Архив - Фев 3, 2011

заголовок

февраль какой-то особый месяц у меня, и количество Дней рождений друзей тоже почти зашкаливает, почти ежедневно, а то и по два-три.

завтра начнётся суд над основателем ж. Вече Владимиром Осиповым, которого я, увы, лично не знаю, но о котором слышал много хороших слов от покойного проф. Вагина - оба сидели ещё при Брежневе. Инкриминируемая книга: Корень нации. Записки русофила.

из сети:
* протей
* Черные дыры - мощнейшие источники космического ветра
* Эхо неудобной войны: кто на самом деле управляет Израилем?
* Ицхак Лаор «Мифы либерального сионизма»

Джемаль "Смысл времени"


Лекция 5. Эзотерические основания современной западной цивилизации
11.12.2005

Бисмилла ар-Рахман ар-Рахим

Сегодняшняя лекция посвящена эзотеризму, внутренней, мистико-идеологической составляющей современного общества, вернее, тех элит, которые им правят. В предыдущих лекциях уже говорилось о том, что с точки зрения монотеизма огромный социальный организм, который охватывает всех человеческих существ как мух в янтаре, представляет собой тагут, представляет собой механизм отчуждения, представляет собой некий второй контур рока, противоположный второму началу термодинамики. Можно сказать, что отдельно взятое человеческое существо в мягкой комфортности своего существования, как бы родившись на необитаемом острове, противостоит Космосу в его бездонности как холодному вакуумному вытягивающему инструменту, который выбирает соки, остужает и убивает все живое. Второе начало термодинамики постулирует стремление тепловых потенциалов к выравниванию, от тепла к холоду. Это процесс остывания, процесс сгущения материи, процесс тепловой смерти. Но мы рождаемся не на необитаемом острове; родившись, мы сразу попадаем не в Космос; даже окружающие нас горы и звезды уже пропущены через фильтр совершенно другого сознания, которое мы получаем с момента рождения, с колыбели. Мы попадаем в некий уютный, комфортный, выстланный ватой и перьями объем, который защищает нас от страшного холода ледяного Космоса; мы попадаем в комфортное человеческое антропогенное пространство и не ощущаем поджидающую нас за его границами голодную бездну вакуума. Невозможно, чтобы этот сложный механизм существовал посреди ледяного Космоса за счет самого себя. Только в фантастических историях Мюнхгаузены вытягивают сами себя из болота за волосы. Существование такого уютного комфортного антропогенного пространства, социума, в который мы рождаемся, не испытывая столкновения с реальным веществом и с реальной пустотой, противостоящей нашей биологической трепетной природе, должно оплачиваться.

Что такое социум? С точки зрения политической теологии, аспектами которой являются политическая антропология и социология, социум есть коллективный Иблис. Это великое существо язычников, которое существует между небом и землей и является агентом возгонки низших энергий от земли вверх, к небу, и низведение тонких энергий вниз. Великое существо, которое с точки зрения монотеистов является Иблисом, а с точки зрения язычников – богом. С точки зрения язычников, это сын неба и земли, совершенное тотальное вселенское существо, бог, которого разные языческие метафизические традиции называют по-разному: в индуизме – Ишвара, Зевс – в эллинской традиции, но наиболее фундаментальным в этом аспекте стал зороастризм-тире-митраизм, который распространился приблизительно около II-I столетий до новой эры на Западе, в Римской империи. Через распространение римской бюрократии и легионов эта доктрина стала фактически наиболее распространенной и универсальной религиозной метафизической доктриной Ойкумены. Более того, некоторое время спустя эта же доктрина, имеющая иранское происхождение, попала к монголам и стала основой так называемой монгольской черной веры, которую исповедовал Чингисхан и его потомство. Митраизм на Востоке и митраизм на Западе. Представляется допустимым предположить, что поиск на Западе так называемого Царства пресвитера Иоанна связан не столько с достигшими Западной Европы слухами о том, что среди тюрок-кочевников очень много несториан-христиан, как предполагал Гумилев, сколько с общностью более глубинного субстрата, общностью митраизма, который стал мировоззрением римского государства, римской социальной организации, и одновременно мировоззрением чингизидов.

Для того чтобы понять духовную ситуацию на Западе, в Европе, которые мы называем христианской Европой, христианским Западом, имея в виду еще и Соединенные Штаты, нужно описать концептуально основной митраистско-зороастрийский миф, лежащий в основе всего западного механизма силового действия. Если мы говорим слово «империя», не имея в виду китайскую или вьетнамскую какую-нибудь средневековую империю – детские всякие дела; если, говоря «империя», мы встаем, щелкнув каблуками, и отдаем честь – мы имеем в виду социальный феномен, который построен на митраизме. Что такое митраизм? Это фундаментальная иранская доктрина, которая отпочковалась от того же самого корня, что и индуизм, но как бы в противостоянии последнему. Существует главный бог Зерван, он безличен, это великое “нет”, это рок, который порождает и стирает, это стирающая вечность. Сущность самого слова “зерван” обозначается как время. И тайный смысл этого слова тождественен смыслу, заложенному в слове “дахр”.

Согласно Корану, бедуины, отказываясь принять Ислам, ссылались на лояльность дахру, то есть року, времени. Они говорили: «Мы живем, и мы умираем, и нас убивает только дахр». Дахр – не просто время, дахр – это рок, представленный в его абсолютной характеристике необратимости, в абсолютной характеристике второго начала термодинамики. Все, что есть, может становиться только холоднее, может только умирать. Декарт очень хорошо описал рок в следующем логическом постулате своей доктрины, своего метода очевидности: «Следствие не может быть больше причины». Следствие всегда меньше причины. Но поскольку каждый следующий момент есть следствие предыдущего, то каждый следующий момент всегда меньше предыдущего. Из ведра нельзя достать колодец; ведро можно из колодца достать, а наоборот – нельзя. Вот это фундаментальное движение времени, движение рока, убывание, стремление к бесконечно малому – это вечное повторение, возвращение, воспроизводство и уничтожение одного и того же; если ты достиг этого малого, то где-то там надо остановиться. Это то, что по-персидски называется чархи фалак, колесо судьбы, которое кружит и стирает, кружит и стирает.

Это Зерван. Под ним существуют два существа: одно светлое, другое темное. В древнем зерванизме они оба назывались богами: бог добра и бог зла. В последующем, уже в зороастрийской реформе, зороастрийцы лишили второе, темное существо статуса бога и просто назвали его антитезным существом. Оба существа: Ормузд – бог света, и Ариман – дьявол или бес, который является хозяином мира полной тьмы, абсолютной тьмы, – первоначально, в древнем зерванизме (который был бесконтрольной доктриной древнейших иранских жрецов, магуш, откуда слово “магия”) были порождениями Зервана. Потом, с реформой зороастризма, были внесены коррективы в сторону монархии, в сторону аристократии, в сторону кшатрийского принципа, и равноправный дуализм добра и зла, характерный для жречества, был устранен в пользу выстраивания вертикали: добро над злом. Зло было лишено статуса равного с добром происхождения от Зервана.

Ормузд – это бог света, который является вместе с тем ослепительным солнечным существом, сияющим существом, существом небесным. Напомню вам, что Люцифер – это именно светоносец, русское слово “денница”. То есть под Люцифером, под Денницей имеется в виду религиозный образ и интеллектуальная интуиция, связанная именно с Ормуздом. Кстати, Дьявол означает в прямом переводе уменьшительное от латинского Deus, Diabolos означает маленький бог. Это может пониматься двояко: как нечто уничижительное – божок, идол и т.д.; или как сын Зервана, как вторая сыновняя ипостась рока. В митраизме Зерван просто называется бог-отец. Ормузд – бог-сын. А есть еще бог-дух святой, в митраизме он называется Спаситель. Это третья ипостась, которая изображается в виде белого голубя или огня нисходящего, иногда это красный орел, когда это ипостась хварено, в форме хварено, то есть благодать, ниспускающаяся на царя. Красный орел осеняет монарха и дает ему статус харизма, то есть хварено и греческое харизма – это одно и то же. Есть еще мать богов, мать бога Ормузда – Анахита. Вот такое святое семейство: бог-отец, бог-сын, бог-дух святой и мать бога Анахита.

Что происходит дальше? Хозяин черного мира, мира тьмы, Ангра-Майнью, или Ариман, совершает атаку на мир света вверху и похищает свет, не весь свет, конечно, но часть света. Похищенные частицы света он уносит в нижний мир, что приводит к порождению некой реальности в этом абсолютно сплошном черном мире мрака. Это дестабилизация, это чудовищный конфликт, потому что эта реальность возникает в отчуждении от своей подлинной природы, от корней, от родины, от небесной световой субстанции, возникает, благодаря похищенному свету, во внешних сумерках, в сфере, где ничего не должно существовать. Тогда Ормузд берет на себя миссию спасения похищенного свет. Он нисходит вниз, но попадает в ловушку, и вместо того, чтобы спасти свет, сам становится прикованным и распятым на дне мирового рва. И когда он оказывается распятым на дне мирового рва, он возносит клич, он издает страшный крик, который пронизывает все миры и все пласты, который возносится вверх, обращенный к богу-отцу, к Зервану. Но бог-отец не может сам вмешиваться в происходящее, потому что он над всем, он запределен. Поэтому он посылает бога-святого духа, Спасителя, который спускается в мир тьмы, освобождает Ормузда, и они вместе, взяв большую часть похищенного света, спасают его и в этом свете возносятся вверх, на свою небесную родину.

Но им не удалось спасти весь свет, крупицы света продолжают пребывать в темном царстве, где они находятся в плену. С точки зрения зерванизма, зороастризма, митраизма, мы как раз пребываем в этом темном царстве, по отношению к которому была проведена эта световая операция. Мы являемся в какой-то мере носителями оставшихся световых частиц, поэтому мы и существуем. Есть частицы света и в растительности, в деревьях – представление, интересным образом предвосхищающее понимание фотоэлементов и солнечной природы хлорофилла, о том, что без светового воздействия зелень и вообще биологические циклы веществ в природе невозможны. И, конечно, задача тех людей света, которые еще остаются в этом темном царстве, – бороться за то, чтобы спасти плененный свет, полностью извлечь его из мира тьмы и вернуть на его небесную родину.

Такова доктрина зерванизма, митраизма. Митра – это просто ипостась Ормузда, одно из его проявлений. Есть еще манихейская доктрина. Манихейство представляет собой некое объединение митраизма с христианством; сохранив митраистский концепт, оно вводит в него Иисуса Христа как еще одно проявление Ормузда.

Теперь вы понимаете, что изложенный концепт описывает концептуально-теологическую сторону известного нам исторического христианства, и при этом, конечно, совершенно ничего общего не имеет с реальным библейским Христом, иудеем, который был послан Богом в качестве пророка, который является пророком и действует в пророческом цикле, который сказал, что он пришел не упразднить закон Божий, но подтвердить его и т.д. Христос, которого мы знаем через Запад, и Христос, который является массиах, мессия, который пришел в Палестину, – не имеют между собой ничего общего: один является реальным пророком, исторически и физически существовавшим на земле, другой является неким мифоконцептом, выражающим фундаментальную идею язычества об архетипическом существе света, которое является прототипом, аналогом всех остальных живущих существ.

Кстати говоря, зороастризм оказывал сильнейшее влияние через Вавилон и на другие народы, ему нужно было как-то возражать и отвечать задолго до Рима. Поэтому в монотеистической традиции присутствует очень много моментов внутреннего спора, внутреннего диалога с этим дуализмом добра и зла, порожденным Зерваном, роком.

Вообще дуализм как доктрина, противостоящая в определенной мере глобальному пантеизму первозданного язычества – это доктрина экспансионистская, потому она и победила в Риме и стала основой римской имперской экспансии, имперской внешней политики. Пантеистические доктрины и доктрины первозданного чистого язычества не порождают системной агрессии и попыток объединить мир или видимую часть мира под единым управлением, под единым законом, под единым крылом. Ну, например, индуизм совершенно явно не породил экспансионистских проявлений; буддизм – это как бы варение в своем цивилизационном соку. Да, была империя, были войны, но посмотрите на буддийские государства, даже на сильнейшие из них: в 1500 году Япония насчитывала двадцать миллионов человек, которые имели огнестрельное оружие, класс самураев, владевших холодным оружием, техникой битвы, несравнимо превосходящей все, что знал на 1500 год Запад, там были каботажные суда, галеры, которые плавали на веслах, довольно далеко могли отходить, но плавали вдоль берега в основном, такая вдольбереговая перевозка, была великолепная организация, бюрократия, была стратегия. Были организованы четкие полки и так далее. Вместо того, чтобы завоевать всю Европу, в которой было столько же населения тогда, сколько в Японии, – 20 миллионов в Европе 1500 года, 20 миллионов в Японии, – или Китай завоевать, или что бы то ни было, Япония занималась выяснением внутренних проблем, решала, кому быть сёгуном, до тех пор пока там не воцарился Токугава, после этого наступила стагнация на триста лет сразу. То же самое Китай. Вот мы видим, что Китай страшно воевал всю дорогу, эти их бессчетные войны гражданские, а где он был тысячу лет назад, там же он и сейчас, Великая китайская стена, конечно, не в точности по современной китайской территории проходит, но разница небольшая.

Посмотрим на то, что происходило в других монистических цивилизациях: ацтеки, инки, вообще первозданное язычество, которое поклоняется тотальному абсолюту, не порождает никаких далеко идущих импульсов. Зато с появлением иранского дуализма начинается страшная агрессия экспансионизма. Ну, конечно, первым экспансионистом стал древний Иран, потому что Кир, да и Дарий стали немедленно осуществлять походы на запад, на восток, туда, сюда… Но на свою голову они принесли дуализм в Европу, и уже Александр Македонский (в значительной мере дуалист, поскольку он идеологический наследник Аристотеля, а именно дуализм предполагает тенденцию к тому, что дóлжно) ответил иранским товарищам не хуже, в той же монете. Вскоре появляется Римская империя, которая интегрирует все моменты дуализма в своей единой имперской системе, в едином имперском мировоззрении, и с этим мы имеем дело до сих пор.

Сегодня мы имеем дело с митраизмом, который может рядиться в разные одежды. Он может называться фундаментальным протестантским христианством Буша, он может называться национал-социализмом, он может называться идеологией «бремени белого человека» Киплинга, которая превалировала в Британской империи, он может называться католицизмом. Он может называться как угодно, но это все является описанным митраизмом, это концепт светового бога, солнечного божества, являющегося порождением рока, которое спасает свет и ведет борьбу против мира внешней тьмы, из которого нужно спасти отпавшие световые частицы. Вот это фундаментально.

Теперь смотрите дальше. Этот митраистский концепт Рима объединяется с вавилонским культом золота. Каким образом? А культ золота связан с культом Ваала и Молоха, т.е. опять с теми же посредствующими существами, которые имеют отношение к року, к уничтожению, и умилостивление которых происходит путем вбрасывания в огненное жерло Молоха детей – это отдача непосредственно энергетически самого драгоценного для того, чтобы компенсировать страшную силу рока. Здесь существует культ золота как культ негативного аспекта света. Что такое золото в традиционном мировосприятии? Это плененный землей свет солнца, металлизированный свет солнца. Золото есть аналог солнца внизу. Что такое аналог солнца внизу с точки зрения чистого митраизма? Это плененный Ариманом свет. Он пленен Ариманом и помещен в мир мрака. Золото – это свет солнца, помещенный внутрь земли. Но он сохраняет там качества солнца: он не уязвим для времени, не стареет, не окисляется, редок, бесценен, ковок, гибок, принимает любую форму, кипит при температуре 1054 градуса. Таким образом, это минерал, в котором оптимально воплощается принцип света, приобретшего вещественную и физическую форму и являющегося антиподом и негативным полюсом своего источника, потому что традиционно в алхимии считается, что минералы, соответствующие своим планетам, световым излучениям своих планет, представляют собой негативный полюс этих планетам, это так называемое зловредное влияние планет, которое концентрируется в виде минерала. Что такое свет, попавший в землю или в мир мрака, и что такое негативный аспект света в виде золота как не необходимость это золото трансформировать и преобразить, т.е. вернуть его к своему источнику. Этим и занимается коллегия жрецов, духовный институт, известный нам под общим названием «церковь», не только христианская, мы знаем, что говорится и о буддистской церкви и т.д., который переводит видимое золото в невидимое. Видимое золото, которое является зловредным негативным аспектом света, переводится в невидимое золото, т.е. непосредственно возвращается в субстанциональный небесный мир, мир субтильной субстанции, в которой он как бы соединяется со своими подлинными корнями. Если мы поймем, каким образом вавилонский культ золота, связанный с ростовщическими спекуляциями, соединяется с митраизмом как с самопредставлением и самодоктриной военно-бюрократической империи, мы поймем тайную сущность современного Запада, в котором империализм и финансово-спекулятивный капитализм образуют два сакральных крыла, представленных нам в профанической форме как государственная бюрократия, власть, силовые структуры с одной стороны, а с другой стороны – транснациональные корпорации, финансовый капитал и т.д. Как они соединяются вместе в монолитную систему? В современном человечестве, представленном в его западной, наиболее продвинутой по этому пути форме, не все человечество, не каждый встреченный нами американец или француз имеют прямое отношение к Люциферу в общественном смысле, только элита, только высшая элита, которая иногда своей маленькой частью появляется в светской хронике на страницах желтых газет, а вообще-то в подавляющем большинстве она не маячит на экранах телевизоров, наоборот, избегает публичности. Есть институт папарацци, которые за ними пытаются бегать, подсматривать, но эта элита очень удачно поставила между собой и папарацци заслон в виде актеров и спортсменов, которых достаточно много и которые более понятны, поэтому усилия 99% папарацци расходуются на то, чтобы щелкнуть какую-нибудь фотомодель или последнего чемпиона. А большинство реальных представителей элиты избегают излишнего повышенного внимания, вообще они стараются быть в тени. А если они и появляются из тени, то в виде благотворителей, основателей разных гуманитарных фондов, для того чтобы гладить по головке детей, лечить увечных, спасать акул, дельфинов, нуждающихся в экологической защите, покровительствовать зеленым и т.д. Эти люди представляют всегда полное добро, чистое добро и благо, потому что они служители Ормузда, а Ормузд говорит только языком блага, призыва к хорошему, это свет, это красота, эстетика и пр. Именно эти люди и являются воплощением Ормузда, точнее, не столько воплощением, сколько передатчиком импульсов от этого концепта на социум, который есть не что иное как механизм отчуждения энергетических соков из человека и трансляции их по каналам социальной пирамиды наверх, для того чтобы выплатить дань великому существу, для того чтобы оно компенсировало расходы на поддержание жизни человечества в холодном враждебном Космосе.

Т.е. общество – это своеобразный пылесос, вытягивающий из нас энергетическим насосом самые последние сокровенные экзистенциальные соки, прежде всего в виде тайны и смысла нашего времени – того времени, которое мы в течение краткого периода должны провести на этой земле и смысл которого нам должен быть открыт в оптимале. Мы должны выйти на этот смысл, почему мы существуем вот это краткое время, резко ограниченное нашей смертью, постичь этот смысл. Но этот смысл общество всегда отнимает. Самое поразительное, что Маркс в своих «Философско-экономических рукописях 1844 года», написанных на французском языке в Париже, пишет о том, что отчуждение возможно потому, что в первую очередь у человека отчуждается смысл его как именно человека вообще. Превращение предметов в стоимость, т.е. их квантизация, околичествение возможно потому, что в результате отчуждения смысла человек сам понимает себя как социальную функцию, социальная функция господствует над человеком.

Мы говорили на одной из предыдущих лекций о том, что с самого начала, когда ребенок еще только становится мыслящим взрослеющим существом, он всегда понимает свое будущее как реализацию некой функции. «Кем ты хочешь быть?» «Я хочу быть пожарником», – или летчиком и т.д. И что самое удивительное, что ему семь лет – и он хочет быть кем-то, ему восемнадцать лет – и он тоже хочет быть кем-то, он идет в институт, чтобы кем-то быть, и вообще он понимает себя именно как функцию. Социальная функция у 90% населения жестко забивает их человеческую сущность, – это все пишет Маркс в своей замечательной «Рукописи…», от принципов которой он позднее, к сожалению, немного отошел. Эта рукопись была забыта, а потом найдена много лет спустя и послужила импульсом к идеологической основе еврокоммунизма, так негативно воспринятого советской Москвой в свое время. Но это маленькое отступление. Так вот, Маркс пишет, что благодаря этому отчуждению, этому господству функции над человеком возможны извращенно-мифологические отношения в человеческом обществе, когда предметы сводятся к их стоимости и уравниваются между собой в количественном отношении, которое снимает их подлинную сущность. Это понятно, мы об этом еще будем говорить. Это тем более удивительно, что подчеркивает теологическую сущность марксизма, подчеркивает, что у марксизма на самом деле религиозные корни, что это закомуфлированная под «научность» в кавычках вполне религиозная идеология, в которой просто проведены операции по выкорчевыванию и вырезанию определенных фундаментальных понятий. Ну и ряд вещей там просто перевернуты по отношению к религиозному взгляду, тем не менее, происхождение марксизма – теологическое.

Так вот, возвращаясь к обществу. Общество – это механизм по высасыванию соков и энергии. Вы помните, что Молоху платят детьми. Для того, чтобы восстановить баланс между социумом и дахром, или Зерваном, точнее, между антропогенной вселенной, которая позволяет комфортно существовать, и дахром, который стирает, который убивает, вавилоняне, карфагеняне приходили к Молоху и бросали детей в его пасть: самое дорогое – первенцев – надо было бросить. Эти соки социум продолжает платить и сегодня, но не в такой видимой ритуальной форме. Хотя деей убивают в огромном количестве; проводятся непрерывно по всему миру спецоперации – в Ираке, в Афганистане, на Кавказе. Я считаю, что это тоже формы платы Молоху, хотя эти формы и отчисления стали благообразными и проходят на всех уровнях: в офисах, на биржах, в фитнесс-клубах и т.д. Но дело не в этом.

Дело в том, что общество подчиняется очень небольшой компактной группе людей, которую мы для удобства назовем «Клуб». Мы имеем в виду традиционную наследственную знать, которая включает в себя определенные финансовые дома, определенные буржуазные, очень традиционные, очень старые высокие дома, высокую буржуазию, но в основном это наследники старых аристократических фамилий. Подчеркиваю, аристократических, потому что старое средневековое дворянство, связанное с кшатрийским принципом, дворянство меча давно уничтожено, от него не осталось и следа. Оно перемолото, оно превратилось в люмпенов, растворилось в социальной стихии. А в период абсолютизма, когда поднялись абсолютистские постфеодальные монархии, типа Людовика XVI, XIV, типа австро-венгерской монархии, типа викторианской Англии, ну, вообще, не только викторианской – и Англии Джеймса, и Англии после Кромвеля, ряд институционализированных аристократических домов, близких к престолу, как бы оторвался от среды, от общества, от корней, от дворянства и ушел в некий специальный Клуб. После казни Карла I мировая коллегия жрецов, которая курирует исторический процесс, поставила перед собой вопрос: каким образом проводить фундаментальные трансформации в истории, избегая потрясений и эмансипировавшись от прямой ответственности (жрецы всегда стремились снять с себя прямую ответственность и отстраниться, положить между собой и обществом дистанцию, встать за ширму), каким образом создать такое передаточное звено, которое не боится коррозии. И они решили создать то, что называется Клуб, этот аристократический знатный организм, который включает в себя высшие преуспевшие элементы разных сословий, а вообще представляет собой базу высшего дворянства, уже освободившегося от принципа меча, от принципа, связанного с кшатрийской волей к власти, к смерти и т.д. В этом аристократическом Клубе доминирует только одна цель – воля к существованию, воля к преемственности, к гомеостазису, к тому, чтобы быть и господствовать, к тому, чтобы золото никогда не подлежало тлену, никогда на нем не появлялись зеленоватые подтеки, к тому, чтобы дети их и внуки были похожи на отцов и занимали то же социальное положение. А какое то же социальное положение? Абсолютно не зависящее от потрясений, революций и войн. Они должны быть над схваткой, над законом, надо всем. Вот это истинный смысл Клуба. Клуб является рычагом управления социальным человеческим фактором в руках жречества, потому что члены Клуба – это люди, которые исповедуют Ормузда в разных формах. Все они имеют эзотерических учителей, шейхов, гуру, причем, как правило, каждый из членов Клуба имеет гуру из разных конфессий. Я люблю приводить такой пример: принц Чарльз, который является одним из ярчайших представителей Клуба, имеет суфийских учителей, шейхов, которые дают ему уроки суфизма; он ездит на Афон в Грецию и там под руководством старцев предается медитации и исихастической молчаливой молитве в келье; он и с Далай-ламой находится в контакте. Если говорить, например, о старшем Буше (он, правда, не представитель Клуба, но я думаю, он, задрав штаны, бежит за Клубом), развернувшем в 91-м году «Бурю в пустыне», то, с одной стороны, он гордится дружбой с Агаханом, с другой стороны, он тоже выходит на Далай-ламу, и при этом он является еще и фундаменталистом-баптистом – это немножко другой казус. Обычно Клуб не включает в себя американцев. Если в него и входят какие-то отдельные американцы, то это американцы, принадлежащие к демократам, к южанам, и при этом к очень старым деньгам, но таких очень немного.

Клуб включает в себя знать, прежде всего, британскую, континентально-европейскую, а с 1860-го года и азиатскую: индийских раджей, определенные династии ближнего Востока, японскую династию после революции Мэйдзи – такая вот грибница. Представители этой грибницы сидят в советах транснациональных корпораций, которые являются самым могущественным учреждением сегодняшнего дня: транснациональная корпорация намного могущественнее национального государства, даже такого как Соединенные Штаты. Что такое транснациональная корпорация? Это страшный спрут, сложный, многоярусный, который имеет фасад, брэнд – чем она занимается, ну, допустим, лесом или нефтью. Транснациональная корпорация, во-первых, не зависит от границ, не зависит от законов, потому что существует в разных государствах, коррумпирует бюрократию национальных государств, освобождая себя, – мы видим, как это происходит в России, не говоря уже о странах третьего мира, – от зависимости от тех или иных законов; она связана с мафиями, потому что транснациональная корпорация – это система отмывания огромных потоков черного нала и вообще нелегальных финансовых потоков, а мафия – это не только проституция, азартные игры, оружие и наркотрафик, – это и вылов рыбы в океане, и вырубка лесов, и производство лекарств по всему миру, это монополия на лекарства и на медицинские услуги, это бесчисленное количество тех занятий, которые составляют как бы кровеносную систему жизнеподдержания. Вы знаете, что такая вещь как уборка городов и вывоз мусора находятся в руках мафии. И если кому-нибудь придет в голову: «Дай-ка я построю заводик по переработке мусора – прибыльное дело», – и он начнет этот заводик строить – ему башку тут же отстрелят, отшибут и все; ну, сначала скажут: «Не делай этого. Если есть деньги – потрать на что-нибудь хорошее, в «Теремок» сходи, блинов поешь». Вот Брынцалов хотел производить со своим «Ферейном» российский инсулин – так его пугнули, что он на три года залег, и слышно его не было, потому что инсулин производят пять транснациональных корпораций в мире. Инсулин, продающийся в России, производится транснациональной корпорацией, штаб-квартира которой находится в Осло; только у нее одной годовой оборот по инсулину составляет 15 миллиардов долларов.

Есть три тысячи транснациональных корпораций, из них пятьдесят – с оборотом более 10 миллиардов долларов в год. Что такое 10 миллиардов долларов в год, при том, что на этом обороте не лежит ответственность ни за образование, ни за население, ни за армию, инфраструктуры и министерства? 10 миллиардов долларов в год – это примерно то же, что бюджет такого государства как Франция в несколько сот миллиардов, потому что каждый доллар в руках транснациональной корпорации весит столько же, сколько 200-300 долларов в руках государственного чиновничества. Поэтому я и говорю, что транснациональные корпорации – это сильнейшие образования современного мира, связанные друг с другом как сообщающиеся сосуды. А кто сидит в советах директоров транснациональных корпораций? В советах директоров транснациональных корпораций сидят люди с титулами: это князья, герцоги, родственники династий. Все династии, которые были свергнуты в свое время, никуда не делись. Да, они сошли с трона, но итальянская Савойская династия прекрасно себе существует, и она существует не в вакууме, она по-прежнему владеет контрольными пакетами транснациональных корпораций, она вхожа во всякие высокие эшелоны, во все клубы, во все системы и т.д. То же касается Карагеоргиевичей Югославии, то же касается Глюксбургов, изгнанных “черными полковниками” из Греции и т.д. Всего в Европе около тридцати династий. Несколько тысяч, а, может быть, более десятка тысяч людей, которые, так или иначе, причастны к Клубу. Этот огромный Клуб является механизмом, не зависящим ни от каких потрясений. Его членам не нужна юридическая собственность, по той причине, что им достаточно пальцем пошевелить и сказать, что что-то нужно, и по каналам транснациональных корпораций международные фонды доставят им все необходимое.

Теперь я немножко объясню, как действует эта система в современном политическом пространстве. Современное политическое пространство устроено таким образом, что у него есть две вершины, или два направления. Все мы знаем, что есть политики, а есть чиновники, но мы мало задумываемся над тем, что это такое. Политики вроде как выборные, а чиновники вроде как назначаются. У нас в России немножко смешанное об этом представление: выбрали депутата, а потом – раз! – и ему предложили стать министром. Он пошел в министры, перестал быть политиком, стал чиновником. Это потому, что у нас особая страна, у нас все можно, все перебивается, все очень размыто. А вообще-то в Европе это все не так. Там министр – не чиновник, там министр – политик; партия побеждает на выборах – ее представитель приходит на министерский пост как политический куратор от партии по данному блоку вопросов, по данному направлению, представленному в министерстве. А в министерстве сидят чиновники, которые занимаются темой: они тему ведут, они все делают, что нужно, а на них садится политик, который вообще ни фига не знает об образовании, если речь идет об образовании. Кто видел, чтобы профессионал приходил на министерский пост в Европе: в Германии, во Франции, где угодно? Приходят политики, и их задача – курировать блок вопросов по направлению от партии.

Сидящие в министерствах чиновники – это огромная сила; есть подвижный слой – политики, они приходят, сменяются, а есть несменяемый слой – чиновники, которые занимаются курированием проблемы: они знают процедуру, они знают преемственность внутри темы, они ведут счет и учет. Это такая грибница, она безлична. Политик всегда является лицом, за него голосуют. Это некий культ личности. А чиновник – это серая мышь, он невнятен, он представитель класса, он корпоративен. Так вот, в современном обществе идет борьба между политиками и чиновниками. Есть корпорация чиновничества и есть корпорация политиков.

Политики… Вы, наверное, не раз слышали, что, вот, на некоего политика, на секретаря, допустим, партии, какой-нибудь РСПГ, наехали в связи со взятками, получаемыми на выборах, т. е. он к выборам у какой-нибудь корпорации транснациональной или у фонда какого-нибудь взял какие-нибудь не те деньги, и на него наехали. Такой вот скандал. Политик уходит в отставку, партия от него отрекается, на следующие выборы она не проходит. Или же, например, наоборот, – разоблачение чиновника, который брал взятки или был агентом чужой спецслужбы. На самом деле, все эти скандалы есть отголосок подковерной борьбы двух главных корпораций: чиновничества и политиков. А обе эти корпорации замкнуты на Клуб и являются инструментами клубной политики.

Теперь посмотрим, что такое политики и что такое чиновники. Политики являются представителями того самого общества, которое мы определили как социальный механизм по изыманию и отчуждению от нас смысла, внутреннего ресурса, экзистенциальной энергии, которая преображается в наше рабочее время, частное время, семейное время, преображается в прибавочный продукт, в деньги и т.д. и платится року. Это общество любят почему-то называть гражданским, хотя, на самом деле, какое оно гражданское общество? Политики представляют это общество, они являются агентами, которые берут снизу и возгоняют наверх. Если вы внимательно следили за деятельностью политиков, то вы обращали внимание на то, что они как бы всё гребут от нас. Мы за них голосуем, они с нами сообщаются и тянут нас на разные инициативы. Политик – это некий внутренний мобилизационный агент, который все время нас мобилизует, к чему-то зовет, программирует, строит; это концептуалист, он заставляет нас видеть смыслы, идеи вбрасывает. Главное, мы должны ходить, голосовать, отстегивать бабки на какие-нибудь политические фонды, которые он создает. Политик наши грубые энергии преобразует в субтильные, гонит их снизу вверх. А чиновник представляет собой коллективное великое существо, но не в скрыто-метафизическом его измерении, как политик, а в его фараоновском, проявленном измерении. Чиновник – это как бы тело коллективного фараона, это представительство великого существа на земле. Он гонит то, что представляется субтильными энергиями, вниз, на нас. В виде чего? В виде закона, в виде процедуры, в виде приказа, в виде информации. Справки, распоряжения, указы, телеканалы… Четвертая власть – это не политики, четвертая власть строится и определяется чиновничеством. А политики туда только заходят, что называется, почесать репу перед камерой. Поток информации, поток структурирования определяют чиновники.

Что такое субтильные влияния, нисходящие сверху на землю? Это поток структурирования, это поток информационных формообразующих сигналов. Площадка, на которой встречаются политики и чиновники, – это закон. Поэтому существует специальный класс адвокатуры, класс юрократии, который является промежуточным и общим – юрист идет либо в чиновники, либо в политики. У каждого политика, если мы ткнем в него палкой, окажется юридическое образование. Но и у чиновников – юридическое образование. А главный чиновник – это прокурор, потому что он может наехать как на обычного чиновника, так и на политика, начать расследовать его дела. Но юрократия – закон, основанный на импульсах и сигналах. Не на тех, которыми оперируют политики, выдвигая, допустим, новую национальную идею: мы должны освободить от налогов все наукоемкие предприятия. Такие бредовые идеи не являются стратегическими. Стратегические идеи зреют в Клубе, где сидят люди, освобожденные от бренных забот, у которых есть гуру, у которых есть устазы, у которых есть посвященные учителя разных конфессий, говорящие им о смыслах. О смыслах, о вечном, о том, что является императивом, о том, что является сверхзадачей в космогоническом, в космологическом смысле, в смысле строительства абсолютного человека.

Передаточным пунктом от Церкви (в высшем смысле, не в христианском, а в эйкуменическом) к Клубу является ложа. В этой ложе назревают проекты пути человечества, а потом эти проекты преобразуются в политтехнологии, которые доводятся до политиков и чиновников. Политиков и чиновников стравливают между собой. А ближайшим проектом является создание информационного общества. Что это означает? Информационное общество – это общество, в котором, во-первых, пять миллиардов не “золотых” будут сброшены с дирижабля, потому что они не способны строиться под потоком информации. Это первое. Второе: “золотой миллиард” будет поднят на новый уровень эксплуатации, объекты которой будут включены в качестве терминалов в информационную систему, где они будут вырабатывать виртуальный количественный продукт, участвуя в интерактивной обратной связи с информационным потоком. Третье: поскольку информационный поток будет идти непрерывно из некоего источника X, то это стратегическая победа чиновничества, потому что побеждает принцип сведения субтильных элементов вниз, или, точнее, отсекания низовых элементов от тех субтильных, которые есть в обществе. Информационный поток становится доминирующим.

Те пять миллиардов, которые будут сброшены, уже не соответствуют новым требованиям ограбления, новым требованиям отчуждения. От современного индуса, араба, бразильца, колумбийца, мексиканца нельзя получить столько, сколько нужно. Он не может сесть за терминал и превратиться в придаток к компьютеру в интерактивной игре, в которой высасывается все его содержимое, он слишком натуральный человек, нетрансформированный, он не прошел обработку офисом, он не стал средним классом современного мегаполиса. Вот средний класс современного мегаполиса можно подвинуть на новую ступень эксплуатации. А остальные превращаются в затратный балласт, они будут сброшены, их будут давить. Поэтому чиновники в гонке между политиками и чиновничеством в ближайшей перспективе выигрывают. Но ведь политики совершенно недавно появились, политики появились после краха абсолютизма, всего 200 лет назад, они поднялись буквально на волне кризиса абсолютной социальной пирамиды. Ну, они с этой волной и уйдут. И чувствуя это, политики сегодня начинают очень нервно бегать и говорить разные вещи вплоть до прав человека, потому что у них где-то брезжит подозрение, что если они будут сброшены как институт, то, наверное, они окажутся где-то вместе с пятью миллиардами невостребованных великим золотым мегаполисом. Это вкратце о неких перспективах развития.

Клуб стоит в центре, у него есть два компонента, политики и чиновники. А третьим его компонентом оказывается собственность. Собственность в сегодняшней форме существует очень интересно – в качестве чистого количества. Что это значит? Возьмем любой предмет, допустим, гамбургер в «Макдональдсе». Гамбургер можно съесть и насытиться – это его потребительская часть, часть, которая может реально сыграть некую роль в обмене веществ, поддержать человека. Эта часть в том, что представляет собой гамбургер, является абсолютно незначительной; если нарисовать график, где потребительский аспект вещи и все остальные ее аспекты выражены цветами, то потребительская часть будет изображаться совсем маленьким столбиком. Гораздо больше – это информация о гамбургере как о национальной американской еде, которая стала глобальной, распространилась по миру; это целая система мифов, ассоциаций, в том числе и антиглобалистская борьба с гамбургерами, и критика гамбургеров. Когда человек приходит съесть гамбургер, он ест не маленькую котлетку между двумя дольками хлеба, он ест колоссальный мифоконцепт, обросший массой легенд, ситуаций и т.д. Это все информационный момент и он трансформируется в “бабки”, потому что этот гамбургер стоит не столько, сколько должна стоить маленькая котлетка, а столько, сколько стоит миф. Но есть еще бóльший момент: это связанные с этим мифом акции «Макдональдса», игра на которых создает колоссальный финансовый поток. Этот финансовый поток поддерживается биржевыми «зайцами», маклерами, корпоративными игроками, которые действуют через своих агентов, и, собственно говоря, собственника-то нет! Потому что, если ты купил акцию для того, чтобы продать, ты получил, вроде бы, разницу себе в карман. Э, дурачок! Ты получил не разницу себе в карман, ты получил соединенное с тобой как с некой точкой, с неким штришком, определенное количество, которое через тебя проходит как через терминал для того, чтобы идти дальше в этом потоке. А самое главное – не то, через кого проходят эти количества, потому что потребительская часть – ну не съешь ты больше ста гамбургеров, даже на спор! – вообще ничто. Как ты можешь удовлетвориться даже в своем тщеславии тем, что через тебя как через фишку или как через кредитную карту проходит некий количественный поток, который вырезается из разницы твоих спекуляций? Тоже фикция. Самое главное – это курирование этих количественных потоков. Поэтому предметный мир трансформируется в информацию, информация трансформируется в чистое количество, управление которым есть власть по переводу этого виртуального золота, потому что сегодня золото стало бумажными деньгами, бумажные деньги стали электронными, а электронные деньги превратились в биты информации. А биты информации, управляемые Клубом, есть не что иное как наиболее рафинированная форма возврата видимого золота в его невидимую проекцию, изъятия золота из мира тьмы и возврата его в мир солнца, в мир Ормузда. Это оккультная операция, и сегодняшняя экономика является постоянным оккультным эзотерическим действом, в котором воплощается сила и мощь коллективной церкви Ормузда, церкви Люцифера, управляющей современным человечеством и современным ходом истории. Поэтому для того, чтобы усилить отчуждение, усилить этот поток, навсегда закрепить абсолютную власть Клуба и посредника между Клубом и Ормуздом – жречества, сегодня будут проводиться колоссальные преобразования: отказ от демократии, сбрасывание вниз с корабля современности четырех пятых человечества. Потому что в этом финансовом потоке уже нет средств, нет реальных ценностей, которые можно было бы вложить в чисто эгоистическое доразвитие пяти миллиардов балласта до статуса парижского или вашингтонского яппи с атташе-кейсом, едущего в своей машине в офис, с которого можно снять необходимые пенки. Можно было бы поднять индусов, малайцев, китайцев до этого статуса – но денег нет. Вот в России в 17-м году были вложены гигантские средства, и к 40-му году получили трансформированное население, 150 миллионов людей, которые работали на заводах, занимались спортом, входили в месткомы, парткомы, профкомы. Вся страна была структурирована; вместо лесных бородатых товарищей, пахавших сохой, возникло индустриальное общество. И для того, чтобы за двадцать лет таких результатов достичь, были израсходованы гигантские средства; все зерно, все алмазы, весь Рембрандт были пущены на строительство сверхдержавы.

Но сейчас нет средств на то, чтобы пять миллиардов сделали такой прыжок, да и некогда, потому что кризис не за горами. Поэтому их будут сбрасывать за борт вместе с политиками, а тех, кто осмелится восстать, будут мочить из лазеров, из атомных пушек летающие тарелки, приглашенные клубными товарищами. Воспрепятствовать Клубу в реализации этого проекта – вот в чем смысл сегодняшней битвы между слугами Ормузда и современным Исламом – монотеистической доктриной, которая одна противостоит страшному накату этой колесницы, имперскому накату двойственности, идущему со времен Римской империи и готовому сегодня построить глобальную империю, чтобы задушить человеческую Историю в своих стальных золотых объятьях.

Спасибо.

Задавайте вопросы.

– Есть ли русские в Клубе?

– Хороший вопрос. Есть три страны, которые являются “черными дырами” по отношению к Клубу, называю в порядке появления этих “черных дыр”: США, Китай и Россия. США возникли как “черная дыра”, потому что это была просто такая территория, по которой скакали всадники-индейцы и бизоны бегали. Туда приехали люди, заметьте, убежавшие от Клуба, убежавшие от аристократии Великобритании и континентальной традиционной Европы. Они сформировали там некий социум, который стал имитировать предыдущий Старый Свет в итоге: тоже государственная пирамида, элита. Но они генетически не имеют отношения к этому Клубу, их не возьмут на этот корабль, не возьмут в этот Клуб, и поэтому сейчас существует проблема войны. Было уже две войны между Старым Светом и Новым, потому что Первую и Вторую мировые нужно понимать как войны между Новым Светом и Старым Светом, хотя они закомуфлированы под Антанту и державы Оси, но в действительности Антанта, как выяснилось сегодня, была железной перчаткой на руке дяди Сэма. В 45-м году это уже стало совершенно очевидно, а сегодня уже в открытой форме дядя Сэм просто буром намеревается бороться за мировое господство. Он, конечно, проиграет, потому что Клуб сильнее, но дело в том, что если он не будет бороться, он все равно проиграет и будет ликвидирован. Потому что демократы, троянский конь Клуба в Соединенных Штатах, – это все представители транснациональных корпораций, штабы которых не в Соединенных Штатах. А там есть корпорации, не путайте, типа “Halliburton”, которые являются национальными и управляются республиканцами типа Буша, и между ними существует напряженный драматический конфликт.

Теперь дальше. В Китае была тоже империя и монархия, но проблема возникла в том, что Китай в XIX веке очень сильно поссорился с Англией, потому что Англия захватила Индию и увидела, что можно на опиуме сделать колоссальные бабки и прорваться в промышленной революции так далеко, что никому и не снилось. А куда продавать опиум? Да ясное дело, в Китай! Но китайская монархия не позволила продавать опиум в Китае, император запретил. Англия провела против Китая две опиумных войны, которые она выиграла, в результате чего навязала Китаю торговлю опиумом. Это привело в итоге к боксерскому восстанию, возникли резкие антибританские настроения. Этим воспользовалась Соединенные Штаты, которые стали проводить в Китае свое влияние через протестантских миссионеров, особенно в Шанхае. Они подготовили целую плеяду учеников, одним из которых был Сунь Ят-сен, совершивший демократическую антимонархическую революцию в 11-м году, а потом Чан Кай-ши, ученик Сунь Ят-сена, тоже выпускник протестантской англиканской школы в Шанхае. Мы говорили, что династии не исчезают. Да, иногда с ними случаются неприятности: китайскую династию уничтожили всю до последнего человека, ее и японцы пытались поддержать, действуя на пару с англичанами в Манчжоу-Го, но последний император Пу И лишился престола еще ребенком в 1912 году и большую часть жизни провел в плену. Все, возникла “черная дыра”.

Что касается России, в 17-м году расстреляли царскую семью. Это был вырыв огромной грибницы, на месте бывшей царской империи тоже возникла территория, в которую от Клуба не проходит сверхъестественное влияние, потому что Клуб проводит сверхъестественное влияние и контроль на данную территорию, почему, собственно говоря, и считают, что эта территория является управляемой и предсказуемой. А в России, как и в Китае, возникла “черная дыра”. И в Америке “черная дыра”. Эти три “черные дыры”, взаимодействуя между собой, создают эффект кризиса и непредсказуемости в мире, потому что, чем характеризуется “черная дыра”? В ней можно сделать все. Вот приезжаешь во Францию или в Бельгию, вроде свободно там, никто тебя не гнетет, по голове не бьют – да делай, что хочешь, хоть спи на газоне, там слова никто не скажет, вывешивай любые лозунги, но ничего это не меняет: ты как муха в янтаре, как будто во сне действуешь или в виртуальном пространстве. Ходи на голове, но это ни на что не повлияет и даже не колыхнет воздух, потому что это пространство находится в луче абсолютной предсказуемости.

– А в Южной Америке?

– Южная Америка, в принципе, тоже “черная дыра”, потому что там не было монархии очень давно, она вышла из-под контроля Испании, из-под контроля Португалии. Гогенцоллерны в Мексике были расстреляны, император португальской династии, отпочковавшейся в Бразилии в 1896 г. был расстрелян. Да, это тоже «черная дыра», она просто очень периферийная. Можно сказать, что, да, целиком Новый Свет – это «черная дыра», за исключением Канады, которую контролирует Великобритания, целиком Новый Свет – это «черная дыра» с некой внутренней проблемой поляризации, потому что Латинская Америка в силу определенных причин является безусловным и категорическим оппонентом Северной Америки, это страшные враги. Но тут есть оборотная сторона: как будто Латинская Америка - это враг американского империализма, вроде хорошо, но благодаря тому, что она враг конкретного своего близкого американского империализма, но «черной дыры», с Латинской Америкой плотно работают противники этой «черной дыры», Клуб из Великобритании и континентальной Европы. Поэтому Латинская Америка всегда была зоной британской и германской агентуры, и поэтому во время войны, например, Германия четко совершенно выступала хотя формально и против Англии, на самом деле между Клубом Великобритании и высшей знатью Германии, дворянской знатью, которая попыталась отделаться в 1944 г. от Гитлера, штауффенберговская попытка взорвать Гитлера 20 июля, всегда существовали тесные связи. Так вот Аргентина и Бразилия кишели британской и германской агентурой, а потом, конечно, вся германская грибница свалила в Латинскую Америку и комфортно существует там до сих пор в лице своих детей и внуков, продолжая взаимодействовать с Европой. Поэтому борьба с Соединенными Штатами имеет два конца, два аспекта. Один аспект – это справедливая борьба с наиболее агрессивной формой империализма, которая очевидно приставляет тебе пистолет к виску в любом случае, просто потому, что ты живешь в Старом Свете, не разбираясь. В Старом Свете живешь – пистолет к виску. Ну нельзя не бороться, это правильно. С другой стороны, есть такой аспект, что приходится в этой борьбе заключать некие контракты или договоры с Клубом, с этим ядром сверхэлиты, которое возглавляет борьбу за общую олигархизацию Истории. И ты как бы заключаешь союз со своим злейшим, но неочевидным врагом, против очень опасного, дикого, страшного, но прямого, на понятном уровне врага, т.е. с милиционером против пьяного хулигана. Пьяный хулиган, понятно, что его агрессия опасна, но она вся здесь, а мент, он по жизни, конечно, более страшный враг, но почему-то в данной ситуации выступает в роли чуть ли не спасителя. Увы, это диалектическое противоречие эпохи.

– Все ли члены Клуба равнозначны в возгонке субтильного вверх, или в пределах Клуба существует уже своя иерархия, и если да, то за счет чего она формируется?

– Исторически так сложилось, что лидером Клуба является британская знать и именно Ганноверская династия, вокруг которой располагаются пэры и классическая палата лордов. Но учтите, что вся эта знать по отношению к истории Англии во всем объеме – это новодел, потому что настоящая нормандская знать, пришедшая туда с Вильгельмом Завоевателем в XI веке, вся уничтожена в крестовых походах и в войне Красной и Белой Роз. Все, что сегодня мы знаем как аристократию, как баронов, баронетов, пэров и т.д. – это все новодел, в том числе и Ганноверская династия. Они существуют, если на то пошло, после Кромвеля, т.е. после середины XVII в. Они заняли лидирующие позиции, они уничтожили конкурентов Стюартов, т.е. шотландскую монархию, которая представляла собой глубокие корни, идущие к тамплиерам, к французским рыцарям и т.д. Связи Франции и Шотландии были очень глубоки по аристократическим орденским линиям. И вообще кассеский ритуал шотландской масонерии, в противоположность британской, – это наследие тамплиеров. Стюарты были разгромлены и уничтожены как конкуренты, и сегодня конфликт между Шотландией и Англией, кстати, идущий, вялотекущий, но существующий, даже есть шотландский фунт, отдельная форма валюты, которой можно платить – это неслыханная форма британской демократии. Короче этот конфликт – это наследник, тлеющий уголек конфликта между Тюдорами и Стюартами. Но дело не в этом. Дело в том, что следующим эшелоном идет континентальная знать, за ней азиатские роды, которые были включены туда после волнообразной конвульсии, прошедшей по миру в 60-е годы XIX в., когда революция Мэйдзи, освобождение крестьян, гражданская война в Америке одновременно потрясли мир. В Индии прошло восстание сипаев, огромное мощное восстание прежде всего мусульманского элемента, и руководителем этого восстания против англичан, почти удавшегося, был школьный учитель-ваххабит. После беспощадного подавления этого восстания англичане решили, что часть антиисламской индуистской языческой элиты надо включать в этот корпус, после чего были созданы специальные общества “Брахма самадж” и “Ария самадж”, которые имели единственной целью переводить представителей высшей индуистской знати, раджастанских кщатриев высших родов, в формат британского аристократического истеблишмента. Эти люди уже получали оксфордское образование, становились членами ложи, Клуба, и тогда же была создана азиатская масонская ложа, в которую было разрешено принимать нехристиан, т.е. евреев, мусульман, индуистов – кого угодно. Тогда же японская монархия, которая провела революцию Мэйдзи, была принята тоже в этот клуб, после чего Англия помогла ей создать мощную армию и флот, выигравшие Цусиму у царской России. Царская Россия тоже находилась в особых отношениях с Великобританией, это были отношения геополитического перетягивания каната, игра мускулами, но все равно это был блок, сговор, потому что как только возникали критические ситуации, царская Россия мгновенно становилась на сторону Антанты. Россия при Николае I, при Александре II, при Александре III занималась жандармскими функциями по подавлению национальных движений в Восточной Европе, поднимавших голос против Австро-Венгерской империи, давили венгров, давили поляков. С Османской империей у России шла борьба наследственная, поскольку Россия воспринимала себя как наследницу Византии, а Византия была ликвидирована турками. Это была очень интересная операция, когда монотеистическое движение народных масс – это были сельджукские племена, включившие в себя много арабских, славянских элементов, на Балканах османскую армию представляли почти целиком местные славяне – сокрушило Восточную Римскую империю, мощную, страшную систему кесаризма, которая была утверждена не только на Западе, но и на Востоке. Ее удалось сокрушить практически снизу, с народа, джамаатами, потому что ничем другим в XV веке османское движение не было, это были интернациональные джамааты. Брэнд был “сельджуки”, но османы акцента на этницизме не делали. Понятие о турках как о национальности возникло только с приходом европейского подрыва, когда масоны стали внушать национализм. До этого самой интернациональной империей, игнорировавшей этническое происхождение, была именно Османская империя. Вот с ней Россия вела постоянную борьбу. Оттоманскую империю в Клуб, конечно, не приняли, потому что она была антиклубной – связанная с исламом, да еще и халифат. А на волне распада Османской империи была принята в Клуб Хашимитская династия, давшая царей Иордании, Ираку, шериф Мекке был хашимит. Американцы уже после 45-го года предприняли ряд операций против них, Иракская революция 1956-го года, например. В 1928 ваххабиты пришли в Мекку, изгнали Хашимитов, возникла Саудовская Аравия как агент США в этом поле. Но вообще арабское движение было поддержано Клубом из Англии для распада Османской империи, потому что Османская империя была антиклубной. На последнем месте в этой иерархии находится султан Брунея. Его главная функция быть казначеем Клуба.

Калим Сиддыки "Процессы заблуждения, отклонения, исправления и сближения в исламской политической мысли"


Kalim Siddiqui. Processes of error, deviation, correction and convergence in Muslim political thought
пер. с англ. Марии Кульневой


Бахира был христианским монахом из Басры. Абу Талиб, дядя Пророка, забрал Мухаммада, которому тогда было 12 лет, в Аль-Шам с караваном купцов. Там, по свидетельству христианских источников, Бахира распознал в Мухаммаде знаки его будущей пророческой миссии. Он посоветовал дяде Пророка не везти Мухаммада в Аш-Шам, так как опасался, что иудеи тоже смогут различить эти знаки и попытаются причинить мальчику вред. Много лет спустя в Мекке другой христианин, Варака ибн Науфал, двоюродный брат жены Пророка Хадиджи, также увидел в опыте Мухаммада, пережитом в пещере Хира, свидетельство его будущей миссии Пророка, и предостерег его от того же.

Ни Бахира, ни Варака не знали, что Мухаммад станет Пророком, но оба они, благодаря своей религии, христианству, обладали неким чувством исторического предвосхищения. Они знали о грядущем приходе пророка; но им не было известно, когда, где, и в чьем лице он появится. Каждый из них осознавал, что джахилийа, превалирующая в тот период времени, требует пришествия пророка. Бахира и Варака полагались на христианские источники, которые уже в то время нельзя было считать целиком достоверными. Сегодня, спустя 14 столетий после ниспослания Корана, последнего не вызывающего сомнений послания Аллаха, и пришествия последнего Пророка, знаки грядущих событий должны быть для нас более очевидными.

Насколько верно мы сможем интерпретировать их, зависит от нашего понимания исламского контекста истории. К примеру, нам не известно, когда Аллах (SwT) создал первого человека, Адама, который также был Пророком. Но мы знаем, что между первым Пророком, Адамом, и последним, Мухаммадом, было, по всей видимости, еще 124 000 пророков, да пребудет с ними мир и благословение Аллаха. Отсюда мы видим, как долго и тщательно готовил Аллах (SwT) мир к пришествию последнего Пророка и завершению своего послания человечеству. Все это не имело бы никакого смысла, если бы до конца света оставалось всего 1400 или около того лет.

Наше, мусульманское, понимание истории должно включать в себя осознание того, что конец света неизбежен, однако время его наступления известно одному Аллаху (SwT). Это знание Он не передал никому, в том числе и пророкам. А значит, строить насчет этого какие-либо предположения – бессмысленная трата времени. Мы не должны забывать о том, что сегодня, спустя 1400 лет после завершения пророчества и откровения, задачей ислама продолжает оставаться построение мира согласно плану Создателя. Вероятно, более реалистично на данный момент будет признать, что, хотя Ислам как послание и модель построения мира сформировался уже 1400 лет назад, основная цель истории – распространение Ислама на все человечество – пока не достигнута.

Это порождает другой вопрос: если столь долгий период времени, предшествующий формированию Ислама, был только “подготовительным этапом”, как нам следует воспринимать следующие 1400 лет? Можно предположить, что доисламская джахилийа не предоставляла человеку возможности осознать последствия уклонения от пути Ислама. Возможно, последние 1400 лет человеческой истории стоит рассматривать именно как наглядную демонстрацию того, что происходит, если люди, особенно мусульмане, отклоняются от пути sirat al-mustaqeem. Это не могло быть продемонстрировано прежде, чем сформировался сам Ислам. Значит, мы, скорее всего, можем рассматривать господствующую в современном мире нео-джахилийу именно как такую демонстрацию.

Отклонение от Ислама может быть двоякого сорта. Во-первых, существуют те, кто никогда не примыкал к мусульманам, сознательно выступал против них и создал собственную цивилизацию и культуру куфра и джахилийи. Сегодня такой цивилизацией куфра и джахилийи является западная цивилизация. Она имеет мировое распространение и включает в себя в том числе и не-западные субкультуры, такие, как китайская, японская и индийская. К ней же относится ряд искаженных религиозных традиций, например, постренессансное христианство, сионизм и воинствующий индуизм, которые провозглашают неприятие ислама. Наконец, к западной цивилизации относятся и те мусульмане, которые под влиянием колонизации обратились к секулярным ценностям. На сегодняшний день именно эти мусульмане представляют собой правящую элиту во всех мусульманских государствах, за исключением постреволюционного Ирана. Второй тип отклонения зародился в недрах самого Ислама. Это отклонение было инициировано теми улемами, которые, вне зависимости от направления мысли, которому они следовали, по каким-либо причинам приняли и признали легитимность политических, социальных, культурных и прочих систем, не согласующихся с Кораном и Сунной Пророка, мир ему. Примеры такого отклонения, в том числе и искаженную теологию, можно встретить повсеместно.

Однако отклонение внутри Ислама в основном сводится к заблуждениям, накопившимся за долгий период времени. Эти заблуждения относительно легко исправить, так как общая структура Ислама, объединяющая Умму, остается сохранной (1). Корректирующий потенциал Ислама выражается во врожденной taqwa, присущей и тем, кто заблуждается. Всегда и во всех школах мысли существовали улемы, готовые и способные исправлять заблуждения и объединять Умму.

Число так называемых улемов, старающихся внести фитну и окончательно разделить Умму, всегда было небольшим, но шумным, так как они, помимо всего прочего, искали политического покровительства тех властителей, которые были склонны узаконить заблуждения. Этот процесс отклонения начался с Омейадами и в настоящее время продолжается саудовским правящим режимом. Создание в исламском мире колониальными властями и их “мусульманскими” агентами национальных государств также было направлено на придание нашему политическому отклонению постоянного характера.

Около 15 лет назад мы в Мусульманском Институте решили начать в Умме поиск улемов и простых мусульман, готовых участвовать в исследованиях, направленных на очерчивание границ той области в Исламе, где возможно привести к сближению всех тех, кто страдает от заблуждения и отклонения внутренней природы. Мы интуитивно ощущали, что единую Умму (2) можно разделить лишь поверхностно и временно. Еще одна интуитивно выработанная гипотеза, которой мы руководствовались, заключалась в том, что заблуждения и последующее разделение Уммы носили в основном политический, и, следовательно, временный, характер. Это означало, что процесс исправления и сближения должен направляться либо изменениями в исламской политической мысли, либо каким-то значительным политическим событием, которое должно возыметь эффект “большого взрыва”. Мы обладаем достаточным потенциалом для того, чтобы быть в состоянии изменить исламскую политическую мысль, и надеяться на то, что однажды наши построения смогут инициировать политическое событие большой значимости (3).

Но у истории, как нам уже известно, иные цели. Ислам, несмотря на существующие заблуждения и отклонения, все же является влиятельной системой верований и идей, способной самостоятельно разрешить все проблемы Уммы. Вместе с тем мы должны учитывать, что Ислам, представляя собой Всеобщую Истину, данную Аллахом, также обладает необходимым потенциалом для запуска коррекционных процессов в критические моменты истории. До пришествия последнего Пророка, мир ему, эту роль играли предшествующие ему пророки, в разные времена приходившие в мир. Сейчас задача исправления и сближения должна выполняться агентами непророческой природы: личностями, движениями и революциями. Побуждаемые и направляемые конкретной исторической ситуацией, эти агенты исправления должны обладать достаточной силой для того, чтобы обратить всю мусульманскую общность, Умму, к сближению вокруг центральной оси Ислама. В последнее время ряд личностей и движений, инициаторами которых они являлись, предпринимали попытки сыграть роль агентов исправления, но потерпели неудачу. Среди них можно назвать Хасана аль-Банну (основателя Ихван-уль-муслимин) и Маулану Абул Ала Маудуди (основателя Джамаат-е Ислами). Создается впечатление, что роль центрального корректирующего агента может быть исполнена лишь Исламским государством. Причиной неудачи упомянутых личностей и движений стало именно то, что они не смогли создать Исламское государство. Акт провозглашения Исламского государства кажется необходимым для успеха миссии центрального агента исправления – полного искоренения заблуждений и отклонений внутри Уммы.

Подтверждение верности такой точки зрения можно найти в Сира Пророка Мухаммада, мир ему. Роль Пророка как личности, проживающей в Мекке, сводилась к обращению в Ислам группы людей. Но уже будучи в Мекке, Пророк искал и смог обеспечить небольшой группе своих последователей защиту государства. Именно такой смысл имеет переселение многих первых мусульман из Мекки в Абиссинию. Когда, после хиджры, Ислам приобрел государственный статус, он смог в кратчайшие сроки распространиться по всему полуострову. Ислам без Исламского государства несовершенен; бесспорность этого не должна подвергаться сомнению. Из этого положения может выводиться очень многое как в da‘wah благонамеренных мусульман, так и в таком da‘wah, на который в настоящее время тратят свой потенциал мусульмане, подпавшие под влияние сил, стремящихся сохранить имеющийся status quo. Саудовский режим выделяет особенно крупные средства на da‘wah, целью которого является подчинение сил и способностей мусульман всего мира и направление их на деятельность, лишенную исторических перспектив. Но основной инструмент da‘wah – Исламское государство; da‘wah в отсутствие Исламского государства подобен приглашению без адреса.

Мекканские курайшиты с самого начала прекрасно поняли политическую природу Ислама и Пророчества Мухаммада. Предлагая Мухаммаду «сделку», они обещали ему царскую власть. Главой курайшитского посольства был Утба ибн Рабиа. Это событие зафиксировано во всех книгах Сира. Но целью пророческой миссии Мухаммада было не достижение личной власти, а образование Исламского государства. Мекка стала мусульманской спустя немало лет, в результате военных походов Пророка из Исламского государства, образованного вокруг Медины. Именно на Исламское государство в первую очередь возлагается ответственность da‘wah.

В современной апологетической литературе об Исламе никак не подчеркивается, а востоковедами аккуратно обходится тот факт, что Ислам – это не только послание, Ислам – это еще и метод. Передача исламского послания методами христианских миссионеров-пацифистов вряд ли может быть эффективной. Такой подход может способствовать превращению Ислама в обрядовую религию, но не достижению его истинных целей. Полнота исламского послания включает в себя и собственный исламский метод. Именно благодаря этому Сунна и Сира Пророка, мир ему, настолько выразительны. И именно поэтому действия и исторические процессы, необходимые для установления Исламского государства, являются неотъемлемой частью Ислама. Таким образом, Ислам без Исламского государства неполон.

«Исламские партии», возникшие в колониальный период, часто не брали в расчет этот чрезвычайно важный момент. Они понимали и представляли Ислам в русле европейского типа социал-демократии. Для них Исламское государство было лишь слегка видоизмененным и «исламизированным» вариантом постколониального национального государства. Эта идея была нужна им только для того, чтобы победить на выборах и «прийти к власти». Эти «исламские» политические партии были лишены понимания того, что такой взгляд на самом деле представляет собой наследие колониализма, которое необходимо развенчать и уничтожить. В их упрощенном понимании «Исламское государство» должно было строиться на секулярной и национальной основе получившей независимость колонии. Не вызывает сомнения то, что многие свои идеи эти политические партии заимствовали – возможно, неосознанно – из неисламских источников (4).

Сам «акт» провозглашения Исламского государства должен быть итогом длительного процесса исправления в среде тех, кто «потерял путь» в Исламе. Можно признать, что в суннитской традиции этот процесс исправления до сих пор практически не начался. Суннитская политическая мысль пока еще блуждает среди искажений, возникших в результате деятельности «исламских партий», арабского национализма, индийского движения Хилафат и легкодоступного на протяжении большей части последних 1400 лет человеческой истории политического покровительства.

С другой стороны, в шиитской традиции первый значимый шаг в верном направлении был сделан уже в самом начале ее развития, как отказ от подчинения существовавшим тогда политическим системам. Его корни уходят еще к отказу Имама Хусейна признать власть Язида, и последующий его (Хусейна) шахадат в Кербеле. Следующий шаг по пути исправления был сделан спустя много столетий, после того как в начале XVI века Иран обратился к шиитской школе мысли. Он проявился в споре улемов по поводу проблемы, казавшейся чисто технической. Во второй половине XVIII века возник спор между двумя группами улемов, усулитами и ахбаритами. Ахбариты (ахбарийа, или коммуникаторы), придерживались точки зрения, согласно которой исламские ученые в период сокрытия Двенадцатого Имама, осуществляя правосудие и вынося решение согласно закону в каждой конкретной ситуации, не имеют права руководствоваться рассуждениями. Они могут лишь обратиться к хадисам (отсюда и название ахбарийа), и выносить решение по каждому конкретному случаю только после тщательного их изучения. Этой школе была присуща тенденция к полному отрицанию юриспруденции как науки. С другой стороны, улемы-усулиты (усулийа) придерживались такой позиции, что в период отсутствия Двенадцатого Имама некоторые люди имеют право на независимое суждение. Человек, имеющий такое право, называется муджтахидом: он может на основе собственных суждений и руководствуясь шариатом, принимать решения, исполнение которых помогает разрешить проблемы, возникающие у мусульман. Остальные мусульмане должны подчиняться решениям муджтахидов. Этот принцип получил название таклид. Старшие муджтахиды, которые ведут за собой большое количество мусульман-шиитов, именуются мараджи (единственное число – марджа или марджа-е таклид). В споре возобладала позиция усулитов, ахбаритская концепция была преодолена. Хамид Альгар указывает на то, что «революция в Иране, по крайней мере, та форма, которую она приняла, тот счастливый для нее тип лидерства, который она обрела и продолжает сохранять, были бы немыслимы в том числе и без триумфа позиции усулийа… в восемнадцатом веке» (5).

Появление улемов школы усули можно описать как развитие самокорректирующего механизма в шиитской традиции. Насколько важным это стало для всего Исламского мира, становится ясно только сейчас. На первом этапе этого процесса самокоррекции произошло два события: во-первых, открылись врата иджтихада; во-вторых, появились улемы, мараджи-е таклид, влияние и даже власть которых превосходили власть формальных правителей. С практической точки зрения, мараджи воплощали «Исламское государство» в рамках более крупного территориального государственного образования. Традиционная позиция шиизма, согласно которой любая политическая власть в отсутствие Двенадцатого Имама является нелегитимной, и стремиться к ней не должно, имела глубокие корни, и мараджи действовали под «крышей» режима Каджарской династии, пришедшей в 1795 году на смену Сефевидам. На протяжении всего этого периода, с 1795 года и до Исламской революции 1979, основной заботой иранских улемов было ограничение неизбежно нелегитимной власти существующего правительства. Именно в этом русле Мирза Хасан Ширази в 1892 году вынес свою знаменитую фетву о том, что употребление табака в Иране следует считать харамом, если его производство и продажа осуществляется британской монополией. Участие улемов в конституционной революции в Иране (1905 – 1909) также стало возможным благодаря более широкой сфере интересов школы усули.

Влиятельный во многих отношениях усулитский истэблишмент имел два слабых места. Первое заключалось в том, что старшие улемы сами лишили себя возможности добиваться политической власти; а второе – в увеличении числа мараджи. В каждый момент времени существовало некоторое число великих аятолл, каждый из которых стремился приобрести как можно большее число последователей, нередко пытаясь «отбить» их у других. Обе эти помехи были тесно связаны друг с другом. Поскольку улемы не считали для себя возможным участвовать в борьбе за высшую политическую власть, у них не было необходимости в наличии единого лидера, с другой стороны, в отсутствие такого лидера, некоего марджи из мараджи, участие в борьбе за высшую политическую власть не представлялось возможным. Эта добровольно избранная, несмотря на очевидную слабость, позиция, представлялась настолько незыблемой для шиитской теологии, что правящие классы и династии (с 1926 г. – Пехлеви), а также стоящие за ними британские и американские агенты влияния, не чувствовали, что Кум может чем-то им угрожать. Но усулитская революция открыла врата иджтихада. Окончательный, с точки зрения шиитской теологии, шаг – создание Исламского государства в отсутствие Двенадцатого Имама – был в процессе иджтихада, начатого улемами усулийа, лишь вопросом времени. Именно этим шагом и стала Исламская революция в Иране.

Суннитские улемы были такими же «заблудившимися» в Исламе, пока не вступили на долгий и нелегкий путь расчистки наносов собственных ошибок, преодоления слабых сторон собственных убеждений и искоренения привычки кланяться сильным мира сего. В настоящий момент многочисленные «придворные улемы», которые служат Саудовскому режиму (и другим секулярным правительствам) – наиболее запутавшаяся и уклонившаяся часть тех, кто потерял путь в Исламе. Если бы суннитские улемы смогли поднять завесу собственных предубеждений, они смогли бы увидеть, что имам Хомейни вернул шиитский караван на то место, с которого все мы когда-то начали свой путь. В своей фетве от 6 января 1988 г. имам Хомейни говорит, что Исламское правительство представляет «абсолютно суверенную власть, переданную Аллахом (SwT) Пророку, мир ему». (6). Это, по словам имама Хомейни, «наиболее важная из Божественных заповедей, стоящая над всеми прочими, второстепенными, заповедями». Имам Хомейни добавляет: «Если бы власть Исламского правительства ограничивалась рамками второстепенных Божественных заповедей, тогда форма Божественного права и абсолют верховной власти, переданной Пророку, мир ему, не имели бы никакого смысла. Если бы это было так, - продолжает он, - законодательная и административная власть Исламского правительства была бы крайне ограниченной». В доказательство имам Хомейни приводит примеры таких направлений законодательной, административной, военной и экономической политики, осуществление и регуляция которых были бы невозможны при ограничении полномочий исламского правительства рамками второстепенных Божественных наставлений. К ним относятся приобретение прав частной собственности на крупные объекты общественного труда, такие, как новые дороги, обязательная военная служба, международная торговля, запрещение накопления капитала, таможенные и акцизные сборы, налогообложение и справедливая политика ценообразования. Затем имам Хомейни снова повторяет, что «Исламское правительство, как часть абсолютно высшей власти Аллаха и Пророка, мир ему, - одна из главнейших заповедей Ислама, стоящая выше прочих второстепенных заповедей». Концепция того, что политическая власть, которой обладал Пророк, в полном объеме наследуется правителями из числа его последователей, всегда ясно очерчивалась в суннитской мысли. Именно так праведные халифы понимают источник своего права на власть. Исламское государство является лишь продолжением полномочий лидера – халифа (наиба, или наместника) Пророка.

Эта фетва имама Хомейни завершила длительный процесс исправления внутри шиитской школы, который был сутью противостояния усулитов и ахбаритов. Надо отметить, что некоторое остаточное влияние позиции ахбарийа до сих пор сохраняется не только в Иране, но, в гораздо большей степени, среди шиитских улемов и их последователей в Ираке, Индии, Пакистане и Бахрейне. Передний край шиитской политической мысли, представленный имамом Хомейни и его соратниками, оформился лишь после смерти аятоллы Буруджирди в марте 1962 года. Только после этого аятолла Хомейни начал выступать с политическими лекциями, в которых критиковал Шаха, и занялся исследованием возможности участия муджтахидов в управлении государством. В течение 1963 года он неоднократно подвергался аресту и в следующем году бежал в Турцию. В 1965 году он переехал в Наджаф, один из центров шиитского учения в Ираке. Из курса лекций об Исламском правительстве, прочитанном там в 1970 году, и родилась его концепция велаят-е факих. Вероятно, не будет преувеличением сказать, что своей фетвой от 6 января 1988 года имам Хомейни исправил политическое отклонение всей Уммы, которое возникло еще во время прихода к власти Омейадов. В отношении законности лидерства в Исламском государстве имам Хомейни восстановил положение вещей, существовавшее во время правления Али ибн Абу Талиба, четвертого праведного халифа. Это означало, что в практическом смысле, в исламском понимании государства и политики, Умма вернулась к состоянию, в котором пребывала во времена, еще очень близкие ко времени Пророка Мухаммада, мир ему.

За этот совсем краткий промежуток времени, с 1962 по 1990 гг., история повернула на экстраординарный путь. Изучающим историю знакомо явление попеременного опережения между политическими идеями и политическими событиями. Порой идеи далеко опережают события, а порой события формируют идеи. Например, истоки великой школы усули, которая бросила вызов и впоследствии разгромила ортодоксию ахбари в шиизме, можно проследить вплоть до XIV века, времени Аллама Хилли (Джамалуддин абу Мансур Хасан ибн Йусуф). С момента его смерти в 1325 году и до триумфа идей усулийа, наступившего в Иране в XVIII веке, изменения происходили медленно. В XIX веке в Иране улемы-усулиты, особенно мараджи, начали влиять на политическую ситуацию (7). Начиная с 1978-79 гг. и до сегодняшнего дня практически вся политическая мысль, как шиитская, так и суннитская, формируется под влиянием событий, происходящих в Иране. Идеи и последователи имама Хомейни расширяют границы мысли усулийа в направлении полного сближения всех ветвей политической мысли в Исламе. Возможно, сам имам Хомейни, так же, как до него Аллама Хилли, не осознавал всего спектра влияния своих идей и иджтихада. Почти наверняка можно сказать, что интерпретация фетвы имама от 6 января 1988 года еще долго будет предметом споров среди шиитских и суннитских улемов, как в Иране, так и за его пределами.

Однако, учитывая сегодняшние реалии и ограниченность предмета данной статьи, одно осознание того факта, что в политическом смысле по крайней мере часть Уммы вновь достигла положения, соответствующего двум-трем наиболее близким к жизни Пророка десятилетиям, не может не быть радостным для любого мусульманина. Мы освободились от груза ответственности хотя бы за некоторые периоды нашей истории. Мы можем расстаться с комплексом вины, которую ощущали из-за принадлежности к традиции непрерывного заблуждения и отклонения. Теперь нам больше нет нужды защищать или оправдывать то, что носит имя «исламской истории» и наследственных династических династий (малюкийа). Мы также можем спрятать в «черный ящик» значительную часть разделяющей теологии, которая создавалась и пропагандировалась в этот период (8). Это предоставляет возможность распространения новой революции усули на все школы исламской мысли и открытия врат иджтихада во всех традициях. Мы вновь можем почувствовать свою историческую близость к Пророку, мир ему. Эта вновь достигнутая близость, несмотря на то, что относится в основном к области восприятия, устанавливает новые духовные и интеллектуальные связи с Сира и Сунной Мухаммада, мир ему.

Если мы ставим себя во временные рамки, сближающие нас с Пророком, практически все источники позднейшего заблуждения и отклонения в Умме исчезают. Бессилие, обусловленное нашей долгой и бесплодной преданностью позициям, которые невозможно отстоять, также покидает нас; по крайней мере, мы получаем возможность избавиться от подобных исторических неудач. Имам Хомейни должен был преодолеть сопротивление, которое оказывали его подлинному иджтихаду правления вали-е факих в отсутствие Двенадцатого Имама консервативно настроенные шиитские улемы. Его утверждение о том, что вали-е факих является халифом (наибом) Пророка, и что Исламское государство также управляется той самой властью, что была дана Пророку Аллахом (SwT), предоставляет всем мусульманам, особенно улемам, шанс избавиться от груза старых ошибок и вернуться к истокам. Принятие этого положения сводит на нет различия между шиизмом и суннизмом. Все положения Ислама ценны и истинны, но ни одно не может превзойти то, благодаря которому мы можем приблизиться ко времени Пророка, и особенно то, что дает нам власть (и государство), полномочия которой наследуются от Пророка, мир ему, его халифами (наместниками). На этом и основана внутренне присущая Исламу возможность самоисправления.

Но процесс, ведущий к корректирующим действиям, требует лучшего понимания. Заблуждение и отклонение внутри Ислама вызывают накопление неприемлемых результатов. Именно такое накопление неприемлемых результатов привело к вспышке противостояния усулитов и ахбаритов среди шиитских улемов более двух столетий назад. Триумф позиции усулийа смог исправить большинство, но не все, ошибки раннего иджтихада. Вместе с тем, открытие врат более глубокого и фундаментального иджтихада привело к появлению мараджи, заполнивших вакуум в позиции лидерства, возникший из-за сокрытия Двенадцатого Имама. После того, как позиции лидерства оказались заняты небольшим числом мараджи, они приняли курс, который постепенно должен был привести к появлению единственного лидера. Однако существование в Исламе единственного лидера возможно лишь в рамках Исламской политической власти, установленной в Исламском государстве. При условии продолжения процесса исправления, начатого улемами-усулитами, рано или поздно он должен был неизбежно привести к появлению единственного марджи, марджи из мараджи. А это было возможно только в рамках того, что сегодня мы называем Исламской революцией в Иране, или акте провозглашения Исламского государства. Итогом процесса иджтихада, предшествовавшего Исламской революции, и возникновения Исламского государства, управляемого вали-е факихом, стала фетва имама Хомейни, согласно которой он, как вали-е факих, и Исламское государство осуществляют функции правления, данные халифу или наибу Пророка Мухаммада, мир ему.

Последняя фетва имама могла появиться только после того, как новое Исламское государство столкнулось с трудностью, а вернее, невозможностью осуществления надлежащих исполнительных, законодательных и юридических функций без наивысшего для Ислама источника власти – халифа Пророка. Отсутствие такой власти у вали-е факиха и Исламского государства было явной ошибкой, и ее последствия быстро достигли неприемлемой степени. Власть халифа существовала в ощущении, но не была должным образом заявлена и однозначно истолкована. После этого имам установил четкие и недвусмысленные полномочия власти. Имам Хомейни, руководствуясь причинами, которые вполне можно представить, не дал этому столь подробного словесного выражения, однако в реальности он стал халифа аль-Расул, или наместником Пророка, мир ему. Сегодня мы имеем все основания утверждать, что с наследием того, что доктор Али Шариати назвал сефевидским шиизмом, практически покончено, хотя его отдельные, вызывающие раздражение следы, еще могут встречаться в шиитской ритуальности и культуре в течение некоторого времени. Мы также смогли воочию убедиться, что акт провозглашения Исламского государства – наиболее влиятельный агент исправления в Исламе. Это объясняется тем, что в политическом процессе даже незначительные заблуждения очень скоро приводят к гораздо более масштабным и заметным результатам, неприемлемость которых становится очевидна. Это означает, что заблуждения, относящиеся к области теологии, оказывают влияние на ритуальность и ибаду, и могут сохраняться в течение долгого времени, если не постоянно, не причиняя никакого вреда Исламу или Умме. Вполне вероятно также, что в рамках Ислама возможен широкий спектр вариаций в периферических областях фикха. Эти вариации не достигают статуса заблуждения или отклонения. Истинное заблуждение – то, которое делает такие периферические области фикха поводом для жарких споров и противостояния между мусульманами. Само по себе разнообразие мусульманских обычаев обычно не приводит к такому накоплению последствий, которое достигает неприемлемого уровня. Но это может произойти в такой ситуации, где заблуждение и отклонение в более значимых вопросах лидерства, государства и политики достигают опасного уровня, что, в свою очередь, приводит к дезинтеграции Уммы. В условиях крайней дезинтеграции, такой, какая наблюдается сегодня во многих частях Уммы, такие периферийные вопросы также могут стать причиной вооруженного конфликта. Именно поэтому наличие мусульманского правления любого типа, в том числе и малюкийа, на протяжении большей части нашей истории, не позволяло периферийным вопросам становиться причиной масштабного кровопролития. Так, например, в Индии между суннитами и шиитами за все время правления Моголов не возникло ни одного открытого кровавого конфликта. В последние годы процесс распада государственного строя в Пакистане привел к аналогичным результатам – кровавой резне между мусульманами. Имеются серьезные основания предполагать, что такие конфликты намеренно инициируются постколониальными секулярными правительствами с целью отвлечь внимание от курса на сближение всех направлений Исламской мысли в вопросах лидерства, государства и политики. Этим же объясняется и неустанная антишиитская пропаганда, развязываемая цивилизацией Запада в общем и секулярными мусульманскими правителями в частности. Они понимают, что для них сегодня единственная возможность спасения связана со способностью противостоять и препятствовать исламскому процессу исправления, не позволяя ему распространиться на суннитский сектор Уммы.

Процесс исправления заблуждений и отклонений в шиизме, по крайней мере, для Ирана, в настоящее время практически завершен. Вне Ирана среди шиитов еще существуют сомнения касательно достижений иджтихада имама Хомейни. Также известно, что и в Иране есть улемы, придерживающиеся старых взглядов. Однако маловероятно, чтобы они могли серьезно тормозить действие мощных сил идущего изнутри процесса исправления. Теперь мы должны кратко очертить степень заблуждения и отклонения в суннитской традиции. Несомненно, суннитский политический опыт значительно отличается от шиитского. Для мусульман-шиитов в позиции лидерства нет вакуума, а есть только постепенное падение его качества. Суннитская школа признает превосходство первых четырех халифов, аль-хулафа ар-рашидун. Она признает и качественную перемену, произошедшую с приходом к власти Муавии ибн Абу Суфьян, который сам называл себя первым царем мусульман. Между шиитской и суннитской традициями нет разногласий в понимании событий и факторов, которые привели к шахадату Имама Хусейна в Кербеле. Причины политического заблуждения и отклонения в суннитской школе коренятся в легкости признания и почти автоматическом предоставлении байата тем правителям, политическая несостоятельность и моральное разложение которых не были ни для кого секретом. Это происходило в результате того, что оппозиция признанному лидеру стала рассматриваться как бóльшая фитна, чем известное отклонение лидера от классических стандартов личного и морального превосходства, заложенных в Исламе. Это дало возможность многим активистам суннитской школы получить доступ в окружение правителей и политическое покровительство с их стороны. В данных обстоятельствах, в то время, когда в руках мусульманских правителей была сосредоточена значительная власть, позволявшая им контролировать огромные империи, настоятельная необходимость переосмысления существующего положения отсутствовала. Огромная территория, занятая Исламской империей и цивилизацией, возникновение крупных городов и центров образования и политическое доминирование Исламского мира над всем остальным привели к возникновению у суннитов ложного ощущения безопасности и собственной праведности. Изначальное заблуждение и отклонение от Ислама, представленное в малюкийа, не были заметны на фоне быстрого и успешного распространения политической власти мусульманских государств. Первоначальный толчок, данный мусульманской политической истории Пророком, мир ему, и праведными халифами, был использован последующими правителями для сокрытия собственных заблуждений и отклонений. Однако в такой ситуации умножение заблуждений и отклонений, свойственных малюкийа, неизбежно вело мусульманское общество к моральному разложению и политическому и военному упадку. Этот упадок не был очевиден до тех пор, пока мусульманские армии были в состоянии сдерживать своих врагов и вновь отвоевывать потерянные земли, как в случае с захваченным крестоносцами Иерусалимом, который освободил Салах-ад-дин Айуб.

Кумулятивный урон, причиненный дар-уль-Ислам сотнями лет прогрессирующего упадка и распада эпохи малюкийа стал очевиден с появлением на мировой арене европейских империалистических сил. В течение примерно столетия, предшествовавшего падению Османской Империи в войне 1914-1918 гг., практически весь исламский мир оказался в подчинении у Европы. После 1919 года европейские правящие круги с целью установления более полного контроля над арабскими территориями – сердцем всего Исламского мира, разделили их на ряд марионеточных государств. Разрушение последнего политического оплота дар-уль-Ислам довершил Мустафа Кемаль, формально отменив халифат в 1924 году. Накопление последствий первоначального заблуждения и отклонения достигло логического завершения, и Ислам окончательно лишился даже видимости политического и военного влияния на происходящее в мире. Более неприемлемого результата представить просто невозможно. Но суннитские улемы, которые за несколько столетий достигли немалых успехов в смиренном подчинении властям, не спешили расставаться с этой привычкой. Даже осознание случившейся катастрофы возникало очень медленно. Никакой реакции на нее со стороны суннитских улемов заметно не было, если не считать народных волнений 1919-1922 гг. в Индии, спровоцированных движением Хилафат. Их поведение в сложившихся обстоятельствах вполне вписывалось в рамки их традиционной роли. Они, как и всегда, были озабочены поиском политического покровительства при новом политическом порядке – у нового Саудовского «королевства», созданного в традициях малюкийа, у вновь образованных национальных государств и даже у колониальных государств неверных. Эта новая власть прилагала все усилия, чтобы внушить этим улемам ощущение безопасности в обмен на политическое подчинение. Два человека предприняли отважные, но не увенчавшиеся успехом попытки вернуть Исламу потерянное политическое влияние – Хасан аль-Банна и Абу Ала Маудуди. Однако, мы должны обратить внимание на то, что ни тот, ни другой не были традиционными алимами.

Они и созданные ими партии, Ихван-уль-муслимин и Джамаат-е Ислами, также в итоге удовлетворились существующим status quo, заручившись надежной и выгодной поддержкой Саудовской Аравии. Даже «Исламское государство» в их концепции не сильно отличалось от ориентированных на экономическое процветание, либеральных и демократических государств Европы. Такие попытки без поддержки суннитских улемов не могли быть успешными. Нам приходится признать, что та исправительная деятельность, начало которой среди шиитских улемов было положено победой течения усулийа, еще только должна начаться в суннитской школе. Можно возразить, что природа и степень заблуждения и отклонения в шиизме отличалась от таковых суннизма. Это не лишено смысла. Однако имеется три общих особенности, на которые необходимо обратить внимание, не пытаясь отыскать их истоки в теологических формулировках. Вот они:

1. Улемы течения ахбарийа при Сефевидах в Иране (1502 – 1747) были столь же удобным объектом политических манипуляций для правящих кругов, как и суннитские улемы в любой момент истории, в том числе и сегодня.

2. В результате заблуждений и отклонений шиитской школы ее улемы были лишены политического веса в той же степени, как и улемы-сунниты сегодня.

3. В шиизме до усулитской революции врата иджтихада были закрыты столь же крепко, как у суннитов сегодня.

Революция в Иране не стала бы возможна без предшествующего разрешения через иджтихад ряда специфических проблем шиитской теологии. В рамках этой статьи нет возможности перечислить все вопросы суннизма, которые ждут своего решения через иджтихад. Так же не представляется возможным строить предположения о том, что должно произойти, чтобы в суннитской школе возникло интеллектуальное движение, сопоставимое по масштабу и влиянию с течением усулийа в шиизме. Многие представители суннитской школы могли бы возразить, что их отклонение было не более чем ошибкой суждения, которая привела к установлению компромисса с малюкийа. Как бы то ни было на самом деле, очевидно, что последствия этого компромисса для суннитской политической мысли и деятельности оказались катастрофическими. В результате на сегодняшний день подавляющее большинство суннитских улемов страдает от той же неспособности разобраться в важнейших политических вопросах, которая была типична для шиитских улемов-ахбаритов до усулитской революции.

Современная малюкийа, представленная Саудовской «королевской семьей» и всеми прочими секулярными националистическими режимами, находящимися у власти в национальных государственных образованиях колониального типа в регионах распространения суннизма, не против того, чтобы суннитские улемы дожидались собственной усулитской революции. В таком случае правящим кругам обеспечено еще не менее пары столетий спокойного существования; на их взгляд, этого времени вполне достаточно для того, чтобы секулярная культура и цивилизация, которой они служат, пустила крепкие корни и лишила Ислам возможности влиять на будущие поколения. Суннитские улемы должны стремиться любой ценой избежать этой ловушки. Но ждать усулитской революции в суннизме не стоит по ряду веских причин. Безосновательным было бы считать, что любой сектор Уммы должен пройти один и тот же путь, предшествующий процессу коррекции заблуждений и отклонений. Шиитские улемы двести лет назад были лишены преимущества, которое сегодня есть у тех, кто был свидетелем и участником Исламской революции в одном из секторов Уммы. Шиитам пришлось осуществлять коррекцию изнутри собственной традиции, поэтому усулиты и полагались на иджтихад. Помимо этого, шиитские улемы и двести лет назад уже хорошо знали, что такое полное отсутствие политического влияния, а сунниты еще не пережили полного краха того, что воспринимали как Исламское государство. Сегодня же сунниты могут воочию наблюдать не только полное отсутствие в Исламе сильной центральной власти, но и многолетнее политическое подчинение Уммы куфру. Необходимость положить конец господству куфра над Исламом и Уммой настолько безотлагательна, что мы не можем ждать, пока свершится интеллектуальная революция. Наконец, возможно, что усулитской революции в одной из частей Уммы уже достаточно для всех. Это реально потому, что процесс коррекции внутри Ислама, однажды начавшись, должен привести всех в нем участвующих к общей основе, приемлемой для всех мусульман. Границы определенной школы мысли не могут быть препятствием для истинного процесса исправления в Исламе.

В случае с Ираном мы видели, что долгое время иджтихад улемов-усулитов был направлен лишь на проблемы, наиболее характерные для шиитской школы. Позднее направленность этого процесса стала более общеисламской, чем шиитской. С подъемом в Иране исламского движения сопротивления господству малюкийа начался последний этап построения Исламского государства. Последние стадии превращения Исламского движения в Исламское государство были названы Исламской революцией. Требования Исламского движения и Исламского государства таковы, что эти стадии не могут быть успешно реализованы приверженцами какой-то одной школы мысли. Провозглашение Исламского государства – настолько исключительный опыт освобождения, что все прочие внутренние границы, существующие в Исламе, теряют смысл и значение. Первым это осознание приходит к тем, кто осуществляет основное руководство, пока остальные празднуют победу своей школы мысли. Однако Исламское государство не может быть «шиитским» или «суннитским». Исламское государство либо есть, либо его нет. Истинное Исламское государство должно быть таким для всех мусульман; чтобы быть признанным всеми мусульманами, лидер такого государства должен управлять им как халиф или наиб (наместник) Пророка, мир ему. В этом заключалась основная мысль фетвы имама Хомейни от 6 января 1988 года.

Вынося эту фетву, имам Хомейни стремился передать всей Умме в целом послание о том, что, несмотря на то, что длительный процесс, предшествовавший Исламской революции, был осуществлен силами шиитов, провозглашенное в Иране государство является «Исламским» в том смысле, который вкладывают в это понятие мусульмане всех существующих в Исламе школ мысли. Эта фетва имама сама по себе стала новой революцией в шиитской школе. Понимание Исламской революции, сформулированное в этой фетве имама Хомейни, соответствовало тому, которое с самого начала разделяли мы в Мусульманском институте. В 1980 году мы утверждали, что первое Исламское государство, построенное после такого долгого исторического перерыва, должно быть «примитивной моделью» идеала (9). И эта точка зрения подтвердилась. Внутренний процесс исправления в Исламе продолжался в первые годы существования нового Исламского государства. Можно ожидать, что на следующем этапе в иранском Исламском государстве начнет формироваться более широкий взгляд на историческую ситуацию с позиций всей Уммы и мирового Исламского движения. В первое десятилетие после революции установки бюрократического аппарата Исламского государства оставались во многом «иранскими» и «национальными», а внимание улемов было направлено на развитие традиционных связей с шиитами других стран. Но руководство государства, особенно имам Хомейни и аятолла Монтазери, стремилось как можно громче говорить обо всей Умме, всемирном Исламском движении и необходимости мировой Исламской революции. Эта тема постоянно звучала в речах и посланиях имама Хомейни. В его послании по случаю Хаджжа 1407, объем которого достигает свыше 20 000 слов, этот вопрос излагается очень подробно. Английский перевод послания был опубликован в Kayhan International от 1 августа 1987 года. В предстоящее десятилетие политика государства должна все более и более сближаться с взглядами его первых лиц.

Абсолютно бессмысленно и даже в корне неверно пытаться определить конкретные места заблуждений или степень отклонения для обеих крупных школ Исламской мысли. Однако, очевидно, что в шиизме процесс исправления начался с усулитской революции, а результатом его стало не только сближение взглядов, но и создание Исламского государства. В суннизме попытки исправления предпринимались неоднократно; самыми последними на данный момент можно считать предпринятые двумя наиболее широко известными «Исламскими партиями» - Ихван-уль-муслимин и Джамаат-е Ислами. Ни для одной из них не было характерно переосмысление фундаментальных вопросов, подобное осуществленному шиитскими улемами.” Ихван” и “Джамаат” были чисто политическими движениями; им не удалось вырваться из капкана современного политического мышления. Шиитским же улемам, возглавляющим мусульманскую Умму Ирана, путем Исламской революции удалось создать живое, динамичное, открытое, сильное и благочестивое Исламское государство. Область сближения, оформившаяся и развившаяся в Исламское государство, сейчас действует на политическое мышление и активность всех мусульман мира подобно магниту. Сегодня никто не может размышлять о политической жизни и политических проблемах Ислама, не обращаясь к иранскому Исламскому государству. Стрелка политического компаса Ислама в настоящий момент строго указывает на Иран. Каждый мусульманин должен определить свою позицию по отношению к Исламской революции. Никакая часть Уммы не может оказаться за пределами влияния Исламской революции и Исламского государства.

Все происходящее влияет и на Иран, и на Умму в целом. Ни Иран, ни Умма не могут разорвать существующую между ними связь. Глубина того, что стоит за этой связью, требует подробного обсуждения. Но вначале нам придется вспомнить Бахиру, христианского монаха из Басры, и Вараку, христианина из Мекки. Они ожидали пришествия нового Пророка, основываясь на знании христианского Священного Писания и наблюдениях за сложившейся исторической ситуацией. Нет сомнения в том, что длительное, вдумчивое познание истории и ее закономерностей – ценнейший источник знаний. Вся совокупность знаний, доступных человечеству в каждый момент времени, представляет собой исторический феномен. Например, писать о заблуждении, отклонении, исправлении и сближении было бы невозможно, не обладай мы всеми преимуществами настоящего исторического момента. Точно так же, имам Хомейни не смог бы вынести свою фетву 6 января 1988 года, если бы за девять лет работы Исламского правительства не произошло накопления неприемлемых результатов. Лишь современная ситуация позволила нам утверждать, что опыт сближения, описанный выше, сделал для Уммы возможным возвращение во второе-третье десятилетия эры Пророка, мир ему. Последователи ахбарийа в шиизме не осознавали своей «неправоты» до того момента, когда накопление неприемлемых результатов привело к появлению улемов нового течения усулийа. А завоевание ими лидерства в шиитской школе однозначно предопределило провозглашение ими халифата Пророка и права на создание Исламского государства в отсутствие Двенадцатого Имама. Теперь для нас очевидно, что «правильная» или «истинная» позиция в Исламе – та, что сближает Умму с Пророком и праведными халифами. Время в истории не статично, как не статичен и человеческий опыт. Сочетание первого и второго, хода времени и существующего в нем человеческого опыта, обогащает наши знания и понимание Ислама и истории, прошлого и будущего.

Знание, обретенное после завершения цикла заблуждения, отклонения, исправления и сближения в любой из составных частей Уммы, или в любой из школ мысли в Исламе, должно быть приемлемым для всех исламских школ мысли и для всей Уммы. Целесообразность внесения нового элемента в наиболее общую систему базовых знаний останется неявной и сомнительной, если не будет продемонстрирована повторяемость этапов исторического процесса, итогом которого стало обретение этого знания. Для истории характерно повторение сходных последовательностей событий через значительные промежутки времени. Таким образом, если за Исламской революцией в Иране в течение одного-двух десятилетий не последует революция в каком-либо еще секторе Уммы, это еще не должно вызвать сомнения в ценности первой Исламской революции. Однако, если на протяжении последующих пятидесяти или ста лет не появится доказательств повторяемости, обоснованность придания общего характера закономерностям исторического пути, пройденного Ираном, окажется под вопросом. Аналогичным образом, если новое знание, обретенное в процессе исправления и сближения, окажется актуальным лишь для шиитской школы и не будет иметь смысла для любой другой исламской школы мысли, закономерности процесса также начнут терять возможность широкого применения. Если мы не увидим повторения этапов процесса за пределами Ирана или признания его итогов всеми школами исламской мысли, это может означать и то, что процесс исправления и сближения остался в каком-то отношении незавершенным. В таком случае начнет происходить накопление новых свидетельств неприемлемых результатов. Однако, если в других частях Уммы начнут появляться предсказуемые и желательные результаты, значимость процессов исправления и сближения окажется подтвержденной.

Очевидно, что, подобно тому, как накопление неприемлемых результатов свидетельствует о заблуждении и отклонении, успех процесса исправления и сближения может быть доказан с помощью обращения к первоначальному историческому опыту Ислама. Так, в первоначальном историческом опыте Ислама имели место неоднократные атаки мекканских курайшитов на находящееся в процессе становления Исламское государство в Медине. Можно даже сказать, что нападения курайшитов на Медину имели целью именно препятствовать этому становлению, и что ситуация постоянного напряженного конфликта с враждебным окружением способствовала консолидации политической и военной мощи Ислама в Медине, а затем и на всем Аравийском полуострове. Это можно рассматривать как свидетельство того, что существование в течение долгого времени в обстановке острого конфликта с внешними врагами является обязательным для истории Исламского государства. Если реакция традиционных врагов Ислама оказывается иной, чем у мекканских курайшитов, можно с уверенностью утверждать, что на самом деле никакого Исламского государства создано не было. Это вполне сходится и с нашим пониманием сути мусульманских национальных государств, которые не только не подверглись атаке со стороны куфра, а, напротив, возникли при его активной поддержке. Неспособность «независимых» постколониальных государств втянуть врагов Ислама в военное противостояние вне всякого сомнения объясняется тем, что такие мусульманские национальные государства создавались именно для того, чтобы служить глобальным интересам куфра. Столь же легко можно было предсказать и дальнейшее развитие событий. Открытое сотрудничество арабских государств с Соединенными Штатами и Советским Союзом при вторжении в Иран попадает в ту же категорию предсказуемых и ожидаемых событий, которые должны следовать за созданием Исламского государства. Мы также можем предсказать, что многократное военное превосходство куфра и его сподвижников, мунафиков, в конце концов, будет уничтожено, так же, как были разгромлены курайшиты в начале исторического пути Ислама. Если бы Иран не подвергся нападению и согласованной подрывной деятельности со стороны супердержав куфра и их союзников, тогда у нас должны были возникнуть сомнения в том, можно ли считать такую революцию и государство «исламскими».

Таким образом, история предоставляет нам набор методов для вынесения верных суждений об истинной природе исторических событий. Очевидно, что государства, образованные колониальными властями, или каким-либо иным образом получившие защиту и «гарантии» супердержав куфра, не могут быть «исламскими». То же самое верно и для тех государств, власти которых стремятся воспроизвести, скопировать или добиться внешнего сходства с европейскими националистическими, демократическими, капиталистическими или коммунистическими моделями «прогресса» и «развития». Большинство этих государств также получает экономическую и военную «помощь» от своих патронов-кяфиров. Все эти государства, к которым на сегодняшний день можно отнести все государства мусульманского мира за исключением Ирана, не только не являются исламскими, но на деле находятся в активной оппозиции к Исламу. Это говорит нам о том, что современная политическая карта Уммы отражает крайнюю степень заблуждения и пышный букет отклонений от политических норм Ислама. Иными словами, она отражает всю огромную массу неприемлемых результатов истории, накопленную за много сотен лет политического заблуждения и отклонения. Вероятно, мы не должны останавливаться и перед признанием того, что эта огромная масса неприемлемых результатов есть более чем очевидное свидетельство изначального заблуждения суннитской школы и последовавшего за ним букета отклонений, собиравшегося почти 1400 лет. Компромисс суннитов с малюкийа и коррумпированными политическими силами представляет собой наиболее значительный отдельный пример заблуждения и отклонения в Исламе. Среди суннитов наверняка найдутся несогласные с такой точкой зрения, те, кто считает более серьезной ошибку шиитов, предавших временному забвению ряд важнейших заповедей Ислама, касающихся государства, политической деятельности и лидерства в отсутствие Двенадцатого Имама. Возможно, что они правы, однако воздействие ошибки шиитов на Умму было ограниченным и довольно просто устранимым; компромисс же суннитской школы с малюкийа, а в совсем недавнем прошлом – с западной политической мыслью, уничтожил политические успехи всей Уммы. Это заблуждение и совокупность отклонений привело Умму к политическому и военному поражению в мировом масштабе. Неспособность суннитов достойно принять приговор, вынесенный историей их политической репутации, привела всю Умму к подчинению куфру. Приписать хотя бы часть этой вины заблуждениям и отклонениям шиитов почти невозможно. Тем не менее, до сих пор, несмотря на ярчайшие проявления неприемлемых результатов, наблюдаемые во всех частях Уммы, большое число суннитских улемов продолжает хранить верность Саудовской малюкийа. Другие суннитские группировки, особенно те, которые пытаются организовать политические партии, сохраняют близость к националистическим и секулярным «идеалам» колониального периода.

Как бы то ни было, мы не должны пытаться сравнивать относительную величину заблуждений и отклонений и их влияния. Важно только то, что мы уже отмечали: «правильной» или «истинной» позицией в Исламе может считаться только та, которая приближает нас к Пророку, мир ему, и праведным халифам. Полный цикл заблуждения, отклонения, исправления и сближения уже привел шиитскую школу к «правильной» или «истинной» позиции в Исламе. Однако, чтобы доказать значимость своих достижений, шииты теперь должны побуждать суннитов к признанию этих результатов желательными и воспроизводимыми. Для осуществления этого нужно собрать группу улемов-представителей обеих главнейших исламских школ мысли. Со стороны шиитской школы это должны быть улемы, наиболее приближенные к Исламскому государству Ирана, а особенно те, кто был близок к имаму Хомейни. Их задачей должно стать объяснение своей новой позиции улемам-суннитам. Со стороны суннитской школы в эту группу должны войти те улемы, контакт которых с современной искаженной и коррумпированной системой сводился к минимуму или отсутствовал вовсе. Первым шагом к этому должно стать объединение в группу суннитских улемов, сознающих необходимость обучения опыту исправления и сближения, обретенному шиитами. Эти улемы должны признавать, что позиция шиитов после Исламской революции в Иране не имеет существенных отличий от классической позиции суннизма, существовавшей до возникновения заблуждения и отклонения к малюкийа. Такие суннитские улемы будут помогать нести новые знания и опыт, достигнутый шиитской школой, всей Умме. Значительное преимущество, которым обладает сегодня шиитская школа, не является теологическим. Действительно, представленное здесь обоснование такого преимущества не имеет к теологии абсолютно никакого отношения. Его корни и истоки нужно искать в истории, ее движении и направлении, в ее воздействии и ответной реакции мусульман, и, самое главное, в предвосхищении будущих исторических событий. Вот почему мы начали с Бахиры и Вараки.

История – это суровое испытание. Во всем, что касается заблуждений и отклонений, она неумолима и беспристрастна. История не терпит ни малейшего искажения истины, какими бы праведными и чистыми не были людские намерения, стоящие за ним. Ни одной религиозной традиции не удалось избежать попадания в ловушку похвальбы собственными добродетелями и нелепых претензий на обладание единственной истиной, исключающей существование чего-либо за ее пределами. Неспособность сравнить реальные результаты с обещанными и желанными целями ведет к перерождению личности и распаду морали. Это, в свою очередь, порождает гарнизонный менталитет, который превращает общество в набор разрозненных группировок, каждая из которых стремится доказать всем прочим, что единственная истина находится именно по их сторону баррикад. На тех, кто не способен устоять перед такими детскими соблазнами, история смотрит с презрением. С течением времени она очерчивает контуры отклонения и полуправды и противопоставляет им чистую правду. История преображает умозрительные, духовные, моральные, политические и теологические образчики полуправды в твердые факты. В свое время эти исторические факты приводят к накоплению не просто неприемлемых, а отвратительных и унизительных результатов.

В результате суровых испытаний истории все части Уммы на сегодняшний день оказались в состоянии разобщенности и подчинения куфру. Отвратительные и унизительные факты, с которыми мы сталкиваемся лицом к лицу – это национальные государства, созданные западными колониальными державами в мусульманских регионах мира. Еще более отвратительно и унизительно политическое, экономическое и культурное подавление западной цивилизацией исламских стран и народов. Но самое отвратительное зрелище – продажные современные лидеры и правящие круги исламского мира. Возможно, самый страшный удар – неспособность суннитских улемов подняться на борьбу со status quo. Исправление и сближение, достигнутое шиитскими улемами Ирана, пока не более чем частное и незавершенное историческое движение. История повернется к нам лицом и предложит награду лишь в том случае, если последовательность исправления и сближения будет повторена во всех частях Уммы.

примечания
1. За исключением таких малых религиозных группировок, как Бахаи в Иране и Ахмадийа в Индии и Пакистане, которых все правоверные мусульмане считают кяфирами.
2. Al-Qur`an 21:92.
3. См. The Draft Prospectus of the Muslim Institute, Slough: The Muslim Institute, 1974. [Этот документ доступен также на страничке ICIT Мусульманского института.—Ed.]
4. Марьям Джамиля пришла к тем же выводам о Маулана Маудуди. См. ее статью в Islamic Quarterly, London: Journal of the Islamic Cultural Centre, Vol 31, No 2, Second Quarter, 1987.
5. Hamid Algar, Roots of the Islamic Revolution, London: The Open Press, 1983.
6. Текст фетвы имама на фарси см. в Kayhan, January 6, 1988. Перевод для автора был сделан Mr A. Rafiee.
7. Moojan Momen, An Introduction to Shi‘i Islam, New Haven and London: Yale University Press, 1985, pp. 130-145.
8. ‘Помещение в черный ящик’ – метод научного исследования. Его смысл в том, что феномен, который не может быть объяснен в понятиях выбранной теории или экспериментально откладывается в сторону, в «черный ящик», до лучших времен. Это позволяет теории и экспериментальным исследованиям подняться на следующую ступень. Область «черного ящика» часто оказывается объяснена в ходе дальнейшего развития науки.
9. Kalim Siddiqui, ‘The Islamic Revolution: achievements, obstacles and goals` in Kalim Siddiqui et al, The Islamic Revolution: Achievements, Obstacles and Goals, London: The Open Press, 1980, p. 14, and Zafar Bangash (ed): `In Pursuit of the Power of Islam: major writings of Kalim Siddiqui`, London: The Open Press, p. 127. [This book is available from the ICIT; see webpage on ICIT publications.—Ed.]

------------------------------
Об этой работе:
Д-р Калим Сиддыки (1931-1996) был директором Мусульманского института в Лондоне и одним из ведущих мыслителей мирового Исламского движения. Он считал своим долгом способствовать свершению «интеллектуальной революции» в Исламской социальной и политической мысли, которая могла бы стать основой для будущей Исламской цивилизации и мирового порядка. Эта работа впервые была опубликована в 1989, и - в качестве приложения - в книге д-ра Сиддыки Stages of Islamic Revolution (1996).


Али Шариати "Красный шиизм: религия мученичества. Черный шиизм: религия оплакивания"

пер. с англ. А. Ежовой

Ислам — это религия, появление которой в истории человечества ознаменовалось возгласом: «Нет!» Мухаммада (мир ему), наследника Авраама. Это религия, выступившая в качестве манифестации религии единства Бога и человечества; она начинается с протестного «Нет», с провозглашения Единства — с того лозунга, который ислам повторял, противодействуя аристократии и компромиссу.

Шиизм — это ислам, который идентифицирует себя и выбирает собственное направление, ориентируясь на «Нет» великого Али, наследника Мухаммада. Он предстает перед нами как ислам Справедливости и Истины, ибо шиизм является олицетворением «Нет», послужившего ответом Али на совете по избранию халифа, адресованного Абдул Рахману, представителю исламской аристократии и компромисса. Это «Нет», вплоть до пре-сафавидских времен, является частью шиитского движения в истории ислама, индикатором социальной и политической роли группы, состоящей из последователей Али, известных своей верностью добрым традициям семьи Пророка. Это движение основывается на Коране и Сунне в том виде, в каком они были представлены семьей Мухаммада, а не в переложении династий Омейядов, Аббасидов, Газнавидов, Сельджуков, Монголов и Тимуридов.

История ислама идет странной дорогой, на которой бандиты и негодяи из арабских, персидских, турецких, татарских и монгольских династий наслаждались правом халифата Пророка ислама и лидерства в мусульманском обществе, отказывая в этом праве семье Пророка и справедливым имамам ислама, являвшимся законными наследниками. И шиизм начинается с «Нет», которое противостоит пути, избранному историей, и восстает против истории. Он бунтует против истории, которая во имя Корана, царей да цезарей, идет дорогой невежества, и именем Сунны освящает тех, кто предал дом Корана и Сунны!

Шииты не принимают путь, выбранный историей. Они отвергают лидеров, которые управляли мусульманами на протяжении истории и ввели в заблуждение большинство людей посредством их собственного следования за Пророком, а в дальнейшем путем их предполагаемой поддержки ислама и борьбы с язычеством. Шииты поворачиваются спиной к роскошным мечетям и величественным дворцам халифов ислама и обращают свои взоры в сторону одинокого, забросанного грязью дома Фатимы. Шииты, представляющие собой угнетенный, жаждущий справедливости класс в системе халифата, находят в этом доме то, в чем они нуждались, и тех, кого они искали.

Фатима: Наследница Пророка, олицетворение «прав угнетенных», и в то же время символ первого протеста, сильное и чистое воплощение «искания справедливости». В господствующей системе это — возгласы и лозунги несамостоятельных государств и угнетенных классов.

Али: Олицетворение справедливости, служащей угнетенным, величественное воплощение Истины, он был принесен в жертву на алтарь бесчеловечных режимов и лежит сокрытым в кладовых формальной религии правителей.

Хасан: Олицетворение последнего сопротивления, гарнизона имамата ислама, который вступает в схватку с первым гарнизоном «правления по исламу».

Хусейн: Несет свидетельство за тех, чью кровь угнетатели проливают на протяжении истории, наследник всех лидеров, сражающихся за свободу и равенство и жаждущих справедливости, начиная с Адама и кончая им самим. Это — вечный вестник мученичества, олицетворение кровавой революции.

Зейнаб: Свидетельствует за всех беззащитных заключенных в системе палачей, вестница, оставшаяся после мученичества, олицетворение миссии революции.

Шииты черпают свои лозунги из бедствий и надежд угнетенных масс. Зная всю правду о правителях, в знак протеста против них они выкрикивают:
– Ищите лидерства Али и избегайте лидерства жестокости. Выберите имамат и поставьте клеймо «отмененный», «недостойный доверия» и «лишенный права владения» на лбу халифата.
– Выбирайте справедливость и ниспровергните систему противоречий и дискриминации собственными руками.
– Изберите для себя в качестве принципа готовность к протесту против существующих порядков, когда находящиеся у власти правители, религиозные лидеры и аристократия пытаются показать, что эти порядки согласуются с Волей Божьей, Божественным Законом и устраивают Бога и Его созданий. По мнению правящих кругов, под этим подразумеваются их завоевания, их разграбление мечетей, ассоциаций, школ, даров, доверенностей и благотворительности и соблюдение религиозных церемоний и практик.
– Сделайте религиозное лидерство основой организации движения.
– Подражайте лучшим из вас, чтобы правильно мобилизовать ваши силы, поддерживать порядок, дисциплину и придерживаться намеченного направления.
– Следуйте принципу заместительства имама, чтобы иметь ответственного лидера.
– Проникайте в организации, дабы проводить там социально-политическую борьбу, контролировать организацию образования и преподавание в системе, где все религиозные организации прибираются к рукам правительством, изображающим из себя правительство Закона.
– Выбирайте мученичество, чтобы продолжать непрекращающуюся историческую борьбу шиитов против узурпаторов, предательства, жестокости, а также средств обмана, лжи и дегенерации, и в особенности храните память о мучениках.
– Помните Ашуру, чтобы подвергнуть унижению правящую верхушку, члены которой именуют себя продолжателями дела Пророка, ибо память о ней подтвердит, что они — последователи кровопийц и убийц семьи Пророка. Это укажет вам верный путь и даст вам ответ на извечный вопрос: «Что делать?» Это поможет вам понять, что на повестке дня — борьба с господствующей тиранией. Это позволит избежать лояльности к жестокости. Это будет провозглашением нескончаемой борьбы между последователями Адама и последователями дьявола. Ашура напоминает нам о вечном неоспоримом факте, что нынешняя версия ислама — это преступный ислам, обрядившийся в одежды традиции, а подлинный ислам — ислам сокрытый, он спрятан в красном плаще мученичества.
– И наконец, необходима конспирация, создание продуманного камуфляжа для организации и ее деятельности, для ее ответвлений, лидеров, членов и планов, чтобы защитить руководителей, людей и группы от беспокойства со стороны нынешних властей и от жестокосердия религиозных организаций, сотрудничающих с правителями, которые могут либо оклеветать шиитское движение путем отлучения и натравливания на него невежественных масс, либо разрушить его с помощью гонений, либо ослабить посредством заказных убийств, арестов и ссылок. И таким образом нужно создать лучшие условия для продолжения борьбы, практиковать с осторожностью принцип секретности и поддерживать свойственный подпольному движению порядок.

Мы видим, что более восьми веков (вплоть до эпохи Сефевидов), алавитский шиизм может рассматриваться как нечто большее, нежели просто революционное движение в истории, выступавшее против самодержавных и классово-репрессивных режимов Омейядского и Аббасидского халифатов, царств Газнавидов, Сельджуков, Монголов, Тимуридов и двух Ханидов, которые сделали правительственную версию суннизма своей официальной религией. Шиитское движение занималось тайной идеологической борьбой и предпринимало реальные действия. Подобно революционной партии, шиизм имел хорошо продуманную, насыщенную информацией, глубоко укоренившуюся и четко разработанную идеологию, ясно очерченные и определенные лозунги, а также дисциплинированную и вышколенную организацию. Он вел непривилегированные и угнетенные массы в их стремлении к свободе и исканиях справедливости. Считается, что он был точкой объединения требований, страданий и возмущения интеллектуалов, желающих обрести свои права, и масс в их поиске справедливости.

Вследствие этого на протяжении истории, по мере укрепления могущества правителей, трудности, несправедливость, лишения, пренебрежение правами людей и эксплуатация трудящихся возрастали. Неравенство становилось все более ощутимым в силу наличия системы аристократии, классового неравенства, промывки мозгов, идеологических предрассудков, связи теологов с временными правителями, бедности и нужды масс и процветания власть имущих. Когда это стало ясно, шиитский фронт сделался сильнее, основные лозунги движения приобрели большее влияние, а борьба шиитов стала более интенсивной и важной. Из направления в мысли, способа обучения и религиозной секты, предназначенной для интеллектуалов и немногих избранных, в своем противостоянии греческой философии и восточному суфизму шиизм превратился в путь правильного понимания ислама и культуры людей Дома Пророка, в глубоко укоренившееся и революционное социально-политическое движение масс, в особенности деревенского люда. Оно породило огромный страх среди самодержавных властителей и лицемеров от религии, правивших людьми именем суннизма.

Именно по этой причине псевдоинтеллектуалы и свободомыслящие правители, при дворах которых евреи, христиане, маги и даже материалисты наслаждались свободой, почетом и влиянием, говорили о шиитах с такой злобой и раздражением, что даже если бы все они были вырезаны под корень, это бы не утолило жажды власть имущих. Они сдирали с шиитов кожу живьем, прокалывали им раскаленными иглами глаза, вырывали языки и сжигали их заживо. Все это практиковалось. Доходило до того, что историки, теологи и даже философы, набожные люди при дворе считали частью своего поклонения изобретение каких-то ложных обвинений, подделок и фальшивок, какие они только могли выдумать против шиитов! В таких обстоятельствах султан Махмуд Гази заявляет: «Я переверну мир в поисках шиита!» Это его правительство пролоббировало суннитский теологический декрет, согласно которому женитьба на женщине из «людей Писания», то есть евреев, христиан и зороастрийцев дозволена, однако незаконно брать в жены шиитку.

С приходом к власти Сельджуков предрассудки и предубеждение против мира мысли и религии становятся сильнее. С социальной точки зрения, феодальная и сословная система ужесточает угнетение масс, в особенности крестьянских, до невыносимости. Чтобы поддерживать политику государства, необходимы порки и пытки, результатом которых является конструкция из груд костей и вырванных глаз.

Религиозная часть суннитского ответвления, которое с самого начала обернулось в «правительственный ислам», превращается в конгломерат наиболее необоснованных и полных предрассудков верований и грубых правил. Она пускается в ход для оправдания бесчеловечных действий властителей. Она идет на компромисс с Газнавидами, турками-сельджуками и монголами, становясь опиумом для народа и инструментом подавления, предназначенным для предотвращения любой мысли или действия, которые подвергают опасности интересы сильных мира сего и наносят вред помещикам и феодальной знати.

Вот что послужило причиной того, что шиизм в тот период появился в качестве источника восстания и борьбы униженных и угнетенных масс, особенно деревенских. Он расцвел удивительно, в различных аспектах и в разных направлениях, умеренных или радикальных, в форме разнообразных движений масс против современных им властей; это были движения, нашедшие свое выражение в терроризме Хасана Саббаха, общинной жизни карматов, радикальных культурных и религиозных воззрениях галатов, восстании некоторых суфийских сект революционно-шиитской окраски против грубых предрассудков и бездушной, окаменевшей цензуры теологической и юридической системы, прикрепленной к правящей верхушке. Наконец, интеллектуальная, умеренная и духовно богатая школа имамитского шиизма восстает, вступая в конфронтацию с религией и культурой правителей.

Громко раздающийся призыв и возможность изучения данной школы мысли основываются на двух принципах: имамата и справедливости. Они порождают революционные возгласы Ашуры и ожесточенную мобилизацию масс против существующих условий. Имамитский шиизм приглашает людей к ожиданию двенадцатого имама, который находится в сокрытии. Он поднимает критические проблемы «знаков появления» и конца света. Он оживляет надежду на освобождение после мученичества. Он проводит идею возмездия и революции, укрепляет веру в неизбежность падения тиранов и издает декрет против властителей, дарующих справедливость посредством меча. Он готовит угнетенные, жаждущие справедливости и находящиеся в ожидании массы к участию в восстании. В некоторых городах, таких, как Кашан и Сабзевар, где шииты сильны, они седлают по пятницам белую лошадь, и все жители города — протестующие, неудовлетворенные и ожидающие шииты, следуют за лошадью по дороге, ведущей из города, несмотря на противодействие со стороны правителей и представителей официального духовенства. Они ожидают начала восстания, спасения и свободы от тирании. Они обсуждают такие вопросы, что это порождает ужас среди правителей.

На протяжении первой половины восьмого века, вслед за тотальной резней Чингисхана и Хулаку, когда власть монголов привела иранские массы к покорности, унынию, унижению и слабости, когда месть Чингисхана была законом, когда меч и виселица были ресурсами закона, когда монгольские ханы и кочевники, офицеры и начальники трибуналов всецело управляли различными регионами и поместьями в качестве феодалов, и они поработили крестьян самым жестоким образом, когда точно так же в городах люди в большинстве своем обслуживали монгольских правителей, последние призывали массы во имя «истинной суннитской религии» подчиниться псевдоисламским властителям, которые были точь-в-точь такими же, как Чингисхан. Они совершали обрезание только для того, чтобы польстить чувствам мусульман, между тем как под угрозой находилось распространение культуры, веры, морали, общество и даже само существование мусульман!

Некоторые религиозные люди, чья набожность удержала их от сотрудничества с властью и тиранами, предали все забвению в суфийских монастырях, тем самым нецеленаправленно вставая на путь попустительства угнетению и прокладыванию дорожки к убийствам. Они оставили народ беззащитным перед экзекуциями монгольских палачей и грабителей, а также обманщиков от религии.

Именно в таких условиях религиозный проповедник пускается на поиски истины — так и поступил Салман. Салман приходит ко всем, желая обрести религиозную веру. Сначала он посещает благочестивого Балу, чтобы найти путь спасения в школе набожности и свободы. Впоследствии он видит, что благочестие безмолвствует перед лицом тирании. Какой позор! Какое это бессердечие и эгоизм, когда человек, будучи окруженным криками заключенных, ревом палачей, бедностью голодных, кнутами жестоких, обрушивающихся на спины беспомощных жертв, вместо того чтобы добровольно встать на их защиту, должен просто стремиться к индивидуальному спасению и стараться попасть в рай самому! Салман отворачивается от этого человека, полный отвращения, и отправляется в Семнан, чтобы встретиться с Рунеддином Эмад-од-Доулехом, известным своей набожностью и совершенством в суфийских практиках. Салман осознает, что суфийские практики, точно так же как и благочестие, являются способом ухода от реальности и ответственности, равнодушием к судьбе народа и игнорированием жестокости и тирании. Он обнаруживает, что у суфиев нежные сердца, нежные чувства и возвышенные души. Но неужели те реки крови, что были пролиты монголами в этой стране, и тот упадок, который угрожает исламу и народным массам, никак не тревожит мира их души и изнеженности их сердца? Салман отвращается от суфия с ненавистью и приходит к шейх-уль-исламу имаму Гиясуддину Хабибулле Хамави из Бахрабада, чтобы получить у него знания в области религиозного законодательства и теологии истинного суннитского правоверия и найти дорогу обратно к подлинному источнику истины. Здесь он сталкивается с теологией, обнаруживающей и изучающей тысячи проблем, касающихся этикета омовения, однако в которой полностью отсутствуют какие-либо сведения об ужасной участи народа.

Испытывая отвращение ко всем этим благочестивым рясам, убежденный в том, что данные религиозные учения служат тканью для одеяний набожности, которые носятся на теле угнетения, с сердцем, полным ненависти к жестоким монгольским правителям и боли за страшную судьбу исламских масс, будучи мусульманином, осознающим свою ответственность за народ и осведомленным о времени, в которое он живет, и человеком, протестующим против существующей системы и потерявшим веру в торговцев религией, шейх Халифех выбрал ислам Али, школу протеста и мученичества.

В одежде простого дервиша он едет в Сабзевар как одинокий странник, останавливается в большой мечети города и начинает проповедовать там. Этот момент является точкой отсчета начала Сарбедаранского освободительного движения. Он — проповедник, восстающий против всего того, что способствует пребыванию людей в невежестве и их угнетению, он — вестник восстания, инспирированного верой, идеологией и «красной» историей, вдохновленного шиизмом. Мало-помалу непривилегированные массы начинают осознавать, находить свой путь и в результате становятся устрашающей силой. Официальное псевдодуховенство затевает свои обычные игры: распространение слухов, потом обнародование религиозных декретов и затем — призыв к дозволенному убийству. Клерикалы нашептывают:
Этот шейх обсуждает мирские дела в мечети,
Этот шейх гадает в мечети и оскверняет дом Бога,
Этот шейх смущает религию людей.

Псевдорелигиозные деятели стараются настроить народ против него и готовят почву для его низвержения. Они пособничают монгольским правителям в том, чтобы отнять у него жизнь. Муллы пишут монгольскому властителю, что, дескать, шейх отошел от истинной суннитской веры и не готов раскаяться и вернуться, несмотря на их лучшие усилия. Клерикалы вещают, что он распространяет мирские идеи в мечети и проделывает работу мятежников (шиитов)! Они продолжают: «За свое поведение он заслуживает смертной казни, и в силах султана Саида избавить религию от этой чумы». Распространение слухов и восстановление людей против него усиливается, однако призывы шейха к пониманию, вере и спасению продолжают привлекать сердца людей из непривилегированных и страдающих масс все больше и больше — вплоть до одного раннего утра: когда его адепты, как обычно, пришли к нему, они обнаружили в мечети его мертвое тело.

После убийства шейха его ученик, шейх Хасан Джури, продолжает его дело. Он немедленно вооружается, организует своих учеников и уходит в подполье. Он начинает странствовать по городам и сеять зерна понимания и восстания на основе шиизма везде, где бы он ни был. Умы людей подготовлены. Сердца порабощенных, покрытые тайной завесой, пульсируют в предвкушении восстания. Одной искры будет достаточно...

Племянник правителя, по своему обыкновению, въезжает в деревню Бааштин в тридцати шести километрах от Сабзевара. Вместе со своей свитой он входит в дом одного из набожных и почитаемых жителей деревни, который все еще находится под разрушительным влиянием религиозной пропаганды властей. Свита просит у жителей деревни еду, и ее обслуживают лучшим образом. Для жителей деревни, которые являются мусульманами-шиитами, находящимися под глубоким влиянием слов Шейха Халифеха, принести вина таким негодяям, тем более под принуждением, — это уже слишком. Тем не менее они выполняют повеление свиты. Гости пьянеют! Они требуют женщин! Это послужило началом взрыва очень просто и быстро. Враг приходит к людям и объявляет шиитским массам, что монгольский правитель требует их женщин. Каков их ответ? Они говорят: «Мы готовы лучше умереть, чем быть развращенными! Наши женщины станут нашими мечами в битве с врагами!» Результат был неизбежным. Люди передумали и перерубили всю шайку. Поскольку они знают, что пути назад нет, что они уже выбрали смерть, их страх исчезает. Их выбор в пользу смерти дает им такой запал энергии, что одна-единственная деревня восстает против всего кровожадного режима и побеждает. Жители деревни опустошают город, сражаясь с монгольской армией и постановлениями клерикалов от государственной религии. Они побеждают. Их возгласы: «Спасение и справедливость!», «Долой власть монголов, попов от правительственной религии и крупных землевладельцев от господствующего класса!» Жертвы клерикального невежества и угнетаемые монголами заключенные продолжают присоединяться к восстанию. Сабзевар становится центром их могущества; подобно тому как распространяется огонь по сухой заросли, воодушевленные идеологией шейха Халифеха, шейха Хасана и подобных им сведущих, правдивых и обученных проповедников, шиитские революционные отряды, в которые стекаются деревенские воины и передовики масс, занимают весь Хорасан и северный Иран и зажигают огонь восстания даже на юге страны. И в первый раз революционное движение, основанное на алавитском шиизме и направленное против иностранного владычества, внутренней фальши, власти феодалов и состоятельных владельцев капитала, обернулось вооруженным восстанием, устроенным крестьянами семьсот лет назад под знаменем справедливости и ознаменованным культом мученичества, во имя спасения порабощенного народа и непривилегированных масс.

И это — последнее революционное направление алавитского шиизма, красного шиизма, который на протяжении семисот лет был пламенем духа революции, исканий свободы и справедливости, всегда обращенным в сторону простых людей и неукоснительно сражающимся с угнетением, невежеством и обнищанием.

Век спустя пришли Сефевиды, и шиизм покинул большую мечеть простых людей, чтобы сделаться соседом дворца Али Капи в Королевской мечети.

Красный шиизм превращается в черный шиизм!

Религия мученичества становится религией оплакивания!

Клаудио Мутти, предисловие к "Les Croises de l'Oncle Sam" Тахира де ла Нив

пер. с фр. А. Шмакова

"В Коране присутствует некоторая вирильность, нечто, что можно назвать римским"

Морис Бардеш "Qu'est-ce que le Fascisme?"


"Дерзнем продолжить исследование наследия "утреннего визионера", то есть Фридриха Ницше". С таким призывом в "Археофутуризме" (Париж, 1998 г.) к нам обращается Гийом Фай, цитирующий "Антихриста" как одну из двух книг, "отмеченных вечностью". Однако он отметил, что ╖60 не оставил глубокого следа в сознании нашего археофутуризма.

Это весьма плохо, потому что там Ницше воспевает культуру мусульманской Испании, "которая более знакома нам, более выразительна для нас по смыслу и по вкусу, чем Греция и Рим", и присоединяется к программе Фридриха II, резюмируемой следующими словами: "Мир с Исламом". Возможно, адекватное размышление над этими страницами Ницше подтолкнуло бы Гийома Фая к тому, чтобы задуматься о роли, сыгранной Исламом, в становлении политического и метаполитического видения этого Императора - археофутуриста, к которому мусульмане обращались с формулой приветствия, предписанной в отношении Верных.

Ряд историков, такие как Мишель Амари, Эрнст Канторович и Рафаэлло Морген, исследовали "преклонение перед Исламом" последнего Штауфена и его восхищение институтом Халифата; они показали, каким образом этот Император, "который прославлялся превыше всех земных князей как коранический Царь царей, нежели как христианский кумир", лелеял мечту о теократической Империи по образцу Империи исламской, вплоть до того, что его противники, не без оснований, называли его "крещеным султаном".

Несомненно, прочтение трудов Ницше иными, нежели Гийом Фай, лицами, дало больше результата. Так, уже в 1913 г. Ницше и Коран стали темами лекций Муссолини, который затем, в ходе своего триумфального посещения Ливии, выразит знаки уважения на могиле Соратника Пророка и возьмет в руки Меч Ислама; далее, в 8-м пункте Манифеста Итальянской Социальной Республики, он установит, что "абсолютное уважение к мусульманским народам" должно стать фундаментальным принципом внешней политики Новой Европы.

В то же время в Берлине, где знамя Палестины единственное имело честь быть вывешенным рядом со знаменем Райха, канцлер Адольф Гитлер сочувственно относился к идее обращения в Ислам и заявлял: "Единственные, кому я считаю достойным оказывать доверие - это мусульмане". Усвоив идеи, сформулированные в "Антихристе", Фюрер, к имени которого мусульмане добавляли почетный эпитет "хаджи" и которого называли Абу Али или Хайдар, заявил своим близким: "В Испании, во времена арабов, цивилизация достигла своего пика на таком уровне, который редко может быть достигнут. Если б при Пуатье Карл Мартелл был побежден, лик мира изменился. Так как мир уже обречен на влияние Иудаизма (а его продукт, Христианство, до такой степени безвкусен), было бы предпочтительнее, чтобы триумф испытал Ислам. Эта религия награждает героизм, обещает воинам радости седьмого неба." Согласно Гансу Гюнтеру, "Гитлер вполне мог воскрешать в памяти личность Мухаммада".

На земле Ницше еще один европеец заявлял о своей приверженности принципам Ислама. В письмах Вольфганга Гете содержатся следующие фразы: "Рано или поздно мы должны принять Ислам"; "Ислам - вот где я нахожу совершенное выражение своих идей"; "в том, что Коран - книга книг, мое мнение о нем - это мнение мусульманина"; "мы должны придерживаться Ислама".

В "Noten und Abhandlungen zum West-östlichen Divan" Гете, в такой форме, что не остается никаких сомнений, выражается по поводу двух принципиальных моментов, составляющих исламскую доктрину. О приверженности доктрине божественного единства он свидетельствует следующим образом: "Вера в Единого Бога всегда имеет своим следствием то, что она возвышает дух, поскольку указывает человеку на единство с его собственным бытием". Что касается пророческой миссии Мухаммада, Гете делает такое признание: "Он пророк, не поэт; поэтому Коран должен рассматриваться как божественный закон, а не как книга о человеческом бытии, написанная с целью наставления или досуга".

Сказав о Ницше и Гете, мы полагаем, что было бы интересно рассказать об одном малоизвестном случае, касающемся другого немецкого писателя. С 16 по 18 октября 1989 г. в Бильбао проходил симпозиум, посвященный Эрнсту Юнгеру, по случаю присуждения этому писателю диплома honoris causa Университета Pais Vasco.

В мероприятии принял участие ряд деятелей европейской культуры, в том числе румын Винтила Хориа, сделавший доклад о взаимоотношениях Юнгера с Хайдеггером и Гейзенбергом. Со другой стороны, Шейх Абделькадер аль-Мурабит, руководитель группы суфиев, действующей в Испании, Португалии и Шотландии, по-видимому, решил предложить исламский подход в качестве решения проблем, представленных в трудах Юнгера. "Freiheit ist Existenz. Свобода - это существование. Не может идти и речи о покорности, если это не покорность Богу, а это и называется "ислам". Но это, - подвел итог Шейх - предмет отдельного разговора".

Под тем же углом творчество Юнгера и Хайдеггера исследовал Омар Амин Коль, профессор Freiburg Institut für Freiheitstudien. (Впрочем, касаясь отдельно Хайдеггера, известно, какой интерес проявляется к его трудам определенными группами мусульман.) По окончании симпозиума, Юнгер публично заявил, что он признает истинность принципов Ислама. В этой связи, весьма красноречиво содержание автографа, оставленного писателем на своей фотографии, подаренной Шейху Абделькадеру.

Еще один автор, отмеченный, согласно Гийому Фаю, "вечностью", - это Вальтер Отто.

Но в этом случае тоже, как кажется, манера читать, свойственная археофутуристу, не приносит особой пользы, поскольку он, оказывается, убежден, что "политеизм" представляет собой базовую характеристику европейской цивилизации, в особенности же - "язычество", создающее непреодолимую пропасть между Европой и Исламом.

В то же время Вальтер Отто предельно ясен: "Множество божеств в религии греков не противоречит монотеизму, оно лишь выражено, возможно, в наиболее живописной и доступной форме. В частности, можно сказать, что, что бы ни делалось божествами, все делается по воле Зевса всемогущего, и величие Зевса, тем самым, уникально и содержит в себе все, что существует".

Вот к чему призывает голос Эсхила: "Зевс, я не могу сравнить его ни с кем, кроме Зевса". Эти слова подобны тем, что составляют первую часть исламской Шахады и которые, в рамках греческой традиции, подтверждают доктрину божественного единства, три века спустя после того, как Гомер, в известном отрывке из VIII песни "Илиады", провозгласил, что множественность божеств представляет собой всего лишь видимость.

Но школа, которую представил Гийом Фай, желает убедить нас в том, что европейская религиозная мысль античности была "политеистической", поскольку "монотеизм" соотносится исключительно с "семейством Авраама".

Чтобы показать ложность этого тезиса, нам придется прибегнуть к авторитету Императора Юлиана, который писал, что Авраам, будучи халдеем, "происходил от сакрального корня и был искусен в теургии", совершал частые жертвоприношения - подобные тем, что совершали эллины - и аналогичные практикуемым во времена самого Юлиана.

С другой стороны, на многих надписях, высеченных по приказу этого Императора, провозглашается то, что, согласно Освальду Шпенглеру, может быть переведено лишь единственным образом: "Бог един, и Юлиан - Пророк его". Между прочим, совсем недавно Жак Фонтен предложил использовать для обозначения религии, учрежденной Юлианом в качестве верховного понтифика, выражение "солярный монотеизм".

Согласно данному автору, проведшему любопытную параллель между Юлианом и Имамом Хомейни, в эпоху этого Императора формы традиции, присущие грекам и римлянам, сделали возможным "синтез всех языческих религий и теологий под знаком солярного монотеизма". Другими словами, Юлиан "желал показать, что Гелиос является единственным истинным божеством", в то время как в диалоге Плутарха "De E apud Delphos" говорится, что солнечный Аполлон есть принцип универсальной манифестации, Высшей Самости по отношению ко всему, что существует; в то же время Плотин признал в Едином принцип всего бытия и центр универсальной всевозможности, а Порфирий, превративший неоплатонизм в разновидность "религии Книги", посвятил теологии солнечного монотеизма целый трактат.

Идейное родство между античной солярной теологией и Исламом подчеркнуто ученым Францем Альтхеймом, который назвал неоплатоников "предшественниками Мухаммада и его жесткого неприятия всех, кто придает Богу сотоварищей", между тем как известное эссе Анри Корбена о доктрине божественного единства в шиитском Исламе начинается с упоминания той литературы, которая в третьем десятилетии XX столетия была написана по поводу "религиозной драмы Императора Юлиана".

Со своей стороны, Ислам признал многих греческих мудрецов вестниками об этой доктрине единства (таухид), которая является ядром и фундаментом Изначальной Традиции, проще говоря, Традиции, которую Ислам, далекий от того, чтобы быть новой религией, представляет заново как форму, наиболее приспособленную к актуальной фазе нашего человеческого цикла.

Среди античных мэтров, которых Ислам признал в данном качестве, следует прежде всего упомянуть Платона, которого мусульмане называют "имамом философов" и который у Джелаладдина Руми фигурирует в качестве "Полюса своей эпохи", то есть наивысшего духовного авторитета в среде современного ему человечества. Подобной функцией наделяется и Пифагор, который, в одном средневековом исламском тексте, "Turba Philosophorum", возглавляет собрание античных мудрецов; и Аристотель, который был символически назван "визирем Александрии", когда армии мусульман завоевали основанный Александром Великим город, то есть те, кто, согласно хадисам, происходил из ближайшего окружения Пророка Мухаммада. Наконец, среди звезд, сверкающих на небосводе исламской науки, нельзя не назвать Плотина ("Шейх греков"), неоплатоника Прокла (Убруклис) и Аполлония Тианского (Балинус), не говоря о некоторых иных.

Но приверженцы древности, согласно Гийому Фаю, должны объединиться с футуристами. Как он сам сказал, следует "примирить Эволу с Маринетти". Но Гийом Фэй отказывается помнить, что Эвола квалифицировал Ислам как "традицию, превосходящую не только иудаизм, но и верования, получившие распространение на Западе"; может быть, он не знает, что в тексте, написанном в 1933 г. под заголовком "Il fascino dell'Egitto" ("Очарование Египта"), внимание Маринетти приковывается к "сакральным приемам дервишей".

Если бы имелись попытки примирить традиционализм и футуризм, они бы имели место под знаком Ислама, когда Валентина Сен-Пуан, племянница Ламартена, автор "Манифеста футуристки", приняла Ислам и стала частой посетительницей в доме Рене Генона вплоть до смерти последнего.

Мы желаем археофутуристу Гийому Фаю поступить как эта женщина.


Хож-Ахмед Нухаев "Анархизм"



1. Признавая государство злом, многие люди воспринимают его как зло неизбежное, как цену, которую приходится платить за законность и порядок. Но когда обнаруживается, что мир, в котором безраздельно господствует принцип этатизма, живет по законам необузданного хищничества, что именно государства с их антигуманной природой подвели человечество к черте самоубийства, возникает вопрос: так ли уж необходимо государство, и не слишком ли высока цена за иллюзию защищенности и порядка? Да, мне близок девиз анархистов - "мы отрицаем государство, потому что государство отрицает свободу". Еще Прудон, Бакунин, Кропоткин, Реклю, Черкезишвили, а также Ноам Чомски, Джордж Вудкок, Даниэль Герен, Хаким Бей и другие анархисты убедительно показали всю несправедливость, всю порочность государственной системы, этого механизма подавления человеческой свободы. "Государство - это самое вопиющее, самое циничное и самое полное отрицание человечности. Оно разрывает всеобщую солидарность людей на земле и объединяет только часть их с целью уничтожения, завоевания и порабощения всех остальных", - писал в свое время Михаил Бакунин.

Критика анархистами государства бесспорно обоснована, но что касается их представлений о постгосударственном устройстве общества, то здесь мои взгляды принципиально отличаются. И если сегодня у многих анархия отождествляется с хаосом, то это не потому, что утопичен сам отказ от государства (ведь жило же человечество когда-то в безгосударственном обществе), а по той причине, что иллюзорными были предлагаемые анархистами альтернативы. В частности, Бакунин утверждал, что усилиями социально-революционной партии в Европе будут разрушены государства, и настанет время, "когда на развалинах политических государств оснуется совершенно свободно и организуясь снизу вверх, вольный братский союз вольных производительных ассоциаций, общин и областных федераций". Он рассчитывал, что устранение государства даст свободу личности, защита которой будет обеспечена посредством территориальных или профессиональных коллективных образований. Но не понимал важнейшие особенности, складывающиеся из взаимоотношений личности и коллектива: если подчинить личность названным им образованиям, состоящим из унаследованного от государства людского конгломерата, это неминуемо приведет к подавлению личности, так как для установления общественного порядка в такой среде неизбежно потребуется бесконечное количество человеческих законов и аппарат принуждения, то есть государство. Иначе неотвратимо наступит хаос, и тогда население, выбирая меньшее из зол, начнет требовать "порядка любой ценой". И в обоих случаях все вернется на круги своя, то есть к государству, от которого Бакунин мечтал освободить личность. Единственная коллективная общность, которая, не подавляя, а защищая личность от насилия, от зла и его соблазнов, обеспечивает ее гармоничное сосуществование с социумом - это кровнородственная община, круг ближних. И только возрождение кровнородственных ячеек общества во всей их структурной завершенности устраняет не просто извечный в государствах антагонизм между личностью и социумом, но и само государство, как аппарат принуждения, создавая ему альтернативу в виде естественного, гармоничного общественного порядка, который не только не нуждается в принуждении, но и отторгает его как совершенно чужеродное ему явление.

Все иные проекты ликвидации государства приведут при их реализации к тому, что для управления скопищем людей, утративших естественные формы самоуправления, неизбежно потребуется организованная система насилия; следовательно, предлагаемые Бакуниным искусственные объединения уже несут в себе зародыш государства. Пытаясь освободить разнородную массу людей от государства, считая его чем-то чужеродным, насильно навязанным, анархисты не понимали главного - что государство есть закономерное порождение индивидуализма, единственная форма существования общества, в котором все друг другу - чужие. В таком обществе, будь то в либеральных США, или в тоталитарном СССР, правопорядок невозможен без шерифа или комиссара - без вооруженного государством за счет налогоплательщиков аппарата насилия.

2. Скажу несколько слов о современном состоянии анархистских идей, о так называемом "неоанархизме", идеологи которого рассчитывают, что демократия эволюционным путем, через развитие парламентаризма, приведет к ослаблению роли государственных институтов в общественной жизни и постепенному отмиранию государства. Это еще более утопическая идея, чем "безгосударственное коммунистическое общество" марксистов, так как последние, даже будучи безбожниками, все же, воссоздавая коллективистские формы общественной жизни, вынуждены были в своей идеологии апеллировать хоть к каким-то категориям нравственности, идеалам справедливости, так как сама идея коллективизма может существовать лишь в соединении с идеями равенства и справедливости. Что касается демократии с ее культом индивидуализма, то она и не скрывает свой рыночный прагматизм, то есть свою технократическую безнравственность. Современный "анархизм в значительной степени является не вызовом существующему порядку, - пишет известный анархист "новой волны" Боб Блэк, - а скорее очень специализированной формой приспособления к нему. Это образ жизни, или некое дополнение к образу жизни, который имеет свой собственный набор поощрений и жертв. Бедность обязательна, но именно в силу этого не возникает вопросов о том, может ли тот или иной анархист быть чем-то кроме неудачника, если не брать в расчет идеологию".

3. Крупнейшим идеологом анархистского учения можно считать Льва Толстого, который, будучи глубоко верующим человеком, отрицал государство, исходя из сугубо религиозных позиций, считая его преступлением перед Богом. "Лжеучение государства, - писал он, - состоит в признании себя соединенным с одними людьми одного народа, одного государства, и отделенным от остальных людей других народов и других государств. Люди мучают, убивают, грабят друг друга и самих себя из-за этого ужасного лжеучения.

Освобождается же от него человек только тогда, когда признает в себе духовное начало жизни, которое одно и то же во всех людях. Признавая это начало, человек уже не может верить в те человеческие учреждения, которые разъединяют то, что соединено Богом". Особенно остро переживал Толстой "государственническое" перерождение христианства, пытающегося оправдать то, что должно было бы проклинать: "Освящение власти государственной есть кощунство, есть погибель христианства, - писал он. - Прожив 1500 лет под этим кощунственным союзом мнимого христианства с государством, надо сделать большое усилие, чтобы забыть все сложные софизмы, которыми 1500 лет, везде в угоду власти, изуродовав все учение Христа, чтобы оно могло ужиться с государством, пытались объяснить святость, законность государства и возможность его быть христианским. В сущности же слова "христианское государство" есть то же самое, что слова: теплый, горячий лед. Или нет государства, или нет христианства".

Лев Толстой, в отличие от Бакунина, считал, что от государства возможно освободиться, лишь коренным образом изменив сознание людей: "Анархисты, - отмечал он, - правы во всем: и в отрицании существующего и в утверждении того, что при существующих нравах ничего не может быть хуже насилия власти; но они грубо ошибаются, думая, что анархию можно установить революцией. Анархия может быть установлена только тем, что будет больше и больше людей, которым не нужна защита правительственной власти и все больше и больше людей, которые будут стыдиться прилагать эту власть". Как глубоко религиозный человек, Толстой был убежден, что основное условие реализации идей анархизма - возврат к евангельским заповедям, главную среди которых - "возлюби ближнего твоего, как самого себя" - Иисус (мир ему) ставил по значимости следом за признанием Единого Бога (Марк, 12: 31). Эта же заповедь четко обозначена и в Торе, в "законах Моисея" (мир ему): "люби ближнего твоего, как самого себя" (Левит, 19: 18).

Здесь возникает простой, но весьма важный вопрос: а кого считать "ближним"? Ведь принцип ближнего должен реализовываться в конкретных действиях по отношению к конкретным людям, связанным узами кровного родства, находящимся внутри каких-то рамок семейно-родовой идентичности. "Любить всех людей", не идентифицируя их четко осознаваемыми степенями родства, - это чистой воды абстракция, ни к чему не обязывающая, безадресная филономия, это, в конечном итоге, попрание принципа ближнего. Поэтому Всемогущий Творец, создав человека, "учредил ему родство по крови и по браку" (Коран, 25:54). Родство, определяемое узами крови и супружества, и есть та мощная земная опора, которая делает принцип ближнего предметным и адресным, переводит его из сферы абстрактной этики в сферу реальных обязательств по отношению к реально существующим людям, находящимся в той или иной степени родства, степени ближнего. Необходимо подчеркнуть, что семейно-родственные отношения, которые охватывают каждого человека и которыми пронизаны все социумные ячейки общества, и есть то, что установлено Всевышним для братства людей, для их солидарности в добре и праведности. Таким образом, призыв "возлюбить ближнего" не утопия, а реальный принцип взаимоотношений в обществе, структурированном на основе кровнородственных уз. Эта система родства через ряд тесно взаимосвязанных, постепенно расширяющихся иерархий охватывает все социумы - от семьи до всего человечества - в том случае, если человечество придерживается этих сакральных принципов.

Надежда Толстого на духовное просветление людей - в рамках системы перевернутых ценностей (государства) - не только не осуществилась и государство не только не исчезло, а напротив, его воздействие все более усиливается, все глубже проникает болезнь нравственной деградации в социальную ткань гражданского общества. Но даже если допустить, что все люди, как надеялся Толстой, стали благочестивыми и, признав государство злом, отказались от него, то и тогда, со временем, государство вновь возродилось бы. Оно может быть уничтожено только своим антиподом - родоплеменным строем, организованным на базе кровнородственных общин.

Бескомпромиссное отрицание Толстым самой идеи государства, воплощающего систематическое, конвейерное насилие, составляет единую концептуальную канву с его доктриной непротивления злу насилием. Акцентируя внимание сугубо на нравственном содержании Писаний, Толстой не заметил их социального содержания, то есть не увидел принципа кровнородственной общины, в рамках которой только и могут полновесно реализоваться Божьи законы нравственности. Родоплеменной строй локализует зло, как правило, на уровне намерений, не давая ему выхлестнуться в мир. Он преграждает ему путь не только "нравственным вето", но и угрозой неминуемого, строго соизмеренного возмездия, неукоснительно соблюдаемым принципом "око за око", который каждого человека делает сопричастным Божьему правосудию, не позволяя ему выйти за рамки священных установлений в нравственной и тесно сопряженной с ней социальной сферах. Таким образом, принцип равноценного (что тождественно общинному) возмездия представляет собой тот правовой "стержень", который обеспечивает при его соблюдении социальную и нравственную стабильность и циклическое воспроизводство родоплеменного строя каждым очередным поколением. Не увидев этого, Толстой, тем не менее, глубже других постиг природу государства; он, хоть и предлагал утопию, не найдя альтернативы государству, однако не пошел против Бога, против своей веры и отверг государство - этот главный проводник воли сатаны в нашем мире.

4. Всевышний неоднократно обращался к человечеству через своих посланников, свидетельством чего являются все писания Единобожия. Мы знаем, что в канонизированных Писаниях "аврамической Традиции" есть расхождения, но поскольку в Священных Писаниях, ниспосланных Всевышним, не может быть противоречий, и если мы действительно хотим мира и справедливости, необходимо найти в них непротиворечащие друг другу общие принципы, то есть прийти к "общему слову", что явится свидетельством того, что это - Истина, а Истина может быть только от Бога. И именно эти, непротиворечащие друг другу принципы, могли бы послужить нам общим фундаментом.

Что касается мусульман, то Коран обязывает нас к диалогу с "людьми Писания" (иудеями и христианами) в поиске "общего слова": "Скажи: "О обладатели писания! Приходите к слову, равному для нас и для вас" (3:64). Обратившись бесхитростным взглядом к священным текстам Торы, Евангелия и Корана, мы легко убедимся, что все Писания едины в своих фундаментальных заповедях, и это доказывает, что религия, по сути, одна. Приведу три принципа, касающиеся таких фундаментальных основ человеческого бытия, как вера, общественное устройство и стержневой закон, регулирующий жизнь общества, три принципа, одинаковых для всех писаний Единобожия:

(1) Единобожие;

(2) единая форма общественной организации на базе кровнородственных общин;

(3) неукоснительное соблюдение главного закона общественной жизни, который является универсальной правовой основой родоплеменных организаций: коллективной ответственности по принципу "око за око", закона равноценного возмездия, субъектами которого выступают не индивиды, а патриархальные кровнородственные общины.

Однако, признавая государство, подчиняясь государственному правопорядку, делегируя государственным чиновникам право возмездия, которым Всевышний наделил только ближнего (кровного родственника) пострадавшего, люди лишаются возможности жить по Божьим законам, т.е. нарушают сакральный принцип "око за око", "кровь за кровь", разрывают естественные узы семейного и кровного родства и строят свою общественную жизнь на искусственных "узах" гражданства (индивидуализма), где не обойтись без управления через насилие. Только познав сущность родоплеменного строя, люди постигнут во всей глубине суть и содержание ясных заповедей Творца, а поняв эти заповеди, смогут увидеть искажения, внесенные в тексты и толкования первоначальных Писаний. Возрождение родоплеменной основы народов неотделимо от возрождения религии, ибо этносоциальная организация есть отражение религии, ее воплощение в форме и принципах общественной жизни. Очищение религий от искусственных наслоений сделает их единой религией и объединит человечество в единый организм.

5. С тех самых пор, когда Всемогущий Господь миров из-за грехопадения изгнал из рая наших первородителей - Адама и Еву (мир им) и изгнал одновременно с ними сатану-искусителя, предназначив ему и людям "быть врагами друг другу", на земле поселилось зло. Чтобы люди, сотворенные слабыми, могли с успехом противостоять злу, Творец создал людей общинами, внутри которых нравственная сила всего круга ближних по крови "вливается" в нужный момент в каждую отдельную личность, делая его во много крат сильнее в противостоянии греху и его соблазну.

Кровнородственная община и естественный закон возмездия - великая милость Создателя и Его помощь нам. Войне людей с сатаной предназначено длиться до самого Судного Дня, и только в раю (да сделает Всевышний нас его обитателями!) люди услышат в блаженной вечности слова "мир вам".

На зло нужно отвечать адекватно, но в рамках общины и при религиозном критерии оценки, такое воздаяние не может быть преступлением, поскольку оно является правом, дарованным Всевышним. А вне рамок общины любое воздаяние злом за зло рано или поздно неминуемо становится преступлением, поскольку оно с точки зрения того же религиозного критерия оценки - бесправно. И Л.Н.Толстой, будучи в силу своих религиозных убеждений врагом всяческого зла и врагом главного его источника - государства, но не сознавая величайшего смысла и предназначения созданного Всевышним кровного родства и основанного на нем общинного образа жизни, призывал к непротивлению злу насилием, поскольку, как я уже говорил, вне рамок общины любое насилие оборачивается еще большим злом.

Чтобы глубже разобраться в религиозном аспекте воздаяния или прощения, вспомним, что Тора предписывает верующим принцип равноценного возмездия: "А если будет вред, то отдай душу за душу, глаз за глаз, зуб за зуб, руку за руку, ногу за ногу, обожжение за обожжение, рану за рану, ушиб за ушиб" (Исход, 21:23-25). Однако Л. Н. Толстой, будучи искренним христианином, в своей проповеди непротивления злу насилием опирался, естественно, не на эту "ветхозаветную" заповедь, а на ее трактовку, содержащуюся в Нагорной проповеди Иисуса Христа (мир ему): "Вы слышали, что сказано: "око за око и зуб за зуб". А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую" (Матфей, 5:38-39). Но означает ли это, что Иисус Христос (мир ему) отменяет закон (Тору)? Конечно же, нет, поскольку в той же Нагорной проповеди Иисус Христос (мир ему) говорит: "Не думайте, что Я пришел нарушить закон или пророков: не нарушить пришел Я, но исполнить. Ибо истинно говорю вам: доколе не прейдет небо и земля, ни одна йота или ни одна черта не прейдет из закона, пока не исполнится все. Итак, кто нарушит одну из заповедей сих малейших и научит так людей, тот малейшим наречется в Царстве Небесном; а кто сотворит и научит, тот великим наречется в Царстве Небесном. Ибо, говорю вам, если праведность ваша не превзойдет праведности книжников и фарисеев, то вы не войдете в Царствие Небесное" (Матфей, 5:17-20). Здесь нам открывается одна из важнейших сторон сакральной деятельности Иисуса Христа (мир ему) - возвращение духа жизни, нравственной остроты в восприятие законов Божьих, превращенных усилиями "книжников и фарисеев", то есть толкователей-схоластов, в набор бездушных, механистически исполняемых норм. И поэтому не отмену закона "око за око" мы видим в проповеди Христа (мир ему), а призыв широко пользоваться правом не только карать, но и прощать своих обидчиков, ибо карающий выполняет свой долг "ближнего", а прощающий может рассчитывать на прощение своих собственных прегрешений Господом. Именно этот глубокий смысл мы находим в словах Христа (мир ему): "Итак, будьте милосердны, как и Отец ваш милосерд! Не судите, и не будете судимы; не осуждайте, и не будет осуждены; прощайте, и прощены будете (...), ибо какою мерою мерите, такою же отмерится и вам" (Лука, 6:36-38).

И, наконец, Священный Коран, "Последний Завет", ниспосланный Всевышним как "напоминание" истин, содержащихся в Ветхом и Новом Заветах, устанавливает точную меру между правом на равноценное возмездие, дарованным нам нашим Творцом, и великим нравственным принципом прощения своих обидчиков, что явится для прощающего искуплением его собственных грехов: "Поистине, ниспослали Мы Тору, содержащую наставления и свет. По ней пророки, подчинившиеся (Аллаху), творили суд для иудеев. И раввины, и законоведы, ибо должны они были охранять Книгу Аллаха, и были они свидетелями этого. Так не бойтесь же людей, а бойтесь Меня, и не берите малую цену за послания Мои. А всякий, кто судит не по тому, что Аллах явил, те - неверующие. И предписали Мы им в ней (Торе), что жизнь за жизнь, и око за око, и нос за нос, и ухо за ухо, и зуб за зуб, а за раны - возмездие. Кто же отказывается от этого, тому искупление. А всякий, кто судит не по тому, что Аллах явил, те - правонарушители. И послали Мы по стопам их Иисуса, сына Марии, подтверждая то, что было прежде него из Торы; а дали Мы ему Евангелие, содержащее наставление и свет, и подтверждающее то, что было прежде из Торы, руководство и увещевание для покорных долгу. И пусть люди Евангелия судят по тому, что открыл им в нем Аллах. А кто судит не по тому, что открыл Аллах, те - нарушители. И явили Мы тебе (о Мухаммад) Книгу с истиной, подтверждающую, что было прежде нее из Книги, и охраняющую ее, так суди же меж ними по тому, что было открыто Аллахом" (5:44-48).

Толстой, равным образом отвергая как государственное насилие, так и насилие против государства, исходил из убежденности, что любое насилие, какими бы ни были его мотивы, есть зло, есть грех перед Богом. Но такая позиция, при всей ее кажущейся нравственной безупречности, противоречит четкому различению Добра и Зла, которое сформулировано в священных заповедях Откровений. Всевышний дает людям ясное определение Зла и не менее ясное предписание противостоять этому Злу, бороться с ним, встречать его проявления возмездием. Великое право прощать своих обидчиков, дарованное людям Всевышним, Л.Н.Толстой трактовал как обязанность, а это не только приводит к господству зла, но обесценивает громадный духовный подвиг прощения, совершаемый людьми во имя Создателя. "Всепрощенничество", возведенное в догму, это беспомощная капитуляция перед Злом, его поощрение пассивным к нему отношением.

Другое дело, что ни один человек не имеет права становиться "оценщиком" Добра и Зла, ибо, если он сделает мерилом справедливости свои страсти и эмоции, то легко переступит черту, и воздаяние за совершенное преступление никогда не сможет быть адекватным, равноценным. Только Творец - высшее средоточие милосердия и справедливости - определяет тяжесть преступления и меру возмездия за него, и поэтому невозможно быть справедливым человеком, не будучи строгим последователем Божьих заповедей. И суд не может считаться справедливым, если его правовая база составлена из придуманных людьми государственных законов, а не из законов Божьих. Уже одна эта аксиома ставит верующего человека в непримиримую оппозицию к государству, обязывает его отвергать государство со всеми его "законными правовыми" институтами, абсолютно беззаконными с точки зрения религии. Дойдя до этой грани понимания истины, Толстой остановился, не сделал последнего, завершающего шага в своем учении, не увидел принципиальную разницу между истинным прощением, угодным Богу, и механическим всепрощенничеством, которое нарушает Его заповеди. Он не осознал, что жить по заповедям Бога возможно только в Им же созданной общественной системе, в которой предусмотрены механизмы реализации этих заповедей. Бог создал конкретные законы для конкретной общественной системы, которые подходят к ней, как ключ к замку.

6. Через учение Моисея и Христа (мир им) красной нитью проходит утверждение, что той социальной системой, которая является естественной средой для воплощения принципа ближнего, был народ (нация) с родоплеменной структурой; нация не в общепринятом искаженном ее понимании как этно-культурной данности, а как самодовлеющая социальная система со своей завершенной структурой управления, произрастающей на базе кровного родства. Говоря о "нации" следует помнить, что термины "народ", "этнос" и "нация", которым в этнографии или социологии придают различные смысловые оттенки, этимологически означают одно и то же. Их разделение есть попытка разными терминами, взятыми из различных языков, утаить и исказить смысл объективной реальности, каковой является народ, чьи описательные признаки не зависят от государства и его типов или зависят в негативном смысле, так как прогресс государства есть регресс народа. Именно поэтому я не принимаю в расчет эту ложную классификацию. Равным образом я не приемлю и тот уничижительный смысл, который вкладывается в обозначение "первобытнообщинный строй", так как, если вдуматься, эта дефиниция тождественна выражению "первозданная община", которым обозначена установленная Божьим промыслом истинная, то есть патриархальная, теократия. Только кровное родство реализует принцип ближнего, и только родоплеменной строй его защищает, так как дисциплинирование "отцами" "детей" и почитание "детьми" "отцов" - это не насилие, а естественный порядок, обеспечивающий справедливость и одновременно защищающий людей от роковой стихии прогресса, которую несет в себе цивилизация. Толстой не понял, что индивид, отчужденный от своей патриархальной среды, сам по себе беззащитен перед мощными силами коверкания разума и духа, выпущенными на волю цивилизацией, что только родоплеменной уклад создает вокруг святого ядра Единобожия прочные сферы защиты, что именно кровнородственная база общества отторгает лжеучение государства, миф прогресса, культ золотого тельца, все то, что с религиозных позиций отвергал он сам. Трагическая ошибка Толстого и всего анархизма состоит именно в определении индивида - искусственно изолированной, опосредованной культурой и цивилизацией личности, точкой опоры "спасительных проектов".

Недооценка "первобытнообщинного" (то есть - первозданной общинности) далекого прошлого человечества, мешает осознать, что именно в этом прошлом - единственный шанс на спасительное будущее, на возврат индивидуального "я", заплутавшего на кривых путях истории, на прямой путь к общинному "мы", к Традиции. Вот почему анархическое движение по сей день остается бессильным центробежным утопизмом отдельных одиночек, неспособных стать органично сплоченной общественной силой, как и любое национальное или религиозное движение. Боб Блэк пишет, что "встав перед выбором между анархизмом и анархией, большинство анархистов сделает выбор в пользу идеологии и субкультуры анархизма, нежели предпочтет опасный скачок в неизведанное, в мир безгосударственной свободы...". Я зову не в "опасное неизведанное", а в хорошо знакомое прошлое, в "золотой век" человечества, когда оно жило в гармонии с Богом, с самим собой и с природой. Тот же Боб Блэк писал: "По правде сказать, анархисты, которые взяли себе это имя, ничего не сделали, чтобы бросить вызов государству не поверхностными писаниями, полными специального жаргона, которые никто не читает, но заразительным примером иного образа отношений между людьми". Однако этот пример существует на нашей планете - оазис безгосударственной свободы сохранился на том клочке земли, где когда-то остановился после всемирного потопа Ноев ковчег, и где сегодня потомки пророка Нуха (мир ему), "народ Нуха" - Нох-чи, как чеченцы всегда определяют свою идентичность, защищают последние рубежи этого оазиса от тех, кто не ведает, что творит.

Если анархизм, отвергая государство, не сумел выдвинуть идею духовного и структурного возрождения народов, то десакрализованный национализм провозгласил своей целью возрождение нации в единстве с возрождением мощи и "порядка" государства. Иными словами, индивидуалистский анархизм и светский национализм обречены остаться абсолютно бесплодными идеологиями. Но, объединившись на почве Единобожия, избавившись от примеси индивидуалистских и светских ценностей, установив религию третьей - и наиболее важной - силой этого назревшего идейного альянса, анархизм и национализм лягут в основу подлинной теократии и воплотят тем самым в жизнь свои возвышенные идеалы абсолютной справедливости.


Антон Шмаков "Европа: исламская политика и "исламская эзотерика"


Европе с точки зрения перспектив мирового ислама отводится совершенно особое место. Известно, что исторически именно на Европу был направлен основной вектор экспансии мусульманской цивилизации. Движение омейядских армий вдоль Атлантического побережья в самое сердце сегодняшней Франции в VII в.; выход Тамерлана к берегам реки Оки в XIV в.; осада османами Вены в XVII в. — все эти действия характеризуются одним и тем же направлением, вектором, нацеленным на Северо-Запад. Парадигмой же данного вектора является сама хиджра из Мекки в Медину — также географически осуществленная в северо-западном направлении.

Но вместе с тем между периодом хиджры Пророка (SAWS) и позднейшими историческими эпохами существует фундаментальное различие. Это различие заключается в том, что экспансия Омейядов, Тамерлана, османов представляла собой прежде всего экспансию государства. Между тем во времена Мухаммада (С.А.В.С.) и праведных халифов «государства» как такового еще не существовало. Так, для обозначения того, чем являлось созданное в Медине политическое образование, британский исследователь К. Сиддыки использовал термин «нетерриториальное государство» («non-territorial State»), противопоставляя его «государству» в привычном понимании этого слова. В Средние века и Новое время экспансия ислама, свободного от государственных рамок, экспансия в сторону Северо-Запада исламского «нетерриториального государства» имела место, пожалуй, лишь в феномене «барбарийских» (берберских) пиратов, достигших, кстати говоря, немалых успехов. Так, они дважды осуществили захват Исландии. Ими неоднократно совершались высадки десанта на территории Нового Света. Наконец, пираты обложили данью такие страны, как Дания, Швеция, Португалия. Первая в истории США (после Войны за независимость) военная операция была проведена в 1803 г. против пиратов Триполитании[1].

На исходе XX века идея «нетерриториального государства» мусульман неожиданно возродилась, причем той средой, где она получила распространение, стала Западная Европа. Данное событие совпало с активизацией двух тенденций, касающихся европейской уммы. Во-первых, в Западной Европе реальным фактором политической жизни стали мусульманские диаспоры. Во-вторых, ислам стало принимать все большее число коренных европейцев. Вместе с тем, в последнее время этим процессам свойственна одна интересная особенность. Дело в том, что начиная с определенного уровня в интеллектуальных установках большинства мусульман, воспитанных в европейской культурной среде, начинает давать о себе знать такой неоднозначный феномен, как «генонизм», т. е. система взглядов Рене Генона и его школы.

Критика взглядов Генона с помощью привычного для типичного мусульманина набора приемов, таких, как ссылки на положения фикха, приведение аятов, хадисов, на таких людей просто не действует: в «генонизме» существует механизм интерпретации любых противоречий в символическом ключе. Кроме того, типичная аргументация неприменима к тому уровню дискуссии, в которой оппонент использует логические, философские и метафизические построения, поскольку в исламском мире интеллектуальные исследования в данных сферах остаются без внимания уже несколько веков. Рассмотрение метафизики Генона с точки зрения подлинной исламской теологии является важным и необходимым делом, но это — предмет отдельного разговора. В данной работе акцент будет сделан скорее на анализе места, занимаемого геноновской и аналогичной ей идейными системами в контексте исламской истории и даже «метаистории».

 

Две доктрины Единства



Генона, как правило, представляют в качестве выдающегося эзотерика. Из факта принятия им в 1912 г. ислама должен бы следовать вывод о том, что взгляды французского традиционалиста соответствуют т. н. «исламскому эзотеризму». Между тем отнюдь не вся исламская эзотерическая тематика находит отражение в его трудах. Так, спекуляции поздних шиитов-двунадцатеричников, позже подробно расписанные у Корбэна, практически никак не повлияли на творчество Рене Генона. Можно более-менее уверенно говорить об одном направлении исламского эзотеризма, которое могло бы претендовать на близость метафизике «интегрального традиционализма»[2], — это доктрина «вахдат аль-вуджуд»(«единства Бытия»).

Одна из основных книг, написанных Рене Геноном, носит название «Символизм Креста». Она посвящена Абд ар-Рахману Элишу аль-Кабиру, шейху тариката Шазилийя. Элиш аль-Кабир не только инициировал в тарикат шведского теософа И. Агели, который, в свою очередь, в 1912 г. инициировал Генона; в североафриканском суфизме Элиш аль-Кабир представлял течение «акбарийя», названное так из-за титула «Аш-Шейх аль-Акбар» («Великий Шейх»), используемого в отношении знаменитого представителя доктрины «вахдат аль-вуджуд», со взглядами которого сама доктрина фактически и ассоциируется, — шейха Ибн Араби Само имя Ибн Араби на страницах упомянутого труда Генона, описывающего структуру реальности согласно точке зрения Традиции, упоминается неоднократно.

Фактически во взглядах «Великого Шейха» присутствует концептуальное обоснование политеизма, ведь «тот или иной аспект Аллаха наличествует в каждом объекте поклонения. Те из народа Мухаммада, кто это признает, — тот признает, а кто невежествен относительно этого — тот невежествен». Далее Ибн Араби дает очень специфический тафсир 23 стиха 17 Суры Корана: «Господь твой повелел поклоняться только Ему одному»: «Знающий знает, что чему подчиняется и в какой форме происходит манифестация механизма этого подчинения. Разделение и множественность соответствуют — в мире чувственных форм — наличию различных органов, или — в мире духовных форм — наличию различных смысловых возможностей». То есть коранический стих следует понимать так, что «повелел поклоняться только Ему одному» означает отсутствие в проявленном мире чего-либо такого, поклонение чему было бы сущностно отлично от поклонения Всевышнему. В этом пассаже вкратце сформулирован основной смысл знаменитой концепции «вахдат аль-вуджуд». То есть любой объект реальности может быть возведен к своей собственной «сути», которая на самом деле очень напоминает платонический «эйдос». Таким образом, присущая реальности множественность является, на более высоком уровне Бытия, сущностным Единством, которое у Ибн Араби и называется «Богом». Тем самым различие между Единством и множественностью, между отношением к Единому «Богу», в понимании последователей Ибн Араби, и множеству «богов» (объектов реальности) есть всего лишь различие в степени, различие в отношении к разным уровням бытийной иерархии. Получается, что, подобно языческим Традициям, «вахдат аль-вуджуд» не видит существенной разницы между монотеизмом и многобожием, коль скоро и то и другое призвано дополнять друг друга, будучи отражением одной и той же сути на разных уровнях манифестации.

В другом месте Ибн Араби заявляет: «Среди рабов Божьих есть такие, кого настигают эти муки в загробной жизни в месте, называемом Геенной. Но даже если это и так, никто из знающих, кому открыта суть вещей, не утверждает, что они не испытывают блаженства — специфического для данного места». Эта мысль перекликается с идеей Ф. Шуона, ученика Генона, мусульманское имя — Иса Нур ад-Дин,, о том, что экзотерические, в его понимании, формы религии «не способны различить ни более или менее положительные аспекты адских состояний, ни более или менее отрицательные — райских». В упрощенном виде эта же идея предстает как апокастасис, то есть доктрина, согласно которой в конце времен будут прощены все грешники, включая Сатану[3]. Обратной стороной этой доктрины и логическим следствием из нее является констатация того, что «и в Раю мыслимы не то чтобы страдания, но некая их тень». Все вместе это гораздо ближе языческой метафизике «множества состояний Бытия», чем идее ахират («загробной жизни») в исламской эсхатологии, которая является стержнем исламской доктрины. В вопросе о «трансцендентальном единстве религий»[4] Шуон также следовал Ибн Араби.

Если бы все то, что принято называть «исламским эзотеризмом», сводилось к доктрине «вахдат аль-вуджуд», можно было бы, как фактически и делают генонисты, попросту развести понятия «ислам» и «исламский эзотеризм». Тем не менее этот эзотеризм не исчерпывается взглядами Ибн Араби и его школы. Уже в первое столетие после смерти «Великого Шейха» возникает резко негативное отношение к его метафизике, причем не только на «профаническом» уровне, но также среди высших духовных авторитетов. К числу последних принадлежал Аля ад-Дауля ас-Симнани, шейх тариката Кубравийя, более известный в качестве интерпретатора светового символизма в суфийских практиках. Тем не менее шейх Семнани также положил основу доктрине «вахдат аш-шухуд» («единство свидетельствования»), которую позже активно разрабатывал Ахмад Сирхинди, называемый современниками также Фарруки, как потомок халифа Умара, имам Раббани и «муджаддид-е альф-е сани» («обновитель второго тысячелетия»). Эта доктрина направлена против доктрины «вахдат аль-вуджуд» Ибн Араби.

Согласно Симнани и Сирхинди, Бог — нечто принципиально отличное от объективной реальности. Иными словами, если следующие методике Ибн Араби суфии стремятся «слиться» с «Абсолютом», то в оптике «вахдат аш-шухуд» такое «слияние» совершенно невозможно. Максимум духовной реализации здесь — это некое ощущение присутствия Божественных Аттрибутов, попытка свидетельствования о Боге вне отождествления себя с ним. Если у Ибн Араби «Все есть Он» — что позволяет видеть в любом идоле, в любом объекте реальности манифестацию Божественного, то Сирхинди формулирует свой принцип более осторожно: «Все от него».

 

От метафизики к политике


Данная статья не ставит своей задачей детальное описание реальности с точки зрения той или иной доктрины. Из сказанного выше можно сделать предварительный вывод о том, что, во-первых, в пространстве исламского мира Генон ближе всего школе Ибн Араби; во-вторых, что конкурентом школы Ибн Араби исторически стала школа Симнани и Сирхинди. Это ведет к постулированию конфликта между двумя полюсами — доктринами «вахдат аль-вуджуд» и «вахдат аш-шухуд», причем, как будет показано ниже, эта концептуальная полярность затрагивает не только метафизику, но и политику. Таким образом, «Ислам» Рене Генона вписывается во вполне конкретный исторический, если под историей иметь в виду всю историю исламского мира, контекст.

Например, любопытно, что действующее до сих пор в Афганистане движение «Талибан» имеет прямое отношение к одному из указанных полюсов. Большинство примкнувших к движению мулл являются адептами тариката Накшбандийя, который талибы называют не иначе как при помощи эпитетов «высочайший» и «благородный». К имени же одного из выдающихся представителей этого ордена в XVII веке — а это не кто иной, как упомянутый Ахмад Сирхинди — добавляются слова «потрясатель мира ислама». Вообще, моральным руководством для «Талибан», легшим в основу идеологической пропаганды, стал труд Сирхинди «Карнамехайи джихад» («Программа джихада»).

Название движения «Талибан» зачастую интерпретируют просто как «студенты». Действительно, одно из значений причастия «талиб» («ищущий») — «студент». Но Абу Талибом звали также отца имама Али. И именно фигура имама Али стала в свое время символом, объединяющим шиитов, суннитов и суфиев. Дело в том, что в состав талибов влилось имеющее многовековую историю движение «айаров» («авантюристов»), известное по всему Ближнему и Среднему Востоку. Что же это за движение? Прямым аналогом термина «айар» служит арабский термин «фата» («молодой человек», «добрый молодец»). Этот термин за 800 лет до талибов использовался для обозначения закрытого общества, в чем-то напоминавшего рыцарские ордена Западной Европы. Общество получило название «футувва», его формальным основателем — хотя легенды прослеживают возникновение организации вплоть до первых лет ислама — был багдадский халиф ан-Насир. Именно он и сделал фигуру имама Али символом, объединяющим пассионариев — представителей всех течений ислама перед лицом монгольской угрозы. Ближайшим советником халифа в этом деле стал Омар Сухраварди[5].

Всему этому комплексу исторических персонажей, движений и идеологических концепций присущи некоторые общие постулаты. Во-первых, это символическая фигура имама Али, крайне значимая и для футуввы, и для упомянутых тарикатов, и для талибов, особенно в период их сотрудничества — на начальной стадии существования движения — с афганскими шиитами. Во-вторых — связь с именами тех шейхов (Симнани, Сирхинди), которые являлись проводниками «вахдат аш-шухуд». В-третьих — вовлеченность в политические процессы, будь то в эпоху монгольского нашествия[6], в Новое время[7] или в недавнем прошлом[8].

Соответственно, в истории могла существовать группа людей и движений, стоящая на прямо противоположных постулатах.

В таком случае, во-первых, эта группа должна наследовать линию противостояния имаму Али — то есть наследовать линию Омейядов. Пространство Омейядов, с центром в Сирии, а позднее — в Западном Средиземноморье, напоминает пространство Финикии с колонией Карфагеном. Их курс на расовое превосходство арабов среди покоренных народов представляет собой пародию на «богоизбранность» иудеев. Таким образом, линия Омейядов, если рассматривать дело предельно широко, — это одна из разновидностей «западно-семитской» традиции[9], восходящей в итоге к Атлантиде. Поэтому движение Омейядов на Запад — это в символическом плане движение к истоку, к Атлантиде. Интересно, что апологией атлантов («народа Ноя (AS)) занимается не кто иной, как Ибн Араби в своем труде «Фусус аль-Хикам».

Во-вторых, данная группа должна быть как-то связана с Ибн Араби — наиболее значимым сторонником «вахдат аш-шухуд». Только что приведенный пример с атлантами уже косвенно свидетельствует об этом.

В-третьих, эта группа стремится не вмешиваться в политику, разделяя «священное и мирское». На самом деле заинтересованность в развитии событий по тому или иному пути, конечно же, сохраняется, но группа не желает проявлять себя явно. Ниже этот тезис будет проиллюстрирован соответствующим примером.

 

Концепция Ордена



«Футувват-наме» Абдураззака Кашани сообщает, что во времена, предшествующие ниспосланию Корана, в Аравии существовал тайный орден, магистром которого являлся дядя Пророка (С.А.В.С.) Абу Джахль. Якобы в противовес ему и была создана футувва, первым рыцарем которой был сделан имам Али. Поэтому только что обозначенный комплекс исторических персонажей и движений, связанный с противостоянием линии имама Али, атлантической традицией, Ибн Араби, можно условно назвать «Орденом Абу Джахля». Если таковой «Орден» существовал в действительности, естественно, эзотерическое ядро его учения должна была составлять древняя западно-семитская Традиция, восходящая к Атлантиде. Имеет смысл предположить, что к нему должна была принадлежать какая-то часть мекканской аристократии, т. е. те самые «мунафики», которые стали основой режима Омейядов. И после бегства Омейядов в Дамаск в результате революции[10], вполне возможно, «Орден» обрел новую почву в Испании — где в дальнейшим с ним как-то мог столкнуться Ибн Араби.

Вообще, интересно, что судьба Ибн Араби тесно связана прежде всего с двумя геополитическими образованиями — арабским Магрибом и Османской империей. «Великий Шейх» родился в Испании — в то время она была частью Магриба. Жизнь шейха была неразрывно связана с марокканским городом Фесом — центром активности североафриканского суфизма. Интересно, что в Фесе провел два года и посвятил этому городу специальную книгу один из учеников Генона — Титус Буркхардт, перешедший, как и другие ученики Генона, в ислам, где он взял себе имя Ибрахим Изз ад-Дин. Вообще, Магриб в силу своей географической близости является естественным фактором знакомства европейцев с исламом. Поэтому, в идеале, на магрибинских мусульманах исторически должна лежать определенная «ответственность», связанная с даават среди жителей Западной Европы. Между тем еще Омейяды, по сути, провалили миссию исламизации европейского континента — но тем же самым Омейядам магрибинская культура фактически обязана своим существованием. По крайней мере, т. н. «золотой век» мусульманской Испании считается и «золотым веком» всего Магриба. Характерно, что уже во времена Ницше отношение к наследию Кордовского халифата стало вполне комплиментарным, но эта комплиментарность — комплиментарность по отношению, прежде всего, к «омейядскому» полюсу исламского мира.

Если для Магриба влияние, оказанное на него школой Ибн Араби, может называться в некотором смысле естественным[11], то для Османского государства это влияние, очевидно, привнесенное. Тем не менее оно затронуло и этот регион довольно рано. Главным механизмом здесь послужила операция по синтезу наследия Ибн Араби с наследием Джелаладдина Руми. Дело в том, что ученик «Великого Шейха» Садр ад-Дин Кунави стал впоследствии близким товарищем Руми. Также в скором времени сложилась традиция иллюстрировать «Футухат аль-маккийя» стихотворениями Джелаладдина Руми, и наоборот — комментировать мистическую поэзию «Маснави» текстами «Великого Шейха». Учитывая тот вклад, который поэзия Руми внесла в формирование этнического самосознания османов, неудивительно, что доктрина «вахдат аль-вуджуд», состыкованная с учением Руми, стала пользоваться в Османской империи колоссальной популярностью. Первым шейху-ль-ислам, при втором султане, Орхане Гази, стал представитель акбаритской традиции, Дауд аль-Кейсари. При этом не надо забывать, что наряду с династией Османов — династией воинов, династией завоевателей, в султанате существовала как бы еще одна «династия», жреческая, — род потомков Джелаладдина Руми, наследственных шейхов тариката Мавлявийя, обладавших колоссальным авторитетом в духовных делах и следовавших доктрине «вахдат аль-вуджуд», которая приобрела для религиозной традиции Османского государства фактически статус ортодоксии. Об этом свидетельствует фатва шейху-ль-ислама, изданная в 1534 г., которая начинается словами: «Тот, кто отказывается признавать Ибн Араби… становится еретиком».[12] Со временем Ибн Араби становится попросту краеугольным элементом национального мифа. Прежде всего, это происходит за счет известного документа под названием «Шаджара аль-Нуманийя» («Древо Нумана»), пользовавшегося в османской империи не меньшей популярностью, чем пророчества Нострадамуса в Европе. На этот текст, авторство которого приписывали Ибн Араби (называя его «лисан аль-хакика»«язык истины»), османские чиновники делали ссылки в официальном делопроизводстве, например, при дипломатических переговорах. Кстати, для современного исламского мира именно в Турции можно выявить больше всего изданий традиционалистской направленности, в частности Рене Генона (издательство Insan и т. д.).

Стоит отметить, что к наследию как омейядских, так и османских халифов апеллирует такой деятель современной европейской Правой, как шейх Абд ал-Кадир, руководитель движения «Мурабитун». Абд ал-Кадир, с одной стороны, известен своей апологией Муавии — противника имама Али, где он наперекор общепринятой суннитской традиции считает того «пятым праведным халифом». Этот момент сближает шейха с т. н. «омейядской» традицией. С другой стороны, Абд ал-Кадир считает идеалом исламского государства Османскую империю и поддерживает теплые отношения с турецкими суфиями. В свое время он наладил близкие, хотя никогда широко и не афишировавшиеся, контакты с Наджметдином Эрбоканом. Тем самым политические и идеологические предпочтения Абд ал-Кадира охватывают оба связанных с Ибн Араби региональных полюса — омейядский Магриб и пространство бывшей державы османов. Возглавляемое шейхом Абд ал-Кадиром движение «Мурабитун», являющееся ветвью суфийского тариката Шазилийя-Даркавийя, объединяет ряд принявших ислам европейских правых, таких, как Ахмад Томпсон, автор нашумевшего конспирологического исследования «Дадджал — Антихрист» и Умар Ибрагим Вадильо, разрабатывающий проекты в рамках «исламской экономики», направленные на борьбу с «новым мировым порядком». Последнее направление — наряду с собственно «духовными поисками» — является основным в деятельности движения. Именно этот подход имелся в виду выше, где речь шла о том, что одной из базовых характеристик рассматриваемого здесь «Ордена» является «невмешательство» в политику, стремление разделить «священное и мирское». Действительно, «Мурабитун» со своей критикой Хомейни и исламской революции и еще более яростной критикой т. н. «исламского терроризма» являются прекрасной иллюстрацией данного тезиса. Причем реально движение имеет определенные политические контакты — как и в случае с Эрбоканом не афишируемые из-за типично жреческого «аполитичного» внешне стремления к «криптоиерократии», из-за нежелания нести какую-либо ответственность за предпринятые политические действия. Так, борьба за введение «золотого динара» нашла понимание у Мохатхира, а также воплотилась в идее перехода к 2010 г. на единую золотую «исламскую валюту» ряда стран, в число которых якобы входят Малайзия, Марокко, Ливия и некоторые государства Персидского Залива.

Для данной работы более любопытным представляется акцент на том, что шейх Абд ал-Кадир принадлежит к тарикату Шазилийя — тому же, к которому принадлежал Генон. То, что это — не случайное совпадение, подтверждается тем фактом, что практически все принявшие ислам европейские правые эзотерики связаны с этим тарикатом. Это и Мишель (Мустафа) Вальсан, один из идеологов румынской «Железной Гвардии», а затем — руководитель главного традиционалистского органа, журнала Etudes Traditionnelles, заново открывший для Европы Ибн Араби, и его ученик М. Шодкевич, и оксфордский профессор М. Лингз, автор популярных изданий по исламу, в которых он «контрабандно» проносит генонистские идеи, и уже упоминавшиеся Ф. Шуон и Т. Буркхардт, и генонистский журнал Vers la Tradition, редакция которого связана с ветвью Шазилийя-Даркавийя в Турине, которая, в свою очередь, издает еще ряд журналов на итальянском и испанском языках, и многие другие представители «интеллектуальной элиты». В свою очередь, Шазилийя, будучи основным тарикатом в пространстве магрибинского ислама, несомненно несет в себе некоторые следы т. н. «Ордена», иначе говоря, через Шазилийю выстраивается стройная цепочка, идущая от Атлантиды к Финикии и талмудистам, далее к Омейядам и «золотому веку» мусульманской Испании, потом к Ибн Араби и сильсиля Акбарийя, наконец — к Генону и сегодняшним кандидатам на новую «духовную элиту». Ни в эпоху Ноя (А.С.), ни при мекканских «мунафиках», ни сегодня эти претенденты на статус «элиты» не исповедовали Единобожие. Как сейчас, так и во все времена эту «элиту» цементировало жреческое Знание, как бы оно ни называлось — Sophia Perennis, «вахдат аль-вуджуд», Примордиальная Традиция… В принципе, все это — не новость. Вызывает лишь удивление стремительная популяризация идей Генона в век, когда, по его мнению, всякое знание о Традиции должно быть, напротив, утрачено. Еще большее удивление должны вызывать настойчивые попытки увязать это эзотерическое знание с исламом — доктриной, прямо противоположной жреческой Традиции по сути.

На самом деле, имеет смысл вернуться к тому, о чем шла речь в самом начале этой статьи. Да, никогда «исламский эзотеризм» не пользовался такой популярностью в элитарных академических кругах. Но никогда и «человеческое присутствие» мусульман в Европе не было таким масштабным. Эти два феномена — не только не взаимодополняемы. Они существуют в каком-то смысле вопреки друг другу. Если элитарный «ислам» означает, для его приверженцев, прежде всего «мусульманскую культуру» со всеми атрибутами традиционной цивилизации, во главе которых стоит идея государства, «сакральной монархии», направляемой жреческой корпорацией, наследующей тайное знание Атлантиды, то ислам мусульманских диаспор в Европе — это идея «нетерриториального государства», идея мединской уммы, руководимой Посланником Аллаха (С.А.В.С.), идея пророческой традиции.

Сегодня в Европе, по существу, действуют «два ислама». Точнее, ислам, такой, какой он есть на самом деле, или стремящийся быть таковым, и то, что под «исламом» хотят видеть представители некоторых кругов, которые, на самом деле являются злейшими врагами мусульманской религии.

Если в будущем главный конфликт будет разворачиваться между элитой и диаспорами, то на интеллектуальном уровне это соответствует борьбе внутри ислама — между тем, чем ислам кажется, и тем, чем ислам является. Мы видим династии, как правящие, так и находящиеся в изгнании, но существующие до сих и пользующиеся достаточным влиянием — в их числе императорские Дома Османов и Каджаров, королевский Дом Египта, это все связанные между собой родственными узами кланы, — и горячих сторонников реставрации соответствующих монархий, в том числе среди европейских правых. Мы видим Ага-хана, тоже родственника перечисленных Домов, обосновавшихся на Западе суфийских шейхов и «модных» алимов. Мы видим переходящих в ислам британских лордов, французских интеллектуалов, швейцарских патрициев. В то же время мы знаем, что все это — либо представители мировой сверхэлиты, либо обслуживающий их персонал. А ведь в будущем именно исламу надлежит стать той идеей, которая будет направлена против сверхэлиты. Но пока принц Чарльз в лекциях по архитектуре ссылается на опыт мусульманской «традиционной» цивилизации, цитируя при этом «мусульманина» Титуса Буркхардта и являясь учеником кипрского шейха Низама среди мюридов которого, кстати, огромный процент генонистов, — в это трудно поверить.

В этом смысле Европа вполне может стать «Землей ислама» — естественно, в карикатурном значении. «Ислам» мировой сверэлиты — это всего лишь одна из версий изначальной традиции, в том же смысле, в каком, например, Ага-хан считается X аватарой Вишну. В таком случае произошедшее станет чудовищной пародией на то предназначение, которое несет в себе северо-западное расположение европейского континета. Если прежде миссия выступавших от имени ислама государств сводилась к тому, чтобы систематически проваливать даават, что на долгие годы превратило Дар аль-ислам в планетарный аналог еврейского гетто, то теперь, когда с появлением массовых мусульманских диаспор понятия «ислам» и «государство» оказались разведены, то те же псевдоисламские силы предпринимают другую задачу — предельно извратить исламскую доктрину, как на уровне метафизики, так и на уровне геополитики.

Ясно, что в таком случае фигура Генона несет важную знаковую функцию, воплощая в себе тот «ислам», который может стать грандиозной фикцией, создаваемой элитами с целью похоронить революционный проект Пророков. Претензий к собственно Рене Генону, понятно, быть не может. Если некоторые последователи считают основателя традиционалистской школы «вали», «святым», то они, разумеется, правы в том, что Генон не говорит от себя. В конечном счете его послание можно интерпретировать как призыв Короля Мира, как весть из Аггарты, на что намекал и сам автор. Все это создает немалую путаницу при рассмотрении «шейха Абд ал-Вахида Йахйя» (мусульманское имя Генона) в исламском контексте, но крайне удобно при монтировании концепций «брата Палингения», его масонское имя, в идеологию нового жречества.

Категорический отказ мусульман от Генона — это не только интеллектуальный акт и не вопрос узколобого следования ортодоксии. Метафизический переворот, вызванный этим отказом, тесно увязан с переворотом в плане социально-политических приоритетов. Противопоставление себя адептам изначальной традиции подразумевает противопоставление мировой сверхэлите, жречеству, разрыв с традицией шейхов, улемов, аятолл, отказ от традиционного государства, понимание ислама не как цивилизации, но как революционного проекта. И наоборот, участие в политической борьбе под знаменем чистого ислама — а чистый ислам неизбежно подразумевает политическую борьбу — не приемлет апелляции к наследию Рене Генона и его школы. Разве что в плане ожесточенной, резкой, но при этом предельно грамотной критики.

---------------------------

[1] Если верить У. Берроузу, считавшему, что США обязаны своими демократическими устоями нормам и обычаям карибских флибустьеров, то надо отметить, что тогда, в конечном счете, истоки американской демократии следует возводить к предшественникам флибустьеров — мусульманским пиратам Северной Африки.


[2] Шире — адвайта-веданте Шанкары, последователем которого Генон и являлся.

[3] Этой доктрины придерживался Ориген.

[4] Название основополагающего труда Ф. Шуона.

[5] Его дядя основал тарикат, позже получивший название Кубравийя, к которому, как уже говорилось, принадлежал основатель доктрины «вахдат аш-шухуд» Симнани.

[6] Золотоордынский хан Берке, а также Газан-хан в Иране были обращены в ислам мюридами Кубравийя, что в первом случае способствовало расколу Монгольской империи и прекращению экспансии на Запад, а во втором — явилось предпосылкой захвата престола ильханов мусульманами.

[7] Оппозиция Сирхинди Шаху Акбару из династии Великих Моголов.

[8] Талибан; помимо прочего, уничтожение талибами статуй Будды и ожесточенная резня хазарейцев — потомков монголов — может являться дальним отголоском событий XIII века, времен взятия монголами Багдада — оплота тогдашней футуввы, чьими наследниками талибы сегодня и являются.

[9] Другими проявлениями которой в разное время были Каббала и талмудическая традиция, а также финикийско-карфагенская «религия золота».

[10] Что также можно было бы попытаться объяснить конспирологическими связями с футуввой, учитывая существование в роду Аббасидов т. н. «желтого свитка» и деятельность халифа ан-Насира, но это — вопрос, требующий отдельного изучения.

[11] Он сам родился в Испании, его дядя был правителем Тлемсена и т. д.

[12] Любопытно, что данная фатва неслучайно была издана вслед за завоеванием султанами Сирии и Египта — правившие там до этого времени мамлюки сторонников Ибн Араби жестоко преследовали.


Антон Шмаков "Теоретическое наследие Калима Сиддыки"


 
Биография Калима Сиддыки

Калим Сиддыки родился 15 сентября 1931 г. на территории нынешнего индийского штата Уттар-Прадеш, в то время — провинции Британской Индии в семье мелких землевладельцев. В 1944–1945 г. во время учебы в школе в Файзабаде стал активистом Мусульманской лиги — политической силы, выступавшей за создание отдельного государства индийских мусульман, что позднее и произошло в действительности во время раздела британской колонии на Индию и Пакистан. Несколько месяцев спустя после раздела, в 1948 г., Сиддыки переезжает в Карачи, где убеждается, что в новом государственном образовании порядки ненамного лучше, чем при колониалистах. Тогда он примыкает к т. н. «халифатскому движению» и начинает издавать газету The Independent Leader. В 1954 г. вместе с группой единомышленников он переезжает в Великобританию, чтобы приобрести некоторые журналистские навыки. Начав в провинциальных изданиях, он постепенно поднимается до должности заместителя редактора газеты Guardian в 1964 г. Заняв более менее устойчивую социальную нишу, Сиддыки решает получить высшее образование — и к 1972 г. получает ученую степень доктора философии по специальности «международные отношения».

В конце 60-х он возвращается в Пакистан для работы над диссертацией — «Функции международного конфликта: социально-экономическое исследование Пакистана», а также — после начала очередной индо-пакистанской войны, приведшей к образованию нового государства, Бангладеш, — для репортажей в Guardian. На основе этих репортажей в 1972 г. он издает книгу о войне, которая делает имя Сиддыки известным среди обучающихся в Великобритании пакистанских студентов. На одной из встреч с ними в 1973 г. он принимается решение создать Мусульманский институт для исследования проблем, стоящих перед исламским миром. Институт, окончательно созданный к 1975 г., становится широко известным, доктор Сиддыки и его коллеги получают приглашения на разного рода конференции, проходящие в Ливии, Саудовской Аравии и т. д., но особенно интенсивной деятельность института становится с 1979 г., когда Сиддыки выступил с безоговорочной поддержкой иранской революции и ее лидера Хомейни. Благодаря такой поддержке, широко демонстрируемой на конференциях, регулярно проходивших под эгидой института в 1980-х гг., Сиддыки становится известным и широкой британской общественности, вплоть до ярлыков типа «враг народа», появившихся в прессе.

Ситуация особенно накалилась после издания Хомейни знаменитой фетвы против Салмана Рушди [1] , что в итоге привело Калима Сиддыки к идее создания Мусульманского парламента Великобритании в 1992 г. с целью защиты и лоббирования интересов ислама на территории Соединенного Королевства. Со временем это направление деятельности переросло в мероприятия по защите мусульман в масштабе всего европейского континента, в частности, Мусульманский парламент развернул активную деятельность в поддержку мусульман Боснии — и даже в более широких масштабах, так, был создан Фонд в поддержку Кашмира. Что касается внутренней жизни британской общины мусульман, то Сиддыки смог организовать в рамках Мусульманского парламента Бейт уль-Маль («Дом Денег» по-арабски) для сбора закята, наладить сеть магазинов, торгующих продуктами халаль, и осуществить другие практические программы с целью организовать жизнь общины. Правда, со смертью Калима Сиддыки в 1996 г. в Мусульманском парламенте произошла серия расколов, что в значительной мере свело на нет многие достигнутые результаты.

Тем ни менее, как наследник Мусульманского института, вплоть до нынешнего дня успешно функционирует Институт современной исламской мысли (The Institute of Contemporary Islamic Study, ICIT). Также продолжает выходить газета Crescent International («Международный Полумесяц»), основанная в 1972 г. в канадском городе Торонто, с 1975 г. возглавлявшаяся товарищем Сиддыки, Зафаром Бангашем, а с 1980 г. ставшая изданием Мусульманского института. В 1987–1991 гг. выходила также арабоязычная версия, «Аль-Хиляль аль-Дуали». Кроме того, в 1981–1991 гг. Сиддыки организовал выпуск еще одного издания, Muslimedia.

Кроме того, в наследство от Калима Сиддыки осталось большое количество написанных работ, изучение и популяризацию которых проводят бывшие соратники Сиддыки — Зафар Бангаш, Икбал Сиддыки и другие.


Против Государства-Нации


В своих работах, написанных в 1970-х гг., доктор Сиддыки подвергает критике все существующие режимы в мусульманских странах, а также указывает на глубокий кризис политической самоидентификации. Рассмотрение одной из ранних работ Калима Саддыки, «Towards a New Destiny» («На пути к новой судьбе»), позволит дать некоторое представление о тех идеях, которые будут развиты автором впоследствии.

Работа «Towards a New Destiny» была написана после посещения автором Триполи, столицы Ливии, где по инициативе полковника Каддафи состоялась Конференция исламской молодежи. Сиддыки, участник конференции, описывает ход дискуссии, завязавшейся в Триполи, и высказывает свои критические замечания.

В первых двух главах указывается на позитивное значение конференции, на ее уникальность в том смысле, что в ее названии фигурирует слово «молодежь». На самом деле участников, по мнению автора, можно было бы поделить на три группы: первая — лица от 25 до 40 лет, чья юность пришлась на эпоху окончания колониализма, когда народные массы многих стран с энтузиазмом приняли своих национальных вождей, но, по прошествии ряда лет, не могли не разочароваться в новом руководстве; вторая — лица 20–25 лет, которые находятся в состоянии поиска ислама, но никто не может внятно объяснить, в чем заключается исламский ответ на вызов современности; третья — ученые, в том числе выпускники западных университетов, которые не могут приложить полученные ими гуманитарные знания в мусульманском обществе: в самом деле, разве ислам разделяет предпосылки западной науки относительно сущности человека, его происхождения и взаимоотношения со Вселенной? А если не разделяет, то в чем заключается собственно исламская социология, социальное планирование, политология, экономика? Все эти проблемы — разочарование в проводимой национальными правительствами политике, отсутствие адекватных с точки зрения ислама ответов на актуальные проблемы, необходимость формирования собственно исламского гуманитарного знания — ясно дали о себе знать на конференции.

Самая первая претензия, которую автор предъявляет к организаторам конференции, — ведущая роль Арабского социалистического союза [2] , «подмявшего» под себя деятельность Всемирного исламского призыва [3]. Например, председателем на конференции и координаторами отдельных секций были функционеры АСС, а не Всемирного исламского призыва. Аналогично, в ходе самой работы конференции основное внимание было уделено обсуждению Третьей мировой теории полковника Каддафи [4]. В целом же на повестке стояли следующие вопросы:

1) Третья мировая теория;
2) пересмотр системы образования в мусульманских странах;
3) положение в Палестине, Эритрее, на Филиппинах и на Занзибаре;
4) угрозы, которые несет в себе «востоковедение»;
5) потребность в защите арабского языка и способы обучения арабскому языку мусульман-неарабов;
6) пропаганда среди язычников;
7) условия жизни для мусульман в СССР, Тайланде и Болгарии.

В книге Сиддыки подробно излагается рассмотрение первых двух проблем.

Что касается обсуждения Третьей мировой теории, то здесь автор обращает внимание на следующее. В речи аль-Гвейла (al-Ghwail), функционера АСС, «презентовавшего» Третью мировую теорию, которая в то время еще не увидела свет в форме Зеленой Книги Муаммара Каддафи, во-первых, выделяются те общие положения, с которыми участники Исламской конференции были безусловно согласны: должен быть очерчен разумный подход к решению стоящих проблем; западная цивилизация больше создала проблем, нежели их решила; противоречия западной цивилизации чреваты ее гибелью; когда это (гибель) случится, создастся вакуум, который должен быть чем-то заполнен; ислам, трактуемый как личное благочестие, явно ущербен; основной дискурс будущего будет описан диалогом ислама и марксизма.

При рассмотрении той части выступления, которая касалась предложений экономического характера, Сиддыки выделяет ее определенные плюсы и минусы. Сами положения следующие:
– капитал не должен являться источником социальной несправедливости;
– некоторые виды собственности являются не чем иным, как «воровством» — это собственность на землю, дар Божий, и на сверхбольшие суммы капитала;
– не может быть речи о труде без вознаграждения и о капитале, в основе которого не лежит труд;
– неиспользуемые финансы не должны увеличиваться в объеме;
– закят является лучшим способом борьбы с инфляцией.

Сиддыки отмечает здесь колоссальный прогресс по сравнению с экономическими концепциями двадцатилетней давности, когда все экономические требования «исламских» партий сводились лишь к запрету ростовщичества. Вместе с тем Сиддыки сожалеет о том, что тогда же, на конференции, принятие этих положений не было вынесено на голосование — они были просто озвучены, было упущено время, а вместе с тем еще один шанс остановить сползание интеллигенции к марксизму.

Касаясь политической сферы, аль-Гвейл заявил, что на ее формирование, согласно теории Каддафи, оказывают влияние три силы: религия, национализм и социализм. Это положение было немедленно подвергнуто критике со стороны вице-председателя конференции Биссара аль-Азхара. Он осудил регулярно предпринимаемые попытки сравнения ислама, а было заявлено, что Третья мировая теория является строго исламской, с разного рода «измами», которые гораздо моложе ислама. Далее, он подверг критике термин «теория» как нечто применимое к тому, что человек может увидеть и осмыслить, в то время как Божественное Откровение не укладывается в такие узкие рамки. В итоге был учрежден специальный комитет из четырех человек по смене названия «Третья мировая теория» на другое, которое бы полнее отражало исламское содержание; однако практических результатов этот шаг не имел. Тем не менее важно указать, с каких позиций делегаты подвергли критике националистическую и социалистическую составляющие Третьей мировой теории.

Критика национализма, и в частности насеризма, сводилась к следующим тезисам:
– национализм требует лояльности по отношению к нации, в то время как ислам — лояльности по отношению к Богу;
– национализм является формой трайбализма, осуждаемого исламом;
– национализм создал национальные государства, чьи попытки претворить в жизнь свои интересы ведут к кризисам, конфликтам и войнам;
– национализм привязан к территории, языку, культуре и расе, в то время как ислам не признает географических, лингвистических, культурных и расовых барьеров;
– национализм является продуктом западной цивилизации при ее переходе к секулярному обществу и, таким образом, враждебен религии;
– достигнув Ближнего Востока, националистические идеи привели к расчленению исламского мира;
– является доказанным фактом, что основателями арабского национализма являлись люди, относившие себя к христианам или евреям;

Что касается социализма, то к нему, в свою очередь, предъявлялись такие претензии:
– термин «социализм» взят из философии марксизма, которая так же враждебна исламу, как и капитализм;
– ислам вел борьбу с капитализмом и феодализмом задолго до появления социализма;
– социализм всего лишь заменяет племенные интересы классовыми;
– философская основа социализма уходит корнями в неисламские религиозные традиции;
– исторически социализм является реакцией на кризис капиталистической системы, в то время как ислам находится вообще за рамками этой системы;
– на практике социализм ведет к государственному капитализму;
– как частный (до социалистической революции), так и государственный капитал основан на эксплуатации.

Далее Сиддыки описывает дискуссию, завязавшуюся между сторонниками и противниками «исламского социализма» и «арабского национализма», в частности, обращает внимание на выступление официального представителя АСС, в котором описываются уровни приложения Третьей мировой теории [5] — в ответ было сказано, что незачем изобретать новые термины, когда есть ислам и следует действовать в его контексте. Также дословно приводится словесная перепалка между ливийцами и саудитами [6]. Завершилась дискуссия ничем: АСС остался при своем мнении, что арабский национализм базируется на исламе и, следовательно, не может ему противоречить, а что касается социализма, то он описан в Коране как «социальная справедливость». Что касается оппонентов, большинства участников конференции, согласно Сиддыки, то их точка зрения не изменилась (вышеуказанные пункты). В итоге была принята резолюция, где говорилось: «Участники конференции считают, что исламская терминология, особенно в той форме, как она присутствует в Коране, Сунне и фикхе, является лучшим способом выражения исламской точки зрения по вопросам политики, экономики, социологии и образования».

В заключительной части работы Калим Сиддыки развивает это положение резолюции. Он пишет, что в последние 25 лет стало привычкой добавлять слово «исламский» к той или иной концепции, берущей начало в западной мысли. Так появились термины «исламский капитализм», «исламская демократия», которые, с небольшими поправками, такими, как неприятие ростовщичества, являлись фактически капитализмом и демократией в чистом виде. Сейчас, т. е. в начале 1970-х, по мере дискредитации капитализма и сменой демократий на диктаторские режимы, столь же модным становится термин «исламский социализм». Вину за это автор, в частности, возлагает на мусульман, получивших западное образование. Этих «образованных» мусульман он делит на две группы. Первая группа представляет носителей «оперативного знания». Это сторонники применения западных методов с тем, чтобы достичь тех же результатов, что были достигнуты на Западе или в Советском Союзе. Вторая группа мусульман, точнее — заблуждений, распространенных среди мусульман, описывается категорией «неоперативного знания», т. е. «образованные» мусульмане либо абсолютно незнакомы с исламом, либо не видят в нем возможностей для построения тех или иных социальных моделей. «Термин «ислам» не вызывает в сознании образ живой, динамичной и развивающейся социальной, экономической и политической системы, поскольку в данный момент системы такого рода не существует. Напротив, термин «ислам» используется, чтобы узаконить стагнацию и коррупцию».

Возвращаясь к идее выработки специфической исламской терминологии, Калим Сиддыки пишет: «Каждая сфера специализированного знания развивает свой собственный понятийный аппарат, который неизбежно приспосабливается к текущим социальным запросам». В эпоху колониализма в исламском мире, на самом деле, существовала плеяда мыслителей — к ним автор относит, к примеру, таких деятелей, как Сейид Кутб, Шах Валиулла [7] , Джамаледдин аль-Афгани, Ахмад Сирхинди [8] и Мухаммад Икбал — но ни одному из них не удалось положить начало развитию специализированных гуманитарных дисциплин в русле исламской традиции. Подобную задачу должно взять на себя специально созданное мусульманами заведение. Деятельность этого заведения будет определяться следующими положениями:
– существует насущная необходимость возрождения мусульманской академической науки, которая будет интерпретировать явления по крайней мере не менее убедительно, чем любая другая академическая традиция;
– изменить порядок в мусульманском обществе невозможно до тех пор, пока обществом не будет принята новая парадигма;
– исходным пунктом новой эпистемологии будет твердая приверженность исламу;
– мусульманская интеллигенция должна обладать потенциалом, необходимым для того, чтобы сформировать общество в соответствии с теми критериями, которые будут выработаны исламской социологией, исламской политологией и исламской экономикой;
– мусульманская интеллигенция должна иметь определенный план действий.

Так была сформулирована идея Мусульманского института. Но еще раньше эта идея активно обсуждалась в кругах пакистанского сообщества, близких Калиму Сиддыки. В рамках Подготовительного комитета по созданию Мусульманского института был разработан проект Устава примерно следующего содержания:

Мусульмане 200 лет находились под игом Запада. Модернизация по западному образцу, осуществленная в последние 100 лет, не покончила с упадком — напротив, в последние 200 лет по вине Запада произошло нарушение социальной гармонии, моральный и духовный кризис. Главное достижение Запада — производство материальных благ — привело к невиданной деградации человека и общества. Ущерб от него столь велик, что восстановить существовавший порядок невозможно; необходимо построить новую политику, новую экономику, новое общество на принципах ислама.

Далее следовали критерии, выработанные в Триполи и приведенные в конце работы «Towards the New Destiny», затем определялись цели Института, например:
– проработка концептуальных карт и оперативных планов на будущее;
– интеграция воедино всего мусульманского наследия, а также современной мусульманской мысли;
– создание альтернативных социальных, политических и экономических моделей.

Затем следовало утверждение, что ни один сектор исламского общества не может сцементировать собой фундамент будущей цивилизации. Но есть два полюса — модернисты и традиционалисты, со своими плюсами и минусами. Искомый сектор должен обладать позитивными качествами обоих полюсов и отбросить их негативные качества. Наиболее вероятно, что к данному сектору следует отнести проживающих на Западе мусульман-эмигрантов.

Уже в рамках деятельности Института вышла работа Сиддыки «Исламское движение: системный подход» («Islamic Movement: A Systems approach»), текст которой первоначально был подготовлен в 1976 г. для выступления на Третьей сессии Всемирной ассамблеи мусульманской молодежи в Эр-Рияде.

Сиддыки демонстрирует возможность применения к исламскому движению во всем мире системного подхода. Приняв исламское движение за систему, он считает, что, следовательно, все участники движения будут обладать определенным кодом восприятия информации. Также логически выводится факт существования подсистем исламской системы, чей масштаб варьируется от уровня национального государства до сельской мечети. Типичными подсистемами являются международные учреждения (Исламский банк развития), политические партии (Джамаат-е Ислами в Пакистане), центры образования (Аль-Азхар), молодежные движения, как, например, в ЮАР. Многообразие подсистем создает возможность широкого выбора, т. е. каждая подсистема может принять, а может отвергнуть определенный фрагмент окружающей реальности.

Исламское движение ввиду отсутствия иерархии, т. е. упорядочненной структуры, является диффузной системой. Также очевидна открытость этой системы. Непросто определить системообразующий элемент исламского движения. Возможно, таким элементом является принадлежность к Умме. Но огромные массы мусульман имеют своей целью только выживание; другие — состоятельная прослойка муслульман, средний класс, «спецы» — заняты извлечением прибыли: такова их цель; прослойка «образованных» (имеется в виду западное образование) также не имеет ничего общего с целями исламского движения. Особенно следует отметить тех людей, которые отстранились от социальной активности и сосредоточились на личном благочестии. Исключив все названные группы лиц, получаем ядро, представляющее собой «открытую, диффузную, распространенную по всему миру систему, в которой мусульмане индивидуально и в группах сознательно работают в направлении реконсолидации Уммы в форме поведенческой, операционной и целеориентированной системы» — такое определение дает Сиддыки исламскому движению.

Структура исламского движения такова, что оно представляет собой «ультрастабильную систему»: если какая-то подсистема будет атакована извне, то даже полное уничтожение этой подсистемы не приведет к уничтожению исламского движения в целом [9] .

Исламское движение не является функциональной системой в том смысле, что, выполнив определенную миссию, такая система должна прекратить свое существование. Согласно Сиддыки, исламское движение является «поведенческой системой», задачей которой является регулировать свое собственное поведение и отражать агрессию извне. В свое время, в первые века после Пророка (СААС), это являлось причиной массового обращения в ислам — поведение элементов исламского движения было настолько привлекательным, что вступавшие в контакт с исламским движением принимали и источник такого поведения — сам ислам. Но сегодня вследствие диффузного характера системы разные части движения следуют разным поведенческим моделям, причем оправдание каждой модели («исламскому капитализму», «исламскому социализму») ищется в исламе.

Исламское движение является «самокорректирующей системой». Далее, в отличие от других поведенческих систем, исламскому движению присущи ясно определенные нормы, хорошо известные методы быть приверженным этим «нормам», вся система и отдельные подсистемы обладают твердой памятью относительно этих норм, а также им присуще ожидание того, что однажды эти нормы будут восстановлены в качестве основной модели поведения. Здесь нормы заключены в Коране, метод — в Сунне, а модель — в Медине времен Пророка. С точки зрения системного анализа, деятельность «Братьев-мусульман» и «Джамаат-и ислами» с их попыткой воссоздания ситуации в Медине в современных условиях может быть названа созданием «замкнутой системы с обратной связью».

Любая система существует в окружении. При этом есть три варианта взаимодействия системы со своим окружением. Первый вариант — это попытка изоляции системы, т. е. намерение сделать систему закрытой. Для второго характерно стремление оккупировать как можно большую часть своего окружения. Третий вариант заключается в попытке приспособиться к давлению со стороны окружения. Многообразие исламского движения позволяет говорить о том, что его окружение представляет собой всю совокупность существующих поведенческих систем.

Исламское движение не является интегрированной системой. С другой стороны, его подсистемы являются интегрированными. Исламская деятельность характеризуется двумя основными чертами: отсутствием единого руководства и «поведенческой шизофренией». Под последней понимается следующее. Все функциональные политические и экономические структуры в мусульманских обществах являются «современными», этим же структурам обычный мусульманин уделяет большую часть своего времени, в то время как сердцем он чувствует приверженность исламу. При этом сам ислам требует от мусульманина, чтобы тот уделял ему все время, более того, «ислам может решить все проблемы», в то время как мусульманин данного типа — ни одной: получается замкнутый круг.

Исламское движение является системой, находящейся в состоянии расстройства. Как поведенческая система оно неэффективно, так как требуется восстановить коранические нормы во всем их объеме. Самокоррекция функционирует в искаженном режиме. Цели и средства достижения целей системы и подсистем не соответствуют их возможностям — на это направлены лишь усилия маргинальных слоев, в то время как основные группы задействованы в неисламских структурах. Основная причина этого в том, что информационные процессы контролируются неисламскими источниками. Функцией информационного процесса в исламском обществе должно стать восстановление норм, в то время как в настоящее время информационный процесс ведет к внедрению западных ценностей.

Произошедшая в неисламском окружении «промышленная революция» не могла опираться на исламские нормы. В то время как Запад на раннем этапе развития своей цивилизации не стеснялся заимствовать технические достижения, сделанные мусульманами, «социальные науки» ни у кого заимствованы не были и являются чисто западным изобретением. Существует разница между науками о природе и науками о социуме; открытия в сфере последних делаются постфактум на основании уже произошедших социальных изменений. Таким образом, автор снова подходит к идее о необходимости создания исламской «социологии, политологии и экономики». Тем самым будет взят под контроль информационный процесс в исламском мире и, следовательно, будет заложен фундамент для проведения операции по «коррекции» системы и восстановлению первоначальных норм.

И работа 1973 г., являющаяся результатом анализа деятельности конференции в Триполи, и работа 976 г., служащая попыткой применения самого «модного» научного метода — системного подхода — к изучению исламского движения, приходят к выводу о необходимости выработать специфический исламский дискурс. Сам Сиддыки, специалист в области международных отношений, уделил значительное внимание созданию исламской политологии и, если так можно выразиться, исламской «геополитики». Одна из первых работ в этом направлении, написанная в 1977 г., называлась «По ту сторону мусульманских государств-наций» («Beyond the Muslim Nation-States»). Кстати, и раньше автор делал различие между «мусульманским государством», куда он относил даже такие страны, как насквозь секуляризированные Бангладеш и Индонезия, т. е. абсолютно все страны, населенные «этническими мусульманами», и «исламским государством», примера которого до 1979 г. просто не существовало.

В начале работы автор повторяет свою мысль, что пока не существует исламской политики — ни на уровне политического «искусства», практического применения политологии [10] , ни на интеллектуальном уровне, уровне теоретической политологии. Мусульманин-политолог как бы дробится на отдельно «мусульманина» и отдельно «политолога»: «Мусульманин, занимающийся политологией, полностью независим от своей дисциплины».

Касаясь генезиса науки политологии, Сиддыки сначала приводит популярное мнение, что эта дисциплина ведет свое начало от трактата Платона «Республика» (далее — к Гоббсу [11] , Локку [12] и т. д.), затем задается вопросом — где была политология во временном интервале между Платоном и Новым временем? — и отвечает: в средневековых католических университетах, на факультетах права и теологии. Далее автор «копает глубже»: почему Католической церкви не было необходимости выделять политологию в качестве отдельной дисциплины? Потому что необходимость в политологии возникла прежде всего в Новое время. Опять же, почему? Потому что с началом планетарной гегемонии Запада ему понадобилось два типа пропагандистов: историки, чья задача — «анализировать» покоренную цивилизацию, сводя ее смысл в итоге к паре монографий, и политологи, чья задача — доказать превосходство своей цивилизации. Разве политологи опираются на труды Газали, ибн Таймийи [13] или ибн Халдуна [14] ?

Как же мусульманам удалось прожить более тысячи лет без политологии? Дело в том, что политика — это самая суть собственно ислама, в отличие от христианства. Но исламское государство, преследовавшее в качестве цели претворение религиозных идеалов, отличалось от современного национального государства, служащего интересам нации.

Все современные мусульманские государства являются государствами национальными, созданными колонизаторами по собственным моделям. Эти модели фактически обеспечивают сохранение колониальных порядков в отсутствии прямого управления из метрополий. Интеграция в мировое капиталистическое хозяйство — тот же колониализм: ТНК ничем не отличаются от Ост-Индской компании. С таким положением дел надлежит покончить.


Исламское государство: пример Ирана

Исламская революция 1978–1979 гг. в Иране, приведшая к установлению Исламской Республики, была встречена Калимом Сиддыки с восторгом. Будучи достаточно неожиданным явлением, эта революция, тем не менее, привела к практической реализации того комплекса идей, который на протяжении всех 1970-х гг. разрабатывался Мусульманским институтом.

Уже в 1979 г. Сиддыки издает исследование под названием «Состояние мусульманского мира сегодня», написанное в форме полемики с опубликованной в Guardian, где в 1960-х работал и сам Сиддыки, статьей «1400 years of Islam» [15] . Основная претензия к авторам статьи: те утверждают, что ислам не был в свое время, подобно христианству, «оживлен заново» под воздействием Реформации.

Калим Сиддыки пишет: «За последние 200 лет мусульмане не были движущей силой истории; мусульмане были жертвой истории». Главный результат этого факта — «фрагментация» уммы на множество мелких государств. Для политического воскрешения Ислама необходимо осознать, что «все вне Ислама враждебно нам». В то же время Guardian считает, что исламу не миновать фазы, аналогичной европейскому Ренессансу и Реформации; он сведется к наличию «своего Папы и коллегии кардиналов». Насаждение вестернизированных элит в мусульманских странах, которые как раз-то «вне ислама» и существуют (!), — попытка втиснуть историю ислама в то русло, по которому пошло развитие Запада [16] . До поры до времени «все идет по плану»: политика, экономика... Образование подчинено западным стандартам, как о том не уставал писать Сиддыки на всем протяжении 1970-х гг.

Но вдруг «план» дает сбой: в Иране происходит Исламская революция, являющаяся результатом того, что в рядах уммы всегда существовало исламское движение, движение активного меньшинства мусульман в эпоху полного политического затмения для большинства. Прежде отдельные исламские движения терпели крах, в том числе и по причине обращения к «демократическим» методам борьбы. Между тем, Сиддыки указывает, что «демократия является инструментом status quo. Демократия не потерпит таких изменений, которые происходят за пределами узкого набора вариаций, характерного для данной политической системы». Мусульманские деятели, искавшие аналогию между принципом демократии и Исламским принципом шуры, были в корне не правы, ведь «в тот момент, когда вы принимаете демократию, вы автоматически принимаете и легитимность существующей системы». В то же время иранская революция исходила из «тотальной и непримиримой оппозиции в отношении превалировавшей в стране системы».

Иранская революция не имеет прецедентов в истории. Студенчество, университеты, «вестернизированный» сектор примкнул к революции — ни одна политическая теория не могла бы спрогнозировать союз «модернистов» и «традиционалистов». «Обучая студента английскому, вы не поменяете его политической культуры. Надевая на него джинсы, вы не поменяете его политической культуры». Внешне «вестернизированный» человек остается мусульманином, т. е. приверженцем «политической культуры» ислама. Это положение повторяет один из тезисов, лежащих в основе Устава Мусульманского института о том, что ни модернисты, ни традиционалисты, а «третий полюс», скорее всего — мусульмане, эмигрировавшие на Запад, но оставшиеся приверженными политической и социальной культуре ислама, — станет основой новой исламской политической элиты. И в других мусульманских странах данная модель должна сработать: «Инша Аллах, — пишет Сиддыки, — режимы в соседних с Ираном странах падут в самое короткое время». Спустя четверть столетия можно оспорить это предположение. Но пока продолжим рассмотрение взглядов Калима Сиддыки, сложившихся в то время, когда от революции еще ожидали большего, чем она в реальности дала.

В статье, посвященной покойному Имаму Хомейни, в 1990 г. Сиддыки пишет, что истоки революции надо искать в событиях 200-летней давности, когда в шиизме победило течение усулийа, выступавшее за продолжение иджтихада. Более подробно и в более широком контексте Сиддыки касается этой проблемы в работе «Процессы заблуждения, отклонения, исправления и сближения» («Processes of Error, Deviation, Correction and Convergence»).

Между Адамом и Мухаммадом было 124 тысячи пророков. Бог, таким образом, долго подготавливал человечество к последнему Откровению. Период джахилии должен был со всей наглядностью продемонстрировать преимущества последовавшей миссии Пророка. Аналогично, 1400 лет после выполнения этой миссии демонстрируют, что происходит с человеком в случае отклонения от Сырат аль-мустаким [«Сырат аль-мустаким» — ар. «прямой путь». В частности, первая сура Корана «аль-Фатиха» («Хамд») содержит следующие аяты: «Веди нас прямым путем, путем тех, которых Ты облагодетельствовал, не тех, которые находятся под гневом, и не заблудших» (1:6–7)]. Имеет место «неоджахилия».

Отклонение бывает двух видов. Первый — отклонение тех, кто никогда не принял ислам, боролся с ним и создал у себя цивилизацию куфра. На данный момент наиболее ярким воплощением первой разновидности девиантов является Запад. Запад включает и множество незападных субкультур — китайскую, японскую, индийскую цивилизацию. Также Запад вбирает в себя остатки религиозных традиций: христианство, в форме, сложившейся после эпохи Ренессанса; ориентированн на сионизм, иудаизм и воинствующее крыло индуизма. Наконец, частью Запада является вестернизированная прослойка мусульман, к которой относятся правящие элиты всех мусульманских стран, кроме Ирана.

Ко второму виду отклонений относятся все противоречащие Корану и Сунне концепции уляма. Вместе с тем всегда находились улемы, которые исправляли девиацию, являлись корректирующей силой Уммы.

Исправлением девиантных точек зрения и их последующим объединением на правильной основе на протяжении тысячелетий занимались пророки. Сейчас такая задача возложена на особых агентов: индивидов, движения и исламские государства. Примерами агентов-индивидов являются Хасан аль-Банна и Маулана Маудуди [17] , создавшие, соответственно, агенты-движения: «Братьев-мусульман» и «Джамаат-е Ислами». Но подлинным агентом, по мнению Сиддыки, должно выступать исламское государство: так, саудовский режим тратит колоссальные средства на да’ва (исламский призыв), но «да’ва без исламского государства — это все равно что приглашение без адреса».

Образование исламского государства является завершающей стадией исправления ошибок, но для суннитов этот процесс — процесс исправления — еще только начинается. В то же время среди шиитов данный процесс начался с момента гибели имама Хусейна (АС), с отрицанием легитимности халифов и их наследников, вплоть до нынешних прозападных режимов. Следующей ступенью стала борьба двух богословских школ, ахбарийа и усулийа. Первые считали, что в отсутствие Двенадцатого имама критерием истины являются ахбар (хадисы), в то время как для вторых были приемлемы и самостоятельные умозаключения (иджтихад), осуществляемые муджтахидами. Все, кто не являются муджтахидами, должны следовать тому или иному наставнику из числа муджтахидов (таклид). Старшие муджтахиды называются мараджи-е таклид (единственное число — марджа-е таклид).

Точка зрения усулитов победила, и тем самым на данной фазе удалось осуществить две важные вещи. Во-первых, были открыты «врата иджтихада». Во-вторых, в противовес нелегитимной власти был создан влиятельный институт марджа-е таклид. Таким образом, в период правления Каджарской династии (1795–1925) в Иране улемы являлись представителями своеобразного «внетерриториального исламского государства». Примером их политической деятельности является знаменитая фетва Мирзы Хасана Ширази в 1892 г., направленная британской табачной монополии. Таким же примером может служить активная роль улемов в революционных событиях 1905–1911 гг.

Наряду с этим, в данной ситуации существовало два негативных момента, оба из которых были взаимосвязаны друг с другом: марджа-е таклид не являлся высшей политической инстанцией (таковой являлся шах); существовало множество мараджи-е таклид. Хомейни с 1962 г. говорил о необходимости взятия власти муджтахидами и позднее, в эмиграции, развил концепцию велаяте-факих. Наконец, в фетве от 6 января 1988 г имам говорит о принципе исламского государства как о «самой важнейшей из Божественных заповедей, обладающей старшинством по отношению ко всем вторичным заповедям» и о преемственности между властью Пророка (СААС) и властью исламского государства — последнее, по мнению Сиддыки, является, таким образом, коллективным «халифом». Вали-е факих (правящий факих) является наибом, т. е. представителем, наместником Бога. Так концепция Хомейни справляется с существовавшими прежде недостатками усулийи, передавая одному из муджтахидов — вали-е факиху — высшую политическую власть и ограничивая носителей данной высшей власти одним лицом.

Идеи, победившие в 1960–1980 гг. в Иране, сформировались в рамках школы усулийа, основатель которой, Алляма Хилли, жил на рубеже XIII — XIV вв. (умер в 1325 г. Таким образом, Хилли и Хомейни разделяют семь столетий. Но суннитский мир находится на еще более ранней стадии развития.

Сунниты приняли узурпацию Омейядов не потому, что считали их достойными власти. Нет, в отличие от шиитов, сунниты считали, что сопротивление властям представляет собой еще большую фитну (смуту), чем все то, что творили Омейяды. Так принятие титула малик (монарх) получило санкцию со стороны большинства общины, и было положено начало системе малюкийа — наследственных деспотических династий. Успехи арабских завоеваний позволяли не обращать внимания на этот глубинный политический кризис, который дал о себе знать только с началом европейской колониальной экспансии. В Первую мировую войну было разгромлено Османское государство, окончательно конец которому положил Мустафа Кемаль, ликвидировавший титул халифа в 1924 г. Во всем суннитском мире, за исключением «халифатского движения» в Индии в 1919–1922 гг., реакция на произошедшее была весьма слабой. Что касается улемов, то они быстро нашли себе нового патрона из числа малюкийа — Саудовскую Аравию. Позднее имело место создание исламских движений Хасаном аль-Банной и Маудуди; но обе попытки были неудачны. Более того, подобного рода реакцию нельзя приписать улемам, т. к. оба деятеля к ним не принадлежали.

Таким образом, состояние суннитского мира соответствует состоянию мира шиитского где-то периода династии Сефевидов (XV–XVIII вв.). Открытие «врат иджтихада» позволит функционировать «агентам ислама» на уровне индивида и движения. Процесс перехода от агента-движения к агенту, выраженному в форме исламского государства, и есть, согласно Сиддыки, исламская революция. Следует напомнить, что такого рода агентам Сиддыки в начале данного исследования отвел роль, прежде присущую пророкам и заключающуюся в исправлении отклонений, имевших место в истории ислама. Логично, что одним из выражений сходства между миссией пророков и миссией агентов, высшим из которых является исламское государство, является концепция Имама Хомейни, согласно которой вали-е факих является наибом и халифом Пророка (СААС).

Калим Сиддыки подчеркивает, что революция в Иране являлась не столько «шиитской», сколько исламской, предпринятой в интересах всей уммы. В 1980 г. Сиддыки предвидел, что первое исламское государство будет построено по «примитивной модели». Бюрократия в новом государстве оставалась «иранской» по духу и мыслила «национальными» категориями. Что касается улемов, то они придерживались узкой шиитской традиции. Но Хомейни всегда рассуждал в более широких рамках, касаясь всего ислама. В качестве примера Сиддыки приводит объемную речь имама, напечатанную в «Кейхан Интернэшнл» 1 августа 1987 г.

Далее в работе приводится схема, где видно, что единый ислам разделяется на две ветви: «шиитская школа» и «суннитская школа». Обе школы проходят через несколько последовательных этапов, что отражено в двух параллельных цепочках на схеме. Так, «шиитская школа» минует этапы «заблуждения» («Error»), «отклонения» («Deviation») и «исправления» («Correction»). Аналогичные этапы проходит и «суннитская школа». Обе цепочки в конце схемы замыкаются на одном элементе «Исламская революция. Исламское государство». Элементы схемы соединены стрелками и сплошными линиями, за исключением перехода к последнему элементу в «суннитской» цепочке: здесь связь обозначена пунктиром как еще не осуществившаяся.

Затем Сиддыки высказывает крайне актуальную с точки зрения сегодняшнего положения дел мысль: «Если вслед за Исламской революцией в Иране в течение одного-двух десятилетий не последует еще одна революция в какой-либо другой части уммы, обоснованность исламской революции ни в коей мере не должна подвергаться сомнению. Однако если так пройдет еще пятьдесят или сто лет, то обоснованность исторической последовательности потеряет свою очевидность».


Принципы исламского государства


В только что рассмотренной работе Калима Сиддыки автор нередко обращается к событиям из жизни первой общины в Медине для иллюстрации своих тезисов. Однако в одном из своих последних произведений, «Политические измерения Сира» («Political Dimensions of the Sirah»), Сиддыки ставит вопросы о сущности Мединского государства более конкретно.

Откровение последнего из Пророков (СААС) адресовано не только его современникам, но и всем последующим поколениям людей, ибо Мухаммад был Печатью Пророков. Сира — жизнеописание Пророка — должна быть осмыслена в сегодняшнем контексте, также как она должна быть понята каждым поколением мусульман в качестве руководства к действию.

В любом случае, весьма значимым представляется вопрос власти. Человек наделен властью свыше, властью надо всеми живыми существами; равным образом имеет место власть человека над человеком. Обещание власти для тех, кто поклоняется Богу, содержится в Коране (24:55). В современном мире властью мотивируются любые отношения между людьми: «мужья подавляют жен, работодатели — рабочих, чиновники — подчиненных, правители — свой народ, сильные государства — слабые». В таком мире отсутствует справедливость (адль). Ислам же регулирует властные отношения. Он не устраняет власть вообще, так как никакой порядок невозможен без дифференциации в вопросах власти. Но он устанавливает строгие пределы и моральные нормы в отношении применения власти. Как модель властных отношений можно рассматривать Сира.

Пророк (СААС) родился сиротой — в обществе, разделенном на племена, где власть глав племен была, по сути, ничем не ограничена. В таком окружении Пророку (СААС) удалось добиться небывалой власти. Секрет этой власти заключался не в подавлении, не в захвате земель, не в количестве подчиненных людей, территорий и богатств. Секрет заключался в вере, приверженности и повиновении тех людей, которые сплотились вокруг него.

Уже в начале своей миссии Пророк (СААС) имеет дело с властями Мекки и эфиопским правителем как глава некоего политического целого. То, что это «государство» не имело территориальных границ, не должно быть причиной смущения.

Так Сиддыки подводит читателя к мысли, что Сира повествует не просто о биографии Пророка (СААС), но является готовым политическим рецептом. Однако, как и во многих других произведениях, автор не конкретизирует детали, а как бы очерчивает круг проблем. В целом, он выделяет следующие пункты:
– использовать Сира в качестве политического путеводителя;
– использовать Сира, чтобы очертить ступени, через которые «глубины тьмы» преобразуются в свет [18] ;
– использовать Сира, чтобы выявить возможную оппозицию исламу и найти пути борьбы с этим;
– использовать Сира, чтобы определить, что представляет собой «хороший и справедливый порядок»;
– использовать Сира, чтобы определить требования, предъявляемые лидеру;
– развивать и применять к изучению Сира новые исследовательские методологии;
– избавить классические жизнеописания в жанре Сира от описательной и хронологической узости;
– испытывать на Сира гипотезы относительно развития событий в будущем;
– исходя из Сира, дать интерпретацию категории «адль» («справедливость») и ее применению в политике, экономике и социологии;
– основываясь на Сира, выявить сущность исламского государства;
– определить суть исламского движения на базе Сира.

Теперь рассмотрим другую работу Сиддыки, где предлагается более конкретный политический рецепт. Речь идет о проекте конституции исламского государства. Поскольку помимо «виртуальных» исламских государств такого рода, в 1979 г. было положено начало существованию более или менее полноценному исламскому государству в Иране, представляется целесообразным сравнить «виртуальную» конституцию «виртуального» исламского государства с действующей Конституцией реальной Исламской республики Иран.

Содержание. Исламская конституция, согласно проекту («модели») Калима Сиддыки, состоит из следующих глав:
Преамбула
I. Основание власти и основа общества
II. Обязанности и права
III. Маджлис аш-Шура
IV. Имам
V. Судебная власть
VI. Хисба
VII. Экономический порядок
VIII. Оборона
IX. Высший конституционный совет
X. Совет улемов
XI. Избирательная комиссия
XII. Единство уммы и международные отношения
XIII. СМИ и печать
XIV. Общие и переходные положения.

Что касается Конституции ИРИ, то ее содержание следующее:
I. Основные принципы
II. Язык, алфавит, история и государственный флаг страны
III. Права народа
IV. Экономика и финансы
V. Суверенитет народа и органы власти, основанные на нем
VI. Законодательная власть
VII. Советы
VIII. Лидер страны или Совет по руководству страной
IX. Исполнительная власть
X. Внешняя политика
XI. Судебная власть
XII. Телерадиовещание
XIII. Высший совет национальной безопасности
XIV. Пересмотр Конституции.

При том, что количество глав в обеих конституциях одинаково, случайно это или нет, в содержании документов можно найти некоторые различия. Между тем, имеет смысл заняться сравнением отдельных глав.

Преамбула и основные принципы. В преамбуле указывается, что
«поскольку Ислам является совершенным сводом правил, пригодным для всех людей и всех времен, а полномочия, данные Аллахом, универсальны и вечны, и применимы к каждой сфере человеческой жизни и поведения;
поскольку каждому индивиду присуще собственное личное достоинство;
поскольку все способности, индивидуальные и коллективные, и вся власть представляют собой обязательство, которое надлежит выполнить на условиях, установленных Шариатом, исполнив Божественный обет достичь жизни, свободной от нужды и притеснения, освященной гармонией, достатком, стабильностью, чувством благополучия и удовлетворения;
признавая, что установление социального порядка, основанного на Исламе и его принципах, требует всеобъемлющего применения Шариата в конституции и законотворчестве, и что при таком порядке каждый способен предпринять и осуществить свои обязанности по отношению к себе самому, своей стране и всему человечеству;
Мы, народ… обязуемся утвердить следующее в качестве первостепенных ценностей нашего социально-политического порядка:
i) подчинение Аллаху, и Ему одному
ii) свобода, обусловленная ответственностью и дисциплиной
iii) справедливость, неотъемлемая от милосердия
iv) равенство, усиленное братством
v) единство в многообразии
vi) шура как метод управления.

Глава I говорит о верховной власти Аллаха, Шариате как источнике законодательства и необходимости согласовывать властные полномочия с Шариатом; единстве уммы; основополагающей значимости для государства Шариата, шуры, веры в принадлежность всего Аллаху, в то, что человек является распорядителем благ, дарованных Аллахом, обязательства поддерживать угнетенных во всем мире, первостепенной значимости развития исламской личности, обеспечения работой всех трудоспособных и гарантии нетрудоспособным, обеспечения служб здравоохранения, образования, культурной и социальной сфер, единства уммы, обязанности способствовать да’ва.

Глава I Конституции ИРИ говорит о том, что Исламская Республика основана на вере в: Единого Бога, Божественные Откровения, Страшный Суд, Божественную справедливость, преемственность имамов, а также «благородство и высшую ценность человека и свободы и его ответственности перед Богом, что обеспечивает равенство, справедливость и политическую, экономическую, социальную и культурную независимость, а также национальное единство и солидарнсть». Правительство призвано способствовать благоприятной моральной атмосфере, повышать уровень сознательности населения с помощью надлежащего использования СМИ, обеспечивать бесплатное образование, поощрять исследования, предотвращать иностранное влияние, устранять деспотизм, обеспечивать политические и социальные свободы, обеспечивать самоопределение народа, устранять дискриминацию, создавать правильный административный строй, укреплять оборону, создавать правильную и справедливую экономику, обеспечивать опору на собственные силы, обеспечивать равенство всех перед законом, развивать исламское братство, бескорыстно поддерживать угнетенных мира.

Конституция ИРИ также говорит:
– о необходимости согласования законов факихами из Совета по охране Конституции с исламскими нормами;
– о верховной власти Двенадцатого имама, а в его отсутствие — наиболее набожного факиха;
– о выборах и референдуме как проявлении общественного мнения — опоры управления страной;
– об организации советов в соответствии с Кораном («Совет», 38 и «Семейство Имрана», 159);
– о призыве к добру, проповеди добра и запрещении неодобряемого как всеобщей обязанности в соответствии с Кораном («Покаяние», 71);
– о территориальной целостности страны;
– о семье как ячейке общества;
– о единстве уммы;
– о джафаритском мазхабе как официальной религии страны, при том что ханафитский, шафиитский, маликитский, ханбалитский и зейдитский правовые толки пользуются полной свободой;
– о том, что «иранские зороастрийцы, иудеи и христиане являются единственными религиозными меньшинствами, которые могут свободно осуществлять свои обряды и поступать в гражданских делах и в сфере религиозного воспитания согласно своему учению»;
– о добром и справедливом обращении с немусульманами в соответствие с Кораном («Испытуемые», 8).

Таким образом, Конституция ИРИ является более широким сводом принципов. Вообще, она отражает большинство тех принципов, которые содержатся в Конституции Сиддыки. То, что присуще исключительно иранской Конституции, во-первых, отражает реалии страны, как и Глава II Конституции ИРИ, которой, понятно, аналога в Конституции Сиддыки нет. Во-вторых, это положения, касающиеся Божественного Откровения, Страшного суда, имамов; морали, СМИ, научных исследований, самоопределения народа, территориальной целостности, обороны и т. д.; добра, семьи; мазхабов и религиозных меньшинств. Отдельную группу составляют положения о верховной власти (имаме).

Первая группа, как и ссылки на Коран, привязывают Конституцию к коранической картине мира. Что касается остального, равно как и национальных особенностей, то все это представляет собой, напротив, скорее совокупность второстепенных принципов. В целом, сравнение общих положений Конституции ИРИ и Конституции Сиддыки показывает, что в основном у Сиддыки содержится необходимый и достаточный, более лаконичный набор принципов, выраженных в более динамичном виде — в качестве руководства к действию. Иранская Конституция закрепляет и дает возможность развиться тем начинаниям, которые уже были достигнуты в ходе Революции.

Конституция ИРИ апеллирует к кораническому видению реальности. Аналогично, только более кратко, — со ссылкой на власть Аллаха и Шариат, — более лаконечно, но к тому же источнику, апеллирует Сиддыки.

Особым моментом документа Сиддыки, аналог которому в иранской Конституции с ходу найти трудно, является положение: «все во Вселенной принадлежит Аллаху и представляет собой благодеяние Его человеку; каждый имеет право на справедливую долю от щедрот Его», а также родственное положение: «все природные ресурсы представляют собой собственность, управляемую по доверенности Аллаха (аманат), а человек в своем индивидуальном и коллективном качестве является попечителем (мустахлаф) этих ресурсов. Усилия человека в экономической сфере и его вознаграждение определены договоренностью данного рода». Тем самым один из первостепенных для социально-экономических отношений в исламе принцип, будучи включенным в число основополагающих конституционных норм, строго задает направление развития этой области, страхуя от всякого рода перекосов, свойственных «исламскому капитализму» или «исламскому социализму».

Права и обязанности. Обе Конституции утверждают неприкосновенность человеческой жизни и достоинства. Сиддыки добавляет к этому неприкосновенность тела и свободы, запрет на те виды смертной казни, которые не соответствуют Шариату; акцентируется неприкосновенность тела — как живого, так и мертвого (ст. 4). Конституция ИРИ упоминает также о неприкосновенности права, своего рода эквиваленте «неприкосновенности свободы», жилища и профессиональной деятельности (ст. 22). В Конституции Сиддыки есть статья, посвященная частной собственности, «правом на защиту которой обладает каждое лицо» (ст. 6). Здесь частная собственность включает собственность на жилище (ср. ст. 22 Конституции ИРИ), корреспонденцию и средства связи[19].

Обе Конституции запрещают пытки [20] . Конституция Сиддыки кажется более строгой в этом вопросе; в частности, согласно ей, применение пыток будет наказываться «вне зависимости от давности» совершения преступления. Обе Конституции запрещают оскорбление [21] .

Обе Конституции признают право на жилье [22] , образование [23] и медицинскую помощь [24] . Ст. 7 у Сиддыки добавляет также право на продовольствие.

Обе Конституции провозглашают свободу мысли, свободу слова [25] , равенство прав [26] , свободу собраний и организаций [27] . Ст. 10 Конституции Сиддыки гласит, что «каждый должен быть судим в соответствии с законом и только в соответствии с законом». В Конституции ИРИ об этом гласят ст. 34 и ст. 36. Та же ст. 10 Конституции Сиддыки не признает за законами обратной силы. Сиддыки также признает свободу совести (ст. 8). В ст. 16 Конституции Сиддыки говорится о непринуждении к исповеданию какой-либо религии, а положения о правах религиозных меньшинств повторяют положения иранской Конституции, вынесенные в главу «Основные принципы», с той разницей, что речь здесь не идет о конкретных иранских меньшинствах. Ст. 15 у Сиддыки также провозглашает свободу передвижения. В Конституции ИРИ подобной статьи нет, но есть статья, разрешающая гражданину селиться, где он захочет, и запрещающая его насильственное выселение (ст. 33).

Ст. 11 Конституции Сиддыки трактует данный вопрос в том ключе, что только закон признает то либо иное действие преступлением, никто не может нести ответственность за преступление, совершенное другим человеком; провозглашается презумпция невиновности [28] .

В вопросе о гражданстве Конституция Сиддыки говорит о праве каждого мусульманина на гражданство того государства, которое примет разработанный им проект Конституции (ст. 14), в то время как иранская Конституция предоставляет подобное право только иранцам (ст. 41).

Обе Конституции говорят о семье. Ст. 13 Конституции Сиддыки говорит о праве каждого гражданина на то, чтобы обзавестись семьей, об обязанности заботиться о жене и детях согласно имеющимся средствам, об особых правах матери, о праве каждого ребенка получить воспитание; запрещается детский труд. Конституция ИРИ не содержит статьи о семье, но ее 20-я статья посвящена правам женщины. В соответствии с этой статьей правительство обязано создавать для женщин благоприятные условия, поддерживать женщину-мать, «создавать компетентный суд для сохранения и продолжения семьи, организовывать особое страхование вдов и престарелых, одиноких женщин», опекать детей.

В том, что касается общих положений, характерных для обеих Конституций, можно заметить следующее. Во-первых, иранская Конституция более подробна, Конституция же Сиддыки опять более лаконична и кратка. Во-вторых, Конситиуция Сиддыки в основном ориентирована на защиту гражданских прав, и здесь она не менее подробна, чем иранская, в то время как Конституция ИРИ — на защиту прав социальных. Это видно также из того, что соответствующим наборам прав — гражданскому и социальному — соответствующие Конституции уделяют относительно больше места. Кроме того, именно к соответствующим наборам прав относятся положения, которых «симметрично» недостает в каждой из Конституций. Это, к примеру, положение о предоставлении убежища [29] — гражданское право, или положение о праве на получение работы [30] — социальное право. Сам приоритет, который отдается гражданским правам, подчеркивает политический характер ислама.

Наконец, следует обратить внимание на некоторые особые положения, характерные для прав, предложенных Сиддыки. Это, во-первых, право на гражданство, предоставляемое любому мусульманину. Важность этого положения трудно переоценить. Оно очень четко напоминает о единстве уммы — идеей единства уммы вообще пронизано все творчество Сиддыки. Сам характер проекта Конституции, применимой к любой исламской стране, где в тексте проекта имеются пропуски, в которые можно вписать соответствующую исламскую страну, — в общем, подобная исламская универсальность служит постоянным напоминанием об умме. Положение о гражданстве представляет собой практическую реализацию этого единства, когда одинаковыми правами пользуются не только мусульмане, разделенные классовыми, расовыми, национальными барьерами, что было достигнуто иранской Конституцией, но и граждане разных мусульманских стран, разделенные государственными границами, — это достигается Конституцией, проект которой предлагает Калим Сиддыки.

Другое интересное положение, выдвинутое Сиддыки, — право на продовольствие. При всем том малом внимании, уделяемом социальным правам, что вызвано не пренебрежением к ним, а значительным вниманием, уделяемым правам гражданским, Сиддыки обращает внимание на это «социальное» право. Вообще, с точки зрения человеческого существования, это право представляется более важным, чем право на жилище, право на профессиональную деятельность и т. д. Но с точки зрения государственных социальных служб, обеспечить всех граждан «хлебом» невозможно. «Сытый» в некотором смысле становится синонимом слова «покорный», поэтому выражение «сытый Запад» применяется по отношению к цивилизации, закормленной «хлебом и зрелищами». Незначительное на первый взгляд положение Конституции наделено куда более значимым смыслом: исламское государство накормит всех, тем самым нынешний «земной рай» станет лишь отправной точкой, началом социально-экономических координат, а проще говоря — нулем. Скорее всего, это имеет отношение ко всем социальным правам в целом: социальные права станут следствием реализации идеи исламского государства, поэтому при проектировании этого государства им и не уделено внимания — после приложатся сами. Напротив, в Иране Конституцией уже определяется, как именно эти социальные права будут прилагаться.

Государственное устройство. В проекте Конституции не говорится напрямую о главе государства. Главой же исполнительной ветви власти, согласно Конституции (гл. 4), является имам. Его функции, в принципе, сходны с функциями главы государства, и если бы в Конституции говорилось что-то о порядке избрания имама, мы бы наверняка имели дело с президентской республикой.

Законодательной властью является Маджлис аш-Шура (гл. 3), которую в принципе можно уподобить парламенту в западном понимании этого слова. Судебной власти посвящена гл. 5, но оговариваются только общие положения, а детали (виды судов, их полномочия) не конкретизируются.

Конституция также предполагает функционирование особых органов: Высшего совета джихада (гл. 8), Высшего конституционного совета (гл. 9), Совета улемов (гл. 11), Избирательной комиссии (гл. 11) и Хисбы (гл. 6).

Высший совет джихада призван «вырабатывать стратегию на случай войны и мира». Более подробно о нем не говорится [31] .

Высший конституционный совет сверяет с Шариатом законы, толкует конституцию и законы, разрешает конфликтные ситуации в законодательном процессе, выслушивает и разбирает жалобы в адрес Избирательной комиссии.

Совет улемов в своих функциях сходен с Маджлисом аш-Шура в некоторых современных мусульманских странах, например, Египте, — совещательном органе при Президенте, состоящем из богословов. Исходя из Конституции, можно предположить, что Совет улемов будет являться совещательным органом при Маджлисе аш-Шура, который у Сиддыки имеет другую функцию.

Хисба призвана служить учреждением, защищающим исламские ценности, выслушивающим и разбирающим жалобы в адрес государства, защищающим права личности, производящим ревизию государственных учреждений, осуществляющим контроль над законностью принимаемых административных решений. Возглавлять хисбу должен мухтасиб — в принципе, в Средние века существовала такая должность, должность главы «полиции нравов», который был также надсмотрщиком за делами, происходящими на базаре (контроль за ценами, наказание мошенников и т. д.). Таким образом, хисба, по Сиддыки, будет совмещать в своем роде функции этого средневекового учреждения и современных инстанций по соблюдению прав человека.

Конституция Ирана не в пример Конституции Сиддыки куда более детальна и подробна. В целом же картина получается следующая.

Верховная власть принадлежит лидеру (Рахбару), избираемому всенародно избранными экспертами. Исполнительная власть принадлежит всенародно избираемому на 4 года Президенту и назначаемым им министрам [32] . Законодательная власть представлена однопалатным Меджлисом исламского совета. Судебная власть возглавляется соответствующим главой, назначаемым Президентом на 5 лет. Глава судебной власти осуществляет назначение председателя Верховного суда, Суда административной справедливости, Генерального прокурора. Взаимоотношения судебной власти с другими ветвями власти составляют сферу юрисдикции министра юстиции, назначаемого Президентом по представлению главы судебной власти. Также Конституция признает систему советов: имеются поселковые, окружные, городские и провинциальные советы, которые решают социальные, экономические и тому подобные вопросы; действия советов согласуются Высшим советом провинций, состоящим из депутатов провинциальных советов.

Таким образом, в области государственного управления Конституция ИРИ содержит очень важную составляющую — систему советов, — которая в той или иной форме находила свое применение в таких странах с разными режимами как советская Россия, фашистская Италия (и Германия в проектах братьев Штрассеров), Ливийская Джамахирия. В свою очередь, Конституция Сиддыки возрождает институт хисбы, наделяя его, однако, новыми полномочиями и в конечном итоге возводя его на новый, конституционный уровень, в отличие от уровня тех функций — функций контроля за моралью и базарной жизнью, — которые были присущи мухтасибам в средневековом Багдаде. Впрочем, косвенно все это опять же соответствует указанной особенности двух Конституций: Сиддыки акцентирует вопросы, касающиеся политических прав, и хисба наделяется в некотором смысле полномочиями омбудсмана; а советы разных уровней в том виде, как их деятельность регулируется Конституцией ИРИ, признаны решать социальные вопросы.

Сиддыки, видимо, неспроста был так озабочен политическими правами. Дело в том, что само существование нынешних национальных государств в подавляющем большинстве мусульманских стран свидетельствует о том, что основная победа (временная) сил, враждебных исламу, достигнута именно в политической сфере. Из других источников известно, какими средствами она достигнута: отсюда Конституция Сиддыки уделяет столько внимания запрету на применение пыток и вообще правам личности. Сам Сиддыки ко времени написания конституции просто не мог не чувствовать необходимости дать своим сторонникам хотя бы примерный эскиз того набора прав, за достижение которых необходимо бороться. А бороться, спустя несколько лет, действительно пришлось.


Мусульманский парламент Великобритании


Идеи Калима Сиддыки в сфере политологии, социологии и т. д. сделали известным его имя в мировом исламском движении. Но в самой Великобритании он стал известен лишь после «дела Салмана Рушди» и инициативы создания Мусульманского парламента. Позже сам Сиддыки будет говорить, что «дело Рушди» разрушило его жизнь, заставив заняться повседневными нуждами мусульманской общины на Британских островах в ущерб научным исследованиям. Но, видимо, обстоятельства требовали того, что соратник Сиддыки, Зафар Бангаш, назвал «комбинацией интеллектуализма и активизма». Вспомним, что еще при учреждении Мусульманского института в начале 1970-х гг. доктор Сиддыки утверждал: ни один сектор исламского общества не может сцементировать собой фундамент будущей цивилизации; есть два полюса — модернисты и традиционалисты; искомый сектор должен обладать позитивными качествами обоих полюсов и отбросить их негативные качества; к данному сектору следует отнести прежде всего проживающих на Западе мусульман-эмигрантов. Таким образом, рассматривая британских мусульман — наряду с мусульманами из других стран западного мира — как наиболее «продвинутую» часть уммы, Сиддыки, разумеется, имел в виду и тесную связь британских мусульман с мировым исламским движением. Действительно, созданный им Мусульманский парламент Великобритании уделял достаточно внимания глобальным проблемам, что нашло отражение и в активном лоббировании боснийских интересов в британском общественном мнении, и в создании Комитета по правам человека, занимавшегося более практической деятельностью — взять хотя бы программу «Оружие для Боснии», или, если шире, деятельность «Фонда Джихада» по оказанию помощи моджахедам в Алжире и Кашмире. Таким образом, опыт Мусульманского парламента может иметь значение для всей уммы.

Каково же значение этого опыта? Известно, что мусульмане на Британских островах составляют меньшинство, причем находящееся в сложных отношениях с большинством, — свидетельством этого для Сиддыки как раз и стало «дело Рушди», хотя и не было, конечно же, открытием: вспомним антизападный пафос прежних его работ. Следовательно, возникла необходимость самозащиты. В плане практического подхода к решению этого вопроса важным представляется то, что Сиддыки сразу же отверг идею создания очередной политической партии и ассоциации, решив создать сразу самостоятельную политическую систему.           Таким образом, чтобы войти в Мусульманский парламент, не надо было подписываться под той или иной политической программой, партийным уставом — достаточно было лишь разделять базовые (т. е. исламские) принципы. Очевидно, какую степень свободы давала эта установка. Что касается самостоятельной политической системы, — а для мусульманского меньшинства Парламент был задуман действительно как их собственная политическая система, отличная от общепризнанной государственной, не вписывающаяся в нее или по крайней мере существующая параллельно с ней, — такая политическая система создавала предпосылки создания т. н. «внетерриториального исламского государства».

Открытию Мусульманского парламента Великобритании (4 января 1992), которое, по свидетельству Икбала Сиддыки, на несколько недель сделало имя доктора Калима наиболее одиозным на Британских островах, предшествовала длительная работа, в теоретическом плане выразившаяся в написании «Мусульманского манифеста», принятого на конференции Мусульманского института «Будущее мусульман в Британии» 14 июля 1990 г. В течение последующих 18 месяцев Сиддыки и его соратники изъездили вдоль и поперек Великобританию с целью убедить сотни мелких мусульманских партий и движений [33] принять участие в деятельности нового учреждения. Создавались местные «группы Мусульманского манифеста», позднее преобразованные в «группы Мусульманского парламента», своего рода локальные организационные ячейки. Впоследствии за этими ячейками была закреплена двойная функция: служить механизмом выборов в Парламент и следить за исполнением решений Парламента на местах. Сам Парламент состоял из депутатов, объединенных в комитеты и возглавляемых спикером, избираемым из числа самих депутатов. Первое заседание депутатов, предшествующее официальному открытию, состоялось в ноябре 1991 г. для решения процедурных вопросов. В дальнейшем заседания всех депутатов также практиковались для обсуждения наиболее важных вопросов, в то время как второстепенные вопросы были отданы на рассмотрение соответствующих комитетов. Наиболее значимым из этих комитетов являлся Комитет стратегического планирования, созданный на основе инициативной группы (15–20 человек), сопровождавшей Сиддыки в 1990–1991 гг. в организационных поездках по Великобритании.

Подобный механизм был первым наброском модели политической системы «внетерриториального исламского государства». Согласно Сиддыки, «политическая система меньшинства» представляет собой инструмент, работающий во благо этого меньшинства: «выслушивающий» его требования и «говорящий» в защиту его интересов. «Исламское государство» же оперирует, в частности, таким ключевым понятием, как власть, что видно, в частности, при разборе работы «Политические измерения Сира», — следовательно, это уже новый уровень политического взаимодействия. Кстати, очевидно, что мусульманская община (например, британская) по определению не может абстрагироваться от подобного рода взаимодействия — если она, конечно, состоит из истинных мусульман. Нелишне еще раз вспомнить слова Хомейни: «Клянусь, что все в исламе — это политика!» Но дело в том, что на протяжении веков исламская политическая мысль имела дело с социально-политическими моделями другого рода.

Исторически под исламским государством понималась преимущественно та или иная страна с мусульманским большинством населения. Конечно, существовали и мусульманские меньшинства, но чаще всего такая ситуация, особенно если мусульмане не составляли правящую аристократию, считалась аномальной. Традиционная богословская мысль, проводя аналогии с хиджрой Пророка, советовала таким меньшинствам эмигрировать из-под власти Даруу-ль-Харб. Положение изменилось только с наступлением колониализма, но, похоже, адекватный ответ не был дан и тогда.

В своих работах Сиддыки нередко обращается к политическому опыту ранней мединской уммы. Также и в случае со статусом мусульманской общины Великобритании возникает прямая аналогия: с общиной сторонников Пророка (СААС) в Мекке (т. е. до хиджры) — этим своеобразным «государством в государстве», и с общиной тех, кто в эпоху хиджры эмигрировал не в Медину, а в Эфиопию. В данном случае примечательно отсутствие у ранних мусульман привязки «исламского государства» к определенной территории, в противоположность государственным моделям, характерным, в частности, для Запада. Также следует обратить внимание на суть «коллективного договора» между мусульманской общиной и негусом Эфиопии: община имеет право самоорганизоваться согласно собственному желанию при коллективном соблюдении взятых на себя обязательств. Аналогично вел себя и ислам в эпоху Халифата с представителями религиозных меньшинств: давал им возможность организоваться в общины, наделив каждую признанную общину такими правами, которые немыслимы в современных демократиях. Например, система миллетов в Османской империи: характерный пример — греки-фанариоты, но ведь были и армяне, и евреи, и еще около двадцати религиозных меньшинств.

Итак, в конечном итоге в политической практике ислама существует понятие «социального контракта» между различными религиозными общинами. Именно эту модель и предлагал в конечном итоге доктор Сиддыки для воплощения в жизнь в условиях современного мира. Организация британской мусульманской общины должна была стать своеобразным пробным камнем. И такой процесс организации должен был институционализироваться в форме Мусульманского парламента Великобритании. Так сама идея «Мусульманского парламента», возникнув как реакция на исключительно конкретные, локальные события, должна была стать образцом для подражания мировой уммы.

Можно вспомнить, что одним из первых шагов на пути к созданию Мусульманского парламента была мысль доктора Сиддыки, сравнивавшего положение мусульманской и иудейской общины на Британских островах. А конкретным поводом — «дело Рушди», точнее, факт безнаказанной публикации враждебной мусульманам книги. Для контраста, чтобы оценить статус, достигнутый иудейской общиной, достаточно привести в качестве примера движение ревизионистов — историков, не обязательно правых взглядов, хотя бы частично отрицающих Холокост, — и применяемые к ним санкции, вплоть до штрафов и тюремного заключения, что закреплено в законодательстве многих стран, таких, как Франция и особенно Германия. Роже Гароди — один из наиболее ярких примеров.

Сиддыки не говорит об этом напрямую, но, исходя из его работ, можно вывести определенную аналогию между иудейской и мусульманской диаспорами. Вообще, диаспоры определенного типа, как правило, достаточно влиятельны: помимо иудейской, это армянская, китайская (хуацяо), исмаилитская диаспоры, община парсов. Но иудейская диаспора выделяется на этом фоне тем, что смогла укорениться именно на Западе, «зацепившись» за борт цивилизации, причем фатальным образом, так как «размыкание» чревато для иудеев тем, что сами по себе они просто полетят обратно, — в то же время, в качестве дополнительного, достаточно тяжелого «балласта», они уже роковым образом повлияли и на траекторию развития Запада. С другой стороны, иудейской общине в XX веке удалось создать свое государство — Израиль. Исламский «балласт», несомненно, может стать более весомым, таким, что он не просто изменит траекторию развития цивилизации, повлияет на нее, но и со временем сам станет определять эту траекторию активным образом. Такой может стать в итоге функция «политической системы меньшинства». И те же люди перейдут к более высокой стадии — создадут исламское государство, ибо они, как еще в 1970-х гг. догадывался Сиддыки, и есть подлинная элита ислама. Конечно, увеличение «балласта» должно носить прежде всего качественный характер — поэтому Сиддыки и предлагает заняться изучением исламской социологии, исламской экономики, исламской политологии, иными словами, возродить «качественный» ислам, вызывающий в сознании «образ живой, динамичной и развивающейся социальной, экономической и политической системы».


Заключение


В написанной вскоре после Войны в Заливе небольшой работе «Почему Запад ненавидит мусульман» Калим Сиддыки делает из произошедших тогда событий четыре важных вывода: первый — что мусульманские национальные государства в любой момент готовы предать умму; второй — что Запад ради достижения своих целей пойдет на уничтожение сколь угодно большого числа мусульман; третий — что Советский Союз всегда был полноправным участником антиисламской коалиции Запада; четвертый — что ООН является инструментом осуществления прозападной политики. Делается и пятый вывод, на первый взгляд неочевидный: за словами Джорджа Буша о том, что он не допустит «нового Вьетнама», скрывается отнюдь не сравнение с Вьетнамом Ирака — военная мощь Ирака прекрасно известна на Западе, который сам военную машину Ирака в годы ирано-иракской войны и создавал. «Новый Вьетнам» — это Иран, его боялся Запад, бдительно следил, чтобы в иранское воздушное пространство не залетел ни один самолет ВВС коалиции, более того, позволил Саддаму перегнать в Иран остатки своей авиации; а тот, возможно, сделал это в целях спровоцировать Запад нанести удар по Ирану — учитывая, опять же, фактор «нового Вьетнама». Конечно, дело не в военном потенциале Ирана. Дело в том, что «одолеть американских солдат, у которых в руках фото их девушек, не составит труда воинам Ирана, у которых в руках тексты Корана и которые жаждут мученичества». Дело в том, что капитализм и демократия обречены, подобно коммунизму — крайней стадии капитализма, который пал спустя год после «Послания» аятоллы Хомейни к Горбачеву.

«Гений западной цивилизации сделал всех «равными», при том, что неравенство стало постоянным явлением... Когда защита распространяется и на слабых, это делается с целью не допустить того, чтобы слабые преодолели свою слабость».

Запад и ислам — два враждебных понятия, как то подчеркивает Сиддыки. Запад обречен, судьба же ислама — в руках самих мусульман. Путь преодоления исламом собственной слабости Сиддыки видит в воссоздании собственной аутентичной цивилизации.

В области политической и социальной культуры это нахождение понятий, адекватным западным понятиям демократии, представительного правительства, многопартийной системы, выборов, плюрализма, социализма, коммунизма, капитализма, равенства, эмансипации женщин и т. д. — одним словом, очищение от «исламской демократии». Это также и проблема национализма, противостояния национализма и ислама, вплоть до гражданских войн, их возможность и прогнозирование, а также вопрос об иностранной интервенции, вопрос о необходимости вооруженной борьбы против националистических, секулярных и колониальных режимов.

Далее, это вопросы экономики, которые в экономической культуре ислама тесно переплетены с проблемами морали. Это проблема перераспределения мировых ресурсов и мирового богатства, проблема определения пределов развития капиталистической формации, определения прожиточных минимумов. Это и необходимость покончить с «исламским капитализмом», банками, процентами и спекулянтскими валютными курсами.

Итак, первый и ключевой пункт у Сиддыки — это констатация потери исламской уммой своей идентичности. Идеальная эра в истории ислама — это мединский период деятельности Пророка (СААС). Также Сиддыки в положительных терминах оценивает время правления четырех «праведных халифов», противопоставляя доомейядский период всей последующей истории. На этом основании можно было бы причислить Сиддыки к салафитам, но имеется одно существенное отличие: в отличие от большинства салафитов, в том числе таких знаковых фигур, как шейх Ибн Ваххаб или мулла Омар, Сиддыки позитивно относится к шиитам и даже призывает суннитов многому учиться у них.

В целом, конечно, Сиддыки вырисовывает суннитскую историософскую картину, без особого акцента на теме имамата, теме Двенадцатого имама. Его схема включает образцовый период, предшествующий эре Омейядов; период Халифата (до кемалистской революции), конец которой совпадает с эпохой колониализма; саму эпоху колониализма — примерно с египетской экспедиции Наполеона Бонапарта; и, наконец, период «освобождения» от колониализма, он же — эпоха неоколониализма, поскольку практически ничего хорошего в том «освобождении», какое имело место быть, Сиддыки не видит. Все же подобная серия последовательных этапов деградации резко отличается от того, в каком свете видит историю исламского мира обычная историография, обслуживающая интересы национального государства.

К шиитской теме Сиддыки возвращается в другом месте, когда он рассматривает возможность разрыва порочной цепи деградации и воссоздания исламской идентичности, поскольку события 1979 г. в Иране являлись первой полноценной реализацией другой схемы, намеченной Калимом Сиддыки. Согласно ей, первым элементом, дестабилизирующим сложившийся сатанинский порядок, является появление отдельных личностей — основоположников исламских движений. Следующим элементом идут сами исламские движения. Наконец, посредством специфического перехода — который и является исламской революцией — осуществляется переход к завершающей фазе противостояния, выраженной таким элементом схемы, как исламское государство.

Возникает закономерный вопрос: почему нигде вне шиизма не было создано исламского государства? Сам Сиддыки долгое время был уверен в скором «экспорте иранской революции» в другие страны, но похоже, его прогнозы не оправдываются. Из собственно суннитских движений Сиддыки неоднократно приводит пример «Братьев-мусульман» и «Джамаат-е ислами», основанные, соответственно, Хасаном аль-Банной и Мауланой Маудуди. Но сельский учитель Хасан аль-Банна, будучи, возможно, неплохим организатором, все же не был выдающимся интеллектуальным деятелем и тем самым не совсем соответствовал критерию, предъявляемому Калимом Сиддыки. На роль интеллектуального рупора «Братьев-мусульман» мог бы претендовать Сейид Кутб, если не принимать в расчет то обстоятельство, что единой организации «Братьев» в то время уже не существовало, и далеко не все течения, выросшие из первоначальной организации, принимали революционную концепцию Кутба. Более того, многое в его тафсире Корана не понравилось мусульманским богословам, и это важный момент.

Что касается «Джамаат-е ислами», то это движение, надо полагать, упустило свой шанс в 1980-х гг., с приходом к власти военной диктатуры Зия уль-Хака, прикрывавшегося исламскими лозунгами. Правда, в Пакистане имеется другая мощная партия — «Джамаат-е улема-е ислами», здесь в названии фигурируют «улемы», т. е. опять же богословы. И показательно, что пакистанские богословы также не ведут ситуацию к революции: при том, что им ничего не стоит выводить на митинги 1–3 млн. демонстрантов, подобная пассивность выглядит довольно странно, особенно странно — во время англо-американских ударов по «Талибану». Да и в целом поражение «Талибана» должно лежать на совести как пакистанских исламских движений, так и исламского движения во всем мире, которое так и оказалось не готовым к переходу к фазе исламской революции и построению исламского государства. Само движение «Талибан», возможно, является своеобразным исключением, поскольку талибы во главе с муллой Омаром, принявшим титул амир аль-муминин — «повелитель правоверных», все-таки попытались создать исламское государство. Два основных недостатка «Талибана» — непримиримость к шиизму и засилье Совета улемов, что идет напрямую от принадлежащих «Джамаат-е улема-е ислами» пешаварских медресе, где обучались многие будущие лидеры «Талибана», — похоже, взаимосвязаны.

Теперь обратимся к Иранской революции, которая очевидно переживает кризис. Главные действующие лица на политической арене после смерти Хомейни — будь то Хаменеи, будь то Хаттами — принадлежат к одной и той же корпорации богословов. То есть кризис иранской политической системы есть кризис данной корпорации, отражение глубинного кризиса всей прослойки лиц, абсурдно именуемых «мусульманским духовенством». Таково положение дел в единственном существующем исламском государстве.

Как видно из приведенных примеров, так называемое «мусульманское духовенство» препятствует переходу исламского движения к стадии революции в двух случаях: оно не дает революции начаться, абортирует ее, как в случае с «Талибаном», пакистанскими партиями и Кутбом; или же не дает ей развиться, душит ее, как в случае с наследием Хомейни.

Слава Богу, Сиддыки не ограничивается рассмотрением опыта революции в мусульманских странах. Согласно ему, государство не обязательно должно быть привязано к территории. Возрождая идею «социального контракта», на которой были основаны те разделы права, которые касались отношений между конфессиями в период Халифата, Сиддыки дает возможность построения исламского государства в рамках практически любой мусульманской общины мира. Представляется возможным поделить все существующие в мире общины на три типа:
1) мусульманская диаспора на Западе;
2) районы исконного компактного проживания мусульман на Ближнем и Среднем Востоке;
3) мусульмане в третьем мире за пределами ареала Ближнего и Среднего Востока.

В первом случае исламские деятели из числа мусульман, проживающих на Западе, обречены на то, чтобы стать элитой, поскольку они преодолели предрассудки, связанные с разного рода демократическими, капиталистическими и социалистическими иллюзиями, и, получив в свое распоряжение определенные технические средства, оказались за рамками существующих политических систем в мусульманских странах, став, таким образом, контрэлитой по отношению к псевдоэлитам исламского мира.

Во втором случае, похоже, «внетерриториальное государство» еще до начала мероприятий по созданию Мусульманского парламента Великобритании было создано Партией Бога — «Хизбуллой». Интересно, что турецкий аналог «Хизбуллы» — местные хомейнисты — с большим уважением относятся к Калиму Сиддыки и, надо полагать, применяют кое-что из его идей на практике. Вообще, шииты, имеющие, согласно Сиддыки, больший опыт исправления ошибок, допущенных мусульманским миром за его многовековую историю, стоявшие в авангарде борьбы за создание исламского государства, должны помнить о единстве уммы — это будет способствовать решению многих задач, свержению военной хунты в Пакистане, режимов аравийских монархий, борьбе с оккупацией Афганистана.

В третьем случае мы видим, что националистические движения в Кашмире, Синцзяне, Бирме все чаще выступают под исламскими лозунгами. Важно, чтобы в случае успеха развитие событий не пошло по пути, который избрали страны, освободившиеся от колониализма в Новейшее время. Еще в 1970-х гг. под впечатлением от поездки в Триполи Сиддыки писал, что «термин «ислам» используется, чтобы узаконить стагнацию и коррупцию», что «исламский капитализм» и прочие «измы» представляют собой обычные неоколониальные режимы, прикрывающиеся псевдомусульманской риторикой. Но он же высказывал надежду, что не все потеряно, и в этом смысле указывал даже на такую парадоксальную истину, что существуют определенные плюсы в том, что части уммы все еще приходится бороться за свою свободу. В самом деле, у всех этих народов есть шанс сразу встать на путь бескомпромиссного джихада, чтобы в противном случае не было необходимости вести повторную национально-освободительную войну, на этот раз уже против государства-нации.

Поэтому третья группа должна тесно сомкнуться с теми фрагментами уммы, которые относятся к первому или второму случаю, с исламскими движениями Ближнего и Среднего Востока [34] и, в особенности, с контрэлитой из числа мусульман, проживающих на Западе. США, фактически, инвертирует эту идею, требуя от мусульманских национальных государств разгрома освободительных движений по всему исламскому миру, от Сомали до Моллукских островов, на основании связей с пресловутой «Аль-Каидой» [35] .

Отсюда прямой вывод, что исламское государство на настоящий момент практически не существует как данность, но строится совместными усилиями многочисленных вооруженных джамаатов по всему миру, с одной стороны, и проживающих на Западе эмигрантов, с другой. Калим Сиддыки, сам эмигрант, вплотную подошел к этой идее.



[1] Причем иранское руководство — через нынешнего Президента ИРИ Хаттами — консультировалось у Сиддыки, находившегося в то время с визитом в Иране, насчет реакции, которую вызвала книга Рушди «Сатанинские стихи» среди британских мусульман.

[2] АСС, правящая партия в Ливии на тот момент.

[3] Организации, созданной в Ливии в 1970 г., от имени которой были приглашены делегаты конференции.

[4] Сиддыки уделяет много места критике этой концепции.

[5] «Национальный» — арабский национализм, «неагрессивный, гуманный и не противоречащий исламу»; «исламский» — поддержка мусульман во всем мире; в масштабе третьего мира — поддержка борьбы против империализма; «мировой» — равноудаленность от обеих сверхдержав.

[6] Они предъявляли друг другу обвинения в пособничестве Западу — либо через принятие национализма и социализма, либо через принятие сотрудничества с США в нефтяной, военной и финансовой сферах.

[7] Шах Валиулла, Ахмад Абд-ар-Рахим (1703–1762) — представитель возрожденческого течения в исламе в Южной Азии (т. н. «индийского ваххабизма»), современник Мухаммада бин Абд-аль-Ваххаба. В своих трудах Шах Валиулла отстаивал необходимость возрождения установлений раннего ислама, очищения мусульманской религии от поздних чуждых ей наслоений, возвращения практики иджтихада.

[8] Сирхинди, Ахмад  (1564–1624) — известный индийский суфий, основатель собственной ветви суфийского ордена накшбандийа — накшбандийа-муджадидийа (сам Сирхинди получил прозвище Муджаддид-и алфи сани — «обновитель второго тысячелетия»). Он выступал в защиту строгого исполнения предписаний шариата, создал собственное учение вахдат-аш-шухуд («единство свидетельства») в противовес доктрине Ибн аль-Араби вахдат аль-вуджуд («единство бытия»).

[9] Оккупировав Индию, англичане уничтожили империю Великих Моголов, мусульманский средний класс, земельную аристократию и военное сословие, но не смогли уничтожить более мелкие подсистемы — сеть мечетей и медресе; как результат, со временем система была восстановлена в форме государства Пакистан.

[10] Этот уровень он далее не рассматривает.

[11] Гоббс, Томас  (1588–1679) — английский философ и политический мыслитель, автор теории «общественного договора» как способа защиты от «войны всех против всех», в результате которого люди отчуждают часть своих прав в пользу «абсолютного просвещенного монарха», который, в свою очередь, обязуется гарантировать их безопасность и исполнение законов. Образ государства как Левиафана — продукт творчества Гоббса.

[12]Локк, Джон  (1632–1704) — английский философ-сенсуалист, критик теории «врожденных идей» Декарта (выдвинул тезис «в разуме нет ничего такого, чего не было бы в чувственном опыте»), один из первых теоретиков либерализма.

[13] Ибн Таймийа (1263–1328) — исламский богослов, последователь ханбалитского мазхаба. Ибн Таймийу часто называют «предтечей ваххабизма». Он ратовал за очищение ислама от нововведений (бид’ат), строгое следование Сунне и посредством этого возвращение к установлениям первоначального ислама, категорически выступал против пантеистических идейных построений. Ибн Таймийа осуждал культ святых и даже паломничество к мавзолею Пророка (СААС) в Медине. В своей доктрине Ибн Таймийа пытался совместить элементы калама (опора на разум), традиционализма (опора на Сунну) и суфизма (опора на волю) в рамках ханбалитского мазхаба. В своей политической доктрине ибн Таймийа выдвинул идею договора между имамом и мусульманской общиной о лояльности, выступал за укрепление исламского государства.

[14] Ибн Халдун, Абдуррахман Абу Зейд (1332–1406) — арабский факих, социальный философ, историк, автор труда «Книга поучительных примеров и сведений из истории арабов, персов, берберов и других современных им могущественных народов», во введении к которому изложил свою социальную философию.

[15] Поскольку год, на который пришлась иранская революция, был годом начала нового — пятнадцатого века по мусульманскому летоисчислению.

[16] Именно с Ренессансом, Реформацией и так далее.

[17] Маудуди, Абул Ала  (1903–1979 гг.) — индо-пакистанский мусульманский суннитский теолог и политический теоретик, основатель и лидер партии «Джамаат-е Ислами», автор более 120 книг, в том числе и перевода на язык урду и комментария к Корану «Тавхим аль-Коран», многочисленных статей на исламскую тематику. В своих трудах Маудуди отстаивал концепцию исламского государства (в ее халифатистском варианте), а партия «Джамаат-е Ислами» провозгласила в качестве собственной цели построение мусульманского государства в Пакистане. Собственную концепцию исламского государства Маудуди называл проектом теодемократии. Согласно проекту Маудуди, исламское государство базируется на четырех основных принципах: 1. Верховная власть принадлежит Аллаху, правительство же выполняет функцию наместника Аллаха на Земле. 2. Шариат является основным законом страны. 3. Действующее законодательство не должно противоречить шариату (по мнению Маудуди, законодательная деятельность допустима при условии соответствия принимаемых законов шариату, а потому Маудуди был сторонником введения в Пакистане двухпалатного законодательного органа). 4. Государство не должно преступать границы, установленные исламом. Огромную роль Маудуди отводил фигуре халифа (эмира), выборы которого должны проводиться путем прямого голосования. Кроме того, теолог признавал необходимость существования совещательного органа — Маджлис-е Шура (Консультативного совета), с которым халиф должен советоваться при управлении страной. Элементами исламской парламентской демократии Маудуди называл Коран, Сунну, иджтихад, кийас, аль-иджму и принцип «шура» (совещательность). Однако при этом полномочия халифа намного шире (поначалу Маудуди был сторонником предоставления халифу практически неограниченных полномочий), он контролирует работу всех ветвей власти, имеет право накладывать вето на решения Шуры, а также распускать ее, спорные же вопросы должны выноситься на всеобщий референдум. Маудуди ратовал за то, что во главе исламского государства должны стоять «улемы нового типа» (которых отличает сочетание «набожности муджтахида с современным мировоззрением»), поэтому Маудуди как теоретик и политический деятель пользовался особой поддержкой со стороны мусульманского духовенства.

[18] Для сегодняшнего положения дел «глубины тьмы» — это Запад.

[19] В Конституции ИРИ ст. 25 запрещает «вскрытие и недоставку писем, запись и обнародование телефонных переговоров, перехват телеграфных и телексных сообщений».

[20] Ст. 5 у Сиддыки. Ст. 38 Конституции ИРИ.

[21] Ст. 12 у Сиддыки. Ст. 39 Конституции ИРИ.

[22] Ст. 7 у Сиддыки. Ст. 31 Конституции ИРИ.

[23] Ст. 7 у Сиддыки и ст. 30 Конституции ИРИ.

[24] Ст. 7 у Сиддыки и ст. 29 Конституции ИРИ, дающая также право на «социальное обеспечение по выслуге лет, безработице, старости, инвалидности, отсутствию кормильца, неприятностей в дороге».

[25] Ст. 8 у Сиддыки. Ст. 23–24 Конституции ИРИ.

[26] Ст. 9 у Сиддыки. Ст. 19–20 Конституции ИРИ.

[27] Ст. 17–18 у Сиддыки. Ст. 26–27 Конституции ИРИ.

[28] Соответствующее положение о презумпции невиновности в Конституции ИРИ содержит ст. 37.

[29] ст. 19 Конституции Сиддыки.

[30] ст. 28 Конституции ИРИ.

[31] Большая часть главы посвящена разъяснению понятия «джихад».

[32] Назначения утверждаются в парламенте — Меджлисе.

[33] Многие из которых реально насчитывали 1–2 человека.

[34] В ЮАР, где все большее распространение получают идеи Хомейни.

[35] Например, в случае с «Абу-Сайаф» на Филиппинах.