понять и обсудить? Чтобы лучше уяснить этот момент, надо вспомнить, что у древних индо-германцев существовало представление о личном бессмертии, имеющим, так сказать, аристократическую, дифференцированную природу. Не все смогут избежать исчезновения, этого лемурического полусуществования, древними символическими образами которого были Гадес и Нифельхейм. Бессмертие - привилегия немногих; и, по представлениям ариев, оно уготовано в первую очередь героям. Бессмертие - и не (в качестве) тени, а (в качестве) полубога - удел только тех, кто своими деяниями на духовном поприще смог подняться с одного природного уровня до следующего. Здесь я, к сожалению, не могу привести доказательства в пользу следующего моего утверждения: фактически, подобные действия духа приводят к трансформации индивидуального "Я" нормального человеческого сознания в глубинную супра-человеческую, индивидуализирующую силу, которая находится по ту сторону рождения и смерти и которой, как уже отмечалось, соответствует понятие "демон"¹⁴ .

Но все же демон находится далеко за пределами всех конечных форм, в которых проявляется. И не только потому, что представляет собой примордиальную силу всей расы, но также из-за интенсивности своего проявления. Резкий переход от обычного сознания к силе, символизируемой демоном, приводит в конечном итоге к разрушительному кризису, схожему с ударом молнии и вызываемому слишком высоким для человека напряжением. Таким образом, можно предположить, что в исключительных условиях демон также может проявиться в индивидууме и заставить его пережить некое подобие опыта деструктивного трансцендентного перехода: в этом случае будет иметь место нечто подобное активному опыту смерти. Второе соответствие здесь проявляется особенно четко: образ двойника или демона из мифов древности сливается с божеством смерти. В древней нордической традиции воин видит (vede) свою собственную валькирию непосредственно в момент смерти, или смертельной опасности.


Пойдем дальше. В религиозной аскезе умерщвление плоти, отказ от своего "я", напряженное ощущение своей беззащитности перед Богом - основные средства, посредством которых пытаются вызвать вышеуказанный кризис и успешно преодолеть его. Всем известны такие выражения, как "мистическая смерть" или "темная ночь души" и т.д. и т.п., обозначающие подобное состояние. С другой стороны, в рамках героической традиции путь к той же цели представлен активным напряжением, дионисийским высвобождением элемента действия. Возьмем, к примеру, на более низком уровне соответствующей феноменологии танец, который используется как священная техника эвокации глубинных сил через экстаз души. В жизнь индивида, освобожденного дионисийским ритмом, подобно прорастающему основному жизненному корню, вторгается жизнь иная. Эту силу представляют символические понятия: "дикая орда", эринии, фурии и прочие сходные духовные сущности. Все они соответствуют проявлению демона в его ужасающей и активной трансцендентности. На более высоком уровне находятся священные боевые и спортивные игры, а еще выше - сама война. Таким образом, мы опять возвращаемся к изначальной арийской концепции и воинской аскезе.

На пике опасности в героическом сражении признается возможность проживания такого супра-нормального опыта. Так что латинский термин "ludere" - играть роль, бороться - очевидно, содержит идею освобождения¹⁵. Это один из многочисленных намеков на определенное свойство сражения - разрыв с ограниченностью личности, эвокация свободных сил, спрятанных в глубине. Здесь можно усмотреть основополагающий принцип третьей взаимосвязи: демоны, боги очага, как индивидуализирующее "Я", идентичны не только фуриям, эриниям и другим свободным дионисийским сущностям, которые, со своей стороны, имеют много общих черт с жаждой смерти; они имеют также схожее значение в связи с девами, которые в сражении ведут героев в атаку, с Валькириями и фраваши. Так, например, фраваши описываются в священных текстах как "ужасные, всесильные", "те, кто прислушиваются и даруют победу тем, кто их призывает", или, говоря точнее - тому, кто их вызывает из глубины самого себя.
        Отсюда рукой подать до последней аналогии. Те же самые воинственные сущности арийской традиции получают, в конечном счете, статус богинь войны; такая метаморфоза указывает на счастливое завершение переживания внутреннего опыта. Демон или двойник олицетворяет глубокую супра-индивидуальную мощь в своем скрытом по отношению к обычному сознанию состоянии. Таким же образом фурии и эринии олицетворяют освобождение из цепей и демоническое вторжение - а богини смерти, Валькирии, фраваши и т.д. связаны с теми же ситуациями, возможными в ходе героического сражения. Точно так же богиня Победы является выражением триумфа "Я" над этими силами, победоносное стремление преодолеть опасность, таящуюся в экстазе и сверх-персональных формах разрушения, опасность, всегда скрытую за яростным моментом великого дионисийского действия, а также действия героического. Это импульс к поистине сверх-персональному духовному состоянию, дарующему герою свободу, бессмертие, внутреннюю непобедимость выражен в формуле "превратить два в одно" (речь идет о двух составляющих человеческой сущности). Здесь описывается результат такого синтеза в рамках мифического мировосприятия.

Перейдем теперь к доминантному значению этих примордиальных героических традиций, т.е. к мистической концепции победы. Основной предпосылкой здесь является признание действенного соответствия между физическим и метафизическим, между видимым и невидимым, осознаваемого там, где действия духа являют супра-индивидуальные черты и выражаются через реальные действия и факты. Духовная реализация на такой основе становится тайной душой определенных истинно воинских подвигов, чьим высшим выражением является сама победа. В этом случае все материальные аспекты военной победы становятся выражением действия духа, которое привело к победе, точкой соединения внешнего и внутреннего. Победа становится подобной видимому знаку посвящения в мистическое возрождение, произошедшее в самом себе. Фурии и Смерть, которым воин бросил вызов материально на поле брани, противостоят ему также и внутренне, скорее в духовном плане, в форме грозного вторжения глубинных сил собственной личности. Если ему удастся одолеть их, победа будет за ним.

В этой связи объясняется также почему каждая победа приобретает особый священный смысл в мире Традиции. Именно поэтому опытный военачальник, завоевавший славу на полях сражений, чувствовал присутствие и переживал опыт преобразующей его мистической силы,. Глубокий сверх-земной смысл, рождающийся из славы и героической "божественности" победителя, становится таким образом более понятным; этим же и объяснется, что древняя римская традиция победы имеет скорее священные, чем военные черты: повторяющаяся символика древних арийских традиций богинь Победы, валькирий и иных подобных сущностей, которые ведут на "небо" душу воина, подобного дорическому Гераклу, принимающего от богини победы Ники венец, который введет его в круг олимпийских бессмертных. Этот символ предстает теперь в совершенно ином свете, и становится ясно, что расхожая точка зрения, что, дескать, все это лишь "поэзия", риторика и басни, является совершенно неверной и поверхностной.

Современная мистическая теология учит, что во славе совершается освящающее духовное преображение; поэтому во всей христианской иконографии вокруг головы святых и мучеников изображается нимб славы. Все указывает на то, что речь идет о наследии, хотя и очень оскудевшем, наших самых высоких героических традиций. И в самом деле, арио-иранская традиция говорит о небесном огне Хварено, который символизировал славу и который нисходил на царей и подлинных вождей, делая их бессмертными и позволяя, таким образом, становится воплощенным свидетельством победы┘ Древняя царская корона с лучами как раз и символизировала славу, пылающую подобно солнечному и небесному огню. Свет, солнечное великолепие, слава, победа, божественная царственность - эти образы находились в центре арийского космоса и были тесно связаны друг с другом - и не в качестве абстракции или выдумки, а как ясное выражение совершенно реальных сил и сфер. В данном контексте мистическая доктрина борьбы и победы представляет собой светлую вершину нашей общей концепции действия в традиционном смысле.

Эта традиционная концепция сегодня снова взывает к нам. И мы в состоянии понять ее - конечно при условии, что дистанцируемся от ее внешних или обусловленных временем проявлений. Сейчас, как и раньше, необходимо победить духовную усталость и анемию, порожденную либо упрощенными абстрактными умозаключениями, либо жалкими благочестивыми сантиментами, и таким образом преодолеть материалистическую дегенерацию действия. Что лучше может подойти для достижения этой цели, как не вышеупомянутые идеалы арийской древности?

Но это еще далеко не все. За последние годы материальное и духовное напряжение достигло на Западе такой степени компрессии, что его можно преодолеть только путем борьбы. В современную эпоху, в условиях военного времени это напряжение необходимо контролировать и преобразовать в динамику новой цивилизации, и не только посредством абстрактных идей, общих допущений и уже известных, хотя и неосознанных мифов. Сегодня, чтобы над руинами поверженного и проклятого мира для Европы занялась заря новой эпохи, требуется гораздо более глубокое и существенное действие.

Однако в этой перспективе многое будет зависеть от того, какую форму индивид придаст боевому опыту: т.е. сумеет ли он подняться до уровня героизма и самопожертвования, как личного катарсиса, как средства освобождения и внутреннего пробуждения. И не только для окончательного и триумфального выхода из перипетий нынешнего бурного периода, но также и для придания формы и смысла тому порядку, который установит победа. Эта задача наших бойцов - внутренняя, невидимая, лишенная красивых жестов и высоких слов - будет иметь решающий характер. Именно в ходе самого сражения необходимо пробуждать и укреплять силу, которая, преодолевая мучения, лишения и кровь, будет способствовать новому созиданию своим новым великолепием и всемогущим миром.

Поэтому сегодня необходимо постигать действие в чистом виде на поле битвы, и не только в смысле мужеской аскезы, но также и великого очищения на пути к высшим формам жизни, представляющим ценность самих по себе; в то же время это означает, в определенном смысле, возврат к древней традиции ариев. Из глубины времен долетают до нас слова: "Жизнь - как лук, душа - как стрела, абсолютный дух - как цель, которую должна поразить стрела". И сегодня тот, кто в бою находит себя в этом образе, сумеет выстоять там, где падут другие; он будет обладать неодолимой силой. Этот новый человек преодолеет в себе всю драму, всю темноту и весь хаос; он будет приближать наступление новых времен, начало нового развития┘ Этот героизм лучших, согласно определению изначальной арийской традиции, может на самом деле приобрести пробуждающую функцию; т.е. функцию восстановления контакта, утерянного за много веков, между миром и сверх-миром. Тогда сражение перестанет быть всего лишь ужасной большой бойней, не обретет характер отчаянной безысходности, вызванной жаждой власти, но превратится в доказательство права и миссии великого народа. В этом случае состояние мира не будет означать погружение в каждодневную обывательскую тьму или удаление от духовного напряжения борьбы, но напротив - реализацию такого напряжения.

Именно ради этого сегодня мы вновь хотим обрести веру наших предков, прекрасно выраженную в следующих словах: "Кровь героев священнее чернил мудрецов и молитв верующих". Именно эта идея лежит в основе традиционной концепции, в соответствии с которой в "священной войне" в гораздо большей степени задействованы не люди, а изначальные мистические силы расы. Это они, эти первозданные силы, создают мировые империи и даруют человеку "победоносный мир".

Примечания:

¹  Имеется в виду книга Освальда Шпенглера "Закат Европы". - Прим. пер. ^{в текст
2}  Wildes Heer - дикая орда ^{в текст
3} Младшая Эдда, Видение Гюльви, 38^{в текст
4} Бхагавад-Гита, III, 45 ^{в текст
5} Коран, IV, 76 ^{в текст
6} Коран, XLVII, 5-6-7 ^{в текст
7} De Laude novae Militiae, цит. по L. Cibrario, Descr. stor. ord. Cavall., т. 2, стр. 122 ^{в текст
8} Бхагавад-Гита II, 2 ^{в текст
9} Бхагавад-Гита II, 37 ^{в текст
10} Бхагавад-Гита III, 30 ^{в текст
11} Бхагавад-Гита II, 38 ^{в текст
12} Маркандейя-пурана, XLII, 7, 8 ^{в текст
13} Дословно "спутница" ^{в текст
14} Для наилучшего понимания данной концепции мы рекомендуем обратиться к нашей книге "Восстание против современного мира" ^{в текст
15} Брюкманн, "Индогерманские исследования" (Bruckmann; Indogerm. Forschungen. XVIII, 433 Q.C.K) ^{в текст}