был вчера на презентации альбома "Без мая" группы Девять, для к-го я наиграл небольшое соло (ещё не послушал, что же получилось). У Чоя хорошая манера общения с публикой и приятный мне тембр голоса, напоминающий порой Боуи. Без мая - в смысле - без весеннего месяца. И без Маи, экс-голоса и лидера. Дважды ловил вчера машину, оба раза - пропустил первые четыре из-за торгующихся инородцев, оба раза везли в результате русские - на мою цену соглашались почему-то только они. Хм, среди моих друзей много замечательных инородцев - от ишкашимцев до вепсов, но что делать с наглыми? Посл. полгода я просто перестал возвращаться к машине, когда водитель клаксонит, согласившись на синицу. И дело тут не в правилах бизнеса, плохом знании города или привычке торговаться (мне, напр., просто некогда поддерживать этот ритуал)... но в лицах, в энергиях. Но вдвойне радостно встретить за рулём молодого, вежливого и красивого южанина-шиита. / На Фрунзенской наб., где я часто бываю - неск. дней сплошь автобусы, очередь к ХХС уже тянется от Воробьёвых. Вот хорошие вопросы по поводу выбранного времени года - nashenasledie
.
Broadcast on January 17, 2005 / Translator: Brother Francis
Felice: The great writer in his Memoirs remembers his thoughts as he begins to explain that he is going to write a commentary on his life says: “The life of man is an intended recomposition. One can only consider it to be a prodigious thing qualitatively. It is ephemeral, something so insufficient it’s a miracle that it can assist at something that can outlive it. This has impressed me when directly merited and not to die a natural death has appeared a miracle to me. “Life has appeared to me,” says Jung, “like a plant that lives through its rhizomes so that its own life is not perceptible, hiding in the rhizome, something visible on earth for only a summer. Then it goes away. It is an ephemeral thing. If one meditates on the infinite becoming and appearing of life and cultures, one gets an impression of absolute nothingness. But I have never lost the feeling of something that lives and abides through the eternal change. What one sees is the flower that perishes. The rhizome remains.” And at the end he says: “At bottom the only events in my life worth telling are those the immutable world has rendered up through the mutable surfaces. Therefore he spoke mostly of internal events, since my dreams and imagination remain there. Moreover this constitutes the primary matter of my scientific work. Compared with internal events the other recollections travel away with one’s surroundings.” And in order to speak of these narrations of this immutable world and that other mutable one, the interior and the external world, between myth and reality, and to grapple with Professor Jung who wrote the prologue for this book that was edited for the first time in Chile, before being printed elsewhere, this book “The Visits of the Queen of Sheba,” by Miguel Serrano, I have him here in the studio for this conversation. Thank you, Don Miguel, for being here with me.
Serrano: Thank you, Christian, for inviting me.
Felice: To begin, how did you come to hear about this thought of Jung on life and the two lives.
Serrano: Very well, the special relationship that was established between us is due precisely to “The Queen of Sheba.” It was she who made it possible to establish this and have such a special relationship. I esteem him warmly and in my autobiography, with regards to Professor Jung we can see that he was of great and heavy importance to me. But that is the truth. And it is recalled that at the end of his life Jung received no one, not relatives nor disciples, but he always received a young Chilean writer with whom he discussed things and who was then known by no one. And this is something that is in the Prologue by Professor Jung (translator – to Miguel Serrano’s book ” The Visits of the Queen of Sheba”) when he refers to the archetypes. And, in the first place, he makes it known that the archetypes were not a product of the unconscious, but rather of a super-consciousness, that is to say, of the Gods of antiquity.
Felice: And the Queen of Sheba is this, perhaps what led to this interview, no?
Serrano: But first I must say, by the way, that it pleases me very much to be here because this is evidence of something that existed in those days: one studied then the Religion of Mystery, in my generation of ’38, in the Thirties, Forties and even through the Fifties. Then it did not matter what one might think. The Mystery was the main thing. (translator–This was the Kultmysterium of Dom Odo Casel, the Chosen Priest of Adolf Hitler, as embodied unto PERFECTION in the Roman Breviary of 1960 and the Roman Missal of 1962). And all this tradition has been lost in Chile and what tied it all together was the Mystery. Very well, so to return to our theme, the Queen of Sheba. What is the Queen of Sheba? What was the Queen of Sheba? She is an archetype, of love, of the Eternal Feminine. The Archetype abides and then sometimes incarnates. And, curiously, this cannot happen until there is a Revelation, and this has occurred in Chile, and perhaps in the world, only in our time. Where was the legend of the Queen of Sheba born? Precisely in Arabia, in Mecca where the Ka’aba is located. This is something most extraordinary, something that was never known before. How is this? The legend says that Abraham, who came to pray with his son Ishmael, in the exact region where Mecca is located, in order to establish a special cult of worship to Him. And there they found in a cabin a woman who was a widow, by the name of Shiva. And she said she would admit him into this house on the condition that what he would build there would be kept in the possession of her descendants. And the descendants who lived there, because of the widow, called themselves the Sons of the Widow. So they had a stone there, a very ancient stone that the Greeks wrote about, called the Ka’aba, “cave,” which in its root is the name of the Great Mother. In my book the first name I give to the Queen is the Great Mother, precisely.
Felice: Is this the same Great Mother as the one written about by Hermann Hesse in his book “Damien”?
Serrano: It is the same Universal Mother, that is in this case present in order to reach the Ka’aba, this cave that is the symbol of the Mother, the refuge to be exact, of the Great Mother. And to enter this cave there was a door named Shiva. All of this was in contact with legendary India and the God Shiva. In English she would be the Queen of Shiva. This is all the same story. The God Shiva is an androgynous God of Love. As is the Queen of Sheba. To have something that can be touched I have here this…
Felice: A little Pagan object.
Serrano: A lingnan, this is a lingnan with a yoni, (translator – an object made of black stone) the sexual symbols of male and female in one single symbol of union. Which is exactly what the Queen of Sheba represents. She is Kali as well.
Felice: I have a portrait of the Queen of Sheba here, but it is from Ur.
Serrano: This culture appeared in Ur.
Felice: Which means this is Sumerian, right? In the Islamic world.
Serrano: That would be Iraq.
Felice: Interesting how this all comes together. Who is the Queen of Sheba? Because on reading the book there is a feeling of tremendous nostalgia for the loss of the Queen of Sheba and on the other hand an understanding that the Queen of Sheba must be lost together with this encounter, loss, decline, remembered little by little as the story is told. What kind of love story is this?
Serrano: It is the representation of the feminine, the Eternal Feminine, that on coming into contact with this world incarnates herself. But it also produces an era of catastrophe, the desire of fusion, of union, that incarnates continually and that comes and goes to separate itself. But there is something else. To touch on this more closely, there is something interesting about Islam. Islam: Allah, “El-Ella,” (translator — He-She). When Abraham went there (to Mecca) he found there this Ka’aba, this black stone inscribed with many names, the names of Shiva, Kali and many Gods, but among them the name Allah. And he manipulated that name. Why? Because “El” and “Ella,” “El-Ella,” “Allah,” “He-She.” And the most extraordinary is that all this is known, but known in a very secret and esoteric Order that is the foundation of Islam. “Is-lam” is Isis and “lam,” the way of the Goddess Isis. This is also Egyptian.
Felice: This is a mystery cult. The cult of Isis.
Serrano: And the Sufis are part of this story. There exists an Order that is not spoken of nor heard about: The Order of the Black Stone or the Black Sun that is spoken about so much. And there existed back in the Thirties and Forties a relationship between this Order and George Steiner, Stein, Sonnen (Sun). At that time a secret contact was made with Islam.
Felice: Well, this story of the progress of the soul or anima has an exterior story as well as an interior story that connects with the Sufis and also with Saint John of the Cross and with his Dark Night of the Soul, isn’t that so?
Serrano: Totally.
Felice: In what way is this story, a tale of the love of a woman, since one can read this story in that way; in what way is it also a story of divine love? Isn’t this true?
Serrano: It is quite interesting that it’s said this cult for a woman doesn’t repeat itself, but it has been repeated. For example, in India the Moguls were able to build the Taj Majal for divine love, and at that same time the wife, the beloved, was put into purdah enclosed in a castle or palace so that no one could touch her. She was enclosed within walls where none saw her. And I remember that one day, on the way to the Taj Majal, I met the Rani Terrigar Ibal (tr. – spelling uncertain), a princess or queen who was a widow. In the Kali Yuga they had introduced democracy into India, so therefore she was a Member of Parliament. There was an election and that day she was on the road to make propaganda for the election campaign then underway. We sat together under a tree and she said: “I would so much rather pass my time instead in purdah. I don’t care for democracy or Parliament at all. I would so much rather go to be with my husband to make poetry and discuss philosophy and religion such as we could do.”
Felice: This secret sacred love is connected in your book “El-Ella” (“He-She”) with the tradition of the Cathars, that esoteric tradition that was persecuted. So how does this conception of love connect with the Cathars? Where does this come from?
Serrano: This love comes from India at bottom. In essence it derives from Tantrism, from Hindu Tantrism. It comes from the superb old Hindu temples. It goes out from there.
Felice: What is the concept of Tantrism, Don Miguel, for those who do not know?
Serrano: Tantrism is power. It is to realise and use sex. To use the libido which is at the base of the Kundalini. This serves a love that is not physical only. I just saw a very curious film named “The Destroyer.” It was set in the future and the people there were put into boxes where they would look at each other but without physical contact and that would be everything because, they would say, physical contact would be gross. And I think this is something that has a point because there doesn’t exist any organ specifically for sex. The body does not have an organ exclusively for love. The sexual organs also exist for other things. Nature or Mount Meru goes flying out overflowing with things for man, with a great fruitfulness by which a grain throws out thousands of seeds, or in a lifetime millions of sperm. Yet nevertheless no organ exists solely for love. They exist for touch, the mouth for eating, the eyes exist to see. This is an idea that Tantrism understood in this way from the start, that for Tantric Love it is not necessary to be able to touch. Because this is truly a limitation that techniques, which are repeated again and again in a variety of situations, can overcome and thereby those techniques can replace what man had before.
Felice: That exterior technology can replace what is interior by using these techniques over millennia.
Serrano: They can replace it with what the Hawaiians call “mana,” the mind. For that a man must love a woman with all his chakras, with all his being. The Japanese have long done this by sitting next to each other. They are seated, him here and her there, and they come to a situation that is like an orgasm, as we say. Therefore the gypsies say that for love there are three great pleasures in life: to eat well, to speak and to die.
Felice: Because the key actions are sexual actions.
Serrano: Yes, such is what they have (in Tantrism).
Felice: In this beautiful Cathar story, this beautiful story we have been running through, in the part about India, in the end the Queen of Sheba is lost, the protagonist is lost. The story appears in an autobiographical form. In what sense is the story an autobiography?
Serrano: To begin with, to meet with the Queen of Sheba is very difficult, it is a privilege. It was a great event in the drama of his life when Professor Jung discovered (the Archetype of) the Queen of Sheba. In his biography that Jung wrote with Toni Wolfe he was married to her and she went away. That is because if one has the great privilege to meet the Queen of Sheba, then it is not in order to have sexual relations with or marry her, because that will end in destruction. If a man meets with the Queen of Sheba, then it is a doorway to loyalty. He cannot buy her. That cannot be. The Queen of Sheba is for A-Mor, not for marriage. What is A-Mor? It means Without Death.
Felice: If we discuss real concrete life where we marry and we die, is it possible to marry with A-Mor? Is this an impossible dream or must there be a definitive separation between marriage and A-mor?
Serrano: One cannot approach things this way because one cannot find her here. One must go to where she is, elsewhere, in a very precarious condition. One may be able to be with her if one keeps remaining there.
Felice: In this idea we separate this world from the other. This makes it very difficult. What is the practice in the real world? How to qualify this vision…?
Serrano: One can stimulate this with the love of the Cathars, the Troubadours, and the love of the Troubadours is Platonic love, the idea. And the ideas when they incarnate downwards are then lost in this world of matter. Because this world is of matter and here we are making everything, we do not have things. We are converting things, but with this matter as its relationships go lower, then everything corrupts to some extent. Therefore it is necessary to return. From the moment of the explosion, the Big Bang, there is a war, and this is the evil. Implosion, inwards, permits us in some way to return, to recover what was lost. The Queen of Sheba is found there within implosion and recovery.
Felice: And what do the Cathars say? How do they resolve this?
Serrano: The Troubadours no, but the Cathars yes. There was an entire technology, a technique. For the Troubadours she, perhaps the Queen of Sheba, was always inaccessible. They saw her and they remained smitten with their eyes, exactly during visits when they would go to the mountain or the caves. They sang and they had a secret place to go, like their nests, where they gazed at her and went to see her. So they would only look at her in order to know her. They would go there at night to gaze at her and had a vision of the ancient cosmic body of the woman. These things happened at night. This Tantrism was also practiced in India at the same time. On one side there would be the Kaula practitioner with her on the other side and a wall separating them. This was the Asag, the Test of Asag. The Magi did this then. When they told King Arthur his wife Gwinevere was in a cave together with Lancelot he walked into there and his men were going to kill them, but they were back to back, so King Arthur said no, they should not touch them because that would be a bad reaction.
Felice: the flames already consumed them.
Serrano: The flames consumed them much better and much more. In India there was the practice of Maithuna, magic coitus, which is coitus without the sharpness. In the moment of coitus itself all of this fire would circulate through the blood and develop the chakras in such a way they would develop their vision (translator — Serrano indicates the Third Eye). This could never be developed without the woman, but only a woman Tantric initiatress. This is Alchemy and Jung said there were never any alchemical books written by women. This is because the role of women alchemists is so important that writing books did not interest them. They had to pass the metals to the initiate man so that the feminine energy could enter into them and he could then drink them and thereby construct the Absolute Man, which is exactly that, totality. This is Shiva Parvati, because he must resurrect his She. As Jung said, the soul of men is feminine, the anima, and the masculine soul of women is the animus. One must take possession of oneself with one’s appropriate counterpart, because there was a partition that separated in the Big Bang and disintegrated the soul. To recover the man’s soul wants to have its face, to have the face of She, and the woman helps him to enable this to happen so that two persons have one personality.
Felice: In the conversations you had with Jung, when he came to visit you in Locarno, he recounts in a medical circular he left with you something very interesting about separation. He says that in time the masculine and feminine must separate and that is the first tragedy. The second tragedy recounted by Professor Jung is the separation between the conscious and the unconscious.
Serrano: Interesting.
Felice: What did Professor Jung tell you about this separation, this separation that has been so incarnated in the Occident?
Serrano: He told me something very curious, very interesting about what happened in the Occident. Our world, our development went forward quite naturally through Paganism. It was interrupted by another civilization that imposed itself on the Pagan Occident and cut off its advance. Namely, the Roman Empire and Christianity with Charlemagne and all of that. This cut away the possibility of developing the Pagan civilization. Wotan was put away as something apart that could not be touched. This produced in the blood of the unconscious of this Folk a break by which another was imposed onto it and this dichotomy was an internal conflict. Catholicism produced this with the concept of sin. This was terrible because it produced, according to Professor Jung, a type of schizophrenia, which caused an explosion of wartime and terrible wars.
Felice: All of this returned through the unconscious that had been suppressed.
Serrano: …that had been suppressed. We discussed this for an entire day. All this was suppressed because it was in opprobrium. But this allowed an incredible advance that had never occurred before, perhaps in the universe, the awareness of oneself, the consciousness of self, the Selbst.
Felice: Perhaps others did this. The Hindus, for example.
Serrano: No. The case of the Hindu Folk is curious. It is certain that for the Hindus the world went forward from the beginning with a mythology, living it. They do not have this problem, but they have had another. Individuality did not exist in India. For example, an Italian tells me about adventures he has in that country, a woman he meets in the town square with whom he had an adventure in Rome. Something very Italian, but so it is.
Felice: (Laughs with amusement.)
Serrano: Jung noted the Hindus do not have ideas. Rather the ideas appear to them.
Felice: So how do the Hindus think?
Serrano: They don’t think. The ideas come to them, they just appear to them. They develop and depend on a center that is again and again like an open carriage in comparison with the Occidental mind. In India they do not get bored but watch everything like a dog or cat that comes and goes because they are immersed in the collective unconscious.
Felice: There seems to be a distinctive manner in all that.
Serrano: Yes, they think from different centers. In the Occident the Westerner creates technology with that and they are more right there present in particular things. This produced something most interesting in the Europe between the Thirties and the Fifties. They relived the Pagan Cult, but consciously, in a way never produced before in Roman history. That is to say, Paganism in a conscious form. The Gods, man began to become like Gods and to illuminate his own Creator, according to Jung. As Hölderlin said, before the ancient Gods never thought or felt anything by themselves. Someone else felt for them: the poets. In this case the Occident created a self, an individuality. This is unique in the world because they could restore all this and, therefore, when I had been in contact with Jung, I wrote to him from India that the abandonment seemed to me to be like the Crucifixion of the Self, but he said to me that, no, on the contrary, one must not crucify the self, one must reinforce it. The Way of our Occident is to achieve the Absolute Self, very interesting, as Hermann Hesse said to me. When consciousness dies, when the conscious and the unconscious are on the point (of dying), then there is the arrival of the Self or Selbst. This is the way of the (tr. – Aryan) man and in essence of the Ka’aba (tr. – the Black Stone) and the cave as well.
Felice: We have been saying through this program that there are these ways of thinking. You have been applying them in many ways. For example, the Greeks had a way of thinking, the Hindus have a manner of thought. How do we think? Would we be thinking for ourselves or something else?
Serrano: There are many centers for this among us humans, but in the Occident we have only used one, the chakra of the intellect, the forehead. Among the Hindus there are centers in the knees, in the solar plexus, in the heart. They have names for them all in Sanskrit and they have their mantras to develop them. There is the serpent, kundalini, coiled up in the lingnan and coiling through so many centers for the various types of Tantric love. And these are centers of consciousness. They are not centers of energy, but centers of consciousness and they are distinct. How do the Japanese think, for example? With the Manipura chakra. They must want this because each has their own usual kind of mind. So how do we think?
Felice: It is a broken work, no?
Serrano: We now think with the chakras of sex, the Muladhara, because we are at present in a sexual world.
Felice: They have chakras to which they refer and to which geography refers as well.
Serrano: Geography, and with this geomancy. It has to do with this: We have not continued developing our chakras because we have been thinking only with precisely those chakras that do not accord with the chakras of the North or Europe, with their centers. And this is exactly what produces the sexualism that takes root so much in our country.
Felice: The obsession for the sexual, for pretty young girls, for sensation, for whatever.
Serrano: Because one does not develop all the chakras so that they recollect and agree with each other.
Felice: What would be the way to use these in a particular way, in a distinctly Chilean or South American way? In comparison with Greeks or Hindus, what technique would our be our own way to think in a different manner?
Serrano: There are Japanese or Italian ways to do this, to plant their garden and built a hut, it is true. This is discussed by Carpentier, a man born to do this…
Felice: Alejo Carpentier. (tr. – a White Latin and the most famous writer of the Cuban Revolution.)
Serrano: …Carpentier or (tr. -Augusto Roa) Bastos, who was also a friend. In this moment a Japanese man has raised a most extraordinary question about this, but it is too late. There is no time. This would be of the greatest extraordinary interest to the young men, but they have lost all this. We are too far into the Kali Yuga, which is Kali, the Queen of Sheba. Right now we are on the edge of a catastrophe that is building up in order to make a new beginning. There is already no more time, unfortunately.
Felice: So we have failed in our destiny?
Serrano: Collectively, but not individually. Individually one must stand his ground, wherever it may be, to the end in order to achieve the Absolute Man through the Secret Order of the Black Sun or the Black Stone. March forward and this can happen.
Felice: In this book (tr. – El-Ella or He-She, a Book of Magic Love), which consists of three parts, there is a very original connection made between events, reincarnated or the same, that occur in Malaya, then in the world of the Cathars, signs impressed among them, and then in the Andes, in Chile. There is an obsession. What distinct points connect these three places in Malaya… the Andes. What contour relates them?
Serrano: The Eternal Return. This book is based on the Eternal Return.
Felice: There is Nietzsche, then.
Serrano: They are identical events in distinct places in the world. This very conversation we are having here we may have had elsewhere, perhaps in Malaya, and in a hundred years in some other place we may have it again.
Felice: This idea has been poorly understood and applied, a secret, and you revealed it in this book while writing about it in the same place where Nietzsche first expressed it, in the Engadin (tr. – in the Swiss Alps).
Felice: …What happened to Nietzsche with the Revelation of the Eternal Return, with his vision of it up in those mountains? What happened to Nietzsche in relation to the Eternal Return?
Serrano: This Revelation of the Eternal Return was very curious because we can say this origin was in Buddha. Nietzsche was very knowledgeable about all of this, but there is also Parzifal, “Persian,” Farsi. Zoroaster. His Maestro is Zoroaster. This played a tremendous role in his psychology because the Eternal Return is essential to that nightmare. A man who was much interested in this was Peter Ouspensky who wrote a book named “The Strange Life of Ivan Osokin” that deals with the Eternal Return. The Eternal Return occurs there and he discusses it. Yet it is very curious that he philosophized that…
Felice: Nietzsche encountered the mystical in that place.
Serrano: It was an experience among those rocks (tr. – a Divine Revelation both for Nietzsche and for Serrano). He was so terrified that, when Lou Salomé met him a short time afterwards, she recounted in her Memoirs that he was trembling violently (tr. – literally, “trembling in terror”). And then he said to her that one must rise to great altitudes (tr. – above sea level) to be able to be seared by it, to have this Revelation impressed into one’s flesh. Whether this results in sons or not is only something poetic. Do not commit this error. The fact is the Eternal Return does not require a soul to reincarnate. It is not reincarnation.
Felice: It is distinct from reincarnation?
Serrano: Totally.
Felice: What is the fundamental impression that makes this so difficult to comprehend?
Serrano: Well, Nietzsche said the following: Time is infinite but energy is limited. Birth is limited. Creation is limited within the universe, so time keeps cycling round until it arrives at the same point and everything repeats. This is something phenomenally vast but it returns in the end.
Felice: Enormous!
Serrano: The thing is so enormous, but to take the philosophy into oneself is more so. Buddha spoke of reincarnation but when asked about the soul he fell silent and very possibly this referred to the Eternal Return. This idea that Nietzsche had is something tremendous, but there is a possibility in the universe that even the highest mountain climber has never been able to touch, because it deals with a universe with other laws and No Law. To go out from the Eternal Return. This is the treasure, perhaps what Buddha called Nirvana. To go out from the Eternal Return. Something completely foreign to everything in this universe and this is possible. But perhaps it does not interest our contemporaries.
Felice: And with this I came across a photo taken at Montagnola with Hermann Hesse. We will look at this photo from the book. In what year did this meeting take place?
Serrano: In 1951.
Felice: And on entering the house of Hermann Hesse you wrote a famous poem that says:
“When one has finished his life and finished his mission one has the right perhaps to face the idea of death. One does not then need shadows because one has known so many of them in this world. What one then needs is peace.”
You went to visit and see this man often and took part in everyday get-togethers. But you crossed his threshold often not to take part in banalities but to discuss magical and illuminating things. What do you remember of the moment when you met Hermann Hesse?
Serrano: It was curious because Hermann Hesse was in a class not well known in England, for example, but in Our America, yes, he was read in Chile, in Argentina and Mexico. And, when I went to Europe invited to an international conference of journalists in Evian as representative of the newspaper Mercurio and the Zig-Zag publishing house, there was a Chilean ambassador in France named Joachim Fernandez who invited me there to France, but he said he did not know Hermann Hesse. I went to get to understand Europe and therefore I asked them where the high representative of Chile was in Switzerland, so I said to them that I wanted to go there because Hermann Hesse was living in Switzerland.
Felice: What did you think of the book about Abraxas when you read it, a book that influenced many people so much?
Serrano: Damien impressed me because the book is magical, filled with keys, the sons of the widow, for example, the sons of She.
Felice: What is the message, the most important secret of Damien?
Serrano: The meeting with himself, because more profoundly Damien is the internal part of himself, the being, because Sinclair, the principal hero of the book, the protagonist, meets with Damien in college, a place where he develops a great interest in Damien because at base Damien is himself. Damien says to him he will return because there isn’t the distance of a hair separating them.
Felice: This is Abraxas, isn’t it?
Serrano: The God Abraxas.
Felice: And why is this so important?
Serrano: Because he is a God that includes everything. He includes the poles, what is called obscurity and light. Jung has taken up this theme too. Jung is the one who discusses Abraxas.
Felice: Jung speaks about the shadow of the imaginary and how it is a mistake not to incorporate the shadow, not to take it up into oneself.
Serrano: Certainly. This is what we have been talking about: incorporation. I told Jung this causes the sense of being unique in the world because one overcomes the rest (tr. – the obstacles). Awareness, developing consciously. How to say this? The right side of the brain has atrophied because of materialist uses of the mind. The atrophied side represents intuition, mythology, tradition and all that remains on the other side represents the rational. This intuition is something the Pakarati (a family of Easter Islanders) have. And more, Felice, Ka’aba is cave, stone, an dark stone, a funerary meteorite only the tribes could have seen. But what did the Hindus say about them? They called them vimanas and said they were flying vehicles made of stone. Therefore they were of an extra-terrestrial origin. They exist! And that’s why the Pakarati speak about them and, when asked what moves them, they say they are moved by mana, by the mind. So they have been said to be moved by wings since very ancient times.
Felice: Now speaking of the meeting with Hermann Hesse. How old were you when you had that meeting?
Serrano: 1951… I need a calculator for that. (Felice laughs) Let’s see… I was born in 1917. How many years to 1951?
Felice: 34 years had passed.
Serrano: Nevertheless I had gone to Europe and gone then to Switzerland, but no one in the embassy knew anything about Hermann Hesse or where he was living. But then a woman knew. It is always the women who know these things. She was a secretary in the embassy, Violetta, and she said he was living in Castagnola. Ah, but where was “Castagnola”? It was Montagnola. Then we took the last bus remaining that another woman had left there on the side. We travelled and then I went into a cottage and asked where Hermann Hesse lived. I said I was an employee and he was my employer, apparently from Yugoslavia or somewhere, since they would always have some special skills or other. Then I came to the house and there was nothing left to do but throw up my hands because a sign there said, “Do not enter” in German. “No visitors,” it said. And I entered. Something happened then that was absolutely incredible. She let me in! That left me astounded. It was an incredible thing. I had come upon the Queen of Sheba!! Jung had spoken and written to me over the years about this woman that had cost him some considerable labours and then the years passed, I had published my book “The Queen of Sheba” and I was living in Switzerland in the old house of Hermann Hesse, the Casa Camuzzi, and a letter arrived saying “I was reading your book translated into German and you write of a person who I believe is the grandmother of my wife, Toni Wolff.” And she leaves behind a series of things, films, documentaries, what have you, that allow people to tell me they’re going to recount their histories with her that were just like in those films and what they didn’t see of her was to them still just as they would have imagined. As if she were at that time sending me the gift that her grandmother would be exactly as I had written the Queen of Sheba would be.
Felice: It is the meeting with She.
Serrano: It is the life that lives in a form that does not die but is real. The consequence is that in the end we have unknown friends who come to the aid of those who are alchemists.
Felice: In this meeting with Hermann Hesse, in this conversation, then what happened?
Serrano: Next I entered through the gate, to put this in sequence, and I was not wearing a regular jacket but a blanket that hung over the shoulders woven with a wool all in white, with elegant threads perhaps. And there was a mist that was whirling around everywhere. He saw me and said in an animated voice: “Parsifal!” in French, because there one spoke in French or Italian, since that was in the Italian part of Switzerland, and he said, “Pardon me, but with this overcast weather, I would have thought today we were in the Engadin, or perhaps in Sils Maria,” which was precisely where Nietzsche had lived.
Felice: What is the most important thing you take away from this conversation?
Serrano: That for those who have not had such good fortune, my woman was then a widow woman, so the time may come for you even if you haven’t reached it yet. Well, the most important thing, and I was such a young man then, was Montagnola where the Voice of God could be heard. And the most interesting thing was the mountain range, like a painting shining in the light of the moon. That is the Remembrance of Montagnola that I have from everything there.
Felice: Having met Hesse, as you also met Jung, what is the sketch, the atmosphere you have of him?
Serrano: He realized himself to the depths, through that struggle as well. He was often out in nature. One day I went there with an actress, Jennifer Jones…
Felice: Quite a beautiful woman. We have her photo here. She looks like the Queen of Sheba, no?
Serrano: There is a close resemblance. I took her with me when I went to meet with Jung.
Felice: Who was she?
Serrano: She was a fantastic actress in films such as Duel in the Sun, A Farewell to Arms, Love is a Many-Splendored Thing, films that I love. She was most extraordinary! She went to India and I was told to show her India, so I took her around India along with Rossalini.
Felice: Well, which Rossalini? There are more than one…
Serrano: Roberto Rossalini, who I had already come to know in India. And she wanted to experience Mount Kailas. I would say to her “to Kailas or not to Kailas, that’s India to you.” That is how we put it. Then I went away with her to see Hermann Hesse and we travelled there but he was time and again out on a walk or away travelling or starting out again at the end. And I went to see him one day after his wife had died, Ninon Auslander, also an extraordinary woman. It grieved him much that she had died and the son called me to the house. And Hermann and I always spoke a lot about death. It is not a problem for me. And where is Hermann now? He is here, everyplace, in the air, in letters and he comes to me. I have two small pages of paper here and when I give one of them to you I have handed over a page of Miguel Serrano to you. Hermann came one day to see me in the Chaco outback. A most endearing man.
Felice: As for death, what is your vision of death? What is your perception or understanding of death?
Serrano: Ahh, very well, one can resurrect. That is the principal matter, truly. To resurrect so that one goes flying on one’s own … He is Christ. He revived and came up from the good earth. The Way is something like that.
Felice: But are those reasons and feelings to be taken in the Catholic meaning of the flesh or another reason…?
Serrano: Meaning the flesh, but everything necessary is there. What is called the physical body and going to the negative of the photo, to the astral body in so far as that can be received. And when Christ went on the Road to Emmaus, when the disciples had fled, immediately when someone spoke they said “He speaks like the Maestro” but they did not recognize Him because the resurrected look like the living but are not the same. Everything has changed. To begin with, the equalized masses are not eternal. Therefore they recognized him by the way he broke bread. He told them he is the Maestro but not to touch Him, “no me tangere, don’t touch me,” because the power of the risen chaste Aryan renders him terrible.
Serrano: The Chinese, the Daoists, they have taken the road there already. The Daoist magicians are placed in the earth and do not die. They are buried in the tomb and placed in a creche to be resurrected, I believe thereby untouched by death. The majority simply disappears. Hence it is so important to work to revive. So that in that manner those who are with the body can come so that the relatives can view it for a specific time and grieve for the dead one, for the death of this body. What does not die is the subtle classroom of the propitious events of what has passed. And the curious thing is that in the yoga of India everything is burned, everything is cremated. To burn is an Aryan custom, good, but in the highest yoga one is not burned, one is entombed. Why? Because it is possible that one is resurrected.
Felice: It interests me that in your books there is a way of magic and a way of mysticism. There is reference to your way of magic and a way of the mystical. How do you distinguish between the ways of magic and the mystical?
Serrano: The mystical is like what is called the ancient philosophy of India, which is to say to tend to merge with the Father, to tend to merge with the Creator, for the self to disappear. He who numbs himself does not know himself. To merge oneself, to make oneself disappear in the Great Self. As is said in the following words of Jesus Christ: “The Father and I are the same person (translator–from Latin: “persona” or “mask”).” And Jung, when he wrote thirteen years after the War, as he wrote in his Memoirs, as a man sitting with crossed legs meditating over his own life, said that to diffuse/disseminate is to appear, because who is the Father? He was He, and therefore he was not I, to differentiate himself. Therefore resistance (against oneness) is to stand back. And curiously Christ says “I died for myself and for many.” He died for a precise number of the dead, when all will have already died. Well, when Christ, when Jesus Christ is crucified, because the Crucifixion is mystic death, the death of the magician, which is to say they leave in the astral body in order to live on another planet. So therefore while he was still on the Cross he said to the Thief: “Tonight you will be with me at the right hand of my Father.” Already he does not say to be one with my Father, but separated from my Father.
Felice: As an “I,” we say.
Serrano: As an “I.” And this self is able to give to the Father a personality the Father did not have. Because it happens the Gods are unaware of themselves. They are aware of what they are doing, what they are creating. What they keep is not awareness of themselves but of what the Son is doing. But the Son on making himself is going to be what Jung said in his Testament letter, what was well-expressed in this letter, this letter that I had when he died.
What do I take away today from all this treasure I have gained from the experience of my life? To shatter it, until with it I am able to illuminate the creativity of the Creator.
Felice: How beautiful this is. How beautiful. It says that you are singular…
Serrano: In my Memoirs there are He and I. He is this Being such as He is, truly. And I, that which goes developing up to what I have reached.
Felice: This book is a thrust that looks for what is characterized as organizing, living through books, a mythology achieved through this thrusting. It is the ambiance, the generality of this literature, an ambiance of its own. A question is: What is Chile, what archetype is Chile? In fact, Chile is from the environment of the south as an Antarctic State. Simplifying, it is from the whiteness in the sky of the magic selcnam, no doubt. (Translator–”selcnam” is the unique selfness of the Native Chilean Indians, the Araucanos, with their mysterious Indo-European origins similar to the Ainu of Japan.) I ask myself what is this magic Chile you are always touching that has ended, yet has flourished throughout your books, since you have always travelled as a pilgrim.
Serrano: Chile is… This magic consists in the giants within the rocks. There are the rocks, which are the giants that are within the mountains.
Felice: What is the white island within the sky?
Serrano: It was the island of Antarctica. This is what it has been. But all of this has been corrupting, becoming mechanical. Chile was Nature. The Chile I knew, that my generation used to know, that Chile, that extraordinary Santiago of low houses, with two floors at most, of adobe, with a pure sky, the mountains visible all day long. We lived then without knowing what we had and would lose with the smoke and contamination. Because of that I say a paradise existed before it was lost. Then it existed and those who lived in that paradise did not know it before they lost it. And they cannot recover that paradise nor will we ever recover the Chile of that time. Because of that I say I do not believe in Chile, since together with this, or rather in the first place, man has been corrupted. Because men who have been thrown aside and lost destroy everything. I have lived this and today it is very difficult to get back to the beginning of all this. They had loyalty, then everyone went around denying what they had believed before.
Felice: And what made that Chile possible, that exterior Chile that one saw and then was lost. What was the treasure that Chile carried in the interior and that was the unique meaning of that country, as we would say?
Serrano: The magic sense of life and the possibility in each of the Total Man, the Absolute Man. The possibility, so to speak, that the Araucano Indians normally had and for which they built their distinctive huts so they would not be a nothing, so they could build their spirits. And when the man went off to war the woman remained behind. The Araucano, that’s to say the man, developed himself totally and put all his substances/agencies/bodies (“instancias”) into his activities. That’s the possibility there was in the Chilean countryside. But, a magic vision of life. Life could become magical. That was communication with the giants that are within the rocks. That are in them that come out from them. They come out, but flying, protecting, helping, because we are bombarded every day, every day, by malignant projections, psycho-electronic, etcetera, that are managed from a center in Chile. They come and go so that then we do not have the name of their headquarter building when they are in this form. And now we reach the most atrocious thing about these signs mean for us: They go away elsewhere we know not where. These are all subliminal messages to stupefy our people and disarm them with this idiocy.
Felice: Don Miguel, this is a long conversation that will not end or break off even in a parallel world.
Serrano: Taj Majal, Taj Mahal (was such a conversation) previously. The Taj Majal was made into a poem in marble, in precious stone, to Eternal Love. Because Eternal Love, she exists.
[A brief discussion follows about the generation of '38, focusing on a very wise woman with whom the translator is not familiar.]
Felice: And as for the straw: “There is a people,” he says, “a people of fleeting love built on something everlasting in man that becomes transparent in this fountain of multiple portraits that is nevertheless completely single and one. In this burning away of straw that removes the contingent accidents from my being I contemplate the essential on the other side of the obstacle that weighs on my brow. But, having become accustomed to my bad habits, I do not bring out the fire of my being for lack of the strength to leap through the waterfall that comes between man and God, the only access to whom is through our nightly death (translator–meaning the little deaths of sleep and the great death of the long sleep that awaits a possible Resurrection).
Felice: Many thanks to Don Miguel for this conversation and for having taken the essential being of this continent from the other side to this side, this Chile. Many thanks for this conversation.
8 ноября ПО ЮЛИАНСКОМУ
* у православных старостильников: "Собор Архистратига Михаила и прочих Небесных Сил бесплотных. Архангелов Гавриила, Рафаила, Уриила, Селафиила, Иегудиила, Варахиила и Иеремиила".
* 1711, род. Ломоносов (документов о дате нет. Дату 8 ноября ввел М. И. Сухомлинов,
основываясь на «рукописной памятной книге Куростровской Димитриевской церкви» XIX в.)
* 1674, † John Milton, 65 /London
* 1800, освящение Михайловского замка, СПб (20го ноября по н.ст.)
* 1869, род. Зинаида Гиппиус, Белёв. * 1889, карийское массовое самоубийство (ночь 7/8)
* 1905, создан Главный Совет Союза русского народа
* 1921, в Сремских Карловцах (Югославия) открылся I Заграничный Собор Русской Православной Церкви под предс. митр. Антония (Храповицкого).
В ЛИТЕРАТУРЕ
* 1948, публикация рассказа Сэлинджера A Perfect Day for Bananafish, The New Yorker ("the story that would permanently change his standing in the literary community" - P. Alexander)
* 1956, ум. Алан Александр Милн
В МУЗЫКЕ
* 1848, Вагнер закончил работу над партитурой "Лоэнгрина" (майская премьера в Дрездене была отменена из-за участия в восстании)
* 1937, премьера "Поэм для Ми" Мессиана / Марсель Бюнле
* 1955, Ташнер & Г.Кёниг & Hessischen Rundfunks SO исп. Скрипичный концерт Пфицнера, FLAC
* 1964, Ludwig Hölscher & Elly Ney исполнили 4ю виолончельную сонату Бетховена
I
1. Определение спиритуализма
2. Истоки спиритуализма
3. Первое появление спиритизма во Франции
4. Современный характер спиритизма
5. спиритизм и оккультизм
6. спиритизм и психизм
7. Объяснение феноменов
II
1. Разнообразие спиритуальных школ
2. Влияние среды
3. Бессмертие и загробная жизнь
4. Представления о загробной жизни
5. Связь с мёртвыми
6-7. Реинкарнация
8. Границы эксперимента
9. Спиритуальный эволюционизм
10. Сатанизм
11. Ясновидящие и целители
12. Антуанизм
13. Спиритуальная пропаганда
14. Опасности спиритизма
Заключение
гл.1 Определение спиритуализма
Спиритизм - учение, полагающее возможность общения с мёртвыми
материалистическим способом, причём это является не экстраординарным, но
обычным фактом. Спиритизм утверждает, что духи состоят из материи, хотя и
более тонкой. Однако это не объясняет того, почему они нуждаются в таком
случае посредничестве медиумов. Не оспаривая реальность медиумических
способностей, мы возражаем против объяснений, которые даются им спиритами.
Спиритический дуализм, говорящий о теле и душе (духе), появился в Европе во
времена Декарта. Вообще все спиритуалистические описания строения
человеческого существа кажутся нам материалистическими по своей сути.
Согласно спиритизму, мёртвые отличаются от живых только тем, что у них нет
физических тел. Дух - это тот же индивидуум, который жил на земле, ныне
развоплощённый.
Однако существование астрального тела - гипотеза. И её "простота" по сути
неудовлетворительна. Именно "обычность" общения с мёртвыми делает спиритизм
современным явлением. Это покажется странным, но раньше большинством людей
общение с загробным миром понималось совершенно иначе.
гл.2 Истоки спиритуализма.
Спиритуализм возник в США в 1848 г. Это важно отметить, поскольку он отражает
умонастроение, свойственное эпохе возникновения. Первые феномены произошли в
декабре 1947 г. в Amériqu, точнее Hydesville, шт. Нью-Йорк, в доме, в котором
поселилась семья немецкого происхождения Fox (Voss), сыгравшая, видимо,
невольную роль во всей этой истории. Феномены (шумы и перемещения предметов)
не были чем-то новым, это встречалось в "домах привидений". Через несколько
месяцев возникла идея задать таинственному "стучальщику" несколько вопросов,
на которые он дал правильные ответы. Его просили простучать числа. Некий
квакер Исаак Пост называл буквы алфавита, предложив духу дать им числовые
соответствия, позднее этот метод стал называться спиритическим телеграфом.
Дух заявил, что его зовут Шарль Росна, и он был убит в этом доме. Было
замечено, что эти явления происходили в основном в присутствии мадемуазель
Фокс - так "открыли" медиумичность, и основали "современный спиритуализм",
позднее сокращённый во Франции до просто "спиритизма". Возникли спиритические
кружки, и это движение, имеющее целью установление регулярных сообщений между
жителями двух миров, было, по мнению спиритов, вдохновлено сообщениями духов,
занимавшихся в земной жизни проблемами электричества и флюидов, которых
возглавлял Б. Франклин, этот плотский "моралист", часто дававший указания по
развитию способов сообщения живых с мёртвыми.
Часть терминологии ("флюид") спиритуализм заимствовал из лексикона конца
XVIII в., когда все увлекались магнетизмом и месмеризмом.
Семья Фокс была изгнана из Епископальной Церкви, и переехала в Рочестер, где
всё продолжалось по-прежнему. Местное население чуть не убило их, и семья
обязана своим спасением квакеру G. Willet - второй раз квакер оказывается
замешанным в этой истории, что объясняется некоторыми гуманистическими
тенденциями, присущими этой секте. Само существование квакеров могло
способствовать общественному принятию первых спиритических манифестаций.
Вероятно, схожая связь была в XVIII в. между янсенистами и животным
магнетизмом.
Всё это позаимствовано из книги члена тайного общества "HB of L." (Hermetic
Brotherhood of Luxor)* Emma Hardinge Britten**. Этот факт кажется нам
любопытным, поскольку "HB of L.", находясь в оппозиции к теории спиритизма,
было, тем не менее, замешано в его возникновении. Она пишет, что первые
спиритические феномены были вызваны не духами, а живыми людьми,
действовавшими на расстоянии, посвящёнными внутреннего круга "HB of L". Эту
историю, к сожалению, можно проследить лишь до 1870 г., в котором она
опубликовала свою работу***. "HB of L." собрало наследие нескольких других
обществ, существовавших до середины XIX в., как, например, Brotherhood of
Eulis, которым руководил умерший в 1875 г. Паскаль Беверли Рэндольф****.
Примеры "домов с привидениями" можно найти и в античности, и в средние века -
это явления, отличающиеся постоянством основных черт, и случай в Hydesville -
один из элементарных.
Необходимо различать два типа феноменов: 1) происходящие на месте убийства и
2) происходящие там, где спрятан труп. При условии обеих причин - с т. зр.
древних - эти феномены связаны с тем, что у жертвы нет могилы, и определённые
ритуалы не были совершены. Их можно прекратить, если найти тело и захоронить
его по всем правилам (такую историю описывает Плиний-мл.). Также известно
много подобных случаев, происходивших в пустынных местах, когда о случайных
свидетелях нельзя говорить как о медиумах. Мало вероятно, чтобы изменились
законы, по которым действуют эти силы. Мы не согласны с оккультистами в том,
что присутствие медиума - необходимое условие. Эти силы постоянно находятся в
этих местах, и именно на место нужно обращать внимание.
Во втором случае речь идёт не о манифестации умершего, а, скорее, о
колдовстве. Такие случаи подтверждают существование "медиумичности" в широком
смысле. Колдун дотрагивается до одного из жителей дома, которому он хочет
отомстить, и тот становится пассивным исполнителем его воли. Это, конечно, не
медиум, но нечто аналогичное, т.к. в обоих случаях вовлечены силы одного и
того же порядка.
Несомненна активизация этих сил в присутствии медиумов - во всяком случае,
это гораздо проще, нежели действовать там, где никогда не было таких сил - но
они могут быть активизированы каким-либо магом и на расстоянии. Нужно
упомянуть, что Адепты (по ставшему употребительным термину розенкрейцеров),
или Посвящённые, обладают превосходящими и отличными от колдунов методами.
В 1890 г. А. Безант в странной речи на ассамблее спиритуалистов заявила, что
адепты, спровоцировавшие спиритическое движение, использовали души умерших.
Если отвлечься от выражения "души умерших", заимствованного Безант из
лексикона спиритуалистов с целью сблизить их с теософией, то это прекрасно
сочетается с тезисом "HB of L", что наводит нас на мысль о хорошем понимании
вопроса руководителями "HB of L." - гораздо лучшем, чем у Безант, доклад
которой не был вполне принят спиритуалистами.
Возможно, что члены "HB of L." воспользовались ситуацией в Hydesville, чтобы
гипнотически влиять на посетителей и жильцов дома, создавая, т. обр., целое
движение - иначе трудно объяснить переход от этих случаев к широкому
движению, для возникновения которого обязателен импульс. Например, имевший
большой отклик в 1762 г. случай в Саксонии, напоминающий события в Hydesville
- никакого движения тогда не возникло. Хотя люди, ставшие видимыми лидерами
движения, могут наравне с другими ничего не знать о причинах его появления.
Очевидно, эта сторона событий не записана ни в один протокол.
Во второй половине XVIII в. некоторые ветви Высокого Немецкого Масонства
стали практиковать вызывание духов. Известен случай с Schrœpfer, покончившим
с собой в 1774 г. Здесь речь идёт не о спиритизме, но о магии, однако,
вульгаризация подобных практик могла бы определить спиритизм вследствие
ложных идей, которые широкая публика тут же себе составила по этому поводу.
Конечно же, в Германии с начала XIX в. были другие тайные общества не
масонского характера, которые тоже практиковали магию, исследуя магнетизм и
вызывание духов. И HB of L. или то, чьё дело оно продолжило, было в связи с
некоторым из этих организаций - на это указывает, в частности, анонимный труд
"Ghostland", опубликованный под эгидой HB of L. и приписывавшийся некоторыми
даже самой Hardinge-Britten (нам так не кажется, хотя она, возможно, и
занималась его изданием).
То, что спиритуализм возник не в Германии, а в США означает, что там была
наиболее благоприятная для этого среда. И нам остаётся задать последний
вопрос: какую цель ставили перед собой вдохновители "современного
спиритуализма" во времена его возникновения? Само название движения явно на
это указывает. Речь шла о борьбе с экспансией материализма, которому
необходимо было что-то противопоставить. И привлекая внимание к феноменам,
необъяснимым с позиций обычного материализма, с ним боролись на его
собственной территории, и эти причины появились в современную эпоху, т.к.
материализм появился недавно, равно как и состояние умов, придающее таким
эффектам исключительное значение. Если цель была такой, необходимо отметить,
что существуют посвящённые разных уровней, которые могут находиться в
оппозиции друг к другу. Среди тайных обществ в Германии некоторые
проповедовали, в более широком смысле, материалистические теории. Говоря
"посвящённый" мы не имеем в виду высшего смысла этого слова - в таком случае
нельзя было бы утверждать заинтересованность адептов в возникновении
спиритуализма. Среди школ, обладающих серьёзными знаниями (хотя и не самых
высоких уровней) существует много разногласий и противоречий. Возможно также,
что движение вышло из-под контроля его вдохновителей и перестало
соответствовать их намерениям. Но когда целью становится вульгаризация,
необходимо быть готовым к таким явлениям.
Мы не думаем, что материализм опаснее спиритизма, хотя эти опасности и
совершенно различны. Но некоторые люди могут считать существование двух
"противоположных" заблуждений предпочтительнее тотальной экспансии одного из
них. Возможно, что многие идейные течения имели аналогичный источник и
предназначались для особой политики уравновешивания. На этом уровне было бы
ошибкой держаться видимости исключительно внешних фактов. Можно, сохраняя для
себя истину, распространять заблуждения во имя "меньшего" зла. Однако есть и
другая позиция, состоящая в том, чтобы говорить правду тем, кто способен её
понять, мало заботясь об остальных. И только первая позиция позволяет
совершиться глобальному общему публичному действию, и только вторая отвечает
запросам более чистого интеллектуального порядка.
Спиритизм - это сугубо современная интерпретация определённых феноменов. В
отличие от теософов, спиритуалы не возводят своё учение к древней традиции, и
свойственная им идея прогресса подчёркивает современный характер этого
движения, возникшего не ранее второй половины XVIII века. Именно тогда
принадлежавший к немецкому масонству Лессинг впервые сформулировал идею
реинкарнации, видимо, разделявшуюся французскими социалистами Фурнье и Леру,
у которых французский спиритизм заимствовал и позднее популяризировал эту
концепцию, проникшую через теософию и в среду англосаксонского спиритизма.
Понятие реинкарнации не имеет ничего общего с такими концепциями как
метемпсихоз и трансмиграция, хотя некоторые неоспиритуалисты и хотят их
отождествить. Распространена ошибка, связывающая спиритизм с культом мёртвых,
существующим во всех религиях, а также в различных традиционных доктринах,
лишённых религиозного характера. На самом деле этот культ не имплицирует
общение с мёртвыми и большее, о чём можно говорить, это идеальное общение, но
никак не материальное, на котором базируется весь спиритизм.
Так, культ предков, установленный в конфуцианском Китае, имел социальный, а
не религиозный характер. Тем не менее, это излюбленный пример сторонников
универсального спиритуализма, утверждающих, что вызывание духов умерших
практиковалось в Китае таким же образом. Действительно, в Китае есть схожие
практики, но они относятся к предсказательной магии и совершенно чужды
конфуцианским ритуалам. Более того, эти "маги" всегда презирались в Китае,
как и в Индии, и употребление таких методов воспринималось как кощунство -
конечно, за исключением отдельных случаев, имевших чисто внешнее сходство. И
в этих случаях речь идёт не о духах, а о нижних элементах, остающихся после
смерти, т.н. pretas*, идентичных "manes" древних латинов и "ob" древних
евреев.
Главное - это не сам феномен, а цель, ради которой его провоцируют. Магия
отличается от спиритизма теоретически во всём, а практически - почти во всём.
Маг - нечто противоположное пассивному медиуму. Мага можно сравнить с
гипнотизёром, а медиума - с подопытным. Магия иначе объясняет спиритические
феномены - без допущения того, что это духи умерших. Схожие магические методы
существовали и в греко-римском мире. Тертуллиан говорит о гадании с помощью
"коз и столов". Théocrite и Lucien упоминали "вращающиеся вазы". Все древние
люди понимали магию одинаково, хотя и по-разному выражали свои идеи. Мы не
находим никаких следов спиритизма во всём, что дошло до нас с тех времён.
Магия - это экспериментальная наука в чистом виде, не имеющая ничего общего с
религиозными и псевдорелигиозными концепциями - ещё одно отличие от
спиритизма. С т. зр. магии, спириты подобны детям, играющим с сомнительными
предметами и способным выпустить силы, которые могут их погубить. Спиритизм
общедоступен, магия же - с её сложными ритуалами - всегда была занятием
избранных. Обычный маг, как правило, эмпирик - хотя бы в какой-то степени. Из
всех магических практик, практика вызывания - из тех, что запрещались
древними.
В книге Paul Gibier "Спиритизм или западный факиризм" мы нашли много ошибок,
ставших типичными, и хотим подробнее остановиться на них. Автор, не будучи
спиритом, тщательно проработал всю экспериментальную часть с "научной" точки
зрения. Весьма странны малообъяснимые темой работы антикатолические выпады,
которым мог бы позавидовать Фламмарион. Во всём же, что касается Индии, эта
книга содержит совершенно ненормальные преувеличения. Автор напрасно верит
фантастическим рассказам Луи Жаколио и подозрительным документам, переданными
ему неким Атмическим [Atmique] Обществом в Париже в 1886 г., которое было
представлено лишь основателем, инженером Tremeschni**. Автор пишет, что
спиритизм совпадает с современным эзотерическим брахманизмом и практиковался
в Гималаях ещё 100 000 лет назад. Однако не существует никакого
эзотерического брахманизма, а если бы он и существовал, он не мог бы быть
связан со спиритизмом, поскольку спиритизм противоречит основным принципам
брахманизма и является наиболее грубой и экзотерической доктриной из
когда-либо существовавших.
Никто и никогда не проповедовал теорию реинкарнации в Индии, даже буддизм.
Она полностью принадлежит современному Западу.
Вообще эти практики в Индии использовали, как правило, "чандалы" и люди из
низших каст. "Медиумичность" воспринималась в Индии как одержимость, и на
таких людей обращали внимание лишь тогда, когда они нуждались в излечении. И
только спиритизм сделал из этой увечности культивируемую привилегию.
Безусловно, медиум - это больной, выведенный из равновесия человек. Таким
образом, спиритизм опасен для общественного здоровья, хотя и не только этим.
Арабское слово "факир" означает "нищий" и используется в Индии для
обозначения забавных жонглёров, развлекающих толпу. Мы не сомневаемся в их
возможностях, но считаем стремление к ним свидетельством невозможности
достижения результатов более высокого порядка, для которых они являются лишь
препятствием. Массовое внушение, которое делают, порой, факиры, ничуть не
менее впечатляюще, чем магические феномены. Минимальная доза "медиумичности"
сделает человека неспособным к факиризму. Магия факиров - не "вызывательная",
которой никто не посмел бы заниматься публично. Собственно, "вызывательная"
магия опровергает, а не подтверждает спиритическую доктрину.
Все эти представления - общие для традиционного мира. Халдеи и др. египтяне
представляли строение человеческого существа точно так же как индусы и
китайцы - суть везде остаётся той же. И греки, и римляне, уже забывшие о
смысле своих ритуалов и символов, сохраняли, однако, в общих чертах, тот же
взгляд на эти вещи. Эзотеризм их мистерий содержал знания, которые на Востоке
были выражены более открыто, но никогда не вульгаризировались. Эти мистерии
имели, видимо, восточное происхождение.
Иудейская традиция запрещала вызывать "ob". "Ob" связан не с духом, а с
телом, это "дыхание останков". Это не "астральное тело" оккультистов и
спиритов, похожее, скорее, на "дубль" египтян, обладающий виртуальным образом
того, чем являлось сознание живущего. Маг, оживляя эту видимость, временно
придаёт этому отражённому сознанию достаточную плотность, чтобы добиться от
него ответов на свои вопросы - что и составляет, собственно, некромантию. В
современной философии нет, к сожалению, адекватной терминологии для описания
этих феноменов.
Для теософа эти "духи" - астральный труп, но вся теософическая концепция
невидимых тел представляется нам неоспиритуалистическим заблуждением, которое
и заставляет нас видеть в неоспиритуализме материалистическую по сути идею.
Без сомнения, теория Парацельса об "астральном свете" содержит часть истины,
но оккультисты её не поняли, и она мало соотносится с их астральным "планом"
и "телом". Это совершенно современные концепции, не соотносящиеся ни с одной
из аутентичных. Современные западные люди в подавляющем большинстве -
сторонники позитивизма, выйдя за рамки которого они бросаются в
экстравагантность неоспиритуализма, потому что не знают ничего другого.
Католический культ мощей и паломничество к ним можно объяснить, лишь
допустив, что нечто нематериальное остаётся тем или иным способом связанным с
телом. "Силы", о которых идёт речь, вовсе не являются "духами", они гораздо
более высокого порядка, поскольку их действия не связаны с магией - но с тем,
что неоплатоники называли "теургией".
Другим примером может быть культ изображений.
В некоторых мусульманских эзотерических школах, основавшие их шейхи
рассматриваются как постоянно живущие и воздействующие своим "духовным
влиянием", баракой. Но при этом их реальные персоны находятся за пределами
этого мира и всех "раёв" - высших состояний, которые являются всего лишь
переходными. Мы далеки здесь не только от спиритизма, но и от магии.
Итак, раньше не существовало ничего подобного спиритизму. В некоторых
практических аспектах только колдовство может быть соотнесено с ним. Но даже
невежественные колдуны-эмпирики знают об этих вещах гораздо больше
спиритуалистов.
* http://en.wikipedia.org/wiki/Preta
** итальянец, член парижского Т.О., известный, среди прочего, своей
"знаменитой" дискуссией с Блаватской
гл.5 Спиритизм и оккультизм.
Впервые термин "оккультизм" был употреблён Альфонсом Луи Константином,
известным под псевдонимом Элифас Леви, и обозначал явление, видимо, более
новое, чем спиритизм. До этого момента существовали "оккультные науки":
астрология, алхимия и т.д. Магия была одной из них, а вовсе не представляла
их все, как утверждает Папюс. Никто не пытался объединить их единой
доктриной, для чего и понадобился оккультизм. Леви положил в его основу
еврейскую каббалу, герметизм и магию. Но его последователи должны были
придать оккультизму более разнообразный характер. Труды Леви, умершего в 1875
г., в год основания во Франции Теософического Общества, вдохновили лидеров
различных школ - Блаватскую (в период написания "Разоблачённой Изиды"),
американского масона писателя Альберта Пайка и английских неорозенкрейцеров.
Теософы стали охотно употреблять слово "оккультизм" для определения
собственной доктрины.
В 1887 г. д-р Папюс (псевдоним Жерара Энкосса) использовал это слово,
попытавшись объединить вокруг себя всех, у кого были аналогичные тенденции. В
1890-х, покинув Теософическое Общество, он стал претендовать на монопольное
использование термина для обозначения своей школы. Часть теорий французского
оккультизма родилась из индивидуальных фантазий, противопоставивших ложной
восточной традиции теософов не менее ложную западную. Теософы и оккультисты,
как правило, относятся к спиритизму с известным презрением, поскольку их
школы, в отличие от последнего, имеют некий налёт интеллектуальности. Так,
Папюс, упоминая, что Алан Кардек был школьным учителем, называет спиритизм
"примитивной философией", и подчёркивает низкий образовательный уровень
спиритуалистов. Однако роль самого Папюса была чисто вульгаризаторской, и как
раз этого противоречия нет в совершенно демократическом спиритизме, который
отказался от всякой эзотеричности.
Спиритуалисты были оскорблены тем, что люди, вышедшие из их же кругов, стали
называть их профанами. Однако позднее возникла тенденция к примирению, в
основном, со стороны оккультистов. Результатом этого стал в 1889 г. Парижский
конгресс спиритов и сприритуалов, на котором были представлены все школы.
Оккультизм вульгаризировался всё больше и больше, и многие из новых
оккультистов не переставали быть спиритами. Добавим, что в этих группах стали
доминировать сентиментальный и "женский" элементы, и большинство
интересовалось "гадательным искусстовом", что ясно указывает на уровень их
интеллектуальных способностей.
Оккультизм, представленный, в отличие от спиритизма, более крупными и
известными организациями, давал своим приверженцам иллюзию некоего
"посвящения". Но это лишь карикатуры на серьёзные посвятительные школы.
Характерный пример - заочное посвящение по почте.
В дальнейшем мы будем иметь в виду именно папюсовский оккультизм, весьма
отличный от школы Э. Леви, который не верил в идею реинкарнации (хотя он и
говорил о том, что является воплощением Рабле, это было шуткой) и был
анти-спиритом. Идею перевоплощения оккультисты, как и теософы, заимствовали у
спиритуалистов. Блаватская переняла её у французских спиритов и внедрила в
англо-саксонские круги. С другой стороны, Папюс и его первые ученики были
теософами, а почти все остальные пришли из спиритизма. Несомненно, что
оккультизм обязан спиритизму гораздо большим, чем он соглашается признать.
Упрекая университетских профессоров в профанизме, оккультизм, тем не менее,
сам пронизан "научным духом", и мы хотим отметить то, что медики, среди
которых вербуется большинство "психистов", также составили значительный
контингент оккультистов. Именно этим объясняются психофизиологические теории
Папюса. Однако афишируемая "научная" строгость, по мере возрастания в
оккультизме спиритуалистических тенденций, также стала исчезать.
Не разбирая здесь оккультную доктрину, гораздо более сложную, чем спиритизм,
подчеркнём, что, по словам Паюса, "спиритизм - это тот же самый оккультизм,
но гораздо более элементарный". Однако не признающие никакой иерархии спириты
не отвечали на эти авансы, остерегаясь слияния с другими движениями.
Добавим, что любая школа, имеющая хоть какое-то отношение к спиритизму,
безусловно теряет право называться "эзотерической". В действительности, между
оккультизмом и спиритизмом есть определённый антагонизм, но спириты никогда
признали многих оккультных идей, как, например, более сложное строение "духа"
и "умирание" астрального тела.
гл.6 Спиритизм и психизм
Не оспаривая реальность феноменов, которые спириты приводят в подтверждение
своих теорий, мы, однако, не думаем, что факты сами по себе могут быть
основой какой-либо теории, поскольку их можно объяснить различным образом.
При изучении таких феноменов нельзя забывать о большом количестве обманов, на
которые указывают и сами спириты. Простейший случай такого обмана - действия
профессионального медиума, симулирующего контакт с "духом", если таковой не
происходит. Это не указывает на отсутствие у них способностей, но лишь на то,
что импульсивным медиумам не всегда удаётся их использовать. Будучи, по сути,
людьми больными, они могут также, подобно истеричке, испытывать желание лгать
без какой-либо конкретной цели. Они могут не только заниматься самогипнозом,
но и поддаваться внушению своего окружения, ожидающего от них определённых
действий - этого бывает достаточно для бессознательной симуляции. Всё это
коренится в их ненормальной психологии, которая никогда не изучалась
надлежащим образом.
Строго говоря, "психический" и "психичный" должны быть синонимами, однако,
эти слова понимаются по-разному. Т.н. "психические феномены" находятся вне
внимания классической психологии. Экспериментаторы иллюзорно полагают, что
могут объяснить эти факты, исходя из "психофизиологии". На самом деле эти
феномены весьма разнообразны и не могут быть сведены к одному объяснению.
Имея весьма странные идеи относительно того, что возможно, а что нет, эти
учёные из наилучших побуждений подгоняют факты к своим теориям. В любом
случае рассматриваемые феномены можно назвать "психическими".
Среди учёных и философов, занимавшихся спиритизмом и в той или иной степени
заражённых "бессознательным сатанизмом", были мадам Кюри, Уильям Джемс,
Эдисон, Бергсон, Ломброзо, Крукс. Менталитет учёных-психистов не может
составлять реальной оппозиции спиритизму, находясь хотя бы под косвенным
влиянием этой среды, очагом коллективного и взаимного гипноза. Их становится
всё больше, и это печально, т.к. дискредитирует саму область научных
исследований.
гл.7 Объяснение феноменов
Мы не приписываем этим феноменам какой-либо трансцендентный характер, и не
можем их также объяснить в узких рамках современной западной науки. Сама
магия, будучи экспериментальной наукой, не несёт в себе ничего
трансцендентного.
В истории католицизма известны случаи, когда схожие феномены наблюдались у
святых и у ведьм. Очевидно, что разница здесь не в их природе, но в их
причинах. Мы не будем рассматривать "мистические феномены" и вообще "все"
психические феномены - лишь те из них, которые относятся к спиритизму.
Феномены "лечения" сводятся, как правило, к внушению и магнетизму.
...Д-р Gibier свёл все многочисленные теории к четырём основным типам, эта
классификация, не будучи безупречной, может служить нам отправной точкой.
1. "Научная" теория коллективного индивида [бытия]: "особый флюид отделяется
от медиума, смешивается с флюидами присутствующих, и образует новый персонаж,
производящий известные феномены".
2. "Демоническая" теория: "всё производится дьяволом и его слугами", сводящая
всё, в основном, к колдовству.
3. Теория, согласно которой существует параллельный мир, обнаруживающий себя
в определённых целях, чем и объясняется существование гномов, фей, домовых,
эльфов и т.д. Сюда же он относит и теософскую теорию спиритизма.
4. Спиритическая теория.
Все эти теории, кроме спиритической, содержат в себе долю истины - и их
ошибка, как правило, в желании свести всё к одной теории. Мы не думаем, что
простота теории - залог истины. Можно желать этого, но вещи вовсе не обязаны
соответствовать нашим желаниям и определяться наиболее удобным нам или же
наиболее простым для нашего понимания образом.
С т.зр. спиритов, в "невидимом мире" не должно быть ничего, кроме
человеческих существ - что является самым бессмысленным ограничением из
представимых. "Демоническую" теорию можно объединить с "гномической", т.к. в
обеих действия совершаются нечеловеческими существами. Мы не думаем, что эти
существа, о которых знали везде и во все времена, всегда воспринимались как
нематериальные. Да и сами понятия "материи" и "духа" сильно изменили своё
значение с древних времён.
С другой стороны, образ и персонификация этих существ говорят, скорее, о
внешних проявлениях, а не об их глубинной реальности, и подобный
"антропоморфизм" совершенно экзотерического происхождения можно связать с
теорией "элементалей", возникшей из "демонической" и являющейся её
модернизированной формой. Действительно, в первичном смысле "элементали" не
что иное как "духи элементов", которые древняя магия делила на четыре
категории: саламандры, сильфиды, ундины и гномы.
гл.13
Одной из форм пропаганды проникнутого демократическим духом спиритуализма
является целительство. Целительские способности не имеют никакой связи с
убеждениями целителя и его объяснениями своего дара. Очевидна связь
спиритуализма и женскими и протестантскими организациями. Отметим также, что
Роберт Кинг, работавший в открывшемся в 1904 г. в Лондоне Бюро Стида по
связям с мёртвыми, ныне возглавляет шотландскую ветвь Старокатолической
церкви. Церемониал, которым были окружены сеансы этого Бюро "Джулия" носил
чисто протестантский характер. По требованию духа "Джулия" перед сеансом
читались молитвы, тексты из Библии, использовался модернизированный розарий.
Начало "научному" спиритизму положила с 1912 г. работа французского Института
психических исследований во главе с Лефранком и Лакселином и образованное
затем в Париже Бюро Джулии. Одновременно с этим, в Европе, США и Бразилии
возникли "школы медиумов". На самом деле "научный" и "реликтовый" спиритизм -
это два аспекта одного движения, выбор которых обусловлен темпераментом
людей: псевдорелигиозный в англо-саксонских странах, псевдонаучный - в
латинских. Ловкая пропаганда приспособила спиритизм к разным слоям общества.
В речи на международном конгрессе спиритуалистов в Брюсселе в 1910 г.
оккультист Альберт Жоне сказал: "Нужно создать нашу организацию, которая
должна быть доктринальной и социальной. Необходимо, чтобы спиритуалисты
объединились и предстали перед человечеством непобедимыми. Великие
исторические потрясения, переселения народов, ассимиляция, смены религий
покажутся незначительными по сравнению с этим захватом человечества душой.
Главный принцип доктринальной организации: сначала психизм, затем спиритизм.
Всемирная спиритуалистическая федерация должна иметь в качестве первой
ступени, своего рода "прихожей", секцию психистов. Это будет способствовать
распространению и победе спиритизма. Таким же образом должны быть
организованы национальные федерации, входящие во всемирную".
Власть научного духа в нашу эпоху делает подобную тактику весьма опасной. В
той же речи Жоне сказал: "Научное доказательство психистами бессмертия - это
революционный акт, способный изменить путь человечества. Мы можем крикнуть
неверующим: вы не хотите спиритуалов? вот вам учёные".
Спиритуализм, пожинающий плоды позитивизма - результат, которого Огюст Конт
не предполагал. "Целители" и медиумы образовали священство "религии
Человечества". Излюбленная тема спиритуалистической пропаганды -
перевоплощение. Так же как в случае общения с умершими, здесь эксплуатируются
человеческие слабости и страдания. В результате многие люди, далёкие от
спиритуализма, оказываются заворожёнными этим абсурдом. Широкая публика даже
не подозревает о том, что за этой идеей стоит целый "подземный мир",
реализующий свою диверсию различными способами.
В 1886 г. в Париже, согласно д-ру Gibier, было 100 000 спиритов. Тогда же
Блаватская исчисляла общее количество спиритов в мире в 20 млн, из которых 11
(по Russel Wallace) приходилось на США. Сейчас эти цифры должны быть намного
больше. Только совершенно непонимающие ментальную атмосферу нашей эпохи или
находящиеся под внушением пропаганды - не видят угрожающие размеры этой
опасной деятельности. Даже вмешательство властей уже не может быть
эффективным, остаётся лишь самостоятельная борьба каждого, кто осознаёт её
необходимость.
гл.14 Опасности спиритизма
И Папюс, и Э. Леви, и Блаватская писали о психических и физических
опасностях, грозящих спиритам-экспериментаторам. Подобные свидетельства можно
найти и в работах самих спиритуалов. Приведём две цитаты:
"Некоторые из этих неизвестных сущностей столь хитры и извращены, что мы
оказываемся перед ними безоружными. Существует масса примеров смертельных
несчастий, последовавших в результате ложных откровений". - Barthe
"Нижние духи, неспособные к высоким побуждениям, овладевают людьми и толкают
их на преступления гораздо чаще, чем это могло бы показаться. Контакты с
такими духами могут разрушить здоровье медиумов". - Леон Дени
Особая опасность заключается в некоторых предсказаниях, действие которых
подобно гипнозу и может привести к разорению и даже самоубийствам. Старейший
член лондонского "Общества психических исследований" M.J.Godfrey Rauppert
заявил, что "впечатлением, которое он вынес из этих опытов, было отвращение".
"Я считаю своим долгом указать на необходимость контроля над спиритизмом,
представляющим опасность для нации. Ничего не делается для того, чтобы
остановить эту пропаганду".
Мы не уточняем источники этих вредных влияний, поскольку они слишком
разнообразны и, в любом случае, не имеют ничего общего с "духами" спиритов.
Но опасности остаются теми же, и среди них можно выделить:
1. Физические. К ним относятся увечья, полученные в ходе опытов, и
приобретённые болезни, как правило, нервной природы. Заметим также, что одним
из симптомов сильной медиумичности является эпилепсия.
2. Психические, которым более подвержены женщины (составляющие, впрочем,
подавляющее большинство в спиритуальных кругах). Здесь можно найти
практически все известные психиатрам болезни.
3. Интеллектуальные. Им подвержены в том числе и люди, сами не практикующие
спиритизм.
Очевидно, что у спиритов не может быть средств защиты, поскольку они ничего
не знают о природе сил, с которыми имеют дело.
Заключение
Некоторые читатели могут упрекнуть нас в слишком серьёзном подходе к
несерьёзным теориям. Конечно, мы бы предпочли чисто и просто выражать истину,
а не разбирать какие-либо заблуждения. Однако необходимо учитывать опасность
превращения такой позиции в конформистскую - перед лицом глупости, заражающей
менталитет современного общества день ото дня всё больше. Соответствуя
глобальным тенденциям нашего времени, спиритизм, в отличие от других
заблуждений более частного характера, имеет реальный шанс на успех.
При существующем интеллектуальном неравенстве наши аргументы имеют один
недостаток - они не общедоступны. И ложность спиритуализма может быть
очевидной лишь для метафизиков, поскольку все философские и научные аргументы
относительны. Истинная метафизика не дело "специалистов" и не имеет ничего
общего с "книжным" знанием и наукой. Интеллектуальная "элита" состоит восвсе
не из учёных и философов, которые, как правило, находятся в плену
предрассудков, ментальных штампов и ставшей самоцелью эрудиции. Ничто так не
ограничивает "интеллектуальный горизонт", как злоупотребление эрудицией,
которая может стать помехой в ясном понимании определённых вещей.
История спиритизма представляет собой лишь один фрагмент ментального
извращения, которое характеризует современный Запад. Для полного понимания
необходимо рассмотреть его развитие во всех подробностях, начиная с истоков.
Это безграничная работа, ни одна часть которой ещё не была сделана.
Официальная история ограничивается лишь внешними событиями, которые всегда
являются следствием более глубоких процессов. Можно говорить о подлинном
захвате исторических исследований, об их ангажированности различными
религиозными и политическими партиями. Было бы желательным появление
компетентной, основанной на доказательствах, работы, разоблачающей способы,
при помощи которых протестантские историки навязали свой взгляд даже
католическим кругам.
Фальсификация истории, похоже, была совершена согласно определённому плану,
одной из целей которого является подмена понятия "деградация" - идеей
прогресса. Этот план, очевидно, не нуждается в том, чтобы быть
сформулированным в каком-либо документе. Не является ли страх открытий такого
рода причиной, сделавшей пристрастие к письменным документам основой
"исторического метода"?
Само по себе описанное ментальное извращение - результат некоей направляющей
воли. Мы не верим в случайное возникновение общественных движений, будь то
спиритуализм или что-нибудь другое. На самом деле вместо единственной воли
было бы правильнее говорить о разных волях и их результатах.
весьма оккультный день: смерть Бёме и основание ТО Блаватской. Иду вечером на Вальтрауд Майер к Краснохолмскому и Вадима Кошкина к Мытной (а в ДОМе у Пятницкой - 4'33'').
в Москве есть районы с особым "магическим" измерением: некоторые, вроде Патриарших, общеизвестны благодаря литературе; другие, вроде Сретенки, где влияние этого измерения, вероятно, куда интенсивней - певца булгаковского масштаба не нашли. Уникальный ряд, идущий с Севера и связанный со Сретенкой: само её название - дорога к Храму (Троицкая) - Брюс - Сухарева башня (б. Сретенская - 1я обсерватория) - Соборная мечеть - Храм Троицы в Листах (со взорванной в 1957 колокольней, первый храм русских моряков; в нём отпевали Олега Лундстрема - но это личное) - Уран (Джемаль и Коперник) - школа Васильева с Fazioli и невозвышенным над Москвой ангелом - основание Фонда Головина (д.26). + Печатники (тоже личное и ещё какое). Троицкая церковь - единственная в Москве с алтарём на севере - "на север!", вспоминал я головинскую песню, сидя почти напротив неё на его поминках. 26 авг. [по ст.ст.] 1395 в Москве встретили икону Богородицы, к-я, по поверью, спасла потом город от нашествия Тимура. Список её и поместили а алтарь, обращённый в сторону богомольного пути к Лавре, в сторону дороги во Владимир, откуда её принесли.
Едва были
созданы первые
географические карты и глобусы и забрезжили первые представления о настоящей форме Земли как «глобусе», сразу же были проведены глобальные разделительные или распределительные линии. В начале находится знаменитая линия, которую Папа Александр VI провел 4 мая 1493 года, через несколько месяцев после открытия Америки, от Северного полюса к Южному полюсу через Атлантический океан, и согласно которой новые земли и океаны были поделены между Португалией и Испанией. За этой первой глобальной линией последовали многочисленные линии для двух половин Земли, закрепленные в договорах между странами-первооткрывателями Португалией и Испанией. Они представляют собой особый тип линий, которые лучше всего именовать испанским названием "Raya” (линия, черта, полоса). Сущность этих линий состоит в том, что они представляют собой разделительную линию между державами, осуществляющими захват суши и моря.
Совсем иного рода часто встречающийся в XVI и XVII веках тип глобальной линии, появляющийся под названием так называемых линий дружбы, "amity lines”. Они не являются распределительными линиями, но выделяют зону беспощадной борьбы. Такими линиями были, например, экватор или Тропик Рака на Юге, или меридиан, проходивший через Азорские острова, на Западе. «По ту сторону линии» прекращало действовать всякое традиционное или согласованное европейское право и начинало действовать беспощадное «право сильного». Это и есть пресловутое "beyond the line” английских пиратов и корсаров, флибустьеров и морских разбойников XVII века. По своей сути эта линия является линией, указывающей на борьбу.
Третьим, опять же совсем иного рода типом глобальной линии, является американская линия западного полушария. Со всей ясностью и географической определенностью она появляется в послании президента Монро 2 декабря 1823 года. Здесь слово «полушарие» уже осознано и употребляется в специфическом значении, оно именует свое собственное пространство «Америка» или «этот континент», а также «это полушарие» (this hemisphere). Намеренно или нет выражение «полушарие» связывается с тем, что политическая система западного полушария как режим свободы противопоставляется иного рода политической системе тогдашних абсолютных монархий Европы. Доктрина Монро и западное полушарие с тех пор составляют одно целое и ограничивают выходящее за пределы собственной территории государства пространство для «специальных интересов» Соединенных Штатов. Это слово использовалось в многочисленных заявлениях правительства Соединенных Штатов, и к началу нового мирового конфликта в 1939 году оно, казалось, стало прямо-таки лозунгом политики Соединенных Штатов. Поэтому сегодня заслуживают особого интереса географическое разграничение, содержание и судьба этой линии.
Что касается географической области «западного полушария», то недавно географ государственного департамента США С. В. Боггс, предпринял точное разграничение западного полушария в связи с разграничением доктрины Монро. Он исходит из того, что под западным полушарием в общем понимается открытый Христофором Колумбом «Новый Свет», но что впрочем географические или исторические понятия «Запад» и «Восток» не определяются ни природой, ни общими соглашениями. Картографы привыкли проводить линию через Атлантический океан, проходящую по 20 градусу долготы западнее нулевого меридиана Гринвича. Соответственно, Азорские острова и острова Зеленого мыса относились бы к западному полушарию, что, правда, как признается и Боггс, противоречит их исторической принадлежности к Старому Свету. Напротив, Гренландию он почти целиком относит к западному полушарию, хотя она была открыта не Христофором Колумбом. Он ничего не говорит об арктических и антарктических регионах Северного и Южного полюсов. На тихоокеанской стороне Земного шара он не желает проводить разграничительную линию просто по соответствующему 20 градусу 160 градусу долготы, но считает границей так называемую международную границу времени, то есть 180 градус долготы, причем он правда делает некоторые выступы на Севере и на Юге. Западные острова Аляски он еще целиком относит к Западу, и Новая Зеландия относится к западному полушарию, а Австралия, напротив, относится к другому полушарию. Что огромные поверхности Тихого океана по меньшей мере, как он говорит, «временно» также относятся к западному полушарию, он считал тогда (перед началом войны с Японией) не практическим затруднением, но чем-то таким, по поводу чего самое большее могли бы волноваться составители карт. Американский юрист в области международного права П. С. Йессап (P. S. Jessup) уже в 1940 году в своем сообщении о докладной записке Боггса прибавил следующее: «Измерения меняются сегодня быстро, и нашему интересу 1860 года к Кубе соответствует сегодня наш интерес к Гавайям; быть может, аргумент самообороны приведет к тому, что Соединенные Штаты однажды будут должны воевать на Янцзы, на Волге и на Конго».
Бросается в глаза, что важные американские заявления, сделанные не из Вашингтона, особенно общие определения американских министров иностранных дел Панамы (октябрь 1939 года) не прибегали к выражению «западное полушарие», но говорили просто об «Америке», об «американском континенте» (в единственном числе) или о «территориях, географически относящихся к Америке». За этими различиями в словоупотреблении скрываются различия более глубокого рода. Здесь уже можно обнаружить злоупотребление, превратившее панамериканизм в инструмент политики Соединенных Штатов. На днях президент Бразилии в заявлении от 4 мая 1943 года, имея в виду французский остров Мартиника, указал на его принадлежность к западному полушарию.
Упомянутое «панамское заявление» от 3 октября 1939 года имеет особенное значение для вопросов пространства в сегодняшнем международном праве, так что нужно кратко остановиться на нем. Внутри определяемой этим заявлением «зоны безопасности» для защиты нейтралитета американских государств воюющие стороны не должны предпринимать никаких вражеских действий. Линия нейтральной зоны безопасности должна простираться по обеим сторонам американских берегов до 300 морских миль в Атлантическом и в Тихом океанах. От бразильского берега она достигала 24 градуса долготы западнее Гринвича, итак приближалась к 20 градусу долготы, который обычно представляет собой картографическую разделительную линию между Западом и Востоком. Эта безраздельная «американская зона безопасности» октября 1939 года сегодня практически устарела уже благодаря тому, что предполагаемый ею нейтралитет американских государств потерпел крах. Но она продолжает иметь чрезвычайное принципиальное значение. Во-первых, она, в отличие от ставшей тем временем целиком безграничной и безбрежной политики Соединенных Штатов, еще придерживается понятия «Америка» и заключенного в этом понятии ограничения. Кроме того, она имеет великие, можно сказать, привлекающие всеобщее внимание последствия, поскольку грандиозным образом доводит ad absurdum меры и масштабы традиционной трехмильной полосы территориальных вод и укоренившееся определение размеров территориальных вод. И, наконец, она и свободный океан подчиняет идее больших пространств, когда вводит новый род пространственных обособлений, исходя из свободы морей. Это сразу же заметила и акцентировала на этом внимание немецкая наука международного права. Но и американские специалисты по международному праву заметили, что «аспект двух сфер доктрины Монро» (two-spheres-aspect of the Monroe-Doctrine) претерпел важное изменение благодаря панамскому заявлению октября 1939 года. Раньше, когда говорили о доктрине Монро, думали в общем только о твердой суше западного полушария, а для океана предполагали свободу морей в смысле XIX века. Теперь же границы Америки простираются и вовне в область свободного моря.
Исключительно важен этот последний момент. Как всегда в мировой истории, и здесь переход от суши к морю имеет непредвиденные и необозримые последствия и воздействия. До тех пор, пока при употреблении словосочетания «западное полушарие» думали лишь о континентальном пространстве суши, с этим понятием было связано не только математически-географическое разграничение, но этим был задан и конкретный географически-физический и исторический гештальт. Наступающее отныне расширение и перемещение на море делает понятие западного полушария еще более абстрактным в смысле пустого, определяемого в основном математически и географически пространства. В просторе и плоскости моря, как говорит в частности Фридрих Ратцель, «пространство чище выступает само по себе». В военно-научных и стратегических толкованиях и обсуждениях можно при случае обнаружить даже острую формулировку одного французского автора, гласящую, что море является гладкой плоскостью без препятствий, на которой стратегия растворяется в геометрии.
По своему содержанию глобальная линия западного полушария не является ни разделительной линией (как испано-португальская "Raya”), ни открытой линией, указывающей на борьбу (как английская "amity-line”), но – по меньшей мере, в своем изначальном смысле - линией самоизоляции. Новый Свет претендует на то, чтобы быть настоящей и подлинной Европой и отмежевывается от старой Европы. Лучше всего это отношение характеризуют два часто цитируемых высказывания Джефферсона, сделанные в 1812 и в 1820 годах, поскольку в них ясно обнаруживается ненависть к Англии и презрение к старой Европе. «Судьба Англии, - говорит Джефферсон в начале 1812 года, - почти решена, и современная форма ее существования подходит к концу. Если наша мощь позволит нам подчинить наше полушарие закону, то он должен будет состоять в том, что меридиан, проходящий в середине через Атлантический океан, образует демаркационную линию между войной и миром, и по эту сторону нельзя будет совершать никаких военных действий и лев с овечкой будут жить в мире друг с другом». Здесь еще чувствуется кое-что от боевого характера «дружеской линии»; но Америка более не является, как то было в XVI и XVII веках, ареной беспощадной борьбы, но теперь, наоборот, является областью мира, а весь остальной мир представляет собой арену войн других, в которых Америка принципиально не участвует. В 1820 году Джефферсон говорит: «Не далек тот день, когда мы по всей форме потребуем провести меридиан раздела через океан, который бы разделил два полушария, по эту сторону коего никогда не должен будет раздастся ни один европейский выстрел, точно также как ни один американский выстрел не раздастся по другую сторону разделительного меридиана». Выражение «западное полушарие» всегда используется, как и в самом послании Монро, таким образом, что Соединенные Штаты отождествляются со всем, что морально, культурно или политически относится к субстанции этого полушария. Зачастую эти высказывания о самоизоляции столь сильны, что линия западного полушария предстает прямо-таки карантинной линией, своего рода кордоном от чумы, посредством которого здоровый Новый Свет пытается защититься от трупного яда старого континента, оставшегося в прошлом.
Сегодня дело больше не в том, что в таких высказываниях о «моральном превосходстве Америки над Европой» раньше было справедливым. Несомненно, что Новый Свет имел по сравнению со старой, впавшей в реакцию и занятой внутренними проблемами Европой большие моральные, культурные и духовные возможности. Но уже в конце века, около 1900 года, все огромные возможности были извне и изнутри исчерпаны и не состоялись. Нападение на Кубу в 1898 году явилось внешнеполитическим сигналом, который провозгласил миру поворот к империализму. Этот империализм между тем уже давно существовал и уже не придерживался старых континентальных представлений о западном полушарии, но продвинулся далеко в Тихий океан к старому Востоку. Применительно к дальним пространствам Азии на смену устаревшей доктрины Монро пришел принцип «открытых дверей». С географически-глобальной точки зрения это был шаг с Востока на Запад. Теперь американский континент по отношению к появившемуся во всемирно-историческом смысле восточноазиатскому пространству переместился в положение восточного континента; за сто лет до этого старая Европа благодаря всемирно-историческому подъему Америки была оттеснена в область восточного полушария. Для «духовной географии» такое изменение освещения представляет в высшей степени сенсационную тему. Под впечатлением этого в 1930 году был провозглашен «подъем Нового Света», который должен был соединить Америку и Китай.
В мировой истории часто бывало так, что народы и империи изолировались от прочего мира и пытались с помощью оборонительной линии защититься от заразы остального мира. «Лимес» является прафеноменом истории, «китайская стена», как представляется, является типичным сооружением, а «Геркулесовы столбы» остаются мифическим образом границы на все времена. Вопрос лишь в том, какое отношение к другим народам следует из такого отделения и изоляции. Претензия Америки на то, чтобы быть новым, неиспорченным миром, была терпимой для прочего мира до тех пор, пока она была связана с последовательной изоляцией. Глобальная линия, разделяющая мир на хорошую и плохую половины, представляет собой линию плюса и минуса в смысле моральной оценки. Она является постоянным политическим вызовом для всей другой части планеты, если не ограничивается строго обороной и самоизоляцией. Вопрос о том, является ли доктрина Монро правовым принципом ("legal principle”) или же только политической максимой не был делом только идеологической последовательности, теоретически-понятийного выяснения последствий, только целесообразности и своевременности, и тем более не спором юристов. Скорее здесь возникает дилемма, которой не может избежать ни творец такой линии изоляции, ни остальной мир. Линия самоизоляции превращается в нечто совершенно другое, противоположное, когда она претворяется в линию дисквалификации и дискриминации остального мира. Ибо сущностно свойственный такой самоизоляции международно-правовой нейтралитет, уже в своей предпосылке и в своей основе является чем-то абсолютным и представляет собой нечто более строгое, чем виды нейтралитета, возникшие в старом европейском международном праве в XVIII и XIX веках применительно к межгосударственным войнам. Если не состоится присущий самоизоляции абсолютный нейтралитет, то всемирно-политическая идея изоляции превращается в безграничное, охватывающее одинаково всю Землю притязание на интервенции. Изоляция провозглашается «басней»; доктрина Монро становится «сказкой». Правительство Соединенных Штатов берет на себя роль судьи всей Земли и берет на себя право вмешательства во все дела всех народов и всех пространств. В непосредственном самопротиворечии предельно-оборонительная самоизоляция превращается в такой же предельный, безпространственный и безграничный пан-интервенционизм.
Вся деятельность правительства Соединенных Штатов за последние 40 лет находится под давлением этой дилеммы самоизоляции и пан-интервенционизма. Давление столь же мощно и неотразимо, сколь огромны и могущественны пространственные и политические меры такого глобального мышления линиями. У западного полушария в чудовищной дилемме кружится голова с начала так называемой империалистической эры, то есть с конца XIX века – начала XX века. Здесь речь идет не только о противоречивых тенденциях, о контрастах и внутренних напряжениях, которые ведь присущи всякой сильной жизни и тем более каждому великому рейху. Внутреннее противоречие изоляции и интервенции суть нечто иное. Это нерешенная проблематика, содержащая в себе опасное непреложное принуждение, гибельное для самого западного полушария и для остального мира, стремящееся превратить прежнюю межгосударственную войну европейского международного права в мировую войну. Когда вашингтонское правительство претендует на то, чтобы не только отразить всякого политического врага, но и дисквалифицировать и диффамировать его, оно претендует на то, чтобы навязать человечеству новый в международно-правовом смысле род войны. Впервые в истории человечества ведется глобальная мировая война.
Уже во время Первой мировой войны 1914-1918 гг. политика президента Вильсона неожиданно колебалась между двумя крайностями, пока она весной 1917 года с чудовищной мощью не заняла сторону интервенционизма и Мировой войны. Во время сегодняшней Мировой войны тот же самый поворот от торжественно и клятвенно провозглашаемого нейтралитета к пан-интервенционизму точно повторился с зачастую дословными совпадениями. Миф западного полушария окончился абсолютно безграничным вмешательством. Упразднение всех мер и границ, характеризующее американский пан-интервенционизм, не только глобально, но и тотально. Оно затрагивает и внутренние дела, социальные, экономические и культурные отношения и проходит сквозь народы и государства. Пока дискриминация других правительств находится в руках правительства Соединенных Штатов, они имеют право призывать народы восставать против их правительств и превращать войну между государствами в гражданскую войну. Таким образом дискриминационная Мировая война по-американски становится тотальной и глобальной Мировой гражданской войной. Здесь заключена тайна на первый взгляд столь неправдоподобного союза западного капитализма и восточного большевизма. Обе стороны превращают войну, становящуюся глобальной и тотальной, из межгосударственной войны прежнего европейского международного права в мировую гражданскую войну*. Здесь выявляется и более глубокий смысл того, что Ленин говорил о проблеме тотальной войны, когда он подчеркивал, что в сегодняшнем состоянии Земли остался лишь один вид справедливой войны, а именно гражданская война. Лишь с точки зрения таких глобальных измерений можно понять, что означает шаткое колебание западного полушария для остального мира. Тенденция к изоляции была присуща традиционной и консервативной субстанции Соединенных Штатов. Но в то мгновение, когда она устраняется и становится «сказкой», претензия на мировое господство, осуществляемое при помощи дискриминационной мировой войны, принуждает Соединенные Штаты к вооруженной интервенции не только во все политические пространства, но и во все социальные отношения планеты. Противоречивая и по-видимости загадочная история американского нейтралитета 1914 – 1941 гг. является только историей этого внутреннего самопротиворечия самоизоляции и мировой дискриминации.
Сегодня, в 1943 году, Соединенные Штаты пытаются обосноваться в Африке и на Ближнем Востоке; на другой стороне глобуса они вмешиваются в дела Китая и Средней Азии. Они покрывают всю Землю системой авиабаз и военной авиации и провозглашают «американский век» нашей планеты. Тем самым устранены все мыслимые границы, сколь бы широко их не определять. Итак, политический миф западного полушария закончился. Но его окончание представляет собой одновременно конец целой эпохи и определенной стадии международно-правового развития, а именно конец эпохи мышления линиями вообще и подчиненной ему структуры международного права. В различных типах прежних глобальных линий – испано-португальских "Raya”, английских "amity-line” и американской линии самоизоляции западного полушария – проявлялось стремление найти пространственный порядок для всей Земли, пространственный закон планеты. Сегодня все эти усилия исторически устарели. Целиком новая ситуация образовалась после того, как последняя из этих глобальных линий, линия западного полушария, превратилась в безграничный, глобальный интервенционизм. От притязаний на создание универсального, планетарного контроля над миром и мирового господства обороняется другой номос Земли, основная идея которого – разделение Земли на многие большие пространства, наполненные своими историческими, хозяйственными и культурными субстанциями.
Глобальные линии характеризовали первую стадию борьбы за номос Земли и за структуру международного права. Но их разделения Земли были абстрактны и в любом смысле слова поверхностны. Они растворяли все проблемы в геометрии. Точно так же абстрактен и поверхностно глобален безпространственный и безграничный империализм капиталистического Запада и большевистского Востока. Между ними сегодня обороняется субстанция Европы. Глобальному единству планетарного империализма – все равно, капиталистическому или большевистскому – противостоит множество исполненных смысла, конкретных больших пространств. Их борьба является в то же время борьбой за структуру грядущего международного права, даже за ответ на вопрос, должно ли вообще иметься на нашей планете сосуществование многих самостоятельных образований или же останутся только допускаемые одним единственным «господином мира» децентрализованные филиалы регионального или локального рода. В борьбе с глобальным империализмом на сегодняшней Земле не может устоять локальная или региональная идиллия. Как противоборствующий фронт можно рассматривать только подлинные, исполненные смысла большие пространства. Большое пространство содержит меру и номос новой Земли. В этом его всемирно-исторический и его международно-правовой смысл.
Государственный секретарь Генри Л. Стимсон, по имени которого названа вышеупомянутая панинтервенционистская доктрина Стимсона, уточнил свою глобалистскую точку зрения, когда он заявил 9 июня 1941 года, что Земля сегодня не крупнее, чем в 1861 году США, которые были уже тогда слишком малы для противоположности северных и южных штатов. «Земля, - добавил он, - сегодня слишком мала для двух противоположных систем». Но мы отвечаем ему, что Земля всегда будет оставаться больше, чем Соединенные Штаты Америки и что она и сегодня достаточно большая для многих больших пространств, в которых свободолюбивые люди умеют хранить и защищать свою историческую, хозяйственную и духовную субстанцию и своеобразие.
----------
* На эту тему см. доклад Карла Шмитта 29 октября 1937 года для Академии Немецкого права «Поворот к дискриминационному понятию войны» (Schriften der Akademie fuer Deutsches Recht, Gruppe Voelkerrecht, Nr. 5, Muenchen 1938), S. 45 сл.
Масса исследований о Карле Шмитте похожа на растущий прилив, ломающий любые дамбы и заливающий все территории. Когда в 1985 году Карл Шмитт умер, ему было посвящено едва ли 60 книг. Сейчас их уже 430. Одновременно по всему миру растет количество переводов его произведений. В настоящее время полное собрание сочинений Шмитта выходит даже в Пекине. И за три последних года коллоквиумы, посвященные его жизни и творчеству, проходили по очереди в Лос-Анджелесе, в Бело Оризонте (Бразилия), в Бейра Интериор (Португалия) и в Варшаве, в Буэнос-Айресе, во Флоренции и в Кракове. Можно без преувеличения говорить о ренессансе теорий Карла Шмитта. Но с какими последствиями?
Сначала нужно указать на аспект актуальности. Точнее говоря, на то, что мышление Шмитта дает нам схему для анализа и интерпретации, ценность которой ввиду определенных событий и мрачных тенденций в нынешнем мире, снова раз за разом доказывается. В этом отношении, прежде всего, внимание наблюдателей привлекают три комплекса тем: развитие терроризма, введение чрезвычайных законов, чтобы справиться с этим феноменом, и, наконец, эволюция войны, которая совпадает с радикальной трансформацией международного права.
В своей теории партизана Шмитт анализирует тип иррегулярного комбатанта, который противостоит легальности высших властей с помощью новых форм борьбы, которые он, исходя из обстоятельств, рассматривает как законные. Партизанская война - иногда также называемая «малой войной» - не прекратила совершенствоваться с девятнадцатого века, когда вспыхнули народные восстания против войск Наполеона, прежде всего, в Германии и Испании. Век деколониализации привел к увеличению партизанских войн. Сегодня эти асимметричные войны стали правилом. Основные действующие лица конфликтов, которые происходят в мире, - это уже не только государства, а «инфрагосударственные» или «парагосударственные» подразделения, участники которых не носят военную форму. И если государства во все времена обзывали партизан «террористами», то сегодня именно террорист продолжает традицию партизанской войны.
Различие между старыми и новыми партизанами тесно связано с глобализацией. И терроризм также потерял прочную привязку к определенному месту на земле. Карл Шмитт приписывал партизану «теллурический» характер, но для террориста это больше не является обязательным. Потому что террорист уже достаточно часто действует не в пределах границ отдельного государства. Напротив, «планетарный терроризм» перемещается из одной страны в другую, для него полем действия становится весь мир. Однако в остальном на террориста распространяются все те характерные признаки, которыми Шмитт характеризует партизана: иррегулярность, более интенсивные политические обязательства, ярко выраженное чувство законности, противоречащее легальности, которая воспринимается как формализованная несправедливость или беспорядок.
Шмитт пишет: «У сегодняшнего партизана стираются и пересекаются большей частью обе пары противоположностей: регулярно-иррегулярно и легально-нелегально». Далее он обращает внимание на то, что «в порочном кругу террора и контртеррора … борьба с партизанами часто была только отражением борьбы самих партизан».
В противостоянии иррегулярности сами государства вынуждены использовать иррегулярные методы борьбы. При этом они могут действовать вопреки своим собственным законам, когда проводят чрезвычайные мероприятия, вроде тех, которые вступили в силу в США после терактов 11 сентября 2001 года (закон «Патриотический акт», создание лагеря в Гуантанамо и пр.).
Теперь известна основная роль, которую чрезвычайное положение (или случай реальной опасности – то же, что начало войны) играет в мышлении Шмитта. Чрезвычайное положение для него в политике соответствует чуду в теологии: насильственному событию, которое нарушает «законы природы». Шмитт здесь упрекает либеральных профессоров конституционного права и приверженцев юридического позитивизма в том, что они рассматривают политическую жизнь в стране только лишь как вопрос установленных конституцией норм и правил, не видя, что заранее установленные нормы не применимы к чрезвычайному положению, так как оно по самой своей природе непредсказуемо. Чрезвычайное положение столь же непредсказуемо, как и средства, которые необходимы, чтобы установить над ним контроль. Только суверенный авторитет способен на это. «Суверен – это тот, кто решает вопрос чрезвычайного положения». С другой стороны, знать, кто принимает решение в чрезвычайном случае, означает одновременно знать, кому принадлежит суверенитет.
Однако вопреки утверждениям некоторых авторов, это не делает Карла Шмитта «отцом» тех чрезвычайных мероприятий, которые в западных странах под предлогом «войны против террора» ограничивают гражданские свободы и создают контролируемое общество. Чрезвычайное положение уже по самому определению должно быть действительно исключением - а сегодня оно день ото дня становится таковым все менее.
Эволюция войны и международного права - это другая достойная рассмотрения тема. В форме «гуманитарных войн», свидетелями которых мы являемся сегодня, войны превращаются в полицейские акции, нарушающие суверенитет государств. Как показал Карл Шмитт, все традиционные различия между глубоким тылом и фронтом, комбатантом и гражданским лицом, регулярным и иррегулярным войскам, полицией и армией, внешней политикой и внутренней политикой постепенно размывались. В конце концов, в эпоху, когда «горячий мир» сменил «холодную войну», исчезает и граница между войной и миром. Если оружие молчит, то войну ведут с использованием пропаганды и «перевоспитания». При этом даже упускают из виду, что целью войны является мир.
Работы Карла Шмитта, в частности, «Die Wendung zum diskriminierenden Kriegsbegriff» («Поворот к дискриминирующему понятию войны», 1938), позволяют понять, что «гуманитарные войны», являющиеся дискриминирующими войнами, большей частью означают возвращение к представлению о «справедливой войне» в понимании средневековой теологии.
Чтобы урегулировать отношения между государствами, старое международное право (ius publicum europaeum), которое закончило религиозную войну после Вестфальского мира, понимало войну как войну, в которой за каждым участником признавалось его право: justus hostis (справедливый, что значит: законный враг), но не justa causa (справедливое дело).
Это позволяло удерживать войну в определенных рамках, из чего на самом деле также исходит и важность jus in bello (права на войне). Дискриминирующая война, которая позволяет возродиться «справедливой войне» средневековья, - это война, в которой эти достижения пропадают. Враг - это больше не противник, который мог бы при других обстоятельствах с такой же вероятностью оказаться союзником. Он стал абсолютным врагом. Представленный как дьявол, как преступник, как воплощение зла, он - враг человечества, которого необходимо не только разбить, но и стереть с лица земли. Вследствие этого против него можно применять любые средства - экономические санкции, бомбардировки гражданского населения и т. д., так как мирные переговоры с ним невозможны, разве только на основании безусловной капитуляции.
Шмитт показывает, что идеологические и «гуманитарные» войны нынешнего времени, которые лишают врага моральных качеств вместо того, чтобы признавать в нем противника, мотивы которого, даже ведя с ним борьбу, можно признавать, приняли эстафету от религиозных войн. Они демонстрируют точно такой же безжалостный и тотальный характер.
В своем стремлении разработать новую теорию международного права на основе «конкретного организующего мышления», Шмитт, тем не менее, не осознавал, что jus publicum europaeum уже нельзя было восстановить. Старый европоцентристский порядок, который основывался на чисто государственных основах, исчез. Поэтому он высказывался за «пространственную организацию» политических конфликтов, в духе старого принципа cujus regio, ejus religio («чья земля, того и вера»). Из этого с 1938 года выросла его теория «больших пространств», которую резко критиковали идеологи СС, в частности, Вернер Бест и Райнхард Хён. Шмитт подчеркивал, что Европу необходимо организовать как «Большое пространство» с Германской империей как его естественным геополитическим центром, и дать ей свой вариант доктрины Монро, которая позволяла Соединенным Штатам с 1823 года запрещать какое-либо чужое военное присутствие на североамериканском и южноамериканском континентах. Здесь Шмитт выступил в пользу Pluriversum, многополярного мира, против Universum, единого мира, который был бы объединен при доминировании одной единственной сверхдержавы. Эта мысль тоже является чрезвычайно актуальной альтернативой.
Его представления достигают апогея в большой книге 1950 года, «Der Nomos der Erde im Völkerrecht des Jus Publicum Europaeum», («Номос земли в международном праве Европейского публичного права»), где Шмитт занимается также новым мировым порядком, который должен был последовать за разрушением «Ялтинской системы». Тот, в свою очередь, сменил в 1945 году вестфальскую модель и европоцентристский государственный порядок, развившийся после открытия Америки.
Тем не менее, некоторые авторы думают, что в произведении Карла Шмитта содержались и другие в высшей степени актуальные соображения. Для многих «левых шмиттианцев», таких как Данило Дзоло, Шанталь Муфф, Гопал Балакришнан и еще некоторых других, самая большая заслуга Шмитта состоит в том, что он указал, что понятие «либеральной демократии» само по себе является противоречивым по определению. Враждебно настроенный к либеральной парламентской демократии, которую он, как и Доносо Кортес, возводил к «вечной дискуссии», Карл Шмитт нападал на либерализм и демократию таким путем, который мог напомнить о Руссо, в частности, об его критике представления (репрезентации).
Репрезентация, будучи, в принципе, олигархической природы, отрицает суверенитет народа. Шмитт, напротив, придерживался демократии плебисцитного типа, это значит партиципативной и прямой демократии. В демократическом обществе, писал он, решения правящих должны выражать волю управляемых. Это соответствие и есть признак демократии. Голосование (или «аккламация») является ничем иным как средством его подтверждения. Поэтому не свобода является демократическим принципом, а равенство: граждане могут иметь разные способности, но если рассматривать их как граждан, то они, с политической точки зрения, равны.
Другие, со своей стороны, полагают - и не без причины - что противоположность, которую определил Карл Шмитт между сушей и морем, также позволяет понять глубинную структуру постмодернизма, определенного Зигмунтом Бауманом как «текучая современность». В маленькой книге с заголовком «Земля и Море» Шмитт в 1942 году развивал диалектику теллурического и морского, производные которой расходятся широко. Политическое подразумевает границу, т.е. стоит на стороне земли. Море не знает границы, а только течения и встречные течения. Оно стоит на стороне торговли и экономики. Теллурическая логика и морская логика снова проявляются в геополитике, в многовековой дискуссии между морскими державами (вчера Великобритания, сегодня Соединенные Штаты) и континентальными державами (Европа).
И, наконец, важно подчеркнуть, что различение друга и врага, этот центральный лейтмотив мышления Шмитта, не следует сужать лишь до потенциальной угрозы. Оно обосновывает также конкретное политическое существование народа. «Народ» подразумевает сущностное единство, которое делится таким способом, что члены политической общности, если необходимо, готовы бороться и умирать ради ее дальнейшего существования. Гражданство и политическая общность должны распасться. Конституции проистекают не из общественного договора, а из воли существующего народа также как и политической общности, выступать в качестве учредительной власти и определять конкретную форму своего коллективного существования.
Назло критике, которой он, как видно, до сих пор подвергается, именно все эти, здесь лишь кратко рассмотренные причины вполне обоснованно поднимают Карла Шмитта по оценке видных умов всех лагерей на уровень «последнего великого классика» (Бернард Вильмс), рядом с Макиавелли, Гоббсом, Локком или Руссо.