Слово "сознание" обычно понимается двояко: как совокупность всех переживаний и как направленное на переживание внимание. Переживая, мы находимся внутри переживания; замечая и воспринимая переживание, мы находимся вне него. Переживание имеет действительность для себя, восприятие только в связи с чем-то другом [1]. Чтобы быть в наличии, жизни не нужно быть воспринимаемой духом, но духовное восприятие нуждается в живом событии, чтобы вступить в действие. Ввиду сказанного, для учения о сознании имеет основополагающее значение то, какое из этих двух состояний будет охарактеризовано словом "сознание". Однако слово "сознание" - будучи субстантивированным инфинитивом, который соответствует высказыванию: я сознаю (нечто) - несомненно подразумевает внимание, и можно было бы только приветствовать научное словоупотребление, в котором используется лишь второе из указанных значений. Но делается это недостаточно осмысленно, в результате чего вся психология строится на некотором прwтоv фeu5os [2], чреватом самыми роковыми последствиями. Прежде чем показать это, необходимо, впрочем, сделать одно промежуточное замечание.

Даже тогда, когда сознание означает духовное восприятие - то, что не является сознанием, или не-сознание [Nichtbewulsein], может быть двух родов: на языке современной науки, это - бессознательное в узком смысле и безотчётное. Несколько примеров - из множества предлагаемых в литературе по данному вопросу - помогут читателю уяснить это различие. Никто не может сознавать в данный момент своей жизни всего того, что было им когда-то узнано и изучено, хотя все это каким-то образом пребывает в наличии "бессознательно", готовое "войти в его сознание" в случае соответствующего вопроса. Здесь слово "бессознательное" характеризует некое фактическое положение дел, а именно, обладание тем, что приобретено нами в результате опыта, и соотносит его с сознанием, как некий, в любое время доступный сознанию капитал. Иначе обстоит дело там, где человек, хотя и переживает нечто в данный момент, но одновременно не обращает на это переживание внимания. Погруженный в чтение увлекательного романа, он может, как говорится, "прозевать" бой часов, находящихся прямо перед ним; или - когда его сознание целиком и полностью поглощено чтением, у него нет времени, чтобы заметить, что у него мерзнут ноги. Тем не менее, он переживает в равной мере и то, и другое. А потому может случиться так, что позднее он вспомнит бой часов, а замерзшие ноги наверняка внесут свой вклад в то ощущение дискомфорта, которому он, быть может, уже искал и не находил объяснения. Или пример из другой области: чем более мы взволнованы каким-либо событием, тем менее способны уделять внимание собственному состоянию; употребляя весьма характерное выражение, мы "забываемся" в гневе, страхе или приливе бурной радости.

После этих беглых замечаний мы достаточно подготовлены к тому, чтобы определить - снова на конкретном примере, но имеющем уже культурно-историческое значение - в какой степени понятие сознания стало неиссякаемым источником всё новых и новых ошибок.

В начале Нового времени, рассматриваемого как эпоха духовного развития, по праву помещают знаменитую формулу Декарта: cogito ergo sum [3]. Но, переводя её просто "я мыслю, следовательно, я семь", мы не вполне верны тому смыслу, который вложил в эту формулу её создатель. Согласно Декарту, под "cogitare" мы должны понимать не только мыслящее, но также и ощущающее, чувствующее, желающее, даже грезящее сознание короче, сознание вообще. Не может быть, однако, никакого сомнения в том, что наш философ имел в виду не просто ощущение, представление, чувство, но именно замеченное ощущение, представление, чувство. Только тот, кто видит решающий акт сознания в восприятии, приводящем к суждению, может отстаивать принцип: mens est res cogitans [4]. Но поскольку ему вовсе не приходит в голову (по причинам, обсуждение которых увело бы нас слишком глубоко в рассмотрение развития человеческого духа) различать эти два значения, он смешивает наше "сознание чего-то" с переживанием как таковым; а в итоге своим понятием сознания Декарт закрыл доступ - и для себя, и для последующих времен - к тому, что только и может сообщить смысл понятию сознания, к понятию жизни.

Задумаемся еще раз над тем, что именно должно было бы поразить нас в формуле Декарта даже сильнее, чем то господствующее положение, которое он придает самости [das Selbst] по сравнению с вещью [die Sache]. Философ говорит о сознании так, как будто бы думает при этом о совокупности всех переживаний, но на самом деле подразумевает направленное на них восприятие. Поставив способность суждения на место переживания, он приносит весь наш внутренний мир [Innerlichkeit] в жертву простому познаванию [Erkennen]. С характерной для него последовательностью, Декарт не останавливается перед тем, чтобы прямо назвать вытекающие отсюда следствия: весь мир - это исчислимая связь сил; животные - бездушные машины; душевные волнения, которые свойственны также и нам, людям - не что иное, как болезнь духа, perturbationes animi [5]! Столь ясные заявления не могли не вызвать горячего протеста. Но, оказавшись в ловушке мнимой противоположности между cogitare и esse [6], противники Декарта лишь оспаривали господствующее положение сознания по отношению к бытию с помощью столь же бесплодного, но, к сожалению, весьма распространенного контр-утверждения, согласно которому именно бытие составляет основу сознания. В итоге до предела обострилась борьба между двумя лагерями метафизики - "материалистами" и "идеалистами"; можно подумать, что сам злой гений обмана пытается, за дымовой завесой этой ни к чему не приводящей борьбы, скрыть от познания главное - что для существующего во времени есть нечто более важное, чем cogitare и esse, дух и материя, а именно - жизнь!

Будем ли мы выводить дух из вещества или вещество из духа, или же рассматривать и то и другое как некую изначальную полярность, как это делается в догматическом учении о "психофизическом параллелизме" [7] - в любом случае мы не сможем воссоздать того, что мы с самого начала забыли включить в наши расчеты: действительность жизни! Дух познаёт, бытие есть, но только жизнь живёт! Оба первых - вневременны и всеобщи, и только последняя существует во времени и индивидуальна; без неё и мы сами, как преходящие создания, не знали бы ни о духе, ни о материи. Но оставим разногласия философских школ и вернемся к вопросу о сущности сознания.

Сознание - это не поток переживаний; оно возникает лишь постольку, поскольку этого потока коснулся луч восприятия. Чтобы убедиться в том, что подобное утверждение соответствует данным опыта, взглянем на те формы, в которых проявляется жизнь. Возьмем, к примеру, растения. Нет эпохи или народа, которые бы питали сомнения относительно того, что растения живут; мышление, не затронутое научным образованием, даже склонно, подобно первобытному мышлению, видеть именно в буйном росте растений - например, девственного леса - большую полноту жизни, чем в беспокойной подвижности животных; здесь же коренится и распространенный с доисторических времен культ деревьев. Между тем никто (если он не впал окончательно в вышеупомянутое заблуждение) не будет приписывать растениям сознания, полагая, что они наделены даром восприятия солнечных лучей или собственных переживаний, связанных с воздействием света. Эти соображения подводят нас вплотную к моменту, где различие познания и жизни выступает особенно наглядно.

Как известно, строительными элементами жизни в растительном и животном мире являются клетки. Жизнь присуща клеточным организмам [8], но именно эта связь как таковая совершенно недоступна сознанию. В каждом из нас жизнь живой клетки соединена (непрерывной цепью миллионов смертей и рождений преходящих существ) с первыми комками протоплазмы в первобытном море, покрывавшем нашу планету; напротив, наше сознательное воспоминание не сохраняет даже переживаний нашего собственного эмбриона в организме матери, не говоря уж о переживаниях наших предков. Тогда как наша жизнь - это только мгновенная фронтальная сторона потока, который простирается назад вплоть до эпохи образования сланцевых пород, наше сознание как таковое ограничено исчезающе малым отрезком существования отдельного человека. И разве не поразительно, что при этом всё-таки смешивают сознание и жизнь?

Между тем, нам даже не надо направлять взгляд вовне, чтобы найти подтверждение тому, что сознание - лишь зарницы, которые вспыхивают, время от времени, над водной гладью жизни, ненадолго освещая её небольшой участок, но оставляя все остальное, вплоть до самого горизонта, в чужеродном сознанию мраке. Свидетельства этого мы ежедневно находим в самих себе. Если современная, так называемая, "наука о душе" вынуждена отдавать на откуп дилетантам оккультистского или медицинского толка всю область "таинственного", начиная с предчувствий, сновидений, инстинкта и кончая телепатией, ясновидением и сомнамбулическим созерцанием - всё то, что видевшая дальше и глубже нас романтика объединила в понятии "ночного полюса сознания" - то это свидетельствует не просто о наличии пробела в дайной науке, но об одностороннем параличе мышления, параличе, вызванном интеллектуалистическим непониманием сущности жизни.

Прежде всего, необходимо ясно понять, что по самой природе мыслящего сознания ему свойственно подчиняться ритмической смене вспыхивания и угасания, схватывания и захваченности бодрствования и сна. Жизнь единичного существа течет, как непрерывный поток, хотя бы и заключенный в недолгий отрезок времени между рождением и смертью; напротив, спутник жизни - сознание в определенной степени периодически "отключается", по крайней мере, на треть суток, так что в глубоком сне мы ничего не знаем ни о собственном "я", ни о внешнем мире. Нельзя придумать более убедительного свидетельства того, что сознание и жизнь различаются по существу. Тот, кто их отождествляет, должен, рассуждая последовательно утверждать, что спящий мёртв и воскресает каждое утро. На самом деле в состоянии сна мы вовсе не приближаемся к смерти, поскольку именно в глубоком сне наиболее действенны исцеляющие, восстанавливающие и поддерживающие жизнь силы, о чём опять-таки извещает нас та легендарная эпоха, когда люди получали указания относительно пути. ведущего к выздоровлению, и узнавали, какой образ жизни может принести счастье, именно во время сна в пещерах, посвященных богам, олицетворявшим Землю, и в храмах Асклепия [9]. Всё это нам известно, хотя кое-кем и забыто под влиянием шума, производимого бодрствующим мышлением. Даже самые трезвые и рассудительные люди знают, хотя бы и по воспоминаниям юности, о пробуждениях, когда душе кажется, что её вырвали из ласковых материнских рук на беспощадный свет дня, и чувство загадочной ностальгии наводит её на мысль о скрытых сокровищах ночной жизни. Сказки о потерянном рае, о золотом и серебряном веке, когда люди, по выражению Гесиода [10], были подобны вечным детям или укорененным в почве растениям, как раз и намекают на откровение, заключенное в этих состояниях души. Но человечество, поставленное, подобно Гераклу, перед выбором между жизнью и духом, предпочло, как и он, путь мысли и воли - и, как и он, обрело на этом пути страдания, тягостный труд и полные опасностей приключения.

Мы показали, что жизнь - это одно, а восприятие - совсем другое, и таким образом установили отличительную черту сознания. Теперь мы попытаемся рассмотреть те следствия, которые вытекают отсюда для понимания сущности жизни и представить те преобразования, в которых нуждается естествознание, если ему суждено дополнить механику учением о жизни. Для этого мы начнем с опровержения догмата, согласно которому также и жизнь является чем-то механическим и, в частности, живое тело представляет собою сложный механизм.

Попытаемся сначала глубже разобраться в акте восприятия, и для этого выберем его простейшую и основную форму: восприятие, связанное с ощущением [11]. Что, собственно, мы воспринимаем посредством ощущений? На первый взгляд, это странный вопрос, и нам, возможно, возразят, что на него нельзя дать никакого общего ответа. Повсюду, куда простираются наши ощущения [Sinne], за ними следует восприятие и открывает для нас бесчисленные предметы: пространство, которое охватывает все, как некое вместилище; безграничное многообразие вещей, таких, как камни, растения, животные, люди, дома, равнины, горы, облака, водоемы, созвездия; наконец, соответствующие разнообразные движения этих и других вещей. Но подобный ответ сообщает нам, хотя и неумышленно, как раз то, что нас интересует. А именно, все, что здесь перечислено и может быть добавлено, является вещами, или, по крайней мере, предметами, имеющими характер вещей [dingartige Gegenstande]. Мы воспринимаем вещи и происходящие с ними процессы - покой и подвижность, приближение и удаление, приход и уход - таким образом, что мы даже не могли бы представить, как можно воспринимать в ощущении что-либо другое.

Позволю себе одно промежуточное замечание для тех, кто более детально занимался относящимися сюда вопросами. Начиная с Локка, время от времени заводят речь о некоем "внутреннем" восприятии, посредством которого мы знаем о духах [Geistem] и их деятельностях аналогично тому, как посредством внешнего восприятия - о предметах, данных в ощущении [12]. В противоположность этому, мы придерживаемся - вместе со многими современными исследователями душевной жизни - того мнения, что мы получаем знание о внутреннем мире не посредством восприятия, а посредством самоосмысления [Selbstbesinnung]. Но даже если и допустить, что "внутреннее" восприятие имеет место, то и тогда воспринятое таким образом является по своему действительному характеру некоторым предметом. Только речь идет теперь не о протяженности, движениях и телах, но о духах и их деятельностях суждения, мнения, хотения; однако и духи подобны вещам в том отношении, что они также "пред-стоят" нам как некие устойчивые объекты, не изменяющиеся с течением времени. Вот что следовало заметить о "внутреннем" восприятии.

Сказанное о восприятии посредством ощущений имеет силу и для восприятия вообще; восприятие соотносится с предметами и ни с чем другим. Но это означает, что посредством одного восприятия мы не можем получить ни малейшего понятия о жизни. Если мы представим дух, который был бы только духом - как учит нас, в частности, христианство относительно сущности божества - то его всезнание, даже если бы оно простиралось и на бесконечное будущее, имело бы предел. Такой дух видел и знал бы всё - и только об одной жизни он не знал бы ничего ¹ . Он воспринимал бы тела и происходящие с ними процессы, проникал бы тотчас в их внутреннее строение и схватывал бы с одного взгляда ту игру атомов и флюидов, которую мы исследуем в течение столетий; но ему никогда не пришло бы на ум предположить в этих движениях и волнениях нечто живое. Для него мельтешение бегающих, ползающих и летающих существ не отличалось бы принципиально от падения камней, веянья ветра, плеска волн на водной поверхности; изменение внешнего вида развивающихся растений - от изменения внешнего вида постепенно разрушающихся скал. И то, и другое было бы для него лишь формой существования механически движущихся тел и молекул. Как на ладони лежали бы перед ним и духи, открытые для него в своих самых тайных и даже еще не рожденных волнениях. Но и в этом случае ему наверняка не пришло бы на ум поставить этих духов в какую-либо связь с телами. Будучи вне пространства и места, они были бы для него повсюду и нигде. Духовное не являлось бы живым проявлением телесного, а телесное - полем деятельности духовного. Мир распался бы на две совершенно чуждые друг другу половины: нечто бестелесно-духовное и нечто телесно-механическое; две половины, которым как раз и не хватало бы, перефразируя Гёте, "живой связи"!

Нарисованная мною картина - не фантазия, а только не совсем почтительное воспроизведение принципиального убеждения, которое господствует в философском мышлении, начиная, в сущности, с Платона, и уже совсем открыто и решительно заявляет о себе с эпохи Возрождения. С одной стороны - материя, с другой - дух; первая - пространственна и телесна, последний - внепространствен и бестелесен; первая подчиняется механическим "законам", последний действует из собственной "свободы". Именно картина мира, расколотого на cogitare и esse, дала нам исходную точку для доказательства того, что, путая жизнь с сознанием, нельзя составить о жизни никакого понятия. Сейчас мы сделали еще один шаг и установили, что по самой природе восприятия оно способно схватывать только вещи и механизмы. Мыслящее сознание не только не способно само по себе обнаруживать жизнь, но ещё обладает свойством убивать жизнь! Все, на что падает луч духа, тотчас превращается в простую вещь, в исчислимый объект мысли, отныне "механически" связанный с другими объектами. Отталкивающий тезис одного из современных мудрецов - "мы воспринимаем только мёртвое" имеет глубокий смысл, несмотря на свою лапидарную форму [13].

Но если "механическое" и "безжизненное" являются взаимозаменяемыми понятиями, то мы не будем совершать (подобно некоторым благонамеренным биологам наших дней [14]) необдуманную попытку отыскать в определенных процессах, происходящих в живом теле, доказательство того, что оно не является механизмом. Оно является механизмом в той мере, в какой мы его "понимаем" [begreifen], и оно остается непонятным, поскольку является живым! Полагать, что действительно мёртвое обладает способностью производить жизнь - значит совершать не просто экспериментальную ошибку, но ошибку в мышлении, столь же бессмысленную, как в случае утверждения, что метры, килограммы или какие-нибудь атомные веса, с помощью которых исчисляются процессы природы, являются источниками и причинами этих процессов. Подобно тому, как продольное колебание воздуха является не самим звуком, но только исчислимой стороной предметного субстрата звука, так и физико-химические процессы в живых клетках не являются их жизнью, но как раз тем, что остается помимо жизни, как количественно-закономерные свойства её вещественного носителя. Но тогда разве не возникает впечатление, что мы вообще должны отказаться от исследования жизни?

И действительно, мы вынуждены отказаться от него постольку, поскольку мы увязли в чистом cogitare, для которого существует только esse; тогда мы должны считать возможным только тот способ усмотрения, который может выражаться в "точных" понятиях. Можно предоставить каждому решать самому, называть ли "наукой" то, что является, в конечном счете, знанием о существовании некоторой тайны, лишь бы он не путал свою скромность с неуверенностью или недостатком достоверности. Вспомним, что же, собственно, побуждает нас предположить живое, побуждает столь настойчиво, что даже и естествоиспытатель - механицист бьется над проблемой живого. Жизнь не воспринимается, но чувствуется [wird gefuhit] с силой, затмевающей всё остальное. И нам надо только осмыслить это чувство, чтобы вникнуть в действительность живого бытия с достоверностью, достовернее которой нет ничего иного. Что бы мы ни делали - рассуждали, полагали, хотели или желали, мечтали, фантазировали - все эти действия пронизывает и несет один и тот же поток элементарного чувства жизни, которое ни с чем не сравнимо, ни к чему не сводится, не измышляется и не расчленяется, и, тем более, никогда не "понимается". А поскольку мы сами чувствуем себя живыми - живое встречает нас и в образе мира. Кратко это можно выразить так - в этом потоке мы переживаем свою собственную и сопереживаем чужую жизнь. Отсюда следует, что мы можем знать о жизни ровно столько, насколько глубоко мы сами в нее погружаемся, или сами живем - чтобы в ясном сознании сохранить об этом какое-то воспоминание. Наука о жизни имеет свое основание не в предметности, данной внешнему и внутреннему восприятию, с её родовыми понятиями вещи, силы, причины, действия, движения, но исключительно в ретроспективном осмыслении пережитого. Только из жизненной глубины народного духа [Volkergeist] извлекает она свои асимптотические формулы и начинает чахнуть во времена обмеления этого духа, подобно растительности материков, где вырубают леса.

Тем самым, мы встаем на почву мировоззрения, для которого механическое и исчислимое не обладает самостоятельным существованием, но является лишь понятийно изолированной стороной живого целого. На Земле никогда не возникла бы ни одна живая клетка, если бы и сама Земля, и даже весь космос не были явлением жизни. И падение камня, и образование облаков, и выпадение осадков - все это выражения жизни, в первую очередь жизни самой Земли, а во вторую - более крупных, но тоже живых образований: солнечной системы и системы неподвижных звезд; то есть выражения жизненных единств, длительность которых превосходит масштаб человеческою существования до такой степени, что для нашего опыта их старение оказывается почти незаметным, если иметь в виду ту видимую неизменность их более грубых свойств, которая создает авансцену для механического исследования природы. Любая стремящаяся к более глубокому проникновению метафизика должна предполагать изначальную действительность жизни, как математика - свои аксиомы. Исходя из жизни, подобная метафизика может понять и те механические черты, которые являет жизнь чистому рассудку; но нельзя понять жизнь, исходя только из этих черт. Ключевые вопросы такой метафизики будут следующими: в результате какого события космическая жизнь становится жизнью клетки, и к каким превращениям она еще способна; что в живой вечности поддерживает ритм возникновения и уничтожения для космической жизни, ритм рождения и смерти - для жизни клеточной; как в "микрокосмосе" действует "макрокосмос".

Сегодня много и охотно говорят о "прогрессе" и не обращают внимания на голоса тех, кто считает, что несомненные достижения человечества в покорении (а также уничтожении!) природы не компенсируют столь же несомненную утрату душевных ценностей и не сопровождаются ростом знания, которое гарантировало бы исправление нанесенного ущерба в будущем. Не говоря уж о том, что можно много знать и не быть мудрым, наводить порядок - и быть слепым к красоте, мы должны в принципе поставить под сомнение приоритет направления, проложенного исследованиями Нового времени. Эти исследования создали, в результате гигантской работы, некую мировую механику (в самом широком смысле слова), с которой нельзя сравнить ничего из того, что было создано в предшествующие эпохи - но они же сделали нас безнадежно слепыми по отношению к несравненно более важным и общим проблемам жизни. Конечно, всегда существовали те, кто стремился, опираясь на прежние познания и прозрения, изменить такой ход развития; также и в минувшем столетии техники и "религии фактов" мы встречаем, как оазисы в растущей пустыне "прогресса", и обращенные к постижению жизни грезы романтиков, и мужественную религию жизни у Ницше. Но оружие, которое они заимствовали у строгой науки, было непригодно для подвигов, сравнимых с полумифическим началом европейского мышления в образе так называемого гилозоизма греков [15]. Всякий, кто углубится с любовью и пониманием в символизирующий язык досократиков, вынесет убеждение, что никогда впоследствии - и особенно не в случае Платона и Аристотеля, этой двуглавой "вершины" эллинской мудрости - не достигалась глубина и широта познания, великолепные руины которого осенены именами Фалеса, Аиаксимандра, Гераклита, Эмпедокла и, в какой-то мере, ещё пифагорейцев. Эти ясновидцы были на пути к тому, чтобы понять науку о мире именно как жизнеучение, а всё механическое - как нечто второстепенное по отношению к жизни. Здесь мы не имеем возможности рассмотреть детально вопрос о том, какими приёмами познания, методами и основными понятиями располагало бы учение о природе, если бы оно было изменено в указанном досократиками смысле. Быть может, позже нам предоставится случай сказать нечто по этому поводу и указать на те горизонты, которые открывает новая метафизическая установка для биологии в тесном смысле слова - как науки о жизни.

ПРИМЕЧАНИЯ.

Перевод статьи "Сознание и жизнь" (BewuВtsein und Leben), написанной Л.Клагесом в 1915 году, выполнен по изданию: L.Klages "Der Mensch und das Leben", E.Diederichs Verlag, Jena, 1940, SS.37-55.

¹ Строго говоря, "чистый" дух был бы вовсе не способен ни воспринимать, ни даже существовать. Здесь мы ограничимся указанием на то, что носитель духа, по мере того, как он освобождается от собственной витальности, всё более утрачивает дар понимания по отношению к чему бы то ни было живому.

1. Клагес различает das Erieben - переживание и das Erfassen-буквально "схватывание"; последнее вторично по отношению к первому, поскольку нуждается в том, что может быть "схвачено", то есть в переживании. Переводя das Erfassen как "восприятие" мы, конечно, проявляем определенную робость, не решаясь здесь ввести в философский обиход непривычный термин "схватывание"; к тому же, нам могут указать на то, что слову "восприятие" по традиции сопоставляется немецкий термин die Wahrnehmung. Но именно последнее обстоятельство служит частичным оправданием нашего выбора. Дело в том, что ниже Клагес рассматривает die Wahrnehmung - в смысле восприятия посредством ощущения (см. прим.11) - как основную (а фактически, если судить по его скептическому отношению к категории "внутреннего восприятия", единственную) форму "схватывания", то есть восприятия в широком смысле.

2. "первичная ложь" (др.-греч.), то есть ошибочное исходное положение.

3. В "Первоначалах философии" (Principia Philosophiae) Рене Декарт (1596-1650) пишет: положение я мыслю, следовательно, я существую (ego cogito, ergo sum) - первичное и достовернейшее из всех, какие могут представиться кому-либо в ходе философствования" (Р.Декарт "Сочинения в двух томах", т.1, "Мысль", М. 1989 г., стр.316). Лучшее изложение и разъяснение этого положения в русской философии содержится, на наш взгляд, в книге Н.Н.Страхова "Об основных понятиях психологии и физиологии", СПб. 1886 г., гл.1.

4. "дух есть вещь мыслящая" (лат.) - положение, вытекающее для Декарта из его "первичного положения" (ук. соч., стр.316).

5. "волнения (расстройства) души" (лат.); см. работу Декарта "Страсти души", ук. соч., стр. 482 и далее.

6. "мыслить" и "быть" (лат.).

7. Учение, согласно которому психические и физиологические процессы представляют два независимых, но согласованных ряда явлений; в русской философии исчерпывающая критика этого учения дала в статье Л.М.Лопатина "Параллелистическая теория душевной жизни", журнал "Вопросы философии и психологии", кн. 28, 1895 г., стр.358.

8. "Клеточная теория" жизни была сформулирована ботаником Маттиасом Шлейденом и зоологом Теодором Шванном в 1838-1839 it.. Следует отметить существование неклеточных организмов (например, вирусов) и организмов, потерявших клеточное строение в процессе эволюции (некоторые водоросли).

9. Асклепий - согласно др.-греческой мифологии, бог врачевания, сын Аполлона и смертной женщины; за попытку воскресить мертвых Зевс низвергнул Асклепия в подземный мир ударом молнии.

10. Гесиод - древнейший (нелегендарный) греческий поэт (около 700 г. до Р.Х.); выразил учение о циклической смене "веков" (эпох человеческой истории) в дидактической поэме "Труды и дни".

11. Переводя die Wahrnehmung как "восприятие, связанное с ощущением" или "восприятие посредством ощущений", а не более привычно - "чувственное восприятие", мы учитываем, что ниже Клагес связывает чувство [das Geruhl] с актом переживания, а не с актом восприятия; мы воспринимаем (ощущаем) предметы, но чувствуем жизнь. Такая трактовка категории "чувства" очень близка к признанию принципиального различия между "чувством" и "ощущением" в русской философии (П.Д.Юркевич, В.А.Снегирёв, С.А.Аскольдов и другие).

12. Джон Локк (1632-1704) говорит о "внутреннем восприятии действий нашего ума", называя такое восприятие "рефлексией", во второй книге своего основного сочинения "Опыт о человеческом разумении" ("Сочинения в трех томах", т.1, "Мысль", М., 1985 г., стр. 155).

13. Возможно, имеется в виду Анри Бергсон (1859-1941), французский философ, противопоставлявший "интеллект" (как орудие познания "мертвых вещей") и "интуицию" (орган постижения жизни как "длительности ", "чистой изменчивости" и т.д.). Однако для Бергсона (в отличие от Клагеса) дух (в смысле разумного, рационального начала) не имеет самостоятельной реальности и является продуктом распада и угасания "жизненного порыва".

14. Клагес имеет в виду учение витализма, согласно которому физико-химические процессы в живом организме регулируются особым нематериальным началом ("жизненной силой", или "энтелехией" у крупнейшего представителя витализма Ганса Дриша (1867-1941)).

15. Гилозоизм - представление, согласно которому жизнь является имманентным свойством всего материального мира. Термин "гилозоизм" был введен представителем школы "кембриджских платоников" Ралфом Кедвортом (1617-1688); обычно применяется (наряду с близким по содержанию термином "панпсихизм") для характеристики учений ряда древне-греческих натурфилософов VI-V вв. до Р.Х., т.н., "досократиков" - Фалеев, Эмпедокла, Анаксимандра, Анаксимена, а также Гераклита ("Идя к пределам души, их не найдёшь, даже если пройдёшь весь путь").