Архив - 2011

March 31st

Ernst Jünger “Sicilian Letter to the Man in the Moon”


transl. by A. Faust

1.

Greetings you magician and friend of magicians! Friend of solitaries. Friend of heroes. Friend of lovers. Friend of the good and the bad. Knower of nighttime secrets. Tell me: where there is a knower — is there not already something more than can be known?

I still remember the hour when your face appeared in the window, large and terrible. Your light fell into the room like that ghostly sword which freezes all motion when drawn. Rising over the wide realms of stone, you see us slumbering close together with pale faces, like the countless white pupae which rest in the corners and corridors of ant cities, while the night wind roams through vast fir forests. Do we not appear to you like creatures of the deep — submerged in abysses of the sea?

My small room, too, appeared submerged — the room where I had sat up in bed, immersed in a solitude too deep to be broken by men. Things stood silent and motionless, in a strange light, like the sea creatures one glimpses beneath a curtain of algae on the ocean floor. Did they not appear mysteriously changed — and is change not the mask behind which the secret of life and death conceals itself? We all know these moments of uncertain expectation when one feels the voice of the unknown near, and listens for it to resound, and when the hidden conceals itself only with difficulty in every form. A crackling in the woodwork, the vibration of a glass, over which an invisible hand seems to brush — just as space itself is charged around the exertions of a being who hungers for sense, and who can catch its signals!

Language has taught us to hold Things in contempt. Grand words are like a grid stretched across a map. But isn’t a single fistful of earth greater than an entire cartographic world? Once, the whispering of nameless forms still had an urgency. There are signs scrawled on broken down fences and crossroad posts, which the burghers carelessly ignore as they pass. But the tramp notices — indeed, he knows a great deal about them. To him they are a cipher in which the essence of an entire district is revealed — its dangers and securities.

The child, too, is such a tramp, who only recently wandered through the dark gate which separates us from our timeless homeland. The child still understands the language of the runes of Things, which tell of a profound brotherhood of essences.

2.

I feared you in those days, as a being of malignant, magnetic power, and believed one could never stare directly into your full, gleaming radiance without being robbed of gravity, and sucked irresistibly into empty space. Sometimes I dreamt I let my caution slip, and saw myself in a long, white shirt, devoid of will, like a cork on a sinister flood tide, driven high above a landscape in whose depths lurked nightshade forests, and where the roofs of villages, castles, and churches glimmered like black silver — the sign language of a threatening geometry, directly apprehensible to the soul.

On such dream journeys my body was completely rigid. The toes were curled, fists closed, and the head bent back. I felt no fear — just a feeling of inescapable loneliness in a deserted world, governed mysteriously by silent powers.

3.

How this image later changed under the influence of the northern lights, whose first penetration of the fiery and proud heart was like a raging fever. There comes a time when one feels ashamed of one’s frenzied ecstasies, and another time when one again accepts them. Nor would one wish to have gone without the ecstasy of reason in its utmost excess, because in every triumph of life containing an absolute — in every enlightenment deeper than enlightenment — there too hides a spark of the eternal light and a shadow of the eternal darkness.

Dark assault on the infinite! Should a courageous heart be ashamed to be party to it? Military solitude of the siege tunnels, as seconds and millimetres pass; powerful front lines of the trenches in no man’s land, equipped with the strict mathematics of ramparts and sentry posts, with sparkling machines and fantastic instruments!

The idea willingly remains at that border where number dissolves into symbol, willingly revolves around both symbolic poles of the infinite, atom and star, and loves nothing more than taking booty on the battlefield of endless possibility. Was there any sorcerer’s apprentice who didn’t stand once behind the artificial predatory eye of the telescope, moved by the operation of silent clocks in cosmic trajectories, which never once belonged to the bustling crowd of psychologists?

Here danger looms, and he who loves danger loves to answer for it. He wants to be attacked with greater ferocity, so he can answer more ferociously in return. Light is more obscure by day than by night. He who has tasted doubt is certain to go beyond the frontiers of lucidity in search of the miraculous. He who doubted once must doubt still more, if he wishes to avoid despair. Whether one was capable of seeing a number or sign in the infinite — this question is the last and only measure to which a mind of this type will reply. But for each the position is another that he must win to be capable of deciding. Happy is that simplicity which knows not these forked paths — yet a wild and manly joy blooms on the edges of precipices.

In any case, was it not surprising to learn that behind the man in the moon, a light- and shadow-play was concealed, of plains, mountains, dried-up seas and extinct volcanoes? Here the strange suspicion of Svidrigajlov entered my mind — the suspicion that eternity is only a bare, whitewashed chamber, whose corners are inhabited by black spiders. One may enter . . . and that is all there is to eternity.

Yes, and why not? What is the air to one who breathes it? What does he care for the beyond when it gives him nothing that is not beyond as well?

A new topography is required.

4.

The drill thinks in a different way to the pincers, which grip one point after another. Its thread cuts broadly through several layers in the material, but through all the many points it touches in spiral motion, it is the tip which gives direction and energy to the thrust.* This relationship between chance and necessity, which do not exclude each other, but are mutually dependent, is also inherent in the words and images of a language, which claim to be the sole and final possibilities of understanding. Every word turns on an axis, which itself is incapable of containing words. The language I dream of must be comprehensible, or completely incomprehensible, until its last letters, as the expression of a great isolation which alone makes possible the highest love. There are crystals which are transparent solely in one direction.

But are not you yourself a master who knows how to put his riddle elaborately, that riddle of which only the text, not the solution, is communicable – just as the hunter sets his snares with great care but must then wait for a beast to stumble into them?

The solution itself is not important – only that the riddle is seen.

* “The motion of the screw, crooked and straight, is one and the same.” – Heraclitus

5.

You know how life is at the edges of dark forests: the gardens, lighted islands in the glow of lanterns, encircled by a magical whirling of music. You know the couples who lose each other silently in the darkness; your light meets their faces like pale masks, while lust accelerates their breathing and fear stifles it. You know the intoxicated ones who break out of the thicket.

You rose large over the thatched houses along the river, on that June night when one of your apprentices entered into closer brotherhood with you. The festive table was placed on the trampled threshing floor, and the weapons and red caps gleamed in the tobacco smoke on walls lined with fir twigs. Where now is the youth who so soon afterwards broke the secret seal of death, whose tidings were already prepared for him? He was there once, and is there evermore. How the first ecstasy pulls the heart like sails! Did you not love him as he sank for the first time in the depths, where elemental spirits mightily exalted power? Are there not hours when one is beloved by everything, like a flower who blossoms in wild innocence? Hours when from sheer excess we are shot like a projectile along the paths of habit? Only then do we begin to fly, and only in uncertainty is there a high objective.

I follow him with my eyes as if it had been today, for some experiences have a validity which eludes all laws of time. When wine’s fire melts away the growth rings which have yearly encircled this strange and wondrous heart, we discover in our depths that we have remained the same. O memory, key to the innermost forms contained in people and experiences! I am certain that you yourself are contained in the dark, bitter, intoxicating wine of death as the last and decisive triumph of Being over Existence. I greet you above all, you solitary revellers who keep your own company at table, and time and time again raise a glass to yourselves! What are we, other than mirror images of ourselves? And where we sit with ourselves in pairs, then the third one, God, is never far.

I see your protégé as he appears from a raging cloud of noise, before the low doors, over which the thin white horse’s skull gleams in the night light. The warm air, laden with the pollen of grasses like narcotic gunpowder, creates a wild eruption which drives him crying blindly into the silent landscape. He ran along the crest of the high wall bordering the meadows, and fell, oddly enough without pain, down into the thick grass. Further along the course turns to the feeling of a power, which seems to be nourished by unlimited resources. The large white umbrels gliding by like alien signals, the scent of a hot, fermenting earth, the bitter haze of the wild carrots and spotted hemlocks — all these like the pages of a book which opens of its own accord, in which eternally deep, miraculous relationships are described. No more thoughts whose properties melt darkly into each other. The nameless life will be greeted exultantly.

He penetrates the wide belt of reeds in the stream’s midst. Gases bubble up from the mud. The water embraces the glowing breast as if it had arms, and the face glides away along the dark mirror of the river. In the distance a weir thunders, and the ear, which has come near to the primeval language, feels dangerously enticed. The stars glimmer upwards from bottomless depths, and when the water swirls and eddies they begin to dance.

On the other bank the forest opens up; its thickets trap life, threateningly and in tangled lines. The roots spread their intertwining patterns of threads and tendrils, and the branches weave themselves into a net, in whose seams a swarm of faces move and change. Over the tops of the trees lattices of blind generative power intersect, their forms giving birth to both enmity and destruction, and the foot throws up the soft mist of decay where life dully mingles with death.

Then the clearing breaks open, and your light falls into the darkness like an excommunication of law. The trunks of the beech trees gleam like silver, the oaks like the dark bronze of ancient swords. Their crowns emerge in a powerful structure. The smallest twigs and the last blackberry stalks are touched by your light, unlocked and interpreted, and at the same time surrounded – struck by a great moment which makes everything significant and which chance surprises on its secret paths. They are part of an equation whose unknown symbols are written with glowing ink.

How the simple lines of the homeland are hidden even in the most intricate landscape! Happy allegory, in which a deeper allegory is embedded.

6.

What sustains us, if not the mysterious ray of light which sometimes flashes through the inner wilderness? People wish to speak, however imperfectly, of that which to them is more than human.

The attempts of science to contact distant stars are an important characteristic of this age. Not only the endeavour itself, but also its technical methods provoke a strange mixture of soberness and imagination. Is it not an astonishing proposal to draw with navigational lights the right-handed triangle of Pythagoras and its three quadrats over an expanse of the Sahara Desert? What does it matter to us whether a mathematician exists somewhere in the universe! But here is a living feature that calls to mind the language of the pyramids, an echo of the sacred origin of art, of the solemn knowledge of creation in its hidden meaning — with all conditions of abstract thought brought into harmony, and the devices of modern technology disguised.

Will the radio signals we hurl into the bottomless depths of icy space ever be received, this transformation of languages (whose boundaries lay in earthly mountains and rivers) into an electrical pulse which announces itself all the way to the borders of the infinite? Into which language will this translation be translated?

Wondrous Tibetans, whose monotonous prayers ring out from the cliff-top monasteries of the observatories! Would anyone wish to laugh at prayer wheels who was familiar with our landscapes, with their myriad of revolving wheels — those fierce agitations which move the hour hand of the clock and the furious crankshafts of aeroplanes? Sweet and dangerous opium of velocity!

But is it not true that in the innermost centre of the wheel stillness lies hidden? Stillness is the proto-language of velocity. Through translations one would like to see the velocity increase — all these increases can only be a translation of the proto-language. But how is man supposed to understand his own language?

See, you glance down over our cities. You saw many other kind of cities before them, and will see many others yet. Every individual house is well furnished and built for its own special purpose. There are narrow, winding streets established seemingly by chance in the course of time, just as the the fields of a farming area are divided according to long-forgotten inheritances. Other streets are straight and wide, their alignments determined by princes and master builders. The fossilizations of eras and races fit into each other in many different ways. The geology of the human soul is a special science. Between the churches and government buildings, villas and tenement houses, bazaars and entertainment palaces, train stations and industrial zones, life spreads out its cycles; the circulation is significant, solitude exceptional.

From so great a height, however, this vast store of organic and mechanical powers takes on another picture. Even an eye which observes it through the most powerful telescope could not fail to notice the difference. Indeed, the things do not actually change for that which stands over them, but rather present a different side. It is no longer the case that churches and castles are a thousand years old and warehouses and factories the products of yesterday; for something emerges that one could call their pattern — the common crystalline structure, in which the raw material has condensed. Even the vast diversity of goals and movements which they give rise to, the eye no longer takes as true. Down there are two people, who hurry past each other, two worlds in themselves, and one part of the city can be further from another than the north pole is from the south. But from yourself outwards, you who are a cosmic being and yet still a part of the earth, everything is perceived in its stillness, just like the separation whereby this life has taken form out of volcanic ferment and volatile liquids. O marvellous drama, time after time, as form upon form arises through the difference and hostility of eras and regions! This is what I call the deeper fraternity of life, in which every enmity is included.

For us down here, however, it is rarely permitted to see the aim fused with the meaning. And perhaps our highest endeavour is that stereoscopic glance which comprehends things in their more hidden, more dormant physicality. The necessary is a special dimension. We live in it, and as yet are only capable of beholding its projections in significant beings. There are signs, allegories and keys of many kinds — we are like the blind man who, while he can’t see anything, still feels the light in its vaguer quality — as warmth.

Is it not also the case that the blind man’s every movement takes place in what for a seeing eye is the light, although he himself is shrouded in eternal darkness? We never saw our face in more timeless mirrors. But so, too, do we speak a language whose significance is incomprehensible to us ourselves — a language of which every syllable is both transitory and immortal. Symbols are signs, which nevertheless give us consciousness of our values. They are first of all projections of forms from a hidden dimension, then, too, searchlights through which we hurl our signals into the unknown in a language pleasing to the gods. And these mysterious conversations, this chain of miraculous efforts from which the core of our history exists, which is a history of the battles of men and gods – - – : they are the only things which make learning worthwhile for humanity.

7.

True comparison, that is, the contemplation of things according to their location in necessary space, is the most marvellous method of the protective art. Its base is the mutual expression of the essential, and its peak the essential itself.

This is a kind of higher trigonometry, which deals with the mass of invisible fixed stars.

8.

I climbed on this radiant morning in the ravines of Monte Gallo. The red-brown earth of the gardens was still moist with dew, and under the lemon trees stood the red and yellow blossoms of the Sarazenenfrühlings like the pattern of an oriental rug. There, where the last leaves of the opuntias peered naked and curious over the reddish wall, were mountain pastures, towered over by cliffs and overblazed by yellow perennial spurges. Then the path led through a narrow valley carved from barren rock.

I do not know, and will not attempt to describe, how in the middle of these walls the insight emerged to me that a valley like this grasps the wayfarer more urgently with its stony language, as if a pure landscape were possible, or, put differently, a landscape like this one had deeper powers at its disposal. It probably never had awareness of rank, which would have been unclear to it, and in fact such moments are rare, when one recognises an ensouled life prevailing in nature from a physical expression of this life standing directly opposite. Yes, I believe it has again become possible in recent times. But it was just such a moment that surprised me in this hour — I felt the eyes of this valley resting on me with complete affection. Put differently: it was beyond doubt that this valley had its demon.

Straight away and still in the frenzy of discovery my gaze fell on your already very pale disc, which hovered close over the crest and could probably only be seen looking up from such depths. There rose again, in a strange flashing birth, the image of the man in the moon. Certainly, the lunar landscape with its rocks and valleys is a surface formulated by astronomical topography. But it is just as certain that, at the same time, it is available to that magical trigonometry of which we have spoken — that at the same time it is a region of spirits, and that the fantasy which gave it a face understood the primordial language of runes and the speech of demons with the depths of the childlike gaze.

But the incredible thing for me in this moment was to see both these masks, of one and the same Being, melt inseparably into each other. Because here for the first time an agonising conflict resolved itself, which I, great-grandson of an idealistic, grandson of a romantic, and son of a materialistic race, had hitherto regarded as irreconcilable. It didn’t exactly happen that an Either-Or metamorphosed into an As-Well-As. No, the real is just as fantastical as the fantastical is real.

That was the wonderful thing which delighted us about the doubled images we observed through the stereoscope as children: In the same moment in which they melted together into a single picture, the new dimension of depth burst out from them.

Yes, that is how it is; the age has brought home to us the old magical spells which were always present, if long forgotten. We feel that sense begins to weave itself in, hesitantly still, to the great work which we all create, which holds us in its spell.

March 30th

Из книги А. Хофмана "ЛСД- мой трудный ребёнок"


Двумя годами позже, в начале февраля 1951, случилось важное событие моей жизни, ЛСД путешествие вместе с Эрнстом Юнгером. Поскольку, до этого времени, существовали только отчеты об ЛСД экспериментах в области психиатрии, этот опыт особенно интересовал меня, потому что это была хорошая возможность увидеть, в немедицинской обстановке, как ЛСД действует на творческую личность. Это произошло незадолго до того, как Олдос Хаксли начал экспериментировать в этом же ключе с мескалином, и о чем он в последствии рассказал в двух своих книгах "Двери восприятия" и "Рай и Ад".Чтобы на всякий случай у нас была медицинская помощь, я пригласил моего друга, врача и фармаколога профессора Хериберта Концетта.

Путешествие состоялось в 10:00 утра, в комнате нашего дома в Боттмингене. Поскольку невозможно было предвидеть реакцию такого сверхчувствительного человека, как Эрнст Юнгер, для первого эксперимента из предосторожности была выбрана небольшая доза, всего 0.05 мг. По этой причине эксперимент не оказался очень глубоким.

Начальная стадия отличалась усилением эстетического восприятия. Возникли красно-фиолетовые розы немыслимой яркости и излучавшие удивительное свечение. Концерт Моцарта для флейты и арфы звучал в своей небесной красоте как райская музыка. С взаимным восхищением мы созерцали таявший дым, который с легкостью поднимался от палочки, японского благовония. Когда опьянение стало глубже, и разговор прекратился, мы окунулись в фантастические грезы, лежа в удобных креслах с закрытыми глазами. Эрнст Юнгер наслаждался зрелищем пестрых восточных образов - я путешествовал вместе с племенем берберов по Северной Африке, видел пестрые караваны и пышные оазисы. Херберт Концетт, чьи черты казались мне преобразившимися, словно Будда испытывал дыхание безвременья, свободу от прошлого и будущего, блаженство совершенного бытия здесь и сейчас. Возвращение из измененного состояния сознания сопровождалось сильной чувствительностью к холоду. Как замерзшие путники, мы укутались в одежды.

Мы отпраздновали возвращение в повседневную реальность хорошим обедом, во время которого Бургундское лилось рекой.

Это путешествие отличалось взаимностью и параллельностью наших переживаний, которые воспринимались чрезвычайно радостно. Все трое из нас оказались у ворот восприятия мистического бытия; однако, эти ворота не открылись. Доза, которую мы выбрали, оказалась слишком маленькой. Не понимая этого, Эрнст Юнгер, который до этого проникал в более глубокие области при помощи высокой дозы мескалина, заметил: "По сравнению с тигром мескалином, этот ваш ЛСД - просто домашняя кошка". После дальнейших опытов с более высокими дозами ЛСД, он пересмотрел это мнение. Юнгер включил упомянутую сцену с курительной палочкой в свой рассказ Besuch auf Gotenholm (Визит в Готенхольм), в котором глубокие переживания под воздействием наркотика также играют определенную роль: Шварценберг зажег курительную палочку, как он иногда поступал, чтобы очистить воздух. С кончика палочки заструился голубой дымок. Мольтнер взглянул на это сначала с изумлением, потом с восторгом, как будто сила его взгляда увеличилась. Это проявилось в игре ароматного дыма, который поднимался от курительной палочки и потом разветвлялся тонкой кроной. Словно созданная воображением, в глубине возникла мягкая паутина морских лилий, которая слегка дрожали от ударов прибоя. В этом творении текло время - оно кружилось, вращалось, извивалось,словно дождь из монет. Богатство пространства открылось в этой ткани, бесчисленные волокна, словно нервы, распростерлись ввысь.

Теперь на видение подействовало движение воздуха, оно слегка покачнулось вокруг палочки,как танцор. Мольтнер удивленно воскликнул. Решетчатые лучи чудесного цветка вращались в новой плоскости, в новом измерении. Мириады молекул танцевали в единой гармонии. Здесь законы больше не скрывались за внешностью; это было столь тонким и невесомым, что четко отражало их. Как все оказалось просто и убедительно. Числа, масса и вес ничего не значили. Они сбросили свои одежды. Ни одна из богинь не могла рассказать этого вновь посвященному так смело и открыто. Пирамиды с их весом не достигли этого откровения. Это стало славой Пифагора. Никакое зрелище до этого не воздействовало на него с такой магической силой. Такое, как в описанном примере созерцания голубого дыма, углубление эстетического восприятия весьма типично для начальной стадии воздействия ЛСД, до того как начинаются более глубокие изменения сознания. В последующие годы время от времени я встречался с Эрнстом Юнгером в немецком городке Вильфинген, куда он переехал из Равенсбурга; или же мы встречались в Швейцарии, в моем доме в Боттмингене, или в Бунднерланде на юго-востоке Швейцарии. После совместного ЛСД экспириенса наши отношения стали более близкими. Наркотики и проблемы, связанные с ними были главной темой наших бесед и переписки, хотя в то время мы не проводили дальнейших практических опытов. Мы обменялись литературой о наркотиках. Эрнст Юнгер передал в мою библиотеку редкую, ценную монографию доктора Эрнста Фрайхеррн фон Бибра, Die Narkotischen Genussmittel und der Mensch (Удовольствие от наркотиков и человек) изданную в Нюрембурге в 1955. Эта книга - классический труд о наркотиках, имеет ценность в первую очередь, как источник сведений из истории наркотиков. Фон Бибра под понятием "наркотические средства" охватывает не только такие вещества, как опиум и дурман, но также кофе, табак, кат, которые не попадают под современное определение наркотиков...
<...>
Фундаментальные вопросы о проблемах, связанных с наркотиками были затронуты в следующей переписке.
Боттминген, 16 декабря 1961
Дорогой г-н Юнгер,С одной стороны, у меня имеется большое желание, помимо естественнонаучных и химико-фармакологических исследований галлюциногенных веществ, изучать также их использование в качестве волшебных снадобий в других странах... С другой стороны, я должен признать, что меня весьма занимает фундаментальный вопрос: может ли использование этого типа препаратов, то есть веществ, столь глубоко воздействующих на наш разум, действительно считаться запретным нарушением законов. Пока мы используем любые средства и методы, которые дают нам представление о новых аспектах реальности, в этих средствах, разумеется, нет ничего предосудительного; даже напротив, опыт и знания новых граней реальности делают ее еще более реальной для нас. Однако возникает вопрос, раскрывают ли эти сильнодействующие вещества всего лишь дополнительное окно для наших чувств и восприятия, или же сам наблюдатель, само его существо, подвергается изменению. Последнее означает, что меняется то, что, по-моему, всегда должно оставаться нетронутым. Меня волнует вопрос, безупречна ли самая глубинная суть нашего бытия. Или она не может быть повреждена чем-то, происходящим в ее материальной, физико-химической, биологической и психической оболочке, или же материя в форме этих препаратов имеет возможность вторгаться в духовный центр нашей личности, в наше "Я". Последнее объясняется тем, что действие волшебных снадобий происходит на границе, где сливаются разум и материя - эти магические вещества сами по себе являются трещинами в бесконечном пространстве материи, в которых ее глубина, ее взаимосвязь с разумом, становятся очевидными. Это можно выразить, переделав известные слова Гёте: "Если бы глаза не были освещены солнцем, они никогда бы не увидели его; Если бы сила разума не была материальна, как бы материя могла воздействовать на него".

Это соответствует тем "трещинам", которые радиоактивные вещества представляют в периодической системе элементов. На самом деле, можно задаться вопросом, не является ли подобным образом получение атомной энергии выходом за запретные рамки. Другой волнующий вопрос, который возникает из возможности влиять на высшие функции разума микродозами определенных веществ, касается свободы воли.

Такие высокоактивные психотропные вещества, как ЛСД и псилоцибин, обладают очень тесной структурной взаимосвязь с веществами, присутствующими в организме, которые встречаются в центральной нервной системе и играют важную роль в регуляции ее функций. Поэтому возможно, что при нарушении метаболизма обычных нейротрансмиттеров образуется вещество, подобное ЛСД или псилоцибину, которое может определять и изменять характер человека, его видение мира и поведение. Мизерное количество вещества, образование которого мы не можем контролировать по своей воле, способно определять нашу судьбу. Возможно, подобные размышления о биохимии, нашли свое выражение во фразе Готтфрида Бенна из его эссе "Provoziertes Leben" (Искусственная жизнь): "Бог есть вещество, наркотик!"

С другой стороны, хорошо известно, что такие вещества, как, например, адреналин образуются в нашем организме вследствие мыслей и эмоций, которые, в свою очередь, определяют функции нервной системы. Можно предположить, что наше физическое тело восприимчиво по отношению к разуму, и оно формируется им, так же, как наша интеллектуальная сущность формируется нашей биохимией. Определить, что изначально, не легче, чем ответить на вопрос, что было в начале: курица или яйцо.

Несмотря на свою неуверенность относительно существенных опасностей, которые могут возникать при использовании галлюциногенных веществ, я продолжил исследования действующих веществ мексиканского волшебного "утреннего сияния", о которых я вкратце вам писал. В семенах этого растения мы обнаружили в качестве действующего вещества производные лизергиновой кислоты, химически родственные ЛСД. Это было практически невероятным открытием. Я всегда питал особенную любовь к "утреннему сиянию". Это были первые цветы, которые я в детстве самостоятельно вырастил в саду. Их голубые и красные чашечки - одно из первых воспоминаний моего детства.

Недавно я прочитал в книге Д. Т. Судзуки "Дзен и японская культура", что "утреннее сияние" играло важную роль в Японии, среди любителей цветов, в литературе, и в изобразительном искусстве. Его великолепие сильно повлияло на творческую фантазию японцев. Среди прочего, Судзуки цитирует трехстишие поэтессы Чийо (1702-75), которая однажды утром пошла за водой к соседнему дому, потому что... "Мое ведро очаровано цветами утреннего сияния, и я попрошу воды".

Таким образом, "утреннее сияние" демонстрирует два возможных способа влиять на разум и тело человека: в Мексике оно оказывает воздействие как волшебное снадобье, тогда как в Японии оно действует с духовной точки зрения, посредством красоты своих чашечек.

Вильфинген, 17 декабря 1961
Уважаемый г-н Хофманн, Я благодарен вам за подробное письмо от 16 декабря. Я задумался над вашим главным вопросом, и в определенном смысле стал одержим им по случаю пересмотра An der Zeitmauer (На стене времени). Там я упоминаю, что в области физики и биологии, мы начинаем разрабатывать технологии, которые больше нельзя понимать, как прогресс в установленном смысле, которые вмешиваются в эволюцию и участвуют в развитии вида. Конечно, я выворачиваю все наизнанку, так как полагаю, что именно новая мировая эпоха действует эволюционно на прототип. Поэтому, наша наука с ее теориями и открытиями, не причина, скорее, одно из следствий эволюции. Это одновременно коснется животных, растений, атмосферы и поверхности планеты. Мы не развиваемся от точки до точки, скорее мы пересекаем некую линию.

Стоит задуматься над риском, на который вы указали. Тем не менее, он существует во всех аспектах нашего существования. Общий знаменатель появляется то здесь, то там. Говоря о радиоактивности, вы используете слово "трещина". Эти трещины не просто вопрос открытий, но и вопрос разрушений. По сравнению с эффектами радиации, действие магических снадобий более подлинное и менее жесткое. К классическом понимании они выводят нас за пределы человеческого. Гурджиев в какой-то мере видел это. Вино уже изменило многое, оно принесло с собой новых богов и новую природу человека. Но вино является для новых веществ тем же, чем классическая физика для современной. Эти вещества следует пробовать только в узком кругу. Я не могу согласиться с мыслью Хаксли, что трансцендентные возможности можно нести массам. В действительности, это не утешительная выдумка, это реальность, если быть искренним. Здесь достаточно нескольких контактов, чтобы определить направление и руководство. Это выходит за рамки теологии и попадает под раздел теогонии, так как обязательно входит в новый дом, в астрологическом смысле. В начале следует удовлетвориться пониманием этого и превыше всего быть осторожным в своих целях. Также сердечно благодарю за прекрасную картину голубого "утреннего сияния". Похоже, что это как раз то, что я год за годом выращиваю у себя в саду. Я не знал, что оно обладает особой силой; однако, так, наверное, случается с любым растением. У нас нет ключа к большинству из них. Кроме этого, должна существовать главная точка зрения, с которой не только химия, строение, цвет, но все свойства становятся важными...


Эксперимент с псилоцибином.

Эта теоретическая дискуссия о волшебных снадобьях была дополнена практическими экспериментами. Один из таких экспериментов, послуживший сравнением ЛСД и псилоцибина, имел место весной 1962. Случилось так, что это произошло в принадлежавшем семье Юнгер бывшем доме главного лесничего замка Штауфенберг в Вильфингене. Мои друзья, фармаколог профессор Хериберт Концетт и ученый-исламист доктор Рудольф Гелпке, также приняли участи в этом симпозиуме по грибам.

Старые хроники описывали, как Ацтеки пили чоколатль перед тем, как съесть теонанакатль. Поэтому г-жа Лизелотта Юнгер тоже подала нам горячий шоколад для поднятия настроения. Затем она покинула четырех мужчин, предоставив их судьбе. Мы собрались в стильной комнате с темным деревянным потолком, выложенной плиткой печью, старинной мебелью, французскими гравюрами на стенах и пышным букетом тюльпанов на столе. Эрнст Юнгер был одет в длинный, широкий восточный халат с темно-синими полосками, который он привез из Египта; Хериберт Концетт был великолепен в ярко вышитой мантии мандарина; Рудольф Гелпке и я надели домашние халаты. Повседневную реальность следовало отложить в сторону, вместе с повседневной одеждой. Вскоре после захода солнца мы приняли наркотик, не грибы, а только их действующее начало, по 20 мг псилоцибина каждый. Это соответствовало примерно двум третьим от очень сильной дозы, которую принимала курандера Мария Сабина в форме грибов рода псилоцибе. Спустя час, я все еще не замечал никакого действия, в то время как мои товарищи уже глубоко погрузились в путешествие. Я надеялся, что во время действия грибов мне удастся воскресить некоторые образы, эйфорические моменты из моего детства, которые остались в моей памяти переживаниями счастья: луг, покрытый хризантемами, слегка колыхавшимися под ветром раннего лета; розовый куст в вечернем свете после грозы; голубые ирисы, свисавшие со стены виноградника. Но, когда вещество гриба, наконец, начало действовать, вместо этих ярких образов дома моего детства, появились странные сцены. Наполовину ошеломленный, я погрузился глубже, проходя через совсем опустевшие города с какой-то мексиканской экзотикой и мертвенным великолепием. Испуганный, я попытался удержаться на поверхности, сконцентрироваться на внешнем мире, на окружении. На какое-то время мне это удалось. Затем я посмотрел на громадного Эрнста Юнгера, ходившего взад-вперед, могущественного волшебника. Хериберт Концетт в блестящем шелковом халате казался коварным китайским шутом. Даже Рудольф Гелпке казался мне зловещим; длинный, худой, таинственный. С углублением опьянения, все становилось еще более странным. Я сам чувствовал себя странным. Когда я закрывал глаза, я попадал в чудные, холодные, глупые и пустынные местности, освещенные тусклым светом.

Окружающая среда тоже казалась призрачной и лишенной всякого смысла, когда я открывал глаза и пытался зацепиться за внешний мир. Совершенная пустота угрожала затянуть меня в абсолютное небытие. Я помню, как я схватил за руку Рудольфа Гелпке, когда он проходил мимо моего кресла, и держался за него, чтобы не погрузиться в темное небытие. Мной овладел страх смерти и бесконечное желание вернуться в обычный мир, в реальность мира людей.

После вечного страха я медленно возвращался в комнату. Я видел и слышал великого волшебника, рассказывавшего ясным, громким голосом про Шопенгауэра, Канта, Гегеля, и говорившего о старой Гаа, любимой мамочке. Хериберт Концетт и Рудольф Гелпке уже совсем спустились на землю, в то время как я только-только с большим трудом обретал опору. Для меня этот визит в мир гриба был испытанием, столкновением с миром смерти и пустоты. Эксперимент протекал не так, как я того ожидал. Тем не менее, встречу с пустотой тоже можно расценивать как пользу. После этого существование мироздания кажется гораздо более удивительным. Полночь миновала, и мы собрались за столом, который хозяйка дома накрыла на верхнем этаже. Мы отпраздновали возвращение изысканным ужином и музыкой Моцарта. Беседа, во время которой мы обменивались своими впечатлениями, продолжалась почти до утра. Эрнст Юнгер описал то, что он пережил в этом путешествии, в своей книге Annaherndrogen und Rausch (Подходящие наркотики и интоксикация) (Ernst Klett Verlag, Stuttgart, 1970), в главе "Ein Pilz Symposium" (Симпозиум по грибам). Далее следует отрывок из этой работы:

Как обычно, полчаса или чуть больше прошли в тишине. Потом возникли первые признаки: цветы на столе вспыхнули и засверкали. Было время, когда уходят с работы; снаружи подметали улицы, как обычно по выходным. Шарканье метлы болезненно проникало в тишину. Этот звук, снова и снова, как и лязг, грохот, тряска и удары случайным образом являлся симптомом, вроде тех признаков, что обозначают начало болезни. Снова и снова это играет определенную роль в истории магических практик.

К этому времени гриб начал действовать; весенний букет отсвечивал темнотой. Это не был естественный свет. Тени зашевелились в углах, как будто обретая форму. Я стал беспокойным, даже озябшим, несмотря на тепло, исходившее от плиток. Я растянулся на диване и натянул покрывало на голову.

Все стало кожей, к которой прикасались, даже сетчаткой, контактировавшей со светом. Это свет был многоцветным; он проявлялся в виде струн, которые качались взад-вперед; вроде стеклянных бус, которые на востоке вешают в дверном проеме. Они образовывали двери, словно проходы во сне, занавеси желания и опасности. Ветер качал их, словно одежду. Они также падали с пояса танцовщицы, раскрывались и свертывались с движением бедер, и от этих бус в обостренное сознание струились волны самых нежных звуков. Звон серебряных колец на лодыжках и запястьях стал слишком громок.

Пахнет потом, кровью, табаком, стриженым конским волосом, дешевыми розовыми духами. Кто знает, что происходит в конюшне? Это, должно быть, огромный мавританский дворец, нехорошее место. Ряд комнат ведет от этого танцевального зала на нижний этаж. Повсюду были занавески, сверкающие, сияющие радиоактивным свечением. И еще звон стеклянных инструментов с их манящим, завлекающим домогательством: "Пойдешь со мной, красавчик?" Он то угасал, то снова появлялся, еще более назойливо, более навязчиво, почти уже уверенный в согласии. Теперь появились исторические коллажи, vox humana, крик кукушки. Или это была шлюха из Санта Лючии, которая выставила свои груди в окно? Потом игра разрушилась. Она танцевала; янтарное ожерелье излучало искры и заставляло соски набухать. Что только не делают ради чьего-то Йоханнеса? (в данном случае Йоханнес означает пенис, как в английском Дик или Питер).

Черт возьми, это отвратительная пошлость исходила не от меня, она нашептывалась мне через занавес. Змеи были грязными, едва живыми, они валялись на полу на ковриках. Они были украшены бриллиантовыми чешуйками. Некоторые глядели с пола красными и зелеными глазами. Они сверкали и шептались, шипели и искрились, словно маленькие серпы перед священной жатвой. Затем все стихло, затем снова возникло, бледнее, ближе. Я был в их руках. "Затем мы тотчас же поняли друг друга".

Мадам пришла из-за занавески: она была занята, и прошла мимо меня, не заметив. Я увидел ботинки с рыжими каблуками. Подвязки стягивали толстую середину, там, где выпячивалась плоть. Огромные груди, темная дельта Амазонки, попугаи, пираньи, полудрагоценные камни повсюду. Вот она пошла на кухню - или, может, тут еще есть погреб? Сверкание и шепот, шипение и мерцание больше не различались; все как будто сконцентрировалось, в полном надежды величественном веселье.

Стало жарко и невыносимо; я сбросил покрывало. Комната была слабо освещена; фармаколог стоял у окна в белом платье мандарина, которое послужило мне незадолго до этого на карнавале в Ротвайле. Востоковед сидел рядом с выложенной плиткой печью; он стонал, как будто видел кошмар. Я понял; это был первый раунд, и скоро это начнется снова. Время еще не вышло. Я уже видел любимую мамочку при других обстоятельствах. Но даже экскременты являются землей, и как золото, принадлежат к измененной до неузнаваемости материи. С этим надо согласиться, не вдаваясь в подробности.

Грибы были земными. Больше света сокрыто в темных зернышках, что произрастают на злаках, еще больше в зеленом соке кактуса на горячих склонах Мексики... (Юнгер имеет в виду ЛСД, производное спорыньи, и мескалин, получаемый из мексиканского кактуса пейотля.) Путешествие пошло неудачно - наверное, мне стоит обратиться к грибам еще раз. И действительно, шепот вернулся, вспышки, искры - рыба клюнула на наживку. Как только задается мотив, он запечатляется, как на пластинке, каждый новый оборот повторяет мелодию. Игра не вышла за пределы этой мрачности.

Я не знаю, сколько раз это повторилось, и не хочу задерживаться на этом. К тому же есть вещи, которые лучше держать при себе. В любом случае полночь миновала... Мы поднялись вверх по лестнице; стол был накрыт. Сознание все еще было обостренным и Двери Восприятия открыты. Свет волнами исходил от красного вина в графине; по краям вздымалась пена. Мы слушали концерт для флейты. Для остальных тоже не было ничего лучше: "Как прекрасно снова быть среди людей" - сказал Альберт Хофман.

Востоковед, с другой стороны, побывал в Самарканде, где Тимур покоится в нефритовом гробу. Он проследил победные вступления в города, где данью служил котел, наполненный глазами. Потом он долго стоял перед пирамидами черепов, которые возвел ужасный Тимур, и во множестве отрубленных голов увидел и свою. Она была инкрустирована самоцветами. Фармаколог озарился светом, когда об этом услышал: Теперь я знаю, почему вы сидели в кресле без головы - Я был поражен; Я знал, что это не сон.

Я не знаю, стоит ли вдаваться в детали, поскольку это граничит с областью историй о призраках. Вещество гриба переместило всех нас четверых не на сияющие высоты, а скорее в темнеющие глубины. Кажется, действие псилоцибина окрашено более мрачно, чем большинство случаев воздействия ЛСД. Влияние этих двух активных веществ, конечно, различается у разных людей. Лично для меня в опытах с ЛСД было больше света, чем в экспериментах с более земным грибом, как в предыдущем отчете уже отметил Эрнст Юнгер.


Еще одна ЛСД сессия.

Следующая и последняя вылазка во внутреннюю вселенную вместе с Эрнстом Юнгером, на этот раз снова при помощи ЛСД, завела нас очень далеко от повседневного сознания. Мы оказались близки к последней двери. Конечно же, эта дверь, согласно Эрнсту Юнгеру, откроется для нас по настоящему только во время великого перехода от жизни к небытию. Этот последний совместный эксперимент произошел в Феврале 1970, снова в доме главного лесничего в Вильфингене. На этот раз нас было только двое. Эрнст Юнгер принял 0.15 мг ЛСД, я принял 0.10 мг. Эрнст Юнгер опубликовал без комментариев свой журнал, который он вел во время эксперимента, в главе "Nochmals LSD" (Снова ЛСД). Они скудны и мало что говорят читателю, впрочем, как и мои собственные записи.

Эксперимент начался утром, сразу после завтрака и длился до наступления темноты. В начале путешествия мы опять слушали концерт Моцарта для флейты и арфы, который всегда делал меня особенно счастливым, но в этот раз, как ни странно, он казался мне игрой фарфоровых статуэток. Затем интоксикация быстро завела нас в неописуемые глубины. Когда я попытался описать сложные изменения сознания Эрнсту Юнгеру, наружу вырвалось не более двух-трех слов, поскольку они звучали так нелепо, так были не в состоянии описать экспириенс; они как будто происходили из бесконечно далекого мира, который стал чужим; я бросил эти попытки и безнадежно рассмеялся. Очевидно, Эрнст Юнгер переживал то же самое, но нам не нужна была речь; беглого взгляда было достаточно для самого глубокого понимания. Тем не менее, я смог записать на бумаге какие-то обрывки предложений, вроде этого в начале: "Нашу лодку нещадно бросает". И позднее, относительно богатого переплета книг в библиотеке: "Как будто золотой блеск проступает наружу на фоне красного золота". На улице пошел снег. Дети в масках шагали по улицам за праздничными карнавальными повозками. Глядя через окно в сад, покрытый клочьями снега, многоцветные маски появлялись над высокой стеной и врезались в память бесконечно радостным оттенком синего: "Сад я живу вместе с предметами и внутри них". Позже: "Сейчас - никакой связи с повседневным миром". Ближе к концу глубокое успокаивающее прозрение выразилось в словах: "До сих пор уверен в своем пути". В этот раз ЛСД привел к счастливому путешествию.

стрелочник

На фотобакете есть несколько моих фотоподборок, на которые можно подписаться (rss) и получать обновления (на каждую отдельно или все вместе), напр. calligraphy, persons и handshakes
....
этот перевод стрелок злит меня не меньше издевательства над чернобыльскими ликвидаторами, уничтожения армии, старой Москвы, бомбёжек Ливии и всяких куда более значительных событий, чем несоответствие астрономического и исторического - нам велено теперь всегда жить на два часа раньше: декретное + летнее. И любимая моя тема - даты, хронология - вновь осложняется, ведь все родившиеся и умершие в эти два спорных часа - в какой же день они родились или умерли? Ладно, дни и сутки начинаются в разных традициях по-разному, но фаджр, но рассвет - вот наши ориентиры, ещё не отнятые, как речная рыба: Стерлигов пишет: суньте палочку в землю: тени исчезают в полдень.

Прочитал милую историю Shakespeare in the Bush (по-русски), и ещё Хаксли vs Оруэлл, полвечера слушал гамелан, потом виолонч. концерт Шумана с де Макулой...

из сети:
* US drops uranium bombs on Libya
* с военно-историческими исследованиями придется завязать
* Центральный Архив Мин. Обороны планирует уничтожить массив документов
* Яковлев, сыгравший решающую роль в крушении СССР, тоже организовывал широкомасштабную операцию в архивах, заставив большую группу спецслужбистов подготовить огромное количество сфальсифицированных документов
* Росстат: Население России сократилось на 2,2 миллиона человек по сравнению с 2002 годом (это занижено, конечно)

  • Ленты блога:

March 25th

день общей молитвы


а почему до сих пор нет терактов во Франции от имени полковника? чего ждут спецслужбы? вообще у этих событий календарные соответствия особенные - бегство Мубарака в дату бегства Бахтиара, начало франц. бомбардировок через неск. минут после захода солнца в Иерусалиме в Пурим и - главное - Фукусима (не помешает ли это и Бушеру?).
Аиша Каддафи и материалы о ней:
клик

* Fidel Castro: Partnership of Equals
* What They're Covering Up at Fukushima
--------------
вчера, в день московской встречи Медведева и Нетаньяху, в Бутырке открыли синагогу - т.к. помещения для христиан и мусульман там уже были, сбылась нереализованная мечта бывшего начальства Кащенки (построили только часовню, зав. отд. получил тогда выговор от главврача и грамоту от патриарха).

March 24th

23 марта 2011


protesters-tanks
вот это не Ливия, это Бахрейн сейчас - и, хотя я не поклонник полковника (однако рулить страной десятки лет и не подняться выше по чину - не бедуинское ли это презрение к чинопочитанию? - тут вспомнилось из Монтерлана: "узнаЮ доброжелательность, эту изысканную форму презрения"), не сторонник демократии и даже не считаю, что высокий уровень жизни - главный аргумент в пользу правителя, но эти "двойные стандарты" невольно раздражают, т.к. не замечать их не удаётся.

23-го марта 1944 Раухайзен записал в Берлине с Трези Рудольф (Папагена, Чио-Чио сан, Мими, Тоска, Аида, Кармен) три песни Вольфа (Гёте и Айхендорф), в т.ч. Die Kleine, аудио - см. хронологию

March 22nd

Ливия в цифрах (до марта 2011)

* ВВП на душу населения - 14 192 $
* На каждого члена семьи государство выплачивает в год 1 000 $ дотаций
* Пособие по безработице - 730 $.
* Зарплата медсестры - 1 000 $.
* За каждого новорожденного выплачивается 7 000 $.
* Новобрачным дарится 64 000 $ на покупку квартиры.
* Единовременная материальная помощь на открытие личного бизнеса - 20 000 $.
* Образование и медицина бесплатные.
* Образование и стажировка за рубежом - за счёт государства.
* Сеть магазинов для многодетных семей с символическими ценами на осн. продукты питания.
* Часть аптек - с бесплатным отпуском лекарств.
* За подделку лекарств - смертная казнь.
* Квартирная плата - отсутствует.
* Плата за электроэнергию для населения отсутствует.
* Продажа и употребление спиртного запрещены.
* Кредиты на покупку автомобиля и квартиры - беспроцентные.
* Риэлторские услуги запрещены.
* Покупку автомобиля до 50% оплачивает государство, бойцам народного ополчения - 65%.
* Бензин стоит дешевле воды. 1 литр бензина - 0,14 $.
(отсюда)
------------------
из сети:
* Бомбежки Ливии – наказание Каддафи за попытку введения золотого динара.
* Чем Каддафи не угодил Западу, интервью с б. послом в Ливии Подцеробом
* видео с ответами прилетевшего б. посла в Ливии Чамова
* Горбачев дал согласие на расстрел Чаушеску?

March 21st

Новруз

Вчера, за полчаса до полуночи по UTC наступило Весеннее равноденствие, Навруз, зелень на подоконниках... Эти суббота и воскр (19-20, Пурим), прежде всего - начало Odyssey Dawn. В субб. отстранили Посла России в Ливии Чамова (пишут, что он выслал телеграмму на имя Президента, в которой назвал его предателем, UPD: Чамов: этого не было и не могло быть по определению). Ливийцев стали бомбить в годовщину вторжения в Ирак: 19 марта 2003 Буш приказал начать войну, утром 20-го она началась. На этот раз возможность бросить камень первым дали Франции, это вообще был славный для неё день - Международный день Франкофонии, 20.03.1815 Наполеон вошёл в Париж, 20.03. 2009 - крупнейшие беспорядки в Париже. Фоном продолжается тема Японии и повреждений на Фукусиме (вчера была и годовщина зариновой атаки в Токио 1995; любопытно: зарин открыли немцы в 1938, но Гитлер отменил боевое применение газов; в 50-х НАТО принял зарин на вооружение).
из сети:
* Фронтовые сводки: Первые сутки агрессии против Ливии.
* Engdahl, A Century of War. ANGLO-AMERICAN OIL POLITICS AND THE NEW WORLD ORDER (pdf)
* Iran calls on Saudi Arabia, UAE to leave Bahrain "immediately"
* Ezra Pound and the Occult

Evola, "Ungern-Sternberg, the "bloodthirsty Baron"


The book of Ferdinand Ossendowski, "Bêtes, Hommes ET Dieux", whose Italian translation finishes being reedited, knew an ample diffusion when it appeared in 1924. Who have read this work has been generally sensible to the story of the eventful journeys of the shaken trip that Ossendowski made in 1921-1922, through central Asia, to flee from the Bolsheviks, but also to which it refers about an exception personage which it found, baron Ungern-Sternberg, without forgetting what it was said to him with regard to the "King of the World". We wished to return here on these last points.

In Asia, a myth species would have been created around Ungern-Sternberg, until the point of which it would have been adored in certain temples of Mongolia like a manifestation of the God of the war. A novelada biography to Ungern, appeared in German with the title "Ich exists in addition befehle" ("I order") (1), whereas interesting data on their personality, provided by the head of the artillery of the Division of Ungern have been published in the French magazine Études Traditionnelles. We ourself we had occasion of oir to speak directly of Sternberg by its brother, who had to be victim of a tragic destiny: having escaped to the Bolsheviks and returned to Europe through Asia after all class of incredible vicissitudes, he and its woman they were assassinated by an imprisoned doorman of madness when Vienna was occupied in 1945.

Ungern-Sternberg belonged to an old Baltic family of origin vikingo. Russian official, commanded in Asia, at the moment at which the revolution exploded Bolshevik, numerous cavalry regiments, that little by little ended up becoming a true army. Ungern decided to fight with this one the red subversion until the last possibilities. It operated from the Tíbet; and he was he who released to the Tíbet of the Chinese, that at the time had occupied a part of their territory. It maintained in addition narrow relations with Dalai-Lama, after it to have released.

The things took such magnitude that finished worrying to the Bolsheviks seriously, who, regularly defeated, were forced to organize a campaign of great spread, under the command of the "red Napoleón", general Blücher. After some bumps, Ungern was overcome, favoring this the treason of some Czechoslovakian regiments. Numerous contradictory versions of the death of Ungern exist, but nothing precise is known. Be as it is, is tried that it had an exact advance knowledge of his own death, as well as of certain particular circumstances: for example, it would have guessed that would be hurt in the assault to Urga.

Two aspects of Sternberg interest to us here. First it concerns his personality, that presents/displays a mixture of singular characteristics. Man of an exceptional prestige and an anger without limits, was also of a ruthless, inexorable cruelty towards the enemy Bolsheviks, their mortals. Of there the sobrename that was imposed to him: the "bloodthirsty baron".

It is possible that a great passion "had burned" in him all human element, not letting subsist more in its person than an indifferent force to the life and the death. At the same time, we found in Ungern almost mystical characteristics. Before to even go to Asia it professed the Buddhism (which is not reduced to a humanitarian moral doctrine), and the relations that maintained with the representatives of the tibetana tradition not limited the outer, political and military dominion, within the framework of the mentioned events previously. Ungern had certain supranormal faculties: some witnesses have spoken of a species of clarividencia that would allow him to read in the soul of the other, according to a as exact perception as the relative ones to the physical things.

The second point concerns the ideal defended by Ungern. The combat against the Bolshevism would have been the signal of one more a vaster action. According to Ungern, the Bolshevism was not an independent phenomenon, but the last and inevitable consequence of involutivos processes that have been verified for a long time in the western civilization. Like long ago Metternich, it exactly perceived a continuity between the different phases and forms from the world-wide subversion, from the French Revolution. However, according to Ungern also, the reaction would have to start off of east, a faithful to its spiritual traditions and united east, as opposed to the threatening danger, with all those that had been able of a rebellion against the modern world. The first task would have consisted of eliminating the Bolshevism and releasing Russia.

He is interesting, on the other hand, knowledge that, according to numerous to a certain extent worthy sources of faith, Ungern, turned liberating and the protective one of the Tíbet, would have maintained then, in views to this plan, some secret contacts with the representatives of the main traditional forces, not only of India, but of Japan and the Islam. One was little by little to make the defensive and offensive solidarity of a world still not hurt of death by the materialism and the subversion.

Now let us look at the second problem, the one of the "King of the World". Ossendowski affirmed that you lick them and the heads of central Asia had occasion to speak to him of the existence of a mysterious inspirador center denominated Agarttha, calls to account of the "King of the World". Such center would be underground and be able to communicate, by means of "channels" located under the continents and the oceans, with all the Earth regions. In the form in which Ossendowski speaks of it, these information present/display a too imaginative character. It is precise to recognize the merit of René Guénon to have put of relief, in his book Him Roi du Monde, the true content of these stories, not without indicating this significant detail: d'Alveydre is the same mysterious center in the posthumous work of Saint-Yves titled mission DES Indes, appeared in 1910, and this work was not well-known by Ossendowski.

What it is necessary to include/understand is that the idea of an underground center (difficult to conceive, although is not but because of the lodging and of the supplying, from the moment at which it is not lived by pure spirits) must rather be translated by the idea of a "invisible center". As far as the "King of the World" that would reside there, this us reenvía to the general conception of a government or an invisible control of world or history; the fantastic reference to the "subteráneos channels" that allow this center to communicate with numerous countries must be equally desmaterializada: in fact, one is the influences, exerted, by thus saying, "between frames", by this center.

Nevertheless, if all it is even understood in that more concrete form, they do not let appear serious problems, no matter how little one relies on the facts. It is certain that the offered spectacle of more or less precise form by our planet as soon as it indicates the idea to us of the existence of this "King of the World" and of his influences, admitting that these would have to be positive and rectificativas.

You lick them would have said to Ossendowski: "the King of the World will appear before the men when the moment has arrived for guiding all the good ones in the war against the bad ones. But this time not yet has come ". One is the adaptation of a traditional subject that here also it was known in the West until the Average Age.

What is truely interesting it is that this order of ideas has been presented/displayed to Ossendowski in the Tíbet, by you lick and the heads of these regions, like deriving from an esoteric education. And the crude way rather in which Ossendowski refers what it was to him saying, inserting it in the story of its peregrinations, indeed allows to think that it does not treat, on the other hand, of a personal chimera.

(1) original Edition: Berndt Krauthof, Ich befehle, Tauchnitz Verlag, Brême, 1938;
2(a) ed.: Leipzig, 1942.

Эвола "Пределы инициатической регулярности"

из сб. UR под псевдонимом Эа
перевод Д.Зеленцова

Среди тех немногих мыслителей Запада, кто с должным усердием и ясностью ума подходит к исследованию эзотерических наук и традиционной духовности, основываясь не на эрудиции, но на подлинном инициатическом знании, особое место принадлежит Рене Генону. Естественно, тем из наших читателей, кто не знаком с его работами, мы рекомендуем их изучить, поскольку оные не имеют себе равных и уникальны по своему значению, и, кроме того, ими можно воспользоваться как целостным дополнением к большинству тех сведений, кои излагаются и нами – по крайней мере, это касается сущностной части. Тем не менее, если брать отдельные моменты, мы вынуждены сделать некоторые оговорки, поскольку зачастую позиция Генона демонстрирует влияние образа мысли, который отличается от того, в коем коренятся наши собственные умозаключения, а также в связи с тем, что, если позиция Генона является по сути теоретической, то наша в существе своем практическая. Все же было бы полезным кратко рассмотреть наиболее показательные на наш взгляд аспекты, дабы те, кто разделяет наши воззрения, смогли бы адекватного воспользоваться тем, что преподносит Генон, в качестве упомянутого дополнения.

Вначале обозначим лишь наши разночтения в том, что касается доктрины, не останавливаясь на них подробно. Мы не согласны с Геноном в вопросе соотношения королевского и жреческого посвящений, с его концепцией Малых и Больших мистерий и, наконец, у нас вызывает возражение то, что в его представлении «магия» сводится к своему низшему и негативному значению. Эти три момента, по сути, в определенной мере связаны друг с другом, о чем мы уже ранее говорили (ср. статью «Действие, созерцание и Западная Традиция»). Здесь же нам хотелось бы обсудить проблему инициации в целом.[1]

Если говорить кратко, точка зрения Генона такова: инициация состоит в преодолении человеческого состояния и активном слиянии с высшими уровнями бытия; это нечто, чего невозможно достичь, если бы индивид опирался исключительно на собственные усилия. Такое еще могло произойти в изначальные времена, когда имел место тип человека, совершенно отличный от того, что наличествует в нынешнюю эпоху; вместо этого сегодня необходимо внешнее воздействие, то есть передача «духовного влияния». Эта передача происходит в виде ритуала, посредством присоединения к регулярной инициатической организации. Таково фундаментальное требование, при неисполнении коего, согласно Генону, происходит не подлинная инициация, а лишь пустая пародия на нее (псевдоинициация). «Регулярность» организации проистекает из ее связи, непосредственной или через другие центры, с единственным в своем роде высшим центром; более того, эта связь, соотнесенная с нерушимой цепью передачи, которая тянется во времени от одного истинного носителя к другому, восходит к «изначальной традиции». Для подлинности передачи духовных влияний, которые обуславливают связанное с посвящением развитие, достаточно, чтобы необходимые ритуалы строго выполнялись тем, кто соответствующим образом для этого предназначен; не важно, понимает он их или нет, верит или нет в их действенность. Даже если он не понимает и не верит, цепь остается нерушимой, и инициатическая организация не прекращает быть «регулярной», сохраняя способность давать посвящение, пусть бы и в рядах его присутствовали только «виртуальные посвященные», лишенные подлинного знания. Хорошо известно, что церковь имеет схожие воззрения касательно рукоположения священников и действенности надлежащим образом проводимых обрядов.

Что же касается принимающего посвящение, от него также требуется наличие определенных качеств, необходимых для получения передачи «духовного влияния». Качества эти относятся к физическому плану, в смысле отсутствия некоторых телесных изъянов, каковые расцениваются как признаки соответствующих внутренних негативных склонностей, а также связаны с определенной ментальной («спекулятивной») подготовкой, наличием подлинного устремления – или, мы бы сказали, призвания. Говоря в целом, состояние дисгармонии и неуравновешенности суть свидетельство непригодности к инициации. Получив передачу «духовного влияния» человек становится «виртуальным посвященным»; происходящие при этом внутренние изменения, точно также как и членство в организации, с которой человек стал связан, необратимы и остаются навсегда; тем не менее, подлинная инициация требует активной, «оперативной» работы по актуализации, каковую индивид должен совершать над собой и исполнить которую до конца не поможет никакой мастер (поскольку существуют различные уровни инициации, это, в любом случае, истинно для каждого из них). Представители инициатической организации могут лишь направлять, контролировать и оказывать содействие этому развитию и предохранять его от возможных отклонений. Связь с высшими уровнями бытия, каковая возникает при передаче духовных влияний, никоим образом не нуждается в осознании со стороны прошедшего посвящение для подтверждения своей подлинности.

Стоит отметить несколько отдельных моментов. Во-первых, Генон проводит ясное различие между мистицизмом и инициацией на том основании, что мистик не «активен» в своем опыте и зачастую даже не имеет возможности адекватно его истолковать – а также особенно в силу того, что он обособлен, в связи с чем не соблюдается фундаментальное требование для инициации, а именно, соотнесенность с «центром» или «цепью». Во-вторых, Генон отвергает любую вероятность существования «идеальной» – как он ее именует – связи с традицией, то есть, связи, которая не имеет отношения к упомянутому ритуальному способу, посредством контакта с живущими в настоящее время подлинными представителями оной. И, наконец, также исключается «спонтанная» инициация, поскольку это напоминало бы рождение без участия того, кто делает это рождение возможным, и рост растения, не бывшего семенем, связанным, в свою очередь, с иными растениями, рожденными друг от друга.

Такова, вкратце, геноновская концепция «инициатической регулярности». Теперь решим, как нам стоит ее расценивать.

Вероятно, против данной схемы будет не очень много возражений по существу; но дело в том, что относительно существующей ситуации, в которой находится большинство из тех, кому адресованы писания Генона, она выглядит лишь как абстракция; с ней можно согласиться, но после этого задаешься вопросом, как найти то место, где можно получить инициацию, однако, Генон весьма далек от того, чтобы пролить на него хоть сколько-нибудь значимый свет. По сути, он утверждает, что лишь желает прояснить представление о подлинной инициации; когда же вопрос переходит в практическую плоскость – куда же идти, чтобы ее обрести? – короче, когда речь заходит о конкретных указаниях, оказывается, что это – заявляет он – его не касается и не входит в его задачи.

Так, когда индивид, внимавший Генону, то тут, то там говорившему об «инициатических организациях», как будто бы им несть числа и их можно найти на каждом углу, решает перейти к действию, не удовлетворяясь простыми доктринальными разъяснениями, он обнаруживает, в конце концов, что путь перед ним закрыт, по крайней мере, при условии, что концепция «регулярной инициации» действительно имеет абсолютный и исключительный характер.

Естественно, мы имеем в виду западного человека. На Востоке – от Аравии до Китая – по-прежнему с определенностью можно говорить о наличии центров, которые вполне соответствуют критериям, указанным Геноном. Однако вряд ли стоит на них в действительности рассчитывать хоть в какой-то мере, даже если решиться отправиться туда для получения регулярной и аутентичной инициации. Поступая таким образом, необходимо иметь немалую долю удачи, чтобы войти в соприкосновение с центрами, обладающими, так сказать, абсолютно сверхтрадиционной чистотой, поскольку в противном случае будешь иметь дело с посвящениями, кои правомочны (как то признавал Генон) лишь в рамках данной конкретной религии, каковая нам чужда. И это не тот вопрос, который может быть разрешен при помощи «обращения в иную веру»; здесь вступает в игру комплекс субтильных, психических, расовых и атавистических факторов, особых форм культа и образов божеств и даже фактор, связанный с ментальностью и самим языком. Это вопрос врастания в иное психическое и духовное окружение. Такое не годится для большинства людей, и простое путешествие тут не поможет.

Если, вместо этого, обратиться к традиции, которая превалирует на Западе, это ни к чему не приведет, поскольку христианство представляет собой традицию, оторванную от своей высшей, эзотерической и инициатической составляющей. «Христианское посвящение» есть, по сути, игра воображения. В рамках традиционного христианства – кто-то также мог бы сказать, католицизма – отсутствует инициатическая иерархия; здесь перспектива ограничена мистическим совершенствованием, инициатива коего исходит от индивида и базируется на некой харизме. Лишь иногда по чистой случайности получалось так, что мистик выходил за эти пределы и поднимался к метафизическому уровню абсолютно самостоятельно.

Если тот, кто осознал это, все еще продолжает поиск, то усвоенные им идеи Генона являются слабым утешением. Фактически, он признает, что те инициатические организации, что существуют нынче в западном мире перешли в состояние вырождения, превратились в некие «остатки, смысла коих не понимают те, кто их оберегает». Дополнительная информация, которую приводит Генон, способна еще больше завести нас в тупик и при этом убедить в тех опасностях, кои проистекают из безоговорочного принятия абстрактной схемы «инициатической регулярности».

Здесь мы не можем не выразить наше недвусмысленное неприятие двух моментов. Во-первых, мы не согласны с тем, что даже благодаря организации, находящейся в упадке, может быть обретено нечто, схожее с подлинной инициацией. Непрерывность «духовных влияний», согласно нашей, противоположной Генону, точке зрения, является в значительной мере иллюзией, если в их цепи отсутствуют достойные и сознательные представители, а передача становится почти что механической. На самом деле существует вероятность «прекращения» подлинных духовных влияний в подобных случаях, тогда как то, что остается и передается есть лишь нечто испорченное, простой «психизм», может быть даже открытый темным силам, так что присоединение к соответствующей организации для тех, кто стремится к трансцендентности, зачастую будет нести опасность, нежели содействовать. Генон, очевидно, так не считает: он уверен, что при сохранении внешней неизменности ритуала, все еще может быть обретено то, что он именует «виртуальной инициацией».

Еще большее возражение у нас возникает, когда Генон говорит, что результатом его давних изысканий является «строгое и бесспорное заключение», что, «если оставить в стороне случай возможного выживания некоторых редких групп последователей средневекового христианского герметизма, среди всех организаций в нынешнем западном мире, имеющих инициатические притязания, фактически, лишь две могут претендовать на аутентичное традиционное происхождение и подлинную инициатическую передачу, в каком бы упадке они обе не находились: это масонство и компаньонаж. Все остальное суть лишь фантазии и шарлатанство, если за ним не кроется нечто похуже».

Здесь мы не будем предаваться пристальному рассмотрению тех моментов, в которых у нас обнаруживаются расхождения с Геноном, отметим лишь, что имеется достаточное количество достоверных свидетельств о существовании на Западе лиц, которые обладают, или обладали, действительным инициатическим знанием, не будучи членами компаньонажа или масонства. Отвлечемся от этого и скажем, что компаньонаж как инициатическая организация представляет собой пережиток корпораций, чья значимость довольно ограничена, а название за пределами Франции даже неизвестно. Мы не располагаем достаточной информацией ни для того, чтобы вынести окончательное суждение по поводу компаньонажа, ни для того, чтобы дать ему оценку. Однако же, что касается масонства, дело обстоит иначе. Генон, вероятно, имел в виду некоторые сохранившиеся реликты сокровенной части древнего «оперативного» масонства, а никоим образом не современное масонство как таковое; что касается последнего, по крайней мере, львиной его доли, то здесь нет абсолютно ничего инициатического, это причудливая система градусов, выстроенная на основании механического синкретизма, которая является типичным примером того, что Генон называет псевдоинициацией. Обнаруживаемые в современном масонстве, вне указанной искусственной структуры, вещи «нечеловеческого» характера вызывают существенные сомнения: многие моменты позволяют предположить, что здесь мы имеем дело как раз с таким случаем «влияния», которое лишено подлинного духовного элемента, и оставшийся в коем «психизм» используется в качестве инструмента темных сил. У тех, кто, следуя принципу судить «по плодам», отдает себе отчет касательного самого «направления действий» масонства в современном мире, его неустанной революционной деятельности, его идеологии, его борьбы против любых позитивных форм высшей власти и т.д., не останется сомнений относительно природы оккультного основания данной организации, как бы ни сводилось оно к чистому подражанию инициации и инициатической иерархии. Генон не желает придерживаться интерпретации подобного рода. Но действительное положение вещей от этого никоим образом не меняется. Ответственность, которую Генон – тем не менее, не намеревающийся «привлекать или отталкивать кого бы то ни было от какой-либо организации» – косвенно на себя возложил посредством вышеуказанных утверждений, несет исключительно он сам, и мы ни в малейшей степени не можем разделить ее с ним.[2]

Таким образом, мы можем придти к выводу, что в контексте чистой «инициатической регулярности» для всех западных людей вопрос получения посвящения с практической точки зрения выглядит не слишком радужно. Надо понять, что для лучшего его прояснения можно было бы принять во внимание как легитимные и обоснованные и иные точки зрения.

К числу признаваемых нами достоинств концепции Генона относятся то значение, которое он придает сложности инициатического достижения в современных условиях, и те пределы, которые он устанавливает для некоторых воззрений на «личное посвящение» и «самопосвящение», кои некоторые авторы (к примеру, Штайнер) совершенно откровенно представляют как единственный путь, которым необходимо следовать западному человеку. Однако нет необходимости впадать из одной крайности в другую. Наиболее достоверным является то, что, вследствие процесса инволюции, которой подвержено человечество, некоторые возможности прямого достижения, имевшие место изначально, стали крайне маловероятны, если вообще не были утеряны. Однако не стоит принимать и равнозначную христианскую концепцию, согласно которой человек, непоправимо испорченный первородным грехом, не может сам по себе ничего совершить в сугубо сверхъестественной области – здесь мы вновь имеем дело с обязательным вмешательством тех, кто может ритуальным образом передать «духовные влияния», кои для Генона служат эквивалентом «благодати» и «таинств». Другое важное соображение таково: сам Генон, в другой работе, высказывал идею об отвердении как одном из аспектов того, что он именует инволюцией, отвердении, благодаря коему реальность нынче предстает в застывших формах бездушной материи, отвердении, кое – мы бы добавили – вызывает внутреннюю закрытость человеческого существа. Мы убеждены, что сегодня в подобных условиях, сила и внешнее основание «тонких влияний» в сфере ритуалов – не только инициатических, но и религиозных – крайне ограничены, а в обсуждаемых нами случаях вообще отсутствуют. По сути же, мы не можем не задаться вопросом, какова, в конце концов, природа этих «духовных влияний», если они могут расходиться во все стороны, а те «виртуальные посвященные», обладающие ими, зачастую никоим образом не застрахованы от всякого рода доктринальных ошибок или отклонений. Фактически, нам в избытке известны случаи, когда индивиды – и не только представители Запада – у которых было все в порядке с «инициатической регулярностью» в геноновском смысле этого слова, демонстрировали такое замешательство перед всем, что имеет подлинно инициатический и духовный характер, невежество либо безразличие к этому, что не идут ни в какое сравнение с теми, кто, не сподобившись такого дара, обладает верной интуицией и в достаточной мере открыт духом. Повторим, критерий «судить по плодам их» нельзя не брать в расчет, а, значит, мы не должны заблуждаться по поводу того, какие плоды, при текущем положении вещей, могут принести рассматриваемые «влияния». Отметив это как основное и решающее суждение, обратим внимание на следующее: человек, рожденный в наши дни и нашу эпоху, есть человек, принявший то, что теософы зовут коллективной кармой, и, кроме того, именно этот человек, связанный с «расой», избран к тому, чтобы «действовать сам по себе», ломая даже те оковы, что некогда поддерживали его расу и служили ей действенным руководством. Насколько этот человек, желающий «действовать сам по себе» и коему было позволено так поступать, рискует погибнуть, известно любому, кто сумел разглядеть личину современной цивилизации. Но факт остается фактом: сегодня мы сталкиваемся с такой ситуацией, когда духовные силы покинули Запад и индивиду нельзя слишком на них рассчитывать, до тех пор, пока, благодаря счастливому стечению обстоятельств, ему не удастся открыть, до некоторой степени, собственный путь, опираясь на самого себя. И изменить такое положение дел нам не под силу.

Поскольку мы находимся в положении, которое в этом отношении является ненормальным, нам, следовательно, необходимо с практической точки зрения рассмотреть те инициатические пути, которые сами по себе являются скорее исключительными, нежели претендуют на регулярность.

Генон в определенной мере допускает существование некоторых подобных путей. Духовные центры, говорит он, могут оказывать воздействие и помимо форм регулярной передачи, даже посредством модальностей, кои крайне трудно поддаются определению, «на индивидов, имеющих специфическую «пригодность» и оказавшихся изолированными в среде, чье помрачение достигло такой точки, что ничему традиционному не остается места и инициация становится недоступной, или, в случаях еще большей исключительности, для достижения такой основополагающей цели, как например восстановление случайно прерванной инициатической «цепи» [Глава «Инициатические центры», пятый параграф]. Таким образом, имеют место определенные анормальные возможности прямого «контакта». Но Генон добавляет, «что мы обязаны, тем не менее, настаивать на том, что, даже если совершенно изолированный индивид сподобился подлинной инициации, инициация сия лишь кажется спонтанной и, в действительности, несомненно, проистекает из соединения, с помощью тех или иных средств, с подлинно существующим центром» [там же]. В данном случае стоит с ним согласиться и выяснить, откуда может исходить инициатива, определяющая контакт подобного рода. Мы говорим «контакт», поскольку решающим здесь будет не «горизонтальное» присоединение, то есть, не вступление в конкретную исторически существующую организацию, но соединение «вертикальное», иными словами, внутреннее сродство с принципами и сверхиндивидуальными состояниями, материальным воплощением коих только и служит любая отдельная человеческая организация, которая, таким образом, носит исключительно преходящий характер.[3] Всегда в подобных случаях возникает вопрос: в самом ли деле вмешательство центра определяет посвящение или же, наоборот, активная инициатива индивида, пусть и инициированная до некоторой степени, привела к такому вмешательству? В данном случае мы могли бы говорить о пригодности – не той, на которую указывает Генон, но об активном приуготовлении самого себя, посредством особой дисциплины, особой индивидуальной подготовки, каковая не только позволяет индивиду стать «избранным», но, в некоторых случаях, определить свое собственное избранничество и посвящение. С подобной возможностью соотносится образ Иакова, который борется с ангелом, пока не принуждает его благословить себя, и многих других, наподобие Парцифаля (у Вольфрама фон Эшенбаха), каковой сам, «с оружием в руках», открывает путь к Граалю, свершив нечто «доселе неслыханное». К сожалению, в работах Генона нет ничего имеющего отношение к вопросу о сути активной подготовительной дисциплины, каковая, в некоторых случаях, при отсутствии какой-либо очевидной [инициатической] непрерывности, могла бы сама по себе привести к просветлению:[4] в равной мере Генон не предлагает никакой конкретной методики, способствующей актуализации, которая могла бы превратить «виртуального инициата» в подлинного и, в конце концов, в адепта. Как мы сказали, вотчина Генона есть лишь теоретизирование, тогда как наша сфера – это практика.

Но даже в этой области Генон при иных обстоятельствах написал нечто, приводящее в замешательство. Он ссылается на исламское учение, согласно коему «тот, кто оказался перед определенной «дверью», придя к ней ненормальным и ненадлежащим путем, видит ее перед собой закрытой, и вынужден вернуться обратно, но не как профан – это для него уже невозможно – а в качестве сахара [sahar] (волшебника или мага в низшем смысле этого слова)». Относительно этого необходимо сделать некоторые замечания, во-первых, если тот, кто достиг «двери» анормальным способом, имеет честные и чистые намерения, то последние определенно будут признаны теми, кто наделен соответствующими полномочиями и дверь отворится, согласно принципу «стучите и откроют вам», и, во-вторых, если дверь не была открыта, это – как в обозначенном случае – будет означать лишь, что пришедший оказывается перед необходимостью открыть дверь самостоятельно, используя силу, в соответствии с принципом «царствие небесное силою берется»; поскольку утверждение Элифаса Леви о том, что инициатическое знание не дается, но его берут, как правило, является истинным. Кроме того, именно в этом заключается суть того действенного качества [индивида], которое, до некоторой степени, признавал и Генон.[5] Нравится это кому-то или нет, определенная вполне понятная «прометеевская» черта всегда будет присуща посвященному высшего типа.

Генон прав в том, что не воспринимает всерьез «астральные инициации», если он подразумевает то, что под этим именованием фигурирует в некоторых кругах путаников-«оккультистов». Кроме того, не стоит обращать внимание и на некоторые иные воззрения, часть которых может представлять собой лишь искажение, ведь ценность оных невелика.[6] Оставив их в стороне, отметим, что в любом случае условием достижения подлинной инициации является отнюдь не просто бодрствующее сознание; существует возможность действительного возвышения до состояний, в коих для сверхиндивидуального развития предпочтительны сущностные контакты. Исламский эзотеризм сам по себе говорит о возможности достижения шатха [shath], особого внутреннего состояния, которое, помимо прочего, дает возможность соединиться с аль-Хидром [al-Khidr], таинственной сущностью, несущей принцип прямой инициации, то есть, инициации без посреднического участия тариката [tariqa] (организации) и сильсиля [silsila] (цепи).[7] Хотя это и считается чем-то исключительным, возможность сего не отрицается. Главный момент здесь – ниййя [niyyah], то есть, верное намерение, понимаемое не в абстрактном и субъективном смысле, но как магическое направление свершения.

Рассмотрим иной момент. Как мы уже видели, Генон не допускает возможности «идеального самоприсоединения» к традиции, поскольку «в действительности нельзя присоединиться к чему-то, что не имеет актуального существования ("existence actuelle")» [«Об инициатической регулярности», конец 7 параграфа], подразумевая цепь, чьи живые представители, имеющие регулярную передачу, все еще существуют. В отсутствии таковой, инициации не существует, и получить ее невозможно. Повторим, здесь удивительным образом сущностный элемент путается с элементом условным и организационным. Короче говоря, что значит "existence actuelle"? Любой эзотерик хорошо знает, если метафизический принцип более не имеет осязаемого воплощения в данной области или эпохе, это не означает, что он менее "actuelle" и существует на ином уровне (что в другом месте Генон более или менее признает). Если же под «идеальным самоприсоединением» полагается лишь мысленное устремление, мы можем согласиться с Геноном; однако, не таким представляется положение вещей, когда речь заходит об актуальном и прямом обращении на основе магического принципа, аналогических и гармонических соответствий. Короче говоря, сам Генон допускает – быть может, даже более, чем следовало бы – что «духовные влияния» также имеют свои законы. По сути, не достаточно ли этого, чтобы принципиально допустить возможность определяющего на них воздействия? Это позволительно даже на коллективном уровне, поскольку может быть сформирована психическая цепь, каковая при должной организации став единым целым, на основании «гармонии» или, точнее, «симпатического соответствия», привлечет духовное влияние как некое «нисхождение» из сферы, в которой временные и пространственные условия не имеют абсолютной ценности. Здесь можно добиться успеха, а можно и не добиться. Но не должно ни игнорировать, ни считать простым заблуждением или иллюзией «идеальное самоприсоединение».

Наконец, Генон отрицает, что иницация может быть получена на основании того, что было достигнуто в прошлых жизнях. Поскольку мы не более его самого разделяем учение о реинкарнации и если он здесь имеет в виду то же самое, мы с ним согласны. Однако это не означает исключения существования того, что может быть названо особым трансцендентным наследием у конкретных индивидов, вероятно, предающим им особое «достоинство» в отношении возможности прямого достижения инициатического пробуждения. Подобное недвусмысленно признается в буддизме. Используемый Геноном пример растения или человека, который не рождается, если нет семени (которое соотносится с «началом», определяемым внешней ритуальной инициацией) правомочен лишь до некоторой степени. Будучи абсолютизирован, он вступает в противоречие с фундаментальным метафизическим представлением о недвойственности и, в конце концов, приводит все до единой сущности обратно к общему знаменателю. Некоторые уже могут нести в себе «семя» пробуждения.

Мы рассмотрели сущностные элементы односторонней схемы «регулярной инициации». В некотором смысле мы вызвали бы недоверие к себе, если бы не отдавали ей должное. Тем не менее, не следует ее гиперболизировать и упускать из виду особые, скажем даже анормальные, условия, в которых оказываются в западном мире даже те, кто имеет наилучшие намерения и пригодность. Кто не был бы счастлив найти инициатические организации, наподобие тех, о которых говорит Генон, пусть и не в том отношении, в коем они напоминают бюрократическую систему формальной «легальности»? Кто бы не искал их, стремясь лишь быть оцененными и «пройти испытание»? Однако дела обстоят совсем не так, и читатель Генона находится скорее в ситуации того, кто слышал о том, как прекрасно было бы повстречать очаровательную юную деву, но, когда он взволнованно вопрошает, где же ее найти, то получает в ответ тишину или слова: «Это не наше дело». При всем том, что Генон косвенно сообщает нам относительно необходимости существования на Западе регулярных инициатических организаций, было необходимо сделать определенные оговорки.

Более того, нам бы следовало начать с [другого] критического замечания, а именно отметить, что сама идея ритуальной инициации в том виде, как она излагается у Генона, кажется нам наиболее слабой и уязвимой. По сути, неадекватным является и представление о передаче лишенных четкого определения «духовных влияний», которые индивид может даже не осознавать и которые делают его лишь «виртуальным посвященным», каковой, в действительности, как мы уже сказали, как и профан подвержен ошибкам и искажениям. Согласно нашим представлениям и на основании сведений о конкретных традициях, включая те, что связаны с великими Мистериями, ритуальную инициацию напротив можно уподобить своего рода хирургической операции, несущей помимо прочего особенно интенсивное, живое переживание – как сказано в одном из текстов – «вечный отпечаток разрыва».

Нелегко встретить человека, который был бы способен дать инициацию, каковую можно описать указанными словами, и дело тут не только в пригодности (по упомянутой уже нами причине, сегодня на Западе принцип «если ученик готов, найдется ему учитель» следует воспринимать с рядом оговорок). Для нас это в большей мере вопрос, так сказать, «обособленных единиц» (в военном смысле слова), каковых, в жизни, доведется или не доведется повстречать. Не стоит полагать, что можно будет найти «школу» со всем тем, что необходимо для надлежащего развития, с удовлетворительной системой «гарантий безопасности» и контроля. Чем больше западные школы, претендующие на обладание чем-то подобным, выпячивают такие притязания, а их представители указывают свою квалификацию на визитных карточках и в телефонных справочниках, тем больше они являются обычными мистификациями, и одна из заслуг Генона, при всем уважении ко многим другим, состоит в справедливо уничтожающем критическом подходе.

Тем не менее, те, кто приняли карму этой цивилизации, в коей им выпало родиться, будучи в высшей степени уверенными в своем призвании, и желают двигаться вперед посредством собственных своих сил, взыскуя контакта с метафизической реальностью вместо простого горизонтального присоединения к организациям, обещающим им поддержку в их поисках, естественно вступают на опасный путь, что мы хотели бы здесь особенно подчеркнуть: они предпринимают путешествие по дикой стране, не имея ни «верительных грамот», ни точных географических карт. Однако, по сути, если в профаническом мире считается естественным, что лицо благородного происхождения рискует собственной жизнью ради достижения достойной цели, нет никаких оснований полагать иначе в случае того, кто благодаря стечению обстоятельств, не имеет иного выбора в борьбе за инициацию и освобождение от цепей человеческого бытия. «Аллах акбар!», – могли бы мы сказать вместе с арабами, что значит «Велик Бог!», и повторить вслед за Платоном: «Все великое опасно».

[1]. Главным образом, мы имеем ввиду Очерки об инициации.

[2]. Утверждение о том, что франкмасонство есть «исключительно западная инициатическая форма» является спорным: оно всецело игнорирует влияние еврейского элемента на его ритуалы и «легенды».

[3]. Кроме того, в связи с розенкрейцерами, Генон говорит об общности тех, кто достиг такого уровня – все они достигли одинакового инициатического уровня, более высокого, нежели обычное человечество. Вот почему логичней было бы не говорить ни об «обществах», ни об «организациях». По другому поводу Генон припомнил, что инициатическая иерархия есть не что иное как совокупность уровней бытия. Все это может быть понято скорее в духовном и метафическом смысле, нежели в личностном или организационном плане.

[4]. Это как раз соответствует аскетизму изначальной формы буддизма. Последний имеет даже технический термин для обозначения тех, кто «пробудился сам».

[5]. Именно в этом значении должен пониматься один из аспектов принципа «непередаваемости». Подлинное метафизическое знание всегда есть «деяние», и то, что имеет характер «деяния» не может исходить откуда бы то ни было еще; согласно высказыванию древних греков, его можно достичь лишь kat auto (через себя).

[6]. Здесь можно вспомнить о том огромном значении, которое имеет среди диких народов посвящение, полученное в состоянии сна (см., к примеру, М.Элиаде, Шаманизм и техники экстаза).

[7]. См. очерк Абдула Хади в Etudes traditionnelles, авг. 1946, p. 318. Он говорит о двух цепях, лишь одна из которых является исторической, в рамках коей посвящение даруется живым признанным мастером (шейхом), владеющим ключом к мистерии: это at-talimurrijal, т.е. опора на людей, которая отличается от at-talimur-rabbani, в которой в качестве мастера выступает не живой человек, а «отсутствующий» мастер, неизвестный или «мертвый» на протяжении столетий. Именно с этим путем связан образ аль-Хидра (Sayyidina al-Khidr), от которого можно получить прямое посвящение. В известном смысле у розенкрейцеров эквивалентом аль-Хидра является таинственная фигура «мастера Илии».

March 20th

суперлуние

вчера вечером ехал по Фрунзенской наб. - стоят с телескопами: суперлуние + новолуние. впервые монтировал видео с самим собой за роялем)) - увидел много нового, о чём и не подозревал - в движениях, внешности. Непонятно почему, но мои выступления запоминаются мною совершенно не так, как это было на самом деле - о чуть ли не самом нелюбимом и неудачном я под свежим впечатлением написал "вызывали", и только потом, послушав, понял, что всё было намного хуже. Теперь же, вроде, наоборот - получилось лучше, чем я думал.

Тем же вечером убили (?) Илюхина - быть реальной оппозицией, вне показных запретов, тусовок и посиделок - становится опасно, словно мы опять в 90-х... Франция стала 1й бомбить Ливию (операция "Odyssey Dawn") - видно, Саркози не простил нагловато-молодцеватому сыну Каддафи слов: верните тогда уж должок за предвыборную...