В настоящей работе мы намерены рассмотреть фашизм с точки зрения правых, ограничив наше исследование основными аспектами и принципами, заключенными в фашистской доктрине. Прежде всего, следует пояснить, что мы понимаем под правым движением. Однако, это не столь просто. К сожалению, ни нынешняя действительность, ни новейшая итальянская история (со времён объединения Италии) не могут помочь обычному читателю составить себе ясное представление о сути подлинно правого движения.

На сегодняшний день в Италии не существует партии, – как единой, организованной политической силы со стройной доктриной, – которую по достоинству можно было бы назвать правой. Движение, именуемое в современной политике правым, определяется не столько положительным содержанием, сколько оппозицией по отношению к крайним формам разрушения и социальной революции, тяготеющим к марксизму и коммунизму. Поэтому оно включает в себя различные и даже противоречивые тенденции. Красноречивым свидетельством путаницы идей и современной узости взглядов является также то, что в сегодняшней Италии к правым причисляют либералов и представителей различных демократических партий, что привело бы в ужас деятелей традиционного правого движения. Ибо прежде подобные партии однозначно расценивались правыми как революционные и подрывные; они были для них приблизительно тем же, чем для современных буржуазных партий являются радикализм, марксизм и коммунизм.

Современное «правое» итальянское движение включает в себя различные монархические и, главным образом, «национально» ориентированные группировки, стремящиеся сохранить идейную преемственность с прежним режимом, то есть фашизмом. Однако, всем этим группировкам до сих пор была свойственна определенная идеологическая путаница, что не позволяет однозначно причислить их к носителям подлинно правой идеи. Впрочем, это станет более ясно из дальнейших рассуждений относительно необходимости избирательного подхода к идеологическим положениям фашизма, что должно было стать первоочередной теоретической и практической задачей, коей, однако, пренебрегли.

Стоит ли говорить об абсурдности отождествления правых в политическом смысле с правыми в смысле экономическом? Именно на этом жульнически строят свою полемику марксисты. Они не делают никакого различия между правыми и капиталистической, консервативной, «реакционной» буржуазией, озабоченной лишь защитой собственных интересов и привилегий. В наших работах политического характера мы неустанно разоблачаем эту коварную подмену и безответственность тех, кто, так или иначе поддерживая ее, играет на руку противнику. Настоящие правые и правые в экономическом смысле не только не схожи между собой, но прямо противоположны друг другу. К этому вопросу мы также вернёмся позднее при обсуждении того, насколько удачно в фашистской доктрине и практике была решена проблема отношений между политикой и экономикой – одна из наиболее существенных проблем для любого традиционного учения о государстве.

Мы уже говорили о том, что, к сожалению, итальянская история ничем не способствует прояснению позиции настоящих правых. Общеизвестно, что национальное объединение Италии шло в основном под знамёнами идеологий времён революции третьего сословия и «бессмертных принципов 1789 года». Если бы тогдашние движения ограничились использованием этих идей как чисто подручного средства, отказавшись от них после объединения страны, Италия имела бы шанс стать новым, сильным и органичным государством, достойным занять своё место среди великих европейских монархий. Однако указанные идеологии не только сохранили, но даже усилили своё влияние в объединённой Италии XIX – начала XX века.

Впрочем, в этой «Итальянии» парламентской демократии и беззубой монархии, где революционные движения, используя социальные трудности и последствия неумелого управления, зачастую провоцировали насильственные и кровавые беспорядки, существовало так называемое «историческое правое движение». Во времена Ди Рудини и Криспи, оно ещё было способно проявить определенную твердость в отдельных случаях, но в целом отличалось нестабильностью и страдало недостатком мужества, необходимого для решительной борьбы с истоками зла. Кроме того, указанное движение выражало в основном интересы буржуазии, а не аристократии, как политического класса, представляющего древнюю традицию. Этим оно отличалось от аналогичных движений других стран. Небольшая доля пьемонтской аристократической крови, влившись в вены итальянской нации, растворилась в ней практически без следа. Историческое правое движение оказало достойное упоминания влияние не столько в области внутренней национальной политики и выработки общей доктрины государства, сколько во внешнеполитической сфере, что увенчалось заключением Тройственного Союза. Успешное завершение этого проекта могло бы вывести Италию из-под влияния идеологий Французской революции, заставив её обратить свой взор к идеологиям, ещё сохранявшимся в традиционных центрально-европейских государствах, что в свою очередь неизбежно привело бы к пересмотру основополагающих политических идей. Однако, этого не произошло. Поэтому историческое правое движение, погрязшее в умеренном либерализме, не оставило чёткого исторического наследия. После распада Тройственного Союза и вступления Италии в войну на стороне Антанты, защищавшей помимо своих материальных интересов дело демократии (несмотря на участие самодержавной России, которой пришлось столь дорогой ценой заплатить за свою ошибочную политику), Италия вернулась к прежним идеям периода Воссоединения, неразрывно связанным с интернациональными революционными движениями 1848-49 гг. Помимо того, всякое националистическое оправдание поддержки интервенции теряет свой смысл, стоит лишь вспомнить общественно-политическое положение «победоносной» Италии, где антинациональные силы всех мастей практически не встречали ни малейшего сопротивления, правительство не предпринимало никаких шагов для коренного изменения ситуации, и до прихода фашистов к власти не существовало правой партии в законодательном смысле. Что стоили в такой ситуации территории, заработанные в качестве частичного удовлетворения ирредентистских[1] требований?

Ссылка на историческое правое движение, действовавшее в рамках парламентской системы, требует некоторых уточнений. Строго говоря, термин «правое», учитывая тот смысл, который мы вкладываем в это понятие, в данном контексте не вполне адекватен, так как предполагает некую двойственность. Исторически итальянские правые появились в рамках многопартийного парламентско-демократического режима как оппозиция «левым», что существенно отличается от ситуации, привычной для прежнего традиционного строя, где самое большее допускалось лишь нечто типа английского парламента в его первоначальном довикторианском виде. Существовала одна партия, представлявшая правительство (это и были в некотором смысле «правые»), и оппозиция, однако не как идеологическая или принципиальная оппозиция системе, но как оппозиция внутри системы (или структуры), нацеленная на позитивную и конструктивную критику, никак не затрагивающую в некотором роде трансцендентную и неприкосновенную идею государства. Подобная «функциональная» оппозиция, ограниченная чёткими рамками и сохранявшая лояльность к государству, не имела ничего общего с современными оппозиционными партиями, действующими как заблагорассудится и стремящимися к захвату власти и государства и даже к установлению анти-государства, что в прошлом было целью республиканской, а сегодня – коммунистической партии.

Поэтому правое движение следует понимать в вышеуказанном традиционном смысле как движение, прежде всего, политическое, а не экономическое. Только на стадии инволюции, характеризующейся возникновением демократического парламентаризма с многопартийной системой, возникают правые партии, которые фактически являются простой оппозицией левым и практически ничем не превосходят своих противников. Но с точки зрения принципов правое движение является (точнее, должно являться) высшей инстанцией, охранителем и носителем ценностей, непосредственно связанных с идеей истинного государства. Ценностей, в некотором роде центральных, то есть – согласно превосходству, заложенному в самом понятии авторитета или верховной власти – стоящих выше всякой партийной оппозиции.

Этих замечаний вполне достаточно для прояснения нашей позиции, напрямую связанной с великой европейской политической традицией, под которой следует понимать не частный общественно-политический строй, взятый как идеальный образец, но те основополагающие идеи, которые, видоизменяясь в соответствии с конкретной исторической ситуацией, неизменно лежали в основе различных государств и никогда не подвергались сомнению. Похоже, наши современники вследствие крайне странной амнезии окончательно утратили всякое адекватное и живое представление о мире, который принято клеймить «старорежимным». Столь необычная забывчивость вызывает вполне обоснованные сомнения в её естественном происхождении. В лучшем случае (отбросив фальсификации и предрассудки определенного сорта историографии) можно посчитать это патологическим следствием глубоких потрясений, которые пришлось пережить нашим современникам. Заслуживает внимания и то, что самодовольные критики «старого строя» предпочитают направлять свою полемику не на сами основополагающие принципы, а на отдельные формы их воплощения, неизбежно подверженные искажениям и извращениям, порче и упадку и, в любом случае, обусловленные сравнительно неповторимыми историческими условиями. Однако, ни конъюнктурные обстоятельства, ни продолжительность существования тех или иных форм, которые естественно рано или поздно устаревают, не влияют и не должны влиять на ценность принципов. Именно последнее служит пробным камнем для каждого, кто пытается постичь существенное, ещё не отупев окончательно от уловок историзма.

Таким образом, завершая предварительные рассуждения, можно сказать, что в идеале концепцию настоящего правого движения, как мы его понимаем, должно мыслить, ориентируясь на силы и традиции, действовавшие как формообразующее начало в отдельных нациях – а иногда и на наднациональном уровне – до Французской революции, нашествия третьего сословия и мира масс, возникновения буржуазного и индустриального общества, то есть всех тех событий, которые привели к современному упадку и поставили под угрозу окончательного краха остатки европейской цивилизации и престижа.

Мы не намерены рассматривать здесь эту проблему более подробно, так как это потребовало бы систематического изложения общей доктрины государства. При желании читатель может обратиться к нашей книге «Люди и руины» (Volpe, III издание, Рим, 1972)[2]. Впрочем, по ходу дальнейших объяснений, затрагивающих различные стороны фашистской доктрины, наша концепция обретет большую ясность.

«Неофашисты» – так называют сегодня в Италии как демократы, так и коммунисты наиболее решительно противостоящие им «национальные» силы. Поскольку последние практически безоговорочно приняли данное определение, возникла довольно двусмысленная и опасная ситуация, во многом сыгравшая на руку противнику. В частности это стало причиной явно ухудшившегося отношения к «неофашистам». Фашизм подвергся процессу, который с полным основанием можно назвать мифологизацией. Поэтому отношение к нему большинства носит скорее эмоциональный и иррациональный, чем интеллектуальный и критический характер. В первую очередь это касается тех, кто сохраняет идейную верность бывшему режиму. Именно они сделали из Муссолини и фашизма объект мифа. Они не желают видеть ничего, кроме одной исторически обусловленной действительности и человека, ставшего её центром, вместо того, чтобы попытаться оценить политические идеи сами по себе, независимо от конъюнктурных обстоятельств, дабы сохранить по возможности их нормативную ценность для данной политической системы.

В вышеуказанном случае мифологизация естественно сопровождается идеализацией. Выделяют лишь положительные аспекты фашизма, сознательно или нет, закрывая глаза на его отрицательные стороны. Этот же приём, но с обратным знаком, используют антинациональные силы в целях мифологизации, сопровождающейся систематическим очернением. Создавая свой миф, они умышленно подчёркивают лишь наиболее спорные стороны фашизма с целью его дискредитации и разжигания ненависти к любым его проявлениям.

В последнем случае весь дальнейший ход рассуждений и аргументация строятся на сознательном обмане, личных пристрастиях и носят совершенно незаконный характер. Стараются доказать наличие причинной связи между событиями и последствиями проигранной войны и внутренней ценностью фашистской доктрины. Для любого вдумчивого исследователя совершенно очевидно, что подобная связь является крайне произвольной. Следует чётко сказать, что вероятная ценность фашизма как доктрины (то есть независимо от конкретной политической ситуации в мире) столь же мало пострадала от последствий проигранной войны, сколь мало была бы она доказана в случае успешного её завершения. Очевидно, что подобный способ умозаключений совершенно незаконен, хотя к нему охотно прибегают беспринципные люди в полном согласии с догмой историзма «Weltgeschichte ist Weltgericht»[3].

Однако, тот, кто в отличие от «неофашистов» новых поколений жил во времена фашизма и, следовательно, знаком с режимом и его приверженцами на личном опыте, признает безо всякой фанатичной односторонности, что далеко не всё было так хорошо. Во времена фашизма, пока он ещё оставался движением, находящимся в процессе развития и нацеленным на переустройство общества, пока его возможности были ещё не исчерпаны и не успели окончательно выкристаллизоваться, вполне было допустимо некоторое ограничение критики. Поэтому те, кто, подобно нам, отстаивал порядок идей лишь частично совпадавших с фашизмом (или немецким национал-социализмом), не осуждали данные движения, несмотря на ясное осознание их спорных и отрицательных сторон, в надежде на возможное дальнейшее развитие, на исправление и устранение имеющихся недостатков (чему следовало оказывать всяческое содействие).

Сегодня, когда фашизм как историческая реальность остался в прошлом, положение должно измениться. Вместо обычной для «мифа» идеализации, необходимо постараться отделить зёрна от плевел. Это полезно не только в теоретических целях, но и для практической ориентации с учётом возможной политической борьбы. Поэтому не стоит принимать tout court[4] эпитет «фашист» или «неофашист». Имеет смысл называть себя фашистами – если есть желание – подразумевая положительные, а не отрицательные стороны фашизма.

Кроме того, необходимо учитывать, что помимо позитивных и негативных аспектов фашизм как движение, способное к дальнейшему развитию, включал в себя различные тенденции и решить, какая из них возобладала бы (если бы всё не парализовало военное поражение и крах нации), могло только будущее. В Италии (как и в Германии) единство не исключало наличия довольно значительных разногласий внутри режима. Мы имеем в виду не различные идеологические течения, представленные тем или иным индивидом или группой лиц. В большинстве случаев они бездействовали, и мы не намерены останавливаться на них в нашем исследовании. Скорее речь идет о людях, входящих в структуры фашистского режима, в целом его принявших и участвовавших в его практической государственной и законотворческой деятельности. Их наличие можно считать второй и основной причиной необходимости преодоления «мифа» и избирательного подхода к фашизму. Следует также принять во внимание существование двух периодов фашизма: классического фашизма двадцатилетнего периода и фашизма времён республики Сало. Безусловно, между ними существовала идейная преемственность, но были и значительные расхождения в политической доктрине, что отчасти было вызвано фатальным стечением обстоятельств. Это лишний раз доказывает необходимость более избирательного подхода, а также является ярким свидетельством того, сколь опасную путаницу влечёт за собой «мифологизация». Именно последняя становится серьезным препятствием на пути сплочения разрозненных сил, в целом стремящихся к одному и тому же.

В связи с этим следует подчеркнуть также необходимость в расширении горизонтов, в более широком взгляде на наше прошлое. Действительно, если одни сегодня считают фашизм неким «пробелом», случайным отклонением в нашей новейшей истории, то другие производят впечатление новорожденных, для которых не существует ничего кроме вчерашнего дня. Обе эти позиции неудовлетворительны и необходимо решительно препятствовать всем попыткам навязать в качестве единственно возможной альтернативы фашизм-антифашизм, исчерпав тем самым всякую возможность политической дискуссии. В результате подобной постановки вопроса стало, например, невозможным быть антидемократом без того, чтобы тебя автоматически не причислили к «фашистам» или коммунистам. Этот замкнутый круг – абсурден. Поэтому необходимо вспомнить сказанное нами в начале и отказаться от близорукой перспективы, к которой ведет подобная «альтернатива».

В поисках положительного также возможны два различных похода. Для одних единственным ориентиром является фашизм (или схожие движения других стран – немецкий национал-социализм, бельгийский рексизм, испанская фаланга, режим Салазара, румынская Железная Гвардия – вчера можно было говорить о «мировой революции» как общем движении, направленном против пролетарской революции). Их политические, идеологические и исторические взгляды ограничены рамками фашизма; с него всё начинается, им же всё кончается. Подобную позицию нельзя признать удовлетворительной. Другой подход состоит в том, чтобы научиться распознавать в движениях подобного рода идеи и принципы, принадлежащие древней традиции и, следовательно, носящие «нормальный» и постоянный характер, независимо от частных и несовершенных форм их исторического воплощения, обусловленных конкретными историческими обстоятельствами. Между тем первоначальные, в узком смысле «революционные» аспекты данных движений следует отнести к области вторичного и случайного. Короче говоря, необходимо, насколько возможно, вычленить в фашизме идеи, роднящие его с великой европейской политической традицией, и отсечь те, которые в результате компромисса подверглись искажению или прямому извращению, что породило явления, поражённые тем же недугом, с которым намеревались бороться[5].

Сегодня, когда фашизм как конкретная действительность, обусловленная особыми историческими обстоятельствами, остался в прошлом, подобный подход не только возможен, но является единственно возможным для «национальных» сил. Необходимо помнить, что «ностальгия» и мифологизация – плохие помощники, воскресить Муссолини или создать такого же нового невозможно, а современная ситуация имеет мало общего с той, которая сделала возможным фашизм и определила его конкретный исторический облик.

Исходя из сказанного легко понять, сколь существенное значение имеет избирательный поход к фашизму. Отсекая его отрицательные стороны, мы тем самым одновременно восстанавливаем его связь с великой политической традицией, то есть традиционную преемственность. Способность занять указанную позицию, исключающую всякую путаницу и слабость, является своего рода пробным камнем. Великий мыслитель прошлого века Доносо Кортес говорил о наступающих для Европы временах – предвещаемых первыми революционными и социалистическими движениями – как о временах «абсолютных отрицаний и высших утверждений». Несмотря на бездну, в которой мы сегодня оказались, каждый ещё может почувствовать это.

В кратком исследовании, предпринятом в данной работе, мы ограничимся рассмотрением различных структур и законодательных мер, определивших жизненный уклад того времени под влиянием различных сил, питавших фашистское движение, уделив особое внимание тем принципам, которые прямо или косвенно из них вытекают. Центром кристаллизации этих сил был Муссолини. Поэтому для понимания доктрины мы обратимся к его воззрениям, менявшимся согласно внутренней логике возглавляемого им движения. В отличие от коммунизма и национал-социализма фашизм не имел чётко сформулированной и однозначной доктрины, предшествовавшей действию и революции («действие в фашизме опережало доктрину» – признавал сам Муссолини). Как уже указывалось, в данной работе мы не будем останавливаться на зачастую противоречивых и незначительных идеологических тенденциях. Отметим лишь, что после прихода фашистов к власти этим тенденциям была предоставлена достаточно широкая свобода слова, что возможно было вызвано именно тем, что их влияние практически равнялось нулю.

С нашей точки зрения основной смысл фашизма, обретавший всё большую ясность по мере  его развития и оформившийся в момент достижения власти, состоит в том, что это движение  стало своеобразной реакцией, зародившейся в среде бывших фронтовиков и националистов, на кризис, который по сути был кризисом самой идеи государства, авторитета и центральной власти в Италии.

Послевоенная Италия представляла собой гражданское государство, находившееся под сильным масонским влиянием, со слабым и посредственным либерально-демократическим правительством и бессильной, т.е. конституционно-парламентской монархией. В нём абсолютно отсутствовал «миф» в положительном смысле. То есть миф как высшая, животворящая и формирующая идея, позволяющая государству стать чем-то большим, нежели обыкновенной структурой общественного управления. Становилось всё более очевидным, что в подобных условиях нация не могла справиться с тяжёлыми проблемами, возникшими в послевоенный период, и преодолеть социалистическое и революционное влияние, распространяемое в массах и пролетариате левыми активистами.

Поэтому заслуга фашизма состояла, прежде всего, в том, что он возродил в Италии идею государства, подготовил почву для энергичного правительства, утверждая чистый принцип авторитета и политической верховной власти. Это стало, условно говоря, положительным «прорывом» фашизма, который по мере своего развития постепенно избавлялся от некоторых из первоначально составляющих его компонентов, таких как революционная воинственность, узко националистическая направленность и синдикализм в стиле Сореля.

В этом смысле можно говорить о своего рода изменении направления или «векторном» смещении движения итальянского интервентизма. Как мы уже говорили, поддержка интервенции заставила Италию присоединиться к фронту мировой демократии, сплотившемуся против центральных Империй, и вернуться к духу периода Воссоединения, то есть идеям 1848 года. Однако, экзистенциально это движение имело независимый революционный характер и война послужила поводом для пробуждения сил, нетерпимых к атмосфере буржуазной Италии. Именно бывшие фронтовики взрастили фашизм. Не желая возвращаться к «нормальной» жизни, они изменили идеологическую полярность, сместившись в сторону «правых», к идеалу иерархического государства и «нации воинов», избавляясь от социалистических и повстанческих (если не республиканских) тенденций предшествующего периода. Эту «экзистенциальную» сторону фашизма безусловно следует поставить ему в заслугу. С другой стороны, сам Муссолини, взяв власть в свои руки, также предчувствовал появление новых иерархий, говоря о новом «веке власти, веке правых, веке фашизма». В 1926 г. он заявил: «мы представляем новый принцип в [современном] мире. Мы являемся прямой, категорической, решительной противоположностью всему миру... бессмертных принципов 1789 года», тем самым выделив «контрреволюционный» момент в качестве одного из важнейших аспектов движения.

Поэтому фашизм до некоторой степени можно определить как потенциальную «консервативную революцию». Это определение пришло из Германии, где так называли движения, возникшие после первой мировой войны, накануне прихода Гитлера к власти, в которых как и в Италии значительную роль играли бывшие фронтовики[6]. Однако, это определение действительно лишь при условии, что под консерватизмом подразумеваются определенные политические принципы (отрицаемые идеологией Французской революции), а не конкретный прежний строй. Эта оговорка необходима, ибо, как мы видели, старая дофашистская Италия не могла дать консерватизму высшего положительного содержания; в ней не было почти ничего, что стоило бы «сохранять». Поэтому в Италии, в отличие от вышеупомянутого параллельного немецкого движения, фашизм должен был начинать с нуля. Это также объясняет, хотя и не оправдывает, некоторые из его спорных сторон.

С точки зрения принципов в политической доктрине фашизма была преодолена всякая гражданская и демократическая идеология. Было восстановлено главенство государства над нацией и народом, то есть достоинство верховной власти, единственно способной дать нации истинное самосознание, единую форму и волю, сделать ее сопричастной сверхъестественному порядку. Муссолини утверждал (1924 г.): «Без государства нет нации. Есть лишь человеческие массы, поддающиеся любому дроблению, которому может подвергнуть их история» – и: «Только государство создает костяк народов» (1927 г.). Уточняя, он добавил: «Не нация порождает государство. Напротив нация создается государством, которое дает народу... волю, а следовательно действенное существование». Выражение: «Народ это тело государства, а государство – душа тела» (1934 г.) при правильном истолковании ведёт нас к классической идее динамичной и творческой связи между «формой» и «материей». Народ, «нация» в общем, природном, а также романтическом понимании есть лишь «материя» (тело), государство же – форма, понимаемая как организующая и одухотворяющая сила, согласно толкованию, данному «материи» и «форме» традиционной философией, начиная с Аристотеля.

Таким образом, была отвергнута выхолощенная концепция государства, согласно которой обязанности последнего ограничиваются исключительно соблюдением «негативных свобод» граждан как простых эмпирических индивидов и обеспечением «определенного уровня благосостояния и относительно мирного общественного сосуществования». Такое понимание государства требует от него лишь отражать или пассивно следовать силам общественно-экономической действительности, за которыми признается абсолютное первенство. Фашизм отказался и от чисто бюрократической идеи «общественного управления», которая по своей форме и духу представляет собой лишь многократно увеличенный образ обычной частной фирмы, преследующей исключительно утилитарные цели.

Добавив к своей концепции государственного устройства триаду «авторитет, порядок и справедливость», фашизм, тем самым, вернулся к традиции, лежавшей в основе величайших европейских государств. Кроме того, он воскресил или, по крайней мере, попытался воскресить римскую идею как высшую и особую интеграцию «мифа» о новом политическом организме, «сильном и органичном». Для Муссолини римская традиция была не простой фигурой речи, но «идеей силы», идеалом для воспитания нового типа человека, который должен был взять власть в свои руки. «Рим – это наша точка отсчета и наш ориентир. Это наш символ, это наш миф» (1922 г.). Данные слова – свидетельство правильного выбора и великой отваги; в них сквозит желание протянуть мост над бездной веков, восстановить преемственность с единственно ценным наследием итальянской истории. Однако, это удалось лишь в том, что касалось значения государства и авторитета («трелит в классическом значении), мужественной этики и стиля твердости и дисциплины, предложенных фашизмом итальянцам. К более глубокому пониманию римского символа – его духовного, мировоззренческого измерения – и древнеримского мира в целом официальный фашизм приблизиться не сумел. Людей, способных справиться с этой задачей либо не было, либо их не использовали[7].

Исходя из сказанного ранее, можно утверждать, что с точки зрения правых фашистская доктрина государства в её основных чертах заслуживает положительной оценки. В этом смысле фашизм был законным наследником здоровой традиционной политической мысли, поэтому пристрастная, односторонне очерняющая полемика антифашистов должна быть решительно опровергнута. Однако здесь необходимо внести некоторые оговорки. Во-первых, следует уточнить, на чём стоило бы сделать основной упор при конкретной реализации данной доктрины, дабы придать ей бесспорный характер. Во-вторых, стоит указать на ошибки, допущенные фашизмом в его практической деятельности, что отрицательно повлияло на всю систему в целом.

По первому вопросу скажем лишь то, что принцип главенства государства над народом и нацией должен был раскрыться в идейном противопоставлении государства «обществу». Под «обществом» мы понимаем здесь все ценности, интересы и склонности, относящиеся к физической и растительной стороне жизни сообщества и составляющих его индивидов. С точки зрения доктрины существует фундаментальное противоречие между политическими системами, основанными на идее государства и теми, в основе которых лежит идея «общества» («социальный» тип государства). К последним относятся все разновидности правовых, договорных и демократических государств на утилитарной основе, логическое развитие которых ведёт от либеральной демократии к появлению так называемых «народных демократий», то есть коммунизма и марксизма.

Указанное противоречие непосредственно связано с разным отношением к политике как таковой. В первом случае политический уровень воспринимают как уровень в некотором смысле «трансцендентный». Суть в том, что государство позволяет хотя бы частично раскрыть то «героическое» или воинское содержание, которое заложено в идее верноподданного служения, понимаемого как честь. Речь идёт об особом, высоком идеальном напряжении, которое выводит за пределы не только гедонистических (связанных с материальным благополучием), но и эвдемонистических (относящихся к довольству духовному) ценностей. Фашизм бесспорно пытался подчеркнуть это измерение политической реальности (противоположное «социальной»). С одной стороны, это было отчасти вызвано стремлением к антибуржуазной, воинственной и даже опасной жизни (известное выражение Муссолини: «жить с опасностью», взятое им у Ницше; в чём безошибочно угадывается влияние экзистенциального, фронтового компонента фашизма). С другой – требованием интеграции человека путем «имманентной связи с высшим законом, объективной волей, превосходящей отдельного индивида». Сам факт выдвижения подобного требования имеет огромное значение, даже, несмотря на то, что его содержание не было должным образом раскрыто.

Сложно дать однозначную оценку тем мерам, при помощи которых фашизм пытался осуществить указанное требование (которое необходимо признать безукоризненным дополнением к вышеописанной доктрине государства) на практике. Невозможно отрицать насильственный и внешний характер отдельных инициатив и обычаев фашистской Италии. Однако, это не даёт права пренебрегать проблемой, которая и сегодня не потеряла своего значения. Суть её в следующем: что делать с присущей человеку тягой к «самопреодолению», которую можно временно подавить или приглушить, но невозможно искоренить окончательно, кроме крайних случаев систематического вырождения. «Национальные революции» прошлого пытались создать политический центр кристаллизации этого стремления (вновь подчеркиваем действие «формы» на «материю»), дабы воспрепятствовать его одичанию и проявлению или прорыву в разрушительных формах. Действительно, невозможно было отрицать глубинного экзистенциального кризиса, вызванного попыткой буржуазной цивилизации «рационализировать» существование. Свидетельством того стали многочисленные прорывы иррационального и «стихийного» (в смысле стихийности сил природы) сквозь трещины этой цивилизации во всех сферах жизни.

Современная цивилизация, вернувшаяся к этой «рационалистической» причуде, напротив, стремится устранить и опорочить всё, связанное с экзистенциальным напряжением, героизмом и животворящей силой мифа, ради торжества «социального» (а не политического) идеала физического благополучия. Однако совершенно справедливо было указано на неизбежность глубокого кризиса в момент, когда, наконец, prosperity[8] и благополучие наскучат. Предвестники его многочисленны: всевозможные формы слепого, анархического и разрушительного бунта молодежи, разгорающегося в самых благополучных странах, свидетельствуют об абсурдности и отсутствии всякого смысла в социализированном, рационализированном и материалистическом существовании, втиснутом в рамки так называемого «общества потребления». Стихийная тяга к «самопреодолению» не находит более объекта приложения и, предоставленная сама себе, дичает.

В традиционном обществе эта проблема решалась благодаря наличию особой литургии или мистики верховной власти, составляющей неотъемлемую часть системы. Поэтому не стоит огульно осуждать шаги, предпринятые фашизмом в его стремлении сохранить общую атмосферу высокого напряжения. Скорее следует провести границу, за пределами которой эти начинания обретали пародийный и неподлинный характер. С одной стороны, это было вызвано несовпадением принципов и целей, с другой – отсутствием подходящих людей.

Однако здесь неизбежно возникает проблема, которую мы лишь слегка затронем в настоящем исследовании. Зачастую политическую систему указанного нами типа обвиняют в том, что она незаконно присваивает себе религиозное достоинство, тем самым переводя способность человека к вере и самопожертвованию – или в более широком смысле его волю к самопреодолению – с законного объекта её приложения (то есть религии) на профанические суррогаты. Тем не менее, это обвинение имеет смысл лишь при условии наличия субстанциальной и непреодолимой раздвоенности между миром государства и духовным или сакральным миром. В таком случае следует чётко разобраться, в чём состоит суть предполагаемой раздвоенности. С одной стороны, она лишает сакрального характера и низводит до чисто материального уровня всё связанное с политикой, властью и авторитетом; с другой – отрицает реальность всего духовного и сакрального. Это естественный вывод, вытекающий из известного выражения: «Date a Cesare»[9]. Все попытки политической теологии разрешить это противоречие способны привести лишь к компромиссу. В то же время для целого ряда европейских и неевропейских традиционных политических систем, в которых та или иная форма сакрализации власти и авторитета служила опорой и законным основанием всей системы, подобной проблемы просто не существовало. В принципе, авторитет и верховная власть не могут считаться таковыми при отсутствии духовного узаконения. В этом случае истинное государство лишено прочного центра. Мы имеем в виду не отсутствие обыкновенного административного и «социального» центра, но того духовного центра, к которому притягивается всё порождённое указанной атмосферой высокого напряжения.

Общая ситуация того времени и влияние, которым обладало в Италии католичество как общественная сила, не позволили фашизму в открытую поставить вопрос об окончательном узаконении государства. Правда, честное и мужественное воплощение в жизнь римского идеала рано или поздно заставило бы вернуться к этой проблеме,- но на тот момент замерли в нерешительности. С одной стороны, Муссолини постоянно отстаивал за фашизмом «религиозную» ценность; с другой, он никогда не уточнял, что собственно составляет сущность этой религиозности, как она связана с политической идеей и чем, следовательно, отличается от обычного, расплывчатого благоговения перед сверхъестественным. Он говорил: «Государство обладает не теологией, а моралью». Однако, это не решает проблемы. Если мораль должна быть чем-то большим, нежели простым соглашением о совместном существовании, если ей хотят придать глубоко оправданный и внутренне нормативный характер, то она нуждается в «трансцендентной» основе, что ставит её на один уровень с религией и той же теологией. Именно поэтому между фашистами и представителями господствующей религии, стремящимися монополизировать все имеющее собственно духовный характер, опираясь на статьи Конкордата, нередко возникали стычки по поводу воспитания и духовного формирования новых поколений.

С другой стороны, вполне понятно, что не решив данной проблемы, невозможно опровергнуть мнение тех, кто видит в движениях «фашистского» типа одну из разновидностей современной обмирщенной и «языческой» мистики, простой суррогат, порождённый миром, лишённым сакрального измерения. Ведь даже борьба и героизм, верность и самопожертвование, презрение к смерти и прочее могут иметь иррациональный, натуралистический, трагический и тёмный характер (Кайзерлинг прямо говорил о теллурической окраске «мировой» революции), если отсутствует высшая (в некотором смысле – преображающая) точка отсчёта, которая, как было сказано, относится к уровню, превосходящему область простой этики.

Переходя к другой области, во избежание путаницы, прежде всего отметим, что если указанному фундаментальному противоречию между политическим и «социальным» в фашистской доктрине было уделено достаточно внимания, то этого нельзя сказать о национализме, взывающем к примитивным чувствам родины и нации, и связанным с плохо понятым «традиционализмом». В Италии, вследствие исторически сложившихся обстоятельств, это понятие не имело ничего общего с традицией, понимаемой в высшем смысле, но ассоциировалась с буржуазным, «благоразумным», умеренным и конформистским консерватизмом с католической закваской. Объединение с националистическими силами («голубые рубашки»), которые по понятным причинам также пытались оказать активное сопротивление итальянским подрывным движениям, привело к размыванию фашистской политической идеи. Безусловно, здесь следует принять в расчёт те условия, которым подчинена политика как «искусство возможного». В последнее время пафос «родины» и обращение к «национальным» чувствам в борьбе против левых движений является одним из немногих оставшихся пригодных средств. Поэтому и в современной Италии национальные силы, как правило, ассоциируются с правыми. Однако с точки зрения принципов здесь происходит та же путаница, вследствие которой столь ненавистный правым либерализм сегодня считается правым движением.

Историческая связь между «национальными» и революционными движениями, основанными на принципах 1789 года, неоспорима. Для этого даже не надо заглядывать в сравнительно далёкое прошлое, когда зарождение и освобождение «наций» (даже в форме национальных монархических государств) привело к краху имперской и феодальной средневековой цивилизации. С точки зрения доктрины важно то, что любовь к родине и нации носит натуралистический и, в некотором роде, дополитический характер (по сути, находясь на том же уровне, что и семейные привязанности), в противоположность тому импульсу, который объединяет людей на политическом уровне, на основе идеи и символа верховной власти. Кроме того, в патриотическом пафосе всегда есть нечто коллективистское: он пронизан тем, что называют «стадным чувством». Но об этом мы ещё будем говорить в дальнейшем. Теперь же имеет смысл остановиться на вышеозначенной проблеме размывания политической идеи, причиной чего (помимо ранее упомянутого объединения фашистов с «националистическими» силами) стало чрезмерное усиление роли национального мифа, приведшее к выдвижению соответствующих лозунгов и поставившее фашизм на грань популизма. Смешение националистической идеи с доктриной главенства государства над нацией (традиционный характер коей был раскрыт нами чуть выше) можно считать характерной чертой фашизма. Но это не меняет того, что с точки зрения правых это смешение неприемлемо, поскольку составные его компоненты относятся к двум совершенно различным идейным мирам. Следовательно, идеал истинного государства нуждается в решительном очищении ото всякой националистической примеси.

Учитывая мышление большинства, наши замечания относительно ценности идеи родины и нации могут показаться малоубедительными. Поэтому попытаемся показать, как легко при помощи бесстыдной словесной риторики злоупотребить патриотические и национальные чувства для достижения самых постыдных целей. Например, в современной Италии в предвыборной борьбе в тактических целях своим показным патриотизмом бахвалятся даже те партии, которые в сущности не только стремятся к уничтожению государства, но отрицают саму возможность высшего содержания которое мог бы иметь национализм при условии его очищения и облагораживания. Так в России пропагандировали любовь к «советской родине», а во время войны с Германией взывали к патриотизму «товарищей». Чистый абсурд с точки зрения коммунистической идеологии. Однако, прежде чем перейти к следующему вопросу, повторим, что, несмотря на указанное смешение, идею трансцендентной реальности государства можно считать характерной чертой фашизма, его особой «римской» составляющей, отличающей его от других движений подобного рода, например, от национал-социализма, в котором упор делался (по крайней мере, в доктрине) скорее на народ-расу и так называемый Volksgemeinschaft[10].

Одним из наиболее существенных недостатков фашизма безусловно являлся тоталитаризм. Однако, сразу оговоримся, что наша отрицательная оценка тоталитаризма не имеет ничего общего с той позицией, которую занимают по этому вопросу бесхребетные либерал-демократы.

Принцип незыблемой центральной власти вырождается и «окостеневает», если его утверждают посредством системы, которая всё контролирует, всё организует и во всё вмешивается, согласно известному выражению: «Всё в государстве, ничего вне государства, ничего против государства». Без уточнения границ этого вмешательства, данная формула приемлема лишь в рамках государственности советского типа, учитывая её материалистические, коллективистские и механистические предпосылки; и совершенно недопустима в системе традиционного типа, признающей значение личности и основанной на духовных ценностях и иерархическом принципе. Благодаря этой небрежности в политической полемике умудрились подвести общий знаменатель под правый и левый тоталитаризм, что является чистейшим абсурдом.

Традиционное государство органично, а не тоталитарно. Оно строится на иерархической основе и допускает существование частичной автономии. Оно координирует и сплачивает в высшем единстве силы, за которыми, однако, признаёт свободу. Благодаря своей силе оно не нуждается в механической централизации, потребность в коей возникает лишь при необходимости обуздать бесформенную и разрозненную массу индивидов; что, впрочем, помогает лишь временно сдержать хаос, но не устранить его окончательно. Здесь уместно вспомнить удачное выражение Вальтера Хайнриха (Walter Heinrich), определившего истинное государство как omnia potens, а не omnia facens[11]. Абсолютная власть, сосредоточенная в центре истинного государства, становится естественным центром притяжения для всех его частей. Эта власть – которую государство может и должно заставить уважать – обладает правом вмешательства в чрезвычайных обстоятельствах или при принятии важных решений, что бы не говорили на этот счёт поклонники так называемого «правового государства». Однако это не означает, что она вмешивается повсюду и подменяет собой всё, требуя полного подчинения или довольствуясь конформизмом своих подчинённых; напротив, такая власть предполагает свободное признание и лояльность. Она не допускает неуместного и глупого вмешательства общественного и «государственного» в личное. Она правит без принуждения благодаря своему авторитету и престижу; может прибегнуть к силе, но насколько возможно воздерживается от этого. Показателем истинной силы государства является та степень частичной и разумной децентрализации, которую оно способно допустить[12]. Лишь в технократическом и материалистическом государстве социалистического типа систематическое вмешательство государства может стать принципом.

Основной задачей истинного государства – как и всех традиционных режимов – является создание особой, в некотором смысле нематериальной, общей атмосферы. Если это условие выполнено, система – в которой свобода всегда была основным фактором – формируется практически спонтанно, функционирует должным образом и требует лишь минимального вмешательства для устранения возможных неполадок. Чтобы лучше понять нашу мысль, приведём пример из области экономики. Федеральное правительство США было вынуждено принять суровый антитрестовский закон, чтобы обуздать пиратство и циничный экономический деспотизм, расцветший в атмосфере «свободы» и либерализма. В современной западной Германии, благодаря иной атмосфере – во многом сохранившейся как наследие прежних режимов, что отчасти связано с расовыми особенностями немцев – экономическая свобода проявилась преимущественно в положительной и созидательной деятельности безо всякого централизующего или ограничивающего вмешательства со стороны государства.

Таким образом, «тоталитарные» стороны фашизма следует оценивать как отклонение, как искажение более глубокого и значимого требования. Действительно Муссолини говорил о государстве как о «системе иерархий», – иерархий, которые «должны обладать душой» и, в конечном счёте, вырасти в элиту. Это совсем не похоже на тоталитарный идеал. Поскольку мы заговорили об экономике – к ней мы ещё вернемся – то стоит напомнить, что Муссолини отказался от так называемой «панкорпоративистской» тенденции, действительно имевшей тоталитарный характер, и в Трудовой Хартии было открыто заявлено о важности частной инициативы. Можно сослаться и на сам символ ликторской фасции, от которой движение антидемократической и антимарксистской революции чернорубашечников получило своё название. По словам Муссолини, она символизировала «единство, волю и дисциплину». Действительно, фасция состоит из отдельных прутьев, связанных вокруг топорика, расположенного в центре, который согласно символизму, общему для многих древних традиций, выражает власть, идущую свыше, чистый принцип империи. Этот символ органичного сосуществования единства и многообразия в их взаимодействии прекрасно иллюстрирует изложенные нами идеи.

С другой стороны, следует отметить, что нынешнее демократическое итальянское государство доказало, что под различными «социальными» предлогами оно готово действовать куда более навязчиво, нежели фашизм. Поэтому с нашей стороны мы скорее можем вменить в вину фашизму идею так называемого «этического государства». Мы признали положительный характер концепции государства как высшего начала или силы, формирующей нацию, а чуть выше упомянули о необходимости создания особой общей атмосферы. Одним из основных стремлений фашизма было утверждение нового образа жизни. Агностическому, либерально-демократическому государству, «подстилке, на которой валяются все, кому не лень», Муссолини противопоставил идеал государства «которое постоянно преображает народ» и «даже его физическую внешность».

Но здесь возникает опасность и соблазн использовать прямые, механические, именно «тоталитарные» методы. Между тем, в принципе, подобное воздействие на нацию должно быть подобие действию химических катализаторов или следовать парадоксальному лишь на первый взгляд дальневосточному правилу «деяние недеянием». Речь идёт о духовном влиянии, исключающем внешние и принудительные меры. Любому чувствительному человеку понятно, насколько эта идея несовместима с концепцией этического государства, разработанной философской школой, основным представителем которой стал Джованни Джентиле. Атмосфера подобного государства сравнима с той, которая царит в воспитательном заведении или исправительной тюрьме для несовершеннолетних, а глава государства превращается в бесцеремонного и спесивого педагога. Но ведь тот же Муссолини говорил: «Не надо воображать, что государство, как мы его понимаем и желаем, будет водить своих граждан за ручку, как отец малолетнего сына». Образцом иного, положительного типа являются отношения между Государем и его подданными, командирами и солдатами на войне, основанные на свободном подчинении, взаимном уважении и невмешательстве в личные дела и всё выходящее за рамки объективно необходимого для общего дела.

Таким образом, государственное давление на личную жизнь, не связанное с объективными, политическими задачами, следует признать типично «тоталитарной» чертой фашизма, одним из его наиболее существенных недостатков. Типичным примером подобного неуместного вмешательства стала одиозная «демографическая кампания», опирающаяся на абсурдный принцип, гласящий: «сила в количестве», что, помимо прочего, опровергается всей известной историей. «Количество» всегда подчинялось сравнительно немногочисленной правящей группе. Империи создавались отдельными личностями, а не чрезмерно расплодившейся массой обездоленных и парий, стекавшихся на плодородные земли, не имея иного права, кроме своей нищеты и многочисленного потомства. Более того, в Италии, население которой итак было избыточным, проведение демографической кампании носило более абсурдный характер, чем в любой другой стране. К сожалению, предрассудки, соединённые с безответственностью, мешают признать проблему, важность которой невозможно переоценить. Дело в том, что даже естественный, чрезмерный рост народонаселения становится одним из важнейших факторов кризиса и социальной нестабильности нашего времени; следовательно, положительной оценки заслуживают энергичные и даже насильственные меры, предпринятые сверху и нацеленные на ограничение, а не поощрение рождаемости, что идет на пользу всего общества.

Отрицательное влияние вышеупомянутой концепции «этического государства» (то есть государства, как воспитателя) сказалось также в том, что фашизм больше заботился о соблюдении мелких моральных предписаний, нежели норм высшей этики. Особенно это касается репрессивных мер и запретов в области половой жизни, в чём безусловно повинна буржуазная составляющая фашизма. Поэтому приходится признать, что в этой сфере он мало чем отличался от пуританской системы демохристианского типа. Однако ethos[13] в понимании древних принципиально отличается от морали в буржуазном смысле. «Воинское» общество (а фашизм притязал на создание общества подобного типа) никогда не было «морализирующим», то есть, используя выражение Вильфредо Парето, обществом «виртуизма». Оно признавало свободу личности и стремилось к созданию высокого идейного напряжения, а не к «морализаторству».

Впрочем, эта проблема выходит за рамки нашего исследования. Отметим лишь, что истинное государство, как и настоящий государь, оказывают влияние на индивидов благодаря своему престижу, за счёт обращения к особым формам восприятия, склонностям и интересам. Если это обращение не находит отклика, другие меры практически бесполезны. В последнем случае народ и нация оказываются лишенными управления или превращаются в податливую массу в руках демагогов, искушенных в искусстве воздействия на самые примитивные и до-личностные инстинкты человека.

Поскольку мы затронули идею свободы, имеет смысл вкратце остановится на этом вопросе, дабы уточнить значение свободы в государстве, построенном не на договорной, но на волевой основе, каким и желало стать фашистское государство.

Платон говорил, что человеку, не имеющему господина в самом себе, лучше бы найти его хотя бы вовне. Необходимо провести строгое разграничение между свободой положительной и чисто отрицательной, то есть внешней свободой, которой может обладать и тот, кто свободен по отношению к другим, но совершенно несвободен по отношению к себе, к своей натуралистической части. К этому следует добавить хорошо известное различие между свободой от чего-либо и свободой для чего-либо (для данного дела, данной задачи). В одной из наших последних работ мы говорили о том, что основной причиной экзистенциального кризиса современного человека стало завоевание отрицательной свободы, с которой, в конце концов, даже не знают, что делать, принимая во внимание отсутствие смысла и абсурдность современного общества[14]. Действительно, говорить о личности и свободе можно лишь в смысле освобождения индивида от натуралистических, биологических и примитивно индивидуалистических уз, характерных для догосударственных и дополитических общественных форм, основанных на чисто утилитарно-договорных отношениях. Между тем, задачей истинного государства, характеризуемого указанной «трансцендентностью» политического уровня является создание особой атмосферы, благоприятной для развития личности и настоящей свободы как virtus[15] в классическом значении этого слова. Этой атмосферой высокого напряжения государство призывает человека преодолеть себя, выйти за пределы простого растительного существования. Понятно, что для достижения реально «анагогического» (то есть ведущего вверх) результата необходимо задать этой тяге к самопреодолению, которую должно всячески поощрять, правильные ориентиры. Столь же очевидна недостижимость подобного результата при помощи абстрактной идеи «общего блага», которое есть лишь гипертрофированное «индивидуальное благо» в материальном смысле. Таким образом, разрешив недоразумение с «тоталитаризмом», мы должны решительно опровергнуть широко распространённое мнение, согласно которому авторитарная политическая система в принципе несовместима с ценностями личности и душит свободу. В авторитарной системе может пострадать только ничтожная, лишенная смысла и формы и, в сущности, никому не нужная свобода. Перед лицом этой фундаментальной истины все доводы «нового гуманизма» интеллектуалов и литераторов теряют всякий смысл.

Однако, для полной ясности, возвращаясь к ранее сказанному об искусстве демагогов, следует без обиняков признать, что помимо «анагогического» пути возможен и путь «катагогический» (то есть ведущий вниз). Иными словами, индивид может обуздать свои непосредственные влечения и интересы, «превзойти», преодолеть себя, двигаясь в нисходящем, а не восходящем направлении. Это происходит в «массовых государствах», в коллективистских и демагогических движениях, обращенных к стихийным, дорассудочным слоям человеческого существа. Они также способны дать человеку иллюзию возвышенной, напряженной жизни, однако платой за это мимолётное ощущение становится регрессия, умаление личности и подлинной свободы. Бывает сложно отличить один путь от другого, иногда кажется, что они скрещиваются между собой. Но сказанное нами даёт четкие ориентиры, позволяющие определить весомость обвинений, тенденциозно выдвигаемых против политического строя, который мы пытаемся обрисовать, исходя из его положительных, традиционных аспектов (пусть даже не все они были реализованы на практике) деятельности; обвинений, которые на самом деле должны быть предъявлены системе прямо противоположного типа. Мы уже говорили о нелепости отождествления правого и левого «тоталитаризмов». Дабы окончательно покончить с этим вопросом, скажем, что «тоталитаризм» правых имеет «анагогический», а «тоталитаризм» левых «катагогический» характер, и лишь их обоюдная направленность против статичности ограниченной и бессмысленной буржуазной жизни позволяет недальновидному человеку находить в них нечто общее.

примечания:

В последнее время вошло в моду говорить о "тотальном протесте". Это выражение, используемое различными "протестующими" кругами, особенно молодежными, для некоторых звучит достаточно сильно и убедительно. Однако, как и во многих других случаях, мало кто задумывается о внутреннем смысле этого выражения.

Протест против чего? Говорят, против "системы", используя другое модное словечко, под которым понимается совокупность структур и идеологий западного общества и цивилизации или, в более узком смысле, новейшие формы индустриально-технологического общества потребления с присущей им стандартизацией. Поэтому для выражения своего "протеста" против этих форм обычно довольствуются идеями, заимствованными у Маркузе и ему подобных. На самом деле, при более серьезной постановке проблемы, следовало бы говорить скорее о современной "цивилизации" и "обществе" в целом, поскольку эти новейшие формы есть лишь их производная, частный аспект и, если угодно, сведение к абсурду, поэтому смысл настоящего "тотального протеста" должен состоять в восстании против современного мира.

С учетом современной ситуации необходимо, прежде всего, оценить значимость этой идеи, предварительно отказавшись от свойственных ей бессмысленных пропагандистских фантазий. Алекс Каррель в свое время нарисовал картину мира, опустошенного тотальной войной, где на пустынном острове выжившие после катастрофы люди (по замыслу Карреля, "хорошей породы" и с несколькими гениями среди них) начинают заново создавать цивилизацию, но, усвоив уроки прошлого, отказываются от прежнего технологического развития. Несмотря на некоторую привлекательность этой идеи, от нее следует отказаться. Противникам технологического развития общества стоило бы задуматься над тем, готовы ли они отказаться от открытых ныне реальных возможностей в пользу возвращения к естественному состоянию а-ля Руссо. На наш взгляд, человек, действительно ставший господином над самим собой, способен разумно использовать эти возможности, сведя до минимума уравнительскую и пагубную для духа "стандартизацию".

Однако, говоря о массах, наивно ждать от них отказа от идеалов (сегодня во многом реализованных) всеобщего комфорта и буржуазного гедонизма, не владея методом, позволяющим создать в обществе определенное духовное напряжение, до некоторой степени сравнимое с тем, которое еще недавно заставило отдельные страны бросить вызов как плутократии, так и коммунизму.

Таким образом, при более глубоком подходе к данной проблеме становится понятно, что законный протест и бунт должны быть направлены против цивилизации, охваченной тем, что мы назвали "экономической одержимостью" - то есть общества, в котором вследствие насильственного подавления всех истинных ценностей возобладали производственно-экономические интересы. Говоря о высокоразвитом капитализме, мы уже упоминали использованный Вернером Зомбартом образ "сорвавшегося с цепи великана", который он использует для описания производственно-экономического процесса, ставшего до определенной степени самостоятельным и втягивающего в общество потребления не только объекты своей деятельности, но и самих субъектов или менеджеров, то есть собственных зачинщиков и организаторов.

Некоторые "протестующие" выдвигают вполне справедливое требование "переоценки" потребностей, в том числе, в смысле снижения паразитических искусственно создаваемых потребностей, а также ограничения и, условно говоря, обуздания производственных процессов. Однако сделать что-либо в этом отношении в атмосфере демократии и мнимого либерализма совершенно невозможно. Как мы уже говорили, экономика перестанет быть "судьбой" в марксистском понимании только в случае ее обуздания и подчинения силам верховной власти и авторитета, то есть чисто политическим силам. О том же говорил Освальд Шпенглер, рассматривая конечную стадию цикла цивилизации.

Но это требует признания необходимости настоящей "революции справа" с новой антидемократической оценкой идеи государства как самодержавной власти, освященной высшим авторитетом и обладающей надлежащими средствами для обуздания экономики и освобождения мира от ее тирании. (Помимо прочего, очевидно, что создание адекватного координирующего и контролирующего органа по необходимости требует смены партократического режима системой "корпоративных" представителей в ранее указанном смысле.) Любопытно было бы узнать, много ли "протестантов", едва скрывающих свои анархические и левацкие пристрастия, согласятся с тем, что (за исключением апокалиптических утопий) это - единственный путь, ведущий к истинной революции.

Однако следует помнить, что внутреннее действие столь же важно, как и внешнее, влияющее на общественно-политическую область. Наиболее значимой является проблема мировоззрения и образа жизни, следовательно, "тотальный протест" должен быть направлен против самих оснований современного мира в целом. Впрочем, этот вопрос выходит за границы собственно экономической области, поэтому напомним лишь, что извращение современной культуры началось с появления науки, пошедшей путем рационализма и материализма. Здесь мы также имеем дело с процессами, ставшими самодостаточными и подчинившими себе человека, не сумевшего совладать с делом собственных рук.

Естественно, речь идет не об отрицании достигнутого, но об отказе от мировоззрения, с давних пор предопределяемого так называемыми естественными науками, которые, по сути, оттеснили философию и религиозные верования на задний план, лишив их прежнего значения. Необходимо восстать против "мифа" науки, точнее, против идеи, согласно которой именно наука ведет нас к истинному знанию, а ее достижения, якобы переросшие рамки простых средств, способны внести ценный вклад в разрешение основополагающих проблем существования. "Прогрессизм" и сциентизм шагают нога в ногу, и сегодня снова нередко можно услышать прежние патетические гимны во имя науки, торжествующей над "мракобесием" и ведущей к светлому будущему. Многое указывает на то, что подобные идеи находят отклик преимущественно у людей с отсталым мышлением. Приведем только один пример: Уго Спирито, вчерашний фашист и ученик Джентиле, сегодняшний коммунист и университетский профессор, полный нуль как мыслитель. Однако симптоматично его воспевание "нового гуманизма", который придает науке метафизическую (!) ценность, что якобы позволяет ей стать основой для истинного обновления объединенного человечества. Эта причудливая идея во многом близка так называемому "социалистическому гуманизму", до предела пропитанному сциентизмом. Да и сам Спирито дружелюбно ссылается на маоистский Китай, что откровенно свидетельствует о крайнем интеллектуальном отклонении и заблуждении. Можно согласиться с тем, что настоящий тотальный протест требует также "культурной революции", но последняя не должна иметь ничего общего с китайской, которую скорее можно назвать "антикультурной революцией", поскольку основной ее целью должен был бы стать пресловутый "научный марксизм", так и оставшийся одной из основополагающих и неприкосновенных догм учения (если его можно так назвать) Мао Цзе Дуна.

Итак, помимо изучения работ, посвященных критике науки и насчитывающих довольно серьезную традицию (достаточно вспомнить такие имена, как Пуанкаре, Леруа, Бугру, тот же Бергсон и т.п.), с учетом вклада, внесенного традиционной мыслью (Генон, Шюон, Буркхардт; еще де Местр отдал должное savants и ученым своего времени), следует занять холодную отстраненную позицию по отношению ко всему миру науки и техники. Так, адский шум, поднятый вокруг космических исследований, следует воспринимать как своеобразные игры для взрослых детей, могущие произвести впечатление только на наивных простаков. Следовательно, нам необходимо разоблачить миф науки и начать борьбу за иное мировоззрение.

Взаимосвязанная с вышесказанным проблема образования и воспитания молодежи также требует гораздо более серьезного подхода, нежели свойственный некоторым университетским "протестующим" профессорам, которые ограничиваются нападками на проблемы структурного и дидактического порядка. В этой области настоящий протест, "культурная революция" должны были бы продолжить спор, начатый почти полвека назад на заре индустриализации В. фон Гумбольдтом и его последователями, выступавшими против калечащей специализации и утилитарно-практической инструментализации знания. Необходимо ввести такие формы обучения, которые, вместо того чтобы втягивать новые поколения в жернова технологического общества потребления и перепроизводства, имели бы своей целью не "гуманитарность" в бесцветном, литературном понимании этого понятия, но воспитание цельного человека с особым упором на духовные ценности, в связи с чем всякое узкоспециализированное обучение рассматривалась бы лишь как дополнительное и в некотором смысле устаревшее, ибо оно пригодно лишь в качестве средства, используемого во благо "системы", стремящейся к стандартизации индивида. К сожалению, именно этими соображениями руководствуется большая часть молодежи, поступающей в высшие учебные заведения; едва ли не единственной движущей силой является желание получить научное звание, дабы наилучшим образом и с наибольшей выгодой влиться в систему. Поэтому сегодня только указанным путем можно осуществить настоящую "культурную революцию", которая даст реальные результаты и позволит слову "культура" вновь обрести его подлинное значение. Однако возникает вопрос: даже забыв о низком уровне способностей и отупении большинства современной молодежи, где взять преподавателей, стоящих на высоте подобной задачи?

Безусловно, здесь лишь вкратце указано то, что действительно заслуживает "тотального протеста", который должен перерасти в серьезное, систематическое действие, не имеющее ничего общего с робкими поползновениями нынешних беспокойных "протестантов", которые на деле скорее напоминают ос, попавших в стеклянную банку и яростно бьющихся о ее стенки в безнадежных попытках выбраться наружу.

Случай Маркузе представляет собой любопытный пример того, каким образом в наши дни складывается миф. В современной Италии¹ говорить о Маркузе стало чуть ли не обязательным в определенных интеллектуальных кругах, находящихся на краю cafe society и озабоченных стремлением быть a la page, хотя в других странах этот миф уже клонится к упадку. Так, в Германии это имя, поначалу включенное в лозунг студенческого движения - "три М" (Маркс, Мао, Маркузе), хотя и не по воле самого Маркузе, сегодня, похоже, стремительно теряет свою популярность.

Сила мифа Маркузе состоит в том, что он сумел придать определенную форму смутному позыву к бунту, заставив многих "бунтовщиков", лишенных принципов, поверить в то, что они нашли в нем своего философа. Впрочем, это не заставило их озаботиться серьезным изучением его теорий, дабы попытаться отделить их положительные стороны от отрицательных. Маркузе действительно внес значительный вклад в критику современной цивилизации, однако в этом он был лишь подражателем определенного интеллектуального движения, возникшего задолго до него. Для того чтобы стать знаменем грядущего восстания, ему не хватило положительной альтернативы, позволяющей преодолеть кризисную ситуацию.

Как известно, Маркузе нарисовал суровую картину технологического "высокоразвитого индустриального общества" и "общества потребления", разоблачив его уравнительский, порабощающий и насильственно стандартизующий характер, присущий системе власти, которая, предпочитая безболезненные формы управления, избегая прямого террора и насилия и даже заботясь о процветании, максимальном удовлетворении потребностей и соблюдении мнимой демократической свободы, тем не менее, носит столь же "тоталитарный" и разрушительный характер, как и коммунистические режимы. Результатом становится "одномерный" человек - хотя более точным определением будет человек двумерный, поскольку ему не хватает именно третьего измерения, измерения глубины. Маркузе рассматривает также частные области, показывая, например, что "функционализмом" сегодня проникнута даже сама сфера спекулятивно-научного мышления, что лишает знание всякого метафизического характера благодаря повсеместному внедрению инструменталистской гибкой "рациональности", которой подчиняется даже любая антиконформистская сила, стремящаяся избежать однообразия и сохранить самостоятельность.

Ничего особо нового в этом нет. До Маркузе подобные идеи неоднократно высказывали такие мыслители как, например, де Токвиль, Дж. С. Милль, А. Зигфрид и тот же Ницше. О сходстве конечных целей, преследуемых коммунистическим режимом и американской демократической системой, мы писали в заключении к нашей книге "Восстание против современного мира", вышедшей в 1934 г. в Италии и в 1935 г. в Германии. Там же рассматривались две сходные формы уравнительского "тоталитаризма": одна - "вертикальная", осуществляемая как прямое давление со стороны видимой власти, другая - "горизонтальная", порождаемая социальным конформизмом.

Можно сказать, что Ницше еще на заре века, кратко и жестко обрисовав "последнего человека", предсказал путь развития, изобличаемый Маркузе: "Приближается время презреннейшего человека, который уже не в силах презирать самого себя", чей "род неистребим, как земляные блохи", который "живет дольше всех". "Мы открыли счастье, - говорят последние люди и бессмысленно моргают", покинув те "страны, где было холодно". Но насколько иное содержание скрыто в этих словах благородного мятежника высочайшего духа! Вклад Маркузе сводится к кропотливому анализу частных форм, при помощи которых технологическая цивилизация процветания обеспечивает систематическое разведение этой породы "последнего человека". Впрочем, положительным (хотя по понятным причинам не всегда достаточно убедительным) моментом его рассуждений является разоблачение марксистской идеологии: технологическая цивилизация уничтожает марксистский пролетарский протест; постоянно повышая материальный уровень жизни рабочего класса, все полнее удовлетворяя его потребности и стремление к буржуазному благополучию, она поглощает его и включает в "систему", уничтожая его агрессивность и революционный потенциал.

Однако путь, предлагаемый Маркузе, ведет в тупик. С одной стороны, он говорит о мире, стремящемся к тотальному управлению, поглощающему даже самих управляющих и за счет этого обретающего видимость собственной жизни. С другой, он утверждает, что отныне бессмысленно говорить об "отчуждении", поскольку мы имеем дело с человеческим типом, экзистенциально приспособившимся к своему положению, так как то, чем он стал, совпадает с тем, чем он хочет быть, а, следовательно, исчезли всякие предпосылки, позволяющие говорить об "отчуждении". За свободу в неискаженном смысле, отличную от пока допускаемой "системой", требуется заплатить совершенно непомерную, нелепую цену. Никто не желает отказаться от благ процветающего общества потребления во имя абстрактной идеи свободы. Поэтому парадоксальным образом необходимо принудить человека быть "свободным"!

Какие же идеи могут пробудить человеческий тип, способный к "глобальному протесту" и "Великому Отказу"? Здесь Маркузе оказывается совершенно несостоятельным. Ему не хочется уничтожать технику, поэтому он предлагает найти ей другое применение: например, помощь обездоленным, нищим народам и социальным слоям. Он даже не замечает, что тем самым собирается оказать им медвежью услугу: ведь тогда повод к "протесту" исчезнет и они окажутся втянутыми в "систему"! Действительно, мы видим, как страны "третьего мира" по мере своего "освобождения" и "развития" выбирают в качестве модели и идеала высокоразвитое индустриальное общество, вставая на тот же тупиковый путь. Похожую ошибку совершают и маоисты: они останавливаются на "героической" стадии революции, стремящейся достичь состояния tabula rasa, как будто эта стадия может длиться вечно, а массы будут по-прежнему питать презрение к "гнилому благополучию империалистических стран", даже когда это благополучие станет им доступным (ведь Китай - это не только страна Красной Гвардии, заклятых врагов партийных надстроек, но также страна, индустриализация которой уже позволила ей обзавестись атомной бомбой, что для Маркузе является признаком "репрессивного общества"). Точно также в России на смену "героической стадии" пришел технократический период, когда стимулом вновь стала перспектива буржуазного благосостояния.

Таким образом, пролетарский марксизм оказался недолговечным, а в тех странах, где победил, в своей конкретной деятельности также практически переродился в ту же "систему", особенно с точки зрения преследуемых целей. Маркузе не к кому обратиться, кроме обездоленных слоев (которые имеются и в богатых странах) и "подполью", underground, которое составляют анархические и индивидуалистские элементы и группировки, интеллектуалы и т.п., на деле не способные нанести никакого ущерба плотной оборонительной организации "системы", которая, помимо прочего, располагает средствами подавления неорганизованных вспышек терроризма.

Маркузе несомненно прав, говоря о необходимости "переопределения и переоценки потребностей" с целью исключения тех, которые носят паразитический характер и способствуют лишь дальнейшему добровольному закабалению человека, а также остановки перепроизводства. Но кто возьмет на себя такую задачу и во имя чего? Как мы уже говорили, обуздать "систему" способна лишь верховная, вышестоящая политическая власть, но одна лишь мысль о подобной возможности привела бы в ужас Маркузе, заклятого врага любой формы авторитаризма.

Он поясняет, что для него "освобождение от общества изобилия не означает возвращения к целебной, бодрой бедности, нравственной чистоте и простоте". Предлагаемое им скорее напоминает несостоятельную фантазию (дополненную навязчивым комплексом "пацифизма" любой ценой), поскольку он не признает ни одной из высших ценностей, которые могли бы стать мотивационными основами. Дабы убедиться в этом, достаточно ознакомиться с его менее известным сочинением "Эрос и цивилизация". По его прочтении четко понимаешь, что единственным мыслимым для него типом человека является человек Фрейда, существо, органически детерминированное "принципом удовольствия" (Эрос, либидо) и принципом деструктивного (Танатос). Любая этика, выходящая за рамки удовлетворения этих влечений, имеет репрессивный характер и является следствием интериоризации в пресловутом "Сверх-Я" (внутреннем тиране) внешних подавленных влечений и инстинктов, связанных с наследственными комплексами. Согласно социологии, предлагаемой Маркузе, любое общественно-политическое устройство можно вывести из этого фрейдистского человека, причем методы подобного выведения нередко оказываются поистине бредовыми.

Итак, во имя чего он призывает к "Великому Отказу", учитывая, что всякий героико-аскетический принцип при помощи дезориентирующих фрейдистских интерпретаций оценивается как нечто ущербное и недостойное? Вероятно, для Маркузе - который противопоставляет себя психоаналитикам-"ревизионистам" (типа Юнга, Фромма, Адлера и т.п.) - идеалом "личности" является "индивид, которому удалось успешно интериоризировать и использовать репрессию и агрессию" (sic). Поистине пример для всех. Гендрих говорил о войске, которое продолжает сражаться "не думая о победе или лучшем будущем, но лишь потому, что солдат должен сражаться, и это единственная мотивация, которая имеет значение... и новое испытание человеческой воли". Но для Маркузе речь, напротив, идет о вершине отчуждения, о "полной утрате всякой инстинктивной и интеллектуальной свободы", о "репрессии, ставшей уже не второй, но первой природой человека"; одним словом, сплошная "аберрация".

Как говорится, комментарии излишни. Для Маркузе, мыслящего прямо по Фрейду, свобода и счастье равнозначны удовлетворению запросов собственной неизменной инстинктивной природы, среди которых "либидо", естественно, стоит на первом месте. Единственной перспективой для Маркузе является техническое развитие, благодаря которому у человека будет все больше свободного времени, свободного от "принципа отдачи", благодаря чему он научится переносить свои влечения с удовлетворения собственных непосредственных потребностей (что стало бы катастрофой для любого упорядоченного общества) на замещенные или перенесенные потребности, как то происходит в игре, в фантазии "орфической" (т.е. пантеистической и натуралистической с налетом руссоизма) или "нарциссической" ("эстетизирующей", как говорит он сам) направленности. Практически речь идет о маргинальных областях, обозначенных еще Фрейдом как сублимация или компенсация, а в случае индивида - о бегстве от действительности. Маркузе не замечает, что технологическое общество уже осознало необходимость систематической организации "свободного времени", предложив человеку стандартный набор тупых развлечений, связанных со спортом, телевидением, кино и "культурой" иллюстрированных журналов типа Reader's Digest и ему подобных.

Смешно даже думать, что нечто подобное может стать знаменем для восстания под лозунгом "Великого Отказа". Все держится на концепции человека. Человек Фрейда, ставший своим для Маркузе - это отклонение. Подытоживая миф Маркузе, можно сделать следующий вывод: оправданный в принципе бунт, лишенный своей положительной составляющей, обречен на провал. Следовательно, единственным логическим решением становится анархия. Возможно, именно поэтому Маркузе, в конце концов, освистали в Берлине наиболее радикальные "протестанты". После провала марксистского рабочего "протеста" остается лишь революция ничто. Показательно, что во время революционных протестных волнений во Франции в мае 1968 г. рядом с красными флагами коммунистов развевались черные знамена анархистов. Столь же примечательно и то, что подобные выступления, и не только во Франции, сопровождались откровенно разнузданным и дикими выходками. Поэтому если ситуация в корне не изменится, не стоит питать оптимистических иллюзий относительно "молодежи" в целом (которую нередко превращают в идола) и студенчества в частности. Любой бунт, лишенный высших принципов (которые можно найти у того же Ницше в наиболее ценной части его произведений, не говоря уже о вкладе, внесенном теоретиками правой революции), роковым образом ведет лишь к подъему сил еще более низкого уровня, нежели силы коммунистической крамолы, хотя последние и пытаются их использовать. Если эти силы победят, завершится цикл обреченной цивилизации. Воспрепятствовать этому может лишь верховная власть, способная вновь утвердить образ высшего человеческого типа.

Довольно любопытным и заслуживающим внимания феноменом является влияние, оказываемое "маоизмом" на отдельные европейские крути, которые в строгом понимании не являются приверженцами марксизма. В Италии к ним относятся отдельные группировки "легионерской" и "фашистской" направленности, противопоставляющие себя Социальному Движению, которое они считают не "революционным", обуржуазившимся, обюрократившимся и попавшим в сети атлантизма. За образец они также берут Мао.

Подобное явление побудило нас взять на себя труд прочесть знаменитую книжицу Мао Дзе Дуна, дабы понять, чем вызвана эта зачарованность. Но поиски оказались тщетными. Помимо прочего, эта книга не пригодна даже в качестве систематического краткого руководства, ибо представляет собой причудливый набор отрывков из речей и произведений разного времени. В ней нет никакой собственно маоистской доктрины. Действительно, о каком особом учении может идти речь, если с первой же страницы наталкиваешься на следующие категорические заявления: "Теоретическим основанием, на котором строится вся наша мысль, является марксизм-ленинизм"? Этого вполне достаточно, чтобы выбросить в корзину это новое "евангелие", где к тому же на каждом шагу встречаются избитые лозунги мировой крамолы - "борьба против империализма и его прислужников", "освобождение народа от эксплуататоров" и т.п.

Если даже между советскими и китайскими коммунистами существуют разногласия, отдельные расхождения и некоторая натянутость в отношениях, это не более чем семейная склока, внутренние проблемы коммунизма (не считая продиктованных исключительно реалистическими и прозаическими мотивами: обширными малонаселенными восточными владениями России, крайне соблазнительными для перенаселенного Китая), которые могут затронуть нас, лишь если двое поделыщиков сцепятся между собой.

На самом деле реальное влияние оказывает миф маоизма, не имеющий никаких точных идеологических формулировок и подвергающийся совершенно произвольным истолкованиям, с особым упором на так называемой "культурной революции". Поэтому рассмотрим основные составляющие этого мифа.

По мнению некоторых из вышеуказанных "китаефилов", в основании маоистской доктрины лежит "национализм". Однако даже не упоминая того, что впервые национализм утвердился как "ересь" с Тито и достаточно успешно процветал среди прочих сателлитов СССР, любители Мао пренебрегают более существенным фактом: в маоизме, вне всяких сомнений, речь идет о коммунистическом национализме. В его основе лежит коллективистское понимание нации как массы или даже орды, по сути мало отличное от концепции якобинцев. Когда Мао выступает против усиления партийных бюрократических структур, проповедуя прямую связь с "народом", когда он говорит об "армии, единой с народом", повторяя хорошо известную формулу "тотальной мобилизации", его вдохновляет почти тот же дух или пафос массы, который царил во время Французской революции, levée des enfants de la Patrie² ; между тем как двучлен масса-вождь, ("культ личности", подвергшийся критике в пост-сталинистской России и возродившийся в еще более боголепном почитании Мао, ставшего идолом фанатичных китайских масс), повторяет один из наиболее спорных аспектов тоталитарных диктатур. Коммунизм плюс национализм: прямая противоположность высшей, иерархической и аристократической концепции нации.

Но если для "китаефильских" кругов, не желающих считать себя марксистами, привлекательна именно эта формула, то непонятно, почему бы им лучше не обратиться к национал-социалистической доктрине, где этот двучлен выражался формулой "Führer-Volksgemeinschaft" (вождь + национальная общность). Мы говорим здесь именно о "доктрине", поскольку на практике в Третьем Райхе эта установка в значительной степени была облагорожена влиянием различных элементов, связанных с пруссачеством и традицией Второго Райха. Данное замечание во многом относится и к "волюнтаризму", другой составляющей маоизма, которой в избытке хватало и в национал-социализме. Равным образом задолго до Мао появилась "активная концепция войны" как "средства утверждения и торжества собственной истины"; данная концепция была знакома всем великим европейским нациям до появления так называемых "отказников", распространения лицемерного пацифизма и угасания воинского духа и чести. Впрочем, имеет смысл более пристально приглядеться и прислушаться к тому, что говорит дословно сам великий Мао: "Мы боремся против несправедливых войн, преграждающих путь прогрессу, но мы не являемся противниками справедливых, то есть прогрессивных войн". Что здесь подразумевается под "прогрессом", вряд ли нуждается в пояснениях: всемирное торжество марксизма и коммунизма. Поэтому почему бы нам самим не воспользоваться "активной концепцией войны", но уже в целях нашей "справедливой войны", войны не на жизнь, а на смерть против мировых подрывных сил, предоставив другим изощряться в обличении "империализма", воспевании "героического Вьетконга", великодушного Кастро и прочем вздоре, достойном лишь того, кто успешно прошел "промывку мозгов", лишающую всякой способности к различению.

Рассмотрим остальные составляющие маоистского мифа. Считается, что маоизм рассматривает человека как творца истории и выступает против технократии в отличие как от СССР, так и от США. В "культурной революции" желают видеть позитивный нигилизм, так как она якобы стремится начать все с нуля. Но это пустая болтовня. Прежде всего, Мао обращается не к человеку как таковому, но к "народу": "народ и только народ есть движущая сила, творец всемирной истории". Презрение к личности, к отдельному человеку в маоизме столь же сильно, как и в раннем большевизме. Известно, что в красном Китае частная жизнь, семейное воспитание, все формы личной жизни, включая даже секс (за исключением его простейших форм), подвергаются остракизму. Лозунгом является интеграция (на самом деле являющаяся дезинтеграцией) человека в охваченный фанатизмом "коллектив". Собственно говоря, знаменитая "культурная революция" - это революция против культуры. Культура, с традиционно западной точки зрения (как, впрочем, и с точки зрения традиционного Китая: достаточно вспомнить конфуцианский идеал жень, что можно перевести как humanitas (человеческая природа), и кюн-цюн, или "цельный человек", в противоположность сяо-жень, "человеку вульгарному", то есть понимаемая как самовоспитание, никак не связана с коллективом, но, напротив, отвергается им.

Мао заявлял, что он опирается на обездоленные, нищие массы, оценивая их нищету как положительный фактор, поскольку "нищета рождает желание перемен, желание действия, желание революции"; это как бы "чистый лист бумаги", на котором можно написать все что угодно. Но это также банальность, на самом деле здесь нет никакого желания довести эту ситуацию до "нулевой точки" в положительном, духовном смысле. Простодушных людей, как правило, поражают возможности, которые могут открыться на начальной, деятельной, эйфорической стадии маоизма как революционного движения. Но, во-первых, подобные возможности открывает почти любая революция независимо от ее идеологической направленности, во-вторых, эта стадия не может длиться вечно и, следовательно, не дает положительного решения. Важна не только отправная точка, но и цель, направление, terminus ad quern. И здесь Мао не оставляет никаких сомнений, неоднократно и откровенно повторяя, что для него целью является "построение социализма". Таким образом, мы имеем дело не с обновляющей революцией, нацеленной на "человека" и начинающейся с антикультурной нулевой отметки, но с движением, изначально обремененным тяжким грузом марксизма. Никакие жульнические уловки не могут изменить этого положения дел, поэтому пусть сам Мао объяснит нам, каким образом он умудряется сочетать идею, согласно которой человек (точнее, как мы видели,"человек-народ") является активным субъектом истории, определяющим ту же экономику, с основной догмой марксизма, а именно с историческим материализмом, прямо противоречащим этой идее.

Приверженцы революции как движения, начинающегося с нуля, с нигилизма по отношению ко всем ценностям буржуазного общества и культуры, доказывают лишь собственное невежество, не находя себе иного учителя, кроме великого Мао. Ведь куда более надежной опорой для них могли бы стать идеи "героического реализма", сформулированные Эрнстом Юнгером почти сразу после Великой Войны и не имеющие ничего общего с марксистским отклонением!

Что до другой составляющей мифа "китаефилов", а именно его антитехнократической позиции, которая, согласно маркузианско-му анализу высокоразвитых форм индустриального общества, заслуживает положительной оценки, то это чистый обман. Разве не стремится Мао к индустриализации своей страны вплоть до создания собственной атомной бомбы, накапливая все средства для "справедливой войны" в мировом масштабе, и тем самым вставая на тот же путь, которым пошла коммунистическая Россия, вынужденная создавать технологические и технократические структуры, аналогичные существующим в промышленно развитых буржуазных странах? Помимо высокого уровня фанатичности, который невозможно поддерживать постоянно, хотелось бы знать, каким образом Мао - когда ему удастся обеспечить народным массам, революционно настроенным именно благодаря нищете (как утверждает он сам), условия жизни, свойственные "обществу процветания" - намеревается сохранять в этих массах презрение к "загнивающему благополучию империалистических стран"? Даже допуская, что при помощи ценностей марксистского уровня удастся привить целой нации особого рода аскетизм, это станет лишь свидетельством трудно вообразимой, но опаснейшей регрессии и вырождения определенной части человечества. Тем более что для современных "протестных" движений характерна полная неспособность противопоставить ценностям "развитой цивилизации" и "общества потребления" какие-либо иные, истинные ценности.

Эти соображения легко продолжить. Но уже вышеизложенного вполне достаточно, дабы понять, что зачарованность маоизмом покоится на мифах, которые для человека, способного мыслить глубоко, по прочтении "евангелия от Мао" оказываются полностью несостоятельными. Люди, отрицающие марксизм и коммунизм, но при этом увлекающиеся маоизмом, доказывают этим свою интеллектуальную незрелость. Если им более не на что опереться, значит природа их "тотального протеста" и показной революционности крайне подозрительна.

Несмотря на модную ныне "демифологизацию" всех подлинных и традиционных ценностей, процесс создания новых табу идет полным ходом. Профанические величины становятся табу, объявляются священными реальностями, о которых дозволяется говорить лишь с глубочайшим почтением и благоговением. Горе тому, кто дерзнет покусится на них! Хор возмущенных протестов покроет его позором, естественно, во имя сверх-табу, Святой Демократии. Здесь мы хотелись бы остановиться на паре подобных табу. Первое касается негров.

Белые люди, окончательно утратив здравый смысл, своими руками сделали из негров табу. Провозгласив принцип самоопределения народов и использовав цветные войска в бессмысленных братоубийственных войнах, белая раса создала оружие, которое сегодня обернулось против нее самой. Это оружие никогда бы не стало столь опасным, если бы белые внезапно не поддались психозу антиколониализма, презрев все то положительное (уравновешивающее отрицательные стороны), что принесла колонизация африканским народам, подняв их на уровень, которого они никогда не смогли бы достичь самостоятельно.

Позднее те же белые, левые французские интеллектуалы и деятели искусств, совместно с шайкой Ж.-П. Сартра выдумали и воспели негритюд, создав миф, до которого никогда бы не додумался ни один негр. Эта нелепая выдумка должна была стать для негров чем-то подобным тому, чем является итальянскость для Италии, германскость для Германии и т.д., хотя негры никогда не составляли единого народа с общей цивилизацией, ибо не существует единой "негритянской нации", но есть множество родов, племен и этносов, каждый из которых обладает своими традициями, обычаями и верованиями, значительно рознящимися между собой.

Естественно, негры, познакомившиеся с культурой исключительно благодаря обучению в европейских образовательных учреждениях, поспешили воспользоваться этим мифом и довольно быстро перешли от идеи негритюда как особой единой цивилизации и культуры к утверждению ее превосходства над белой культурой и цивилизацией. Например, негр Кармайкл, глава одного из военизированных подразделений ("Black Panther") организации "Black Power" заявил буквально следующее: "Это белые должны приложить старания, чтобы подняться до уровня негритянского гуманизма"; приблизительно то же говорит черный писатель Джеймс Болдуин и пр. Впрочем, чему здесь удивляться, если опять именно белый, более того, немец (немецкие расисты прошлых времен должны перевернуться в гробах!) И. Ян в книге под названием Muntu уже не просто выступает апологетом негритюда, постулируя наличие общей для африканских негров философии и метафизики, но утверждает, что только обращение к негритянскому мировоззрению и образу жизни поможет преодолеть материализм и механистичность, свойственные современной цивилизации, созданной белыми.

Это неслыханное увлечение, охватившее немало белых людей, и табуизация, дошедшая до отказа от употребления самого слова "негр" как "оскорбляющего" достоинство (например, оно ни разу не встречается в вышеупомянутой книге Яна), дополняются поощрением всякого рода смешения, как культурного, так и социального. Относительно первого мы уже писали в другом месте³ , указывая на культурную "негрификацию" США, особенно заметную в области танцевальной музыки, искусства, танцев, типичных поведенческих привычек и т.д.; эта эпидемия сегодня поразила и значительную часть европейских народов. Некоторые представители американского "протестного" beat generation (на пике популярности этого движения) дошли до того, что сделали из негра образец для подражания, подобно Норманну Малеру, который в своем известном произведении назвал битника white Negro (белым негром), между тем как для белых девушек переспать с негром стало одним из способов заявить свой "протест".

Наиболее яркими образцами социального смешения в Америке стало повальное увлечение "интеграционизмом" и антисегрегационизмом (выступить против которого в открытую нашел в себе мужество только Уоллес), что стало одним из наиболее ярких примеров того, до какой нелепости может дойти фанатичный эгалитаризм и демократия. На самом деле стремление к "интеграции" есть грубое нарушение того самого принципа свободы, о соблюдении которого столь пекутся в других областях. Никто не осмелится отрицать за семьей права не принимать у себя гостей, которые несимпатичны хозяевам (каковы бы ни были причины этой антипатии), однако считается допустимым навязывать в юридическом порядке смешение с неграми в публичной жизни, причем делается это, словно в насмешку, во имя той же свободы, но понимаемой крайне односторонне.

Говорят о гнусности южноафриканского режима апартеида, тенденциозно истолковывая его как "недопустимую сегрегацию", хотя на деле речь идет лишь о "сепарации", что буквально означает "держаться в стороне", жить самому по себе, среди своих близких, и достигается это не режимом подавления, но "раздельным развитием". Единственное ограничение направлено на то, чтобы воспрепятствовать негритянскому большинству, воспользовавшись демократическим количественным "правом" занять место белых, встав во главе государства, созданного исключительно руками белых, которым оно всецело обязано своим процветанием и уровнем цивилизации.

К тому же игнорируют вполне естественную склонность этнических меньшинств к образованию сравнительно замкнутых сообществ, своего рода "островков" в крупных городах как поступали и американские негры, пока агитаторы, за спиной которых стояли коммунисты, не приучили их по всякому поводу (и даже без оного) кричать о нарушении своих "гражданских прав". Между тем хорошо известно, что негры не меньшие "расисты", чем белые, но их расизм почему-то ни у кого не вызывает протеста, хотя малейшее проявление расизма со стороны белых клеймится "нацизмом". Однако именно черный расизм является одной из основных причин обострения "расовой проблемы", принимающей все более угрожающий характер. Можно было бы довольно просто решить эту проблему, выделив американским неграм один из штатов (предварительно эвакуировав всех белых), дабы они наслаждались там своим негритюдом во всей его чистоте, сами бы управляли собой и делали все, что им заблагорассудится. К сожалению, о втором возможном решении, суть которого состоит в том, чтобы предложить всем черным расистам и активистам "Black Panthers" вернуться к своим сородичам в родные края, переселившись в новообразованные африканские государства, бесполезно даже мечтать: ни один американский негр никогда на это не согласится, поскольку его мнение о своих африканских собратьях гораздо ниже, чем у белых. Поэтому они предпочитают жить среди последних и извлекать выгоду из созданных теми общественных институтов.

Что происходит, когда к власти приходят негры, можно было наблюдать в той же Америке во времена господства саквояжников, когда под давлением североамериканских демагогов в 1868 г. негры пришли к власти в южных штатах, потерпевших поражение в гражданской войне: это был настолько коррумпированный режим, отличающийся такой бесхозяйственностью и некомпетентностью, что во избежание полной разрухи пришлось быстро дать обратный ход. Если этот пример кажется устаревшим, достаточно взглянуть на нынешнее положение африканских государств, обретших "свободу" вследствие антиколониального психоза: за фасадом смехотворной пародии на европейские демократические институты там царит административный беспредел и почти неприкрытый примитивный деспотизм, едва ли не ежедневно заговор сменяется государственным переворотом, а волнения перерастают в межплеменные распри, сопровождаемые массовыми убийствами. Сен-Польян (La centre-revolution africaine, Paris 1967) приводит впечатляющий понедельный список подобных событий, начиная с 1960 г. От полного экономического краха африканские государства спасает лишь противоборство США и СССР, которые оказывают им поддержку, поскольку нуждаются в новых областях влияния, экспорта и инвестиций, а также сырьевых ресурсах.

Но нас это не касается, поэтому пора сказать: хватит с неграми, довольно делать из них табу и идти на уступки! По крайней мере, такую позицию должны занять сторонники настоящего правого движения. Ведь даже среди наших мало-помалу распространяется отравляющее влияние, нацеленное на то, чтобы притупить последние остатки чувства дистанции и здоровых естественных инстинктов. Помимо наплыва негров в студенческую среду, где они выделяются вызывающей наглостью и заодно с "протестантами" и "волосатиками" занимаются подозрительными делишками, следует указать на влияние телевидения, которое говорит о неграх только хорошее и не упускает случая встать на их сторону, бесстыдно передергивая факты. Достаточно вспомнить многочисленные американские фильмы с неграми в роли судей, адвокатов, актеров, полицейских и т.п., постоянные шоу с участием негритянских певцов в окружении белых девушек. Цель этих постоянных показов в том, чтобы приучить зрителей к неразборчивости в общении, что не лишено опасности, учитывая низкий моральный уровень, свойственный, к сожалению, большинству нашего населения. Это дополнительный фактор разложения.

Другим табу нашего времени является так называемый "рабочий класс". Горе тому, кто его заденет, кто посмеет говорить о нем иначе, нежели с чувством глубокого почтения! Лелеять его, льстить и всячески угождать ему стало чуть ли не обязанностью всех демократических партий. Ему дозволяется все, поскольку его дело - свято. Разве марксизм со своими попутчиками не провозгласили рабочий класс истинным творцом истории, заявив, что прогресс цивилизации равнозначен развитию и подъему рабочего класса?

Неприкосновенность рабочего класса носит не только моральный, но и физический характер. Ярким примером этого стали события в Аволе, когда в результате столкновения между полицией и толпами разбушевавшихся манифестантов погиб один "трудящийся" и несколько получили ранения. И что же? Еще до начала расследования, до установления истинной картины событий и выявления виновного комиссар полиции был снят с должности, а телевидение поспешило представить все случившееся, дословно, как "полицейское подавление профсоюзной борьбы, синонима социального прогресса", что тут же в один голос подхватила целая свора журналистов. Кого волнуют жертвы среди сил правопорядка, которые вместо того чтобы позволить линчевать себя "миролюбивым" радетелям "профсоюзной борьбы", - согласно сообщениям СМИ, естественно, вышедшим на улицы с песнями и цветами, - были вынуждены воспользоваться элементарным правом на самооборону, чтобы защитить собственную жизнь? "Святость" и неприкосновенность распространяется только на "трудящегося". А для тех, кто думает иначе, остается только одно: ecrazer I'infame⁴.

Впрочем, здесь нам хотелось бы остановиться на общем аспекте этого табу. Прежде всего, следует отказаться от незаконного обобщения понятия "трудящийся". Совершенно очевидно, что значимость, придаваемая "трудящемуся", тесно связана с современным мифом "труда". Труд перестал быть тем, чем он всегда был и должен быть в нормальной цивилизации: деятельностью низшего порядка, обусловленной снизу, незначительной и по сути своей связанной с материальной, "физической" стороной существования, с потребностью и необходимостью.

Поэтому в том, что "трудящиеся" смогли навязать всем свой закон и с каждым днем становятся сильнее по мере развития профсоюзного движения, можно увидеть своего рода историческое возмездие, реакцию на гипертрофию той материальной части общественного организма, к которой относится труд. Это привело к капитуляции перед "рабочим классом", к боязливому, но единодушному почитанию его, к возникновению табу под именем "рабочий класс".

Следовательно, в первую очередь необходимо отвергнуть миф труда, проведя четкое деление между различными видами деятельности и противопоставив занятия, связанные с материальными интересами, тем, которые носят свободный и неприбыльный характер. Понятие "труд" должно применяться исключительно по отношению к первым, независимо от обстоятельств и принятой оценки, учитывая, что сегодня почти любая деятельность прямо или косвенно работает на "общество потребления".

Однако, точно определив законное место "трудящихся", мы сталкиваемся с необходимостью его десакрализацик. Когда Жорж Сорель говорит о "героическом аскетизме" рабочего класса, это звучит подобно насмешке. Сегодня трудящийся представляет собой всего лишь "продавца рабочей силы", и как таковой стремится извлечь из заключаемой сделки максимальную прибыль, движимый лишь желанием обеспечить себе буржуазный уровень жизни. Прошли времена обездоленного пролетариата первого индустриального периода, протест которого против нечеловеческого обращения был более чем обоснован. Хотя еще остаются бедные регионы, тем не менее общая линия развития вырисовывается вполне отчетливо. Сравнительно квалифицированный "рабочий" сегодня живет лучше многих интеллектуалов, преподавателей, низших государственных служащих, большинства тех, кто принадлежит к среднему классу (всем известно, с какими проблемами приходится сталкиваться, вызывая такого "трудящегося" для какого-либо ремонта). Современный рабочий думает только о себе, а рабочие организации защищают лишь "интересы отрасли".

Отравленный марксистской концепцией классовой борьбы и подобными социальными идеологиями, современный рабочий утратил чувство внутрипроизводственной солидарности и не желает более быть частью производственного единства; ему более не ведомо чувство преданности и добровольной личной ответственности; он презирает так называемый "патернализм", воспринимает его как оскорбление, не видя ничего дальше собственного носа. Ему нет никакого дела до того, что его беспорядочные "требования" усиливают социальный дисбаланс и усугубляют развал национальной экономики, ведя к бесконечному повышению заработной платы, а, следовательно, и к соответствующему росту цен. Негибкие и единообразные профсоюзные тарифы устанавливаются в принудительном порядке, без учета различий между отраслями и соответствующей разницы в доходах, в результате чего некоторые из них оказываются в критическом положении, что отрицательно сказывается на общей экономической ситуации.

Злоупотребление забастовками все более напоминает настоящий социальный шантаж, открыто извлекающий выгоду из той самой капиталистической или "буржуазной" системы, против которой борется марксистская идеология: ведь если эта система будет свергнута, потеряют свою силу и все претензии, оправдываемые сегодня мифом "эксплуатации" трудящихся, труд подвергнется жесткому планированию в рамках тоталитарного марксистского "трудового государства", не допускающего никаких забастовок, и веселье быстро закончится; "трудящимся" придется вкалывать на полную катушку, забыв даже о возможности каких-либо "требований".

Следует четко понять следующее. "Социальной справедливости" в одностороннем понимании, то есть учитывающей интересы исключительно "рабочего класса", необходимо противопоставить более широкую и сложную концепцию справедливости, основанной на эффективной, качественной иерархии ценностей и видов деятельности. Учитывая текущее положение, при котором ситуация развивается исключительно в нежелательном направлении, трудно сказать, что еще можно было бы предпринять в этом отношении.

Но настоящим правым следует по крайней мере отказаться от уступок в идейном плане, выступить против табу "рабочего класса", лишить святости это новое плебейское божество, обнажив его истинный малопривлекательный облик.

Прочим же остается лишь бить себя в грудь. Дальневосточная пословица гласит: "петли Небесной сети широки, но никто не проскользнет сквозь них". За завоевания материалистической цивилизации - в которой, по словам Рене Генона, человек оторвался от небес под предлогом овладения землей, предпочтя материальные блага - рано или поздно приходится расплачиваться. Как мы показали, среди прочего тяжкой расплатой стали подъем и усиление "рабочего класса" в современном мире. Сегодня при желании он способен парализовать весь государственный организм; особенно если, как в Италии, власть находится в руках трусливых, безответственных, бесхребетных людей, совершенно неспособных создать органические структуры, в которых даже самые приземленные виды деятельности обрели бы - определенным образом и до определенной степени - сопричастность высшему смыслу.



примечания:

   ¹   Первое издание книги относится к 1953 г. (прим. пер.) <sup>в текст

   2</sup>   франц. строчка из Марсельезы, доcл.: "Вставайте, дети Отчизны" (прим. пер.) <sup>в текст

   3</sup>   J. Evola, L'Arco e la Clava <sup>в текст

   4</sup>   франц. "раздавите гадину", известное выражение Вольтера (прим. пер.) ^{в текст}

Хаотическое и кризисное состояние современного мира порождено не только действием подрывных сил, которое, как говорилось, нельзя считать самопроизвольным; существуют и другие вполне естественные факторы, отрицательное влияние которых обусловлено исключительно бездействием человека. Среди них значительное место занимает рост народонаселения. Если бы удалось снизить плотность населения в мире до цифры, скажем, трехвековой давности, сохранив современный уровень материальной цивилизации, то общественно-экономические проблемы, волнующие сегодня народы, несомненно, утратили бы свою напряженность, как и большинство ситуаций, используемых к своей выгоде революционными силами. Это, в свою очередь, привело бы к ограничению исступленной жажды деятельности - прежде всего связанной с экономической одержимостью - и высвобождению нового пространства, что во многом облегчило бы возвращение мира к нормальным условиям.

Между тем, как известно, процесс движется в прямо противоположном направлении, причем со все большей скоростью. Еще недавно казалось, что "народы умирают". Однако тревога оказалась ложной. Даже разрушения, причиненные "тотальной" широкомасштабной войной, безжалостной к беззащитным городам, женщинам и детям, не помешали демографическому росту (по сравнению с довоенным периодом) не только в Италии, но и в других центрально-европейских странах, наиболее пострадавших во время последнего конфликта. Мы как бы сталкиваемся с захлестывающим землю потоком, нарастающий напор которого приводит к обострению кризиса и нарастанию беспорядков всякого рода, - и трудно сдержать возмущение при мысли о том, что здесь мы имеем дело не со слепым роком, но с процессом, вполне доступным контролю людей. Налицо крайне характерный для современных западных людей случай нарушения соразмерности между контролем над внешним миром и миром внутренним. Человек покоряет стихийные силы природы, при помощи техники обезвреживая или подчиняя их себе, но не способен справиться с приростом рождаемости, поскольку это требует воздействия на самого себя, на собственные предрассудки и инстинкты. Но обычный современный человек почти утратил эту способность к самоконтролю, тщеславно удовольствовавшись призрачным господством над материей.

Известно, что об опасности перенаселения заговорили еще в прошлом веке; здесь достаточно вспомнить имя Мальтуса. Однако тот исходил из чисто материалистических и малосостоятельных соображений; в любом случае для нас этот вопрос стоит в совершенно ином ракурсе. В отличие от Мальтуса мы видим основную опасность не в том, что вследствие увеличения населения земли к определенному времени возникнет недостаток средств, необходимых для выживания и пропитания. С учетом возможных мер, к которым можно прибегнуть в крайнем случае, подобный исход возможен только в далеком будущем, до наступления коего вполне могут произойти малоприятные события, не предусмотренные ревнителями постоянного и непрерывного прогресса. Даже в исключительно материальной области кризис перенаселения таит иные опасности для нашей эпохи и ближайшего будущего. Перенаселение обостряет проблему безработицы, точно также как неизбежная (вследствие их детерминизма) интенсификация производственных процессов в свою очередь ведет к усилению экономической одержимости, дальнейшему закабалению человека, сокращению свободного пространства, ограничению свободы передвижения в современных городах, которые, как гниющие трупы, кишат людскими букашками, порождениями "массовой цивилизации". Это наиболее важный аспект проблемы.

Зомбарт справедливо считал, что уменьшение населения могло бы стать одним из немногих средств, позволяющих нанести смертельный удар крупному капитализму, - этому "сорвавшемуся с цепи великану", крушащему все на своем пути, - тем самым избежав перемен, пагубных для всякого здорового общественно-экономического устройства. Он думал, что дело к тому и идет. Однако, как было сказано, несмотря на отдельные задержки, движение возобновило свой ход в прежнем направлении. Поэтому, если не будут предприняты решительные меры, в ближайшем будущем нас ожидают вышеуказанные перспективы.

Во избежание этого следовало бы, прежде всего, освободиться от заблуждений и предрассудков, которые по-прежнему обрекают людей на бездействие перед угрозой перенаселения.

В политической области следует отказаться от мифа, гласящего: "сила в количестве". Необходимо признать со всей откровенностью, что попытка проведения империалистической политики посредством демографической кампании стала одной из основных ошибок фашистской идеологии. Количественная мощь - это чисто грубая сила, сама по себе крайне относительная, так как даже орда нуждается в надлежащем руководстве. Истинная империя создается расой завоевателей, покоряющих новые земли и народы не потому, что им "не хватает места под солнцем" или вследствие демографического взрыва, но благодаря особому призванию и высшим достоинства, позволяющим им стать правящим меньшинством. Разве проблема перенаселения в свое время подтолкнула к господству римлян, ахеменидов, франков, испанцев, первых исламских завоевателей или тех же англичан? Если же говорить о стадии, на которой фактическое господство соединяется с духовным влиянием, - когда на смену простому подчинению приходит естественное признание, что придает всей системе высшую законность и устойчивость, - то здесь факторы, не сводимые к простому числу и количественной силе, имеют еще больший вес.

В той же степени сказанное относится к внутренним проблемам народа. Те народы, которые поощряют или хотя бы просто не противятся беспорядочному демографическому росту, неизбежно испытают на себе пагубные последствия закона контрселекции. Действительно, наиболее плодовитыми являются низшие расы и социальные слои. Поэтому можно сказать, что если число высших, отборных элементов растет в арифметической пропорции, то число низших - в геометрической, результатом чего становится роковое вырождение целого. Именно этот фактор нередко становился причиной ослабления и дальнейшего краха великих имперских организмов: они как бы размывались снизу вследствие чудовищного расползания "основания", состоящего из смешанного "пролетарского" элемента. Следует напомнить, что слово "пролетарий" происходит от proles¹ и связано с идеей животной плодовитости. Как справедливо заметил Мережковский, оно относится прежде всего к тем, чьей единственной творческой способностью является деторождение, - тем, кто хотя телом подобен мужчине, духом подобен евнуху. Логическое развитие этой тенденции ведет к "идеальному" обществу, в котором нет ни классов, ни мужчин, ни женщин, но лишь "товарищи", лишенные пола ячейки огромного муравейника.

С политической точки зрения демографический рост ведет исключительно к усилению международной напряженности, вплоть до военного конфликта, не оправданного никаким высшим правом или идеей: простому количеству, простому состоянию "пролетарской нации" не соответствуют ни право, ни идея. Если мы исключим военное решение (учитывая также, что для исхода войны значение чисто количественного потенциала становится все более относительным благодаря техническим средствам ведения современных войн), демографический переизбыток может лишь превратить нацию в попрошайку, вымаливающего у других народов "пространство" для экспорта "рабочих рук", практических обреченных на вырождение и растворение среди чужого населения. Если же подобного выхода нет, неизбежно нарастание внутреннего кризиса и социального напряжения, что является буквально манной небесной для происков вожаков марксистской крамолы.

Легко понять, сколь пагубными последствиями может обернуться беспорядочный демографический рост - ведущий, как было сказано, к количественному преобладанию низших, "пролетарских" слоев - при демократический системе; поскольку при демократии власть обеспечивается "всеобщим избирательным правом", то есть чистым числом, это снимает все ограничения, которые ранее при другом строе позволяли меньшинству, элите, закрепившейся на ключевых позициях в государстве, оградить себя от количественного роста "основания".

Перейдем от соображений политического порядка к предрассудкам как религиозного, так и буржуазного происхождения, препятствующим ограничению рождаемости. Сделаем лишь несколько кратких замечаний.

Как известно, католическая религия следует в этом вопросе библейскому завету "плодитесь и размножайтесь". Это один из тех случаев, когда церковь наделяет этической ценностью вещи, имеющие чисто практическое, относительное значение, а в нынешнее время и просто устаревшие. Иудейский закон был оправдан исключительно патриархальными условиями древнееврейских пастушеских и земледельческих племен, которые нуждались в работниках, в связи с чем высокая рождаемость поощрялась и считалась богоугодной (подобное происходит и сегодня в отдельных сельских местностях). Но это не имеет никакого отношения ни к религии, ни к этике. С особой религиозной - или скорее аскетической - точки зрения половое удовольствие часто подвергается осуждению как таковое, именно подобный подход исповедовало аскетическое направление раннего христианства. Однако узаконение и освящение полового союза и брака лишь в целях воспроизводства и их осуждение в любом ином случае с точки зрения обычной жизни или, в более широком смысле, с точки зрения человека, не имеющего аскетических наклонностей, представляется поистине чудовищным. Разве это не означает, что религия готова одобрять и даже поощрять лишь самое примитивное и животное влечение? Ведь зачатие требует от человека полной самоотдачи половому акту, тогда как самым естественным средством, предотвращающим оплодотворение, является некая отрешенность, преобладание воли, контроль над примитивнейшим импульсом инстинкта и желания. Разве не подобное поведение - преобладание интеллекта и воли над чувственностью - во всех других случаях формально восхваляется и одобряется церковью? Почему же в половых отношениях из тупой приверженности устаревшему предписанию древнееврейского закона, из лицемерия или теологической ненависти к полу как таковому католическая мораль одобряет прямо противоположное поведение, подобающее лишь какому-нибудь шопенгауэровскому "гению рода", вступающему в соитие поистине more ferarum.

Повторим, можно было бы понять предписание, поощряющее безбрачие и целомудрие и осуждающее любые половые удовольствия и всякие сношения с женщинами исходя из аскетической морали, преследующей цели сверхъестественного порядка; но немыслимо признание женщины и сексуальности лишь с точки зрения детородной функции, что по сути равнозначно утверждению упадочного и животного характера любых отношений между полами. Даже распутник, возводящий половое удовольствие в ранг искусства - не говоря уже о некоторых "дионисийских" аспектах сексуальности (имевших в древности религиозное освящение) - безусловно, стоит выше того, кто буквально следует католической морали.

Впрочем, похоже, современная церковь готова пойти на некоторые уступки. Хотя выдвинутое на II-м Ватиканском Соборе решение "идти в ногу со временем" имело немало плачевных последствий, в плюс церкви можно записать открытое признание того, что не только продление рода, но и "любовь" может быть законным основанием для брака; положительными можно считать и попытки пересмотра вопроса о "контроле над рождаемостью"; сегодня церковь заботит не столько сама проблема контроля, сколько вопрос о допустимости тех или иных средств этого контроля. Однако достаточно взглянуть, с каким ужасом пишет католический экзистенциалист ГАБРИЕЛЬ МАРСЕЛЬ о репрессивных мерах против рождаемости, мерах, "хулящих Жизнь", чтобы понять, сколь цепки предрассудки католиков даже независимо от официальной доктрины.

Помимо религиозных предрассудков существуют предрассудки, порождаемые мышлением, высоко ставящим избитые фразы и общепринятые условности, что нередко граничит с лицемерием и ложью. Например, вспомним безвкусную буржуазную риторику по поводу детей, культа детей и желания иметь детей. Но в большинстве случаев вовсе не это желание побуждает мужчин и женщин вступать в союз. Дети обычно просто "получаются". Так, проведенный в Европе референдум дал следующие результаты: 45% при вступлении в брак не задумывались о будущем ребенке; 30% не хотело иметь детей; лишь 25% мужчин и женщин действительно собирались обзавестись потомством.

Для революционно-консервативного движения сопротивления важно следующее: нам нужны люди, свободные от буржуазных сентиментальных комплексов и готовые исполнить свой долг в любой момент; для них "семейные обязанности" почти равнозначны предательству; желательно, чтобы они были sine impedimentis, ничем ни связаны, чтобы ничто не ограничивало их возможности свободно распоряжаться собой. Так, в древности существовали Ордена, для членов которых безбрачие было обязательным. Стоит прислушаться и к истине, заключенной в следующих словах Ницше: "Мужчину следует воспитывать для войны, женщину - для отдохновения (или вознаграждения - Erholung) воина; всё остальное - глупость". В любом случае идеал "союза мужчин" не может иметь ничего общего с приходским или мелкобуржуазным идеалом "дома и детей"; более того, мы считаем, что в данной области за указанными людьми можно признать право на достаточно широкую сексуальную свободу вопреки морализму, социальному конформизму и "обывательскому героизму".

Впрочем, следует учесть и следующее. Без преемственности элита не имеет будущего; поэтому представляется вполне естественным, чтобы она позаботилась также и о наследниках, способных противостоять угрожающему размножению низших слоев. Но здесь необходимо сделать несколько оговорок.

Прежде всего, пример древних религиозных Орденов, практикующих безбрачие, доказывает, что преемственность может быть обеспечена и другими средствами помимо физического продления рода. Возможно, помимо ударных сил, готовых к непосредственным действиям, имеет смысл создать вторую группу, которая - по образцу древней знати - обеспечивала бы наследственную передачу отборной крови в дополнение к духовно-политическому наследию традиции и мировоззрения. Однако возможность достижения подобной цели сегодня представляется довольно утопичной; пришлось бы закрыть глаза на реальность, на общие социальные и экзистенциальные условия, ставшие отныне подавляющими. Впрочем, при желании можно рискнуть стать отцом, если в современной семье отцовство еще что-то значит, однако необходимо твердо удостовериться, что оно не является лишь предлогом, позволяющим оправдать собственную невоздержанность. В любом случае очевидно, сколь призрачны надежды на воспитание достойного потомства в современной семье, столь далеко ушедшей от традиционного, скажем даже "римского" уклада. Столь же очевидно, что сегодня на Западе создать семью такого типа почти невозможно.

Но даже в лучшем случае не может быть и речи о возможности соревнования с более плодовитыми низшими слоями; поскольку в нашем случае речь идет об элите, то есть меньшинстве - даже при всех стараниях (и учитывая, что потомству передается не просто кровь) создать противовес демографическому напору низших слоев и племен никогда не удастся. Как уже говорилось, необходимо задействовать другие средства; первым и непременным условием является устранение демократической, эгалитарной системы; вторым - занятие надлежащей позиции по отношению, например, к так называемому Третьему миру.

В древне-индоевропейских традициях "долгом" считали только рождение первого сына (хотя это правило не распространялось на людей, склонных к аскетизму); поэтому первенца называли "сыном долга", в отличие от других детей. Стоит ли говорить, что соблюдение лишь одного этого правила, обеспечивающего, в частности, принцип наследования по отцовской линии, само собой привело бы к снижению демографического роста.

Мы описали основные качества, присущие как первой группе, полностью свободной ото всяческих уз, так и второй группе, которая через свое потомство пытается создать биологическую основу для передачи духовного наследия и обеспечения преемственности Орденских структур. Между тем большинство наших современников, давая жизнь новым существам, лишь воспроизводит в них собственную несостоятельность, тщету и бессмысленность прожитой жизни, тем самым умножая бесформенный мир количества. Пассивность перед натуралистической частью собственного существа и примитивнейшим половым влечением или покорность предрассудкам являются яркими свидетельствами их полной безответственности, особенно учитывая коллективные последствия подобного поведения, пагубный характер которых с каждым днем становится все более очевидным. Но несмотря на мнение тех, кто обвиняет в эгоизме и индивидуализме людей, уклоняющихся от деторождения, истина заключается в прямо противоположном; скорее сами эти обвинители думают лишь о себе, поскольку, беззаботно потакая своим примитивным инстинктам, они лишь множат общий хаос; в конечном счете они не думают даже о себе, и можно было бы сказать "они сами это заслужили", если бы печальные последствия этой беспечности не затрагивали бы людей, не принадлежащих этому стаду. Поэтому в нынешней ситуации государству не мешало бы предпринять систематические суровые профилактические меры (даже репрессивного характера), несмотря на нежелательность подобного рода вмешательства в частную жизнь в других случаях (как во время нелепой "демографической кампании"). Лично мы считаем, что подобная антидемографическая политика никогда не будет излишней, поскольку даже достаточно подготовленные крути (как будто под влиянием внутреннего запрета) не желают замечать тяжких последствий - как прямых, так и косвенных - роста народонаселения, значительно усиливающих кризис современного мира.

Поэтому для нового движения антидемографическая направленность должна стать частью общей борьбы против мира количества и указанных роковых процессов контрселекции. В настоящем государстве эта задача имеет двойной аспект: сдерживание ракового размножения смешанной серой массы и реализация предпосылок, необходимых для кристаллизации и консолидации слоя, в котором будут выработаны свойства, позволяющие их носителям твердо удерживать власть в своих руках и быть ее достойными (здесь, в частности, можно обратиться к сказанному нами в предыдущей главе). В этой области требование уравновешенности и сдержанности имеет не меньшее значение, чем в борьбе против экономической одержимости; в конечном счете, как было сказано, эти два аспекта взаимосвязаны.

---------------
   ¹   лат. потомство (прим. пер.) ^{в текст}

Кризисам, будоражившим - и продолжающим будоражить поныне - жизнь современных народов, в зависимости от избранной точки зрения, приписывают самые различные причины: общеисторические, социальные, социально-экономические, политические, моральные, культурные и т.п. Каждая из них, безусловно, играет определенную роль, однако возникает вопрос, всегда ли эти причины являются основными и носят ли они столь же автоматический характер, как и причины, действующие в физическом мире? Должны ли мы остановиться на них, либо же в некоторых случаях стоит попытаться отыскать влияния высшего порядка, дабы развеять видимость чисто случайного характера как прежних, так и нынешних событий, которые, несмотря на все разнообразие своих частных аспектов, следуют общей логике?

В рамки настоящей проблемы входит понятие тайной войны, то есть войны, ведомой теми, кого обобщенно можно назвать силами мировой подрывной деятельности. Обстоятельства этой войны, как и используемые для ее ведения средства, обычно игнорируются современной историографией. Понятие оккультной войны входит в рамки концепции трехмерной истории, согласно которой наиболее значимые события происходят не на двумерной плоскости с ее видимыми причинами, фактами и лицами, но в третьем "подземном" измерении, в глубине, где действуют силы и влияния, которые нередко имеют иную, чем просто человеческую - индивидуальную или коллективную - природу, и воздействие коих зачастую носит решающий характер.

Исходя из этого, необходимо прежде всего уточнить смысл использованного выше выражения - "подземное". В данном случае речь идет не о некой темной и иррациональной бездне, которая по отношению к видимым силам истории играет почти ту же роль, что и бессознательное по отношению к бодрствующему сознанию индивида, как то представляет себе психологическая школа, недавно получившая название "глубинной психологии". Напротив, уместнее говорить о бессознательном, когда дело касается тех, кто в трехмерной перспективе выступает скорее в роли объекта, нежели субъекта истории, - то есть людей, которые ни в мыслях, ни в действиях не осознают ни тех влияний, которым они подчиняются, ни тех целей, которым служат в действительности. У них, независимо от того, что сами они думают об этом, центр личности находится скорее в бессознательном и предсознательном, нежели в ясном сознании. Особенно это характерно для людей действия и идеологов. В этом смысле действительно можно утверждать, что решающие события тайной войны разворачиваются в области человеческого бессознательного. Но при рассмотрении подлинных движущих сил истории в той особой перспективе, на которую мы указали чуть выше, становится понятно, что дело обстоит совершенно иначе. В данном случае не может быть и речи ни о предсознательном, ни о бессознательном, поскольку здесь мы имеем дело с "сознательными сущностями", которые прекрасно знают, чего хотят и какие средства необходимы для достижения - преимущественно косвенным путем - их цели.

Таким образом, третье историческое измерение не имеет ничего общего с отвлеченными философскими или социологическими представлениями. Его можно описать как "закулисную" историю, где действуют вполне определенные "сознательные сущности".

Дабы изучение тайной истории имело позитивный и научный характер, не следует слишком отрываться от земли, витая в облаках. Тем не менее нашей отправной точкой должна стать метафизика истории, имеющая дуалистическую основу, известная древним традициям. Та же католическая историография рассматривает историю не как простой механизм, предопределенный исключительно естественными, политическими, экономическими и социальными причинами, но скорее как развертывание некоего - "провиденциального" - плана, которому противостоят враждебные силы, называемые с нравственной точки зрения "силами зла", а с богословской - силами Антихриста. Подобное представление может иметь положительное содержание при условии его очищения и сведения к существенному, то есть при условии скорее метафизического, нежели религиозного подхода к настоящей проблеме, как то было принято в классической и индоевропейской древности. В этом смысле можно говорить о борьбе сил космоса против сил хаоса, где первым соответствует все связанное с формой, порядком, законом, духовной иерархией, традицией в высшем смысле, а вторым - все влияния, ведущие к раздробленности, разрушению, упадку, к торжеству низшего над высшим, материи над духом, количества над качеством. Таковы конечные цели сил, действующих за кулисами истории, известной нам на уровне зримых причин. Помня об этом, следует, однако, иметь в виду, что подобный подход требует величайшей осторожности: не забывая о метафизической подоплеке, в то же время нельзя терять связи с конкретной историей.

Сегодня подобный подход более актуален, чем когда бы то ни было, так как, не имея ничего общего с простыми спекуляциями, он не только позволяет нам правильно разобраться в происходящем, но также может стать действенным оружием в нашей борьбе. В одном документе, к которому мы еще вернемся более подробно, говорится: "Поскольку мышление не-евреев имеет чисто животную природу; они не способны предвидеть следствия, к коим может привести данная причина, если подать им ее в определенном свете. Именно благодаря этому отличию евреев от не-евреев мы можем с уверенностью утверждать, что являемся избранным народом, а наша природа носит сверхчеловеческий характер; это вытекает из простого сравнения с инстинктивным и животным умом, свойственном не-евреям. Последние видят факты, но не предвидят их и не способны постичь что-либо выходящее за рамки чисто материального уровня". Оставив в стороне ссылку на евреев, которые в данном документе выступают в роли единственных тайных агентов мировых подрывных сил (чуть позже мы поговорим о том, как следует относиться к данному утверждению), эти рассуждения в целом верны по отношению к тем, кого мы назвали "объектами истории". Действительно, мышление большинства современных людей действия по сравнению с их тайными врагами кажется примитивным. Они сосредотачивают все свои силы на осязаемом, "конкретном" и не способны постичь, хотя бы на интуитивном уровне, взаимосвязь соответствующих действий и противодействий, причин и следствий, поскольку их кругозор крайне ограничен и почти всегда грубо материалистичен.

Более глубокие исторические причины - как отрицательного, так и положительного свойства - действуют в основном посредством того, что, используя образ, позаимствованный из естественных наук, можно назвать "невесомыми". Они приводят к почти неощутимым изменениям, - идеологическим, социальным, политическим и т.п., - целью которых является подготовка почвы для более значительных последствий: так первые трещины в снеговом покрове приводят к сходу снежных лавин. Они почти никогда не действуют напрямую, но придают некоторым уже существующим процессам соответствующее направление, ведущее к предзаданной цели, достижению которой в конечном счете способствуют даже те, кто пытается оказать противодействие. В результате отдельные люди и группы людей, уверенные, что действуют исключительно по собственной воле, также превращаются в средства, при помощи которых осуществляют цели, крайне далекие от тех, которые они сами ставили перед собой, что свидетельствует о наличии чуждого влияния и "смысла". Это не ускользнуло от Вундта, которой говорил о "гетерогонии целей"¹, и от Гегеля, введшего понятие List der Vernunft ² в свою философию истории; однако ни один из этих мыслителей так и не сумел надлежащим образом развить свои прозрения. В отличие от происходящего в области физических явлений, прозорливый историк сталкивается со множеством случаев, для которых "каузального" (в физическом и детерминистском смысле) объяснения недостаточно, поскольку счета не сходятся, сумма внешних исторических факторов не равна результату, подобно тому как, если бы складывая пять, три и два, мы получали бы в итоге пятнадцать или семь, но не десять. Это расхождение между задуманным и полученным, между идеями, принципами и замыслами с одной стороны, и их действительными историческими последствиями с другой дает ценный материал для исследования тайных причин истории.

С точки зрения методологии здесь необходимо прежде всего остерегаться вырождения проницательности в чистый вымысел или суеверие вследствие стремления во всем и во что бы то ни было отыскать тайную подоплеку. Поэтому всякое предположение должно иметь характер "рабочей гипотезы" (как это называют в позитивистском исследовании): позволительно выдвинуть некое временное предположение в целях отбора и упорядочивания данной группы внешне несвязанных фактов, но его истинный, а не гипотетический характер должен быть подтвержден серьезным индуктивным анализом. Всякий раз, когда результат превышает и превосходит свои явные причины, неизбежно возникает подозрение о наличии скрытого - положительного или отрицательного - влияния. Это проблема, углубление и решение которой требует крайней осторожности. К сожалению, тем, кто пошел этим путем, редко удавалось обуздать свое буйной воображение, что значительно дискредитировало развитие этой науки, хотя трудно переоценить те результаты, которые можно было получить при данном подходе к проблеме. Это также сыграло на руку тайному противнику.

Все вышесказанное относится к основным предпосылкам нового, трехмерного изучения истории. Но вернемся к сказанному в начале. Учитывая состояние современного общества и цивилизации, встает вопрос: не сталкиваемся ли мы здесь как раз с тем случаем, который заслуживает применения указанного метода; объяснимы ли отдельные события, связанные с явным кризисом и глубинными потрясениями, при помощи "естественных" и спонтанных процессов, либо здесь имеет место некий долговременный умысел, приведенный в действие силами, предпочитающими держаться в тени.

Этот вопрос давно беспокоил исследователей, поскольку совпадение столь многих элементов не могло не вызвать подозрений у более внимательных наблюдателей. В конце прошлого века Дизраэли написал следующую многозначительную фразу, которую нередко цитируют: "Миром управляют совсем другие люди, нежели воображают себе те, чей взгляд не способен проникнуть за кулисы". Малинский и Де Понсэн, изучая феномен революции, показали, что именно сегодня, когда всеми признано, что причиной заболевания индивидуального организма являются бактерии, почему-то продолжают настаивать на том, что болезни общественного организма - революции и беспорядки - являются чисто спонтанными явлениями, возникают сами собой, а не порождаются незримыми возбудителями, подобно микробам и болезнетворным элементам, действующими в индивидуальном организме. Другой автор начала века писал, что публика не замечает того, что "во всех конфликтах, как внутринациональных, так и межнациональных, помимо явных виновников имеются скрытые зачинщики, которые извлекают из них выгоду, что и делает эти конфликты неизбежными... Все происходящее в ходе беспорядочного движения народов втайне подготавливается теми, кто желает обеспечить собственное господство, и именно этих людей, иной раз известных, иной раз нет, следует искать за всеми публичными событиями"³.

С этой точки зрения знаменитые "Протоколы сионских мудрецов" представляют собой крайне любопытный документ. Мы уже обсуждали вопрос о природе и значении этого документа во введении к его последнему итальянскому изданию⁴. Поэтому ограничимся здесь лишь указанием на некоторые основные моменты.

Данный документ был представлен как протокол, похищенный из рук тайного жидо-масонского общества, в котором излагается тщательно разработанный план по подрыву и разрушению традиционной Европы. Относительно подлинности этого документа разгорелись жаркие споры, которым, однако, можно положить конец, согласившись со справедливым замечанием Рене Генона относительно того, что настоящее тайное общество, какова бы ни была его природа, никогда не оставляет за собой письменных документов, "протоколов". Следовательно, в лучшем случае можно говорить о тексте, составленном людьми, имевшими контакты с отдельными представителями этого предполагаемого общества. Впрочем, нельзя согласиться и с теми, кто желает уничтожить этот документ как вульгарную мистификацию, фальшивку и даже плагиат. Их основным доводом в пользу этого служит то, что отдельные отрывки из Протоколов воспроизводят или перефразируют идеи, встречающиеся в брошюре, написанной Морисом Жоли⁵ во времена Второй Империи, которая попала в руки неизвестным агентам-провокаторам царской охранки. Однако этот аргумент на самом деле малозначителен. Говоря о плагиате, следовало бы иметь в виду, что здесь речь идет не о литературном произведении и авторском праве. Генерал, составляющий план сражения, вполне может использовать материалы и работы, написанные до него, но содержащие идеи, пригодные для достижения цели; заимствование - налицо, но это никак не влияет на вопрос о реальном наличии подобного плана и его исполнении. Покончим с этим, - тем самым оставив в стороне вопрос о "подлинности" документа как настоящих "протоколов", похищенных у тайного международного центра, - дабы рассмотреть единственно важный и существенный момент. Этот текст - лишь один из целого ряда произведений, различных по форме, по степени фантастичности изложенных в них фактов, или даже непосредственно написанных в форме романа, пронизанных ощущением того, что беспорядки последних времен не случайны, но соответствуют плану, основные стадии и средства для исполнения которого точно указаны в упомянутой работе. Хьюго Уост справедливо писал: "Протоколы могут оказаться и фальшивкой, но описанное в них сбывается удивительным образом", а Генри Форд добавил: "Единственная оценка, которую я могу дать Протоколам, заключается в том, что они полностью соответствуют тому, что происходит сегодня. Они появились шестнадцать лет тому назад, и с тех пор мировая ситуация развивалась в точном соответствии с ними, и сегодня, как и прежде, они точно указывают направление дальнейшего развития"⁶. При желании можно говорить о пророческом прозрении. Но, так или иначе, ценность этого документа как рабочей гипотезы неоспорима. В нем изложены различные аспекты деятельности мировых подрывных сил - многие из которых получили подтверждение спустя многие годы после издания Протоколов - с учетом того целого, где они обретают свое достаточное основание и логическую связность.

Как уже было сказано, настоящая работа не предполагает тщательного разбора этого текста. Достаточно напомнить основные положения, развитые в Протоколах. Прежде всего там утверждается, что ведущие идеологии, ответственные за современный хаос, возникли не спонтанно, но были внушены и поддержаны силами, которые, прекрасно осознавая их ложность⁷, рассчитывали исключительно на их разрушительные и деморализующие последствия. Это относится, в частности, к либерально-демократическим идеям; третье сословие, буржуазию умышлено подняли на войну против прежнего феодально-аристократического общества, чтобы в дальнейшем уже для свержения буржуазии использовать рабочие массы. Следующей основной идеей Протоколов является то, что капиталистический интернационал и интернационал пролетарский, несмотря ни на что, солидарны между собой и действуют подобно двум отрядам, которые в рамках единой стратегии исключительно из тактических соображений используются для нападения на различные объекты. Экономизация жизни, проявляющаяся прежде всего в развитии промышленности во вред сельскому хозяйству, в концентрации богатства в ликвидном капитале и финансах, также являются следствием плана, которому фаланга современных "экономистов" подчиняется с тем же рвением, как и распространители деморализующей литературы, которые нападают на этические и духовные ценности, отрицая всякий принцип авторитета. Среди прочего, упоминается тот успех, который тайный фронт сознательно обеспечил не только марксизму, но также дарвинизму и ницшеанству⁸; в некоторых случая говорится даже об умышленно спровоцированном антисемитизме. В более широком смысле речь идет о тайной монополии на печать и органы формирования общественного мнения в демократических странах и о сосредоточенной в руках немногих силе, способной парализовать или уничтожить самые могущественные банки, то есть о власти, обеспечиваемой безродным финансовым капиталом, который становится средством контроля над людьми, партиями, правительствами. В качестве важнейший цели указывается необходимость лишить человеческую личность опоры на духовные и традиционные ценности, поскольку это упростит задачу по превращению его в пассивное орудие сил и влияний, направляемых тайным фронтом. Культурная деморализация, материализация и дезорганизация дополняются шагами по разжиганию и углублению социальных кризисов в целях нагнетания в обществе чувства бессилия и безнадежности, а возникающий в результате этого конфликт рассматривается как средство окончательного подавления остатков возможного сопротивления.

Таким образом, трудно оспорить, что этот "выдуманный" план, ставший известным в начале века, отразил и предсказал многое из произошедшего в современном мире, не говоря уже о предсказаниях относительно уготованного нам будущего. Поэтому не стоит удивляться тому вниманию, которое уделяли Протоколам различные движения недалекого прошлого, пытавшиеся оказать сопротивление и воспрепятствовать тенденциям того времени, ведущим к моральному и социальному разложению нации. Но слишком часто им недоставало тонкости, позволяющей избежать опасной однобокости, что, как и в других случаях, сыграло на руку противнику.

В связи с этим имеет смысл рассмотреть вопрос о руководителях тайной войны. Как мы говорили, согласно Протоколам во главе мирового заговора стоят евреи, и работа по разрушению традиционной европейской и христианской цивилизации задумывалась и осуществляется ими для установления в будущем всемирной империи Израиля, богоизбранного народа. Это столь очевидный промах, что невольно возникает вопрос: не является ли фанатичный антисемитизм, стремление повсюду находить еврея подобно deus ex machina, бессознательным орудием в руках противника, поскольку, как мы покажем чуть далее, одним из средств защиты тайных сил является перенос внимания противников исключительно на частичных виновников определенных событий, что препятствует выявлению более глубоких причин. Конечно легко доказать, что даже если Протоколы являются фальшивкой, а их авторы - агентами-провокаторами, они отражают многие идеи, созвучные закону и духу Израиля⁹. Нельзя отрицать и того, что многие евреи были и остаются одними из основных зачинщиков современного хаоса в его наиболее острых фазах и формах, как культурных, так и общественно-политических. Однако это не должно помешать более углубленному исследованию проблемы, нацеленному на выявление тех сил, для которых сам современный иудаизм является лишь орудием. К тому же хотя среди апостолов основных идеологий, упомянутых в Протоколах как орудие мирового бунта, - либерализма, социализма, сциентизма, рационализма, - действительно встречается большое количество евреев, тем не менее вполне очевидно, что эти идеи никогда бы не появились и не достигли успеха без предшествовавших им исторических движений, таких как реформация, гуманизм, натурализм и индивидуализм эпохи Возрождения, картезианство и т.п. - то есть явлений, ответственность за которые никак не может быть возложена на еврейство, ибо они связаны с более широкой совокупностью влияний.

Действительно, в Протоколах понятия иудаизма и масонства пересекаются, поэтому в порожденной ими литературе нередко говорится о жидо-масонском заговоре. Но здесь также необходимо соблюдать осторожность. Признавая "объевреивание" многих областей современного масонства, также как и чисто еврейские корни различных масонских символов и ритуалов, тем не менее следует отказаться от антисемитского положения, согласно которому масонство всегда было творением и орудием Израиля. Современное масонство (под которым мы понимаем то его течение, которое появилось на свет со времени образования Великой Ложи в Лондоне в 1717 г.), несомненно, внесло немалый вклад в политическую деятельность мировых подрывных сил, особенно в области идеологической подготовки. Но и здесь существует опасность впасть в преувеличение и упустить суть вопроса, возложив всю ответственность исключительно на деятельность простого масонства.

Отдельные авторы, считающие Протоколы фальшивкой, отмечали, что некоторые из изложенных там идей сродни тем, которые использовали централистские и диктаторские режимы, так что этот документ можно рекомендовать как прекрасное пособие для строителей нового бонапартизма или тоталитаризма. В этом наблюдении немало верного. Можно сказать, что понятие "тайной войны" с положительной точки зрения следует использовать в более широких и гибких рамках, которые позволили бы включить в них также внешне противоречивые явления, несводимые к упрощающей по сути формуле мирового жидо-масонского заговора¹⁰.

Не отрицая значительной роли еврейства и масонства в деятельности мировых подрывных сил, тем не менее необходимо научиться определять их истинное историческое место в том или ином процессе и тот предел, за рамками которого тайная война переходит к использованию элементов, не имеющих с ними ничего общего и даже способных обернуться как против евреев, так и масонов. Для понимания этого имеет смысл обратиться к закону регрессии каст, который мы использовали в другом месте как основу для истолкования подлинного смысла новейшей истории¹¹. На смену цивилизации, управляемой духовными вождями и священными царями, пришла цивилизация под руководством простых воинских аристократий; последняя - прежде всего в династической форме - в свою очередь была вытеснена цивилизацией третьего сословия, и завершающей стадией стала коллективистская цивилизация четвертого сословия. Следовательно, при тщательном рассмотрении становится понятно, что современное еврейство как власть (то есть независимо от сопутствующего ему, но ненаправленного и инстинктивного разрушительного и разлагающего влияния, связанного с отдельными еврейскими элементами и культурными деятелями) неотделимо от капитализма и финансов, которые являются отличительной чертой цивилизации третьего сословия. То же самое относится и к современному масонству: оно идейно подготовило и поддержало пришествие третьего сословия, и по прежнему остается хранителем принципов просветительства и Французской революции, а его учения - своего рода светской религией для современной демократии; именно на этом уровне оно вело и продолжает вести свою войну, действуя то в открытую, то исподтишка. Но это еще не последняя стадия; если на смену ей - то есть полному циклу демократической и капиталистической цивилизации третьего сословия - придет последняя, коллективистская стадия, которой она невольно расчистила путь, то совершенно очевидно, что и еврейство, и масонство будут лишены той доли власти, которая раннее уделялась им силами мировой крамолы. Более того, основное течение может обернуться против них самих, как пережитков, нуждающихся в устранении. Это подтверждается уже сегодня опытом тех стран, где приходят к власти режимы, контролируемые четвертым сословием (марксистами), несмотря на тот вклад, который внесли евреи и масоны на начальной стадии становления этих режимов.

С другой стороны, крайнее утверждение об общем жидо-масонском заговоре, еще недавно отстаиваемое отдельными кругами, сегодня опровергнуто как несостоятельное самой действительностью. Поистине, лишь буйная фантазия может предположить, что главы великих держав, враждующих сегодня между собой - таких как США, СССР и красный Китай - получают приказы из международного жидо-масонского центра (не говоря уже о том, что в Китае просто нет ни тех, ни других) и действуют в соответствии с ними, стремясь к достижению единой цели. Поэтому повторим еще раз, что исследования подобного рода должны иметь гораздо более широкий охват.

Знание средств ведения "тайной войны", используемых силами мировой крамолы с целью скрыть свои действия, развязать себе руки и упредить возможное противодействие со стороны противника, важно также в практических целях. Поэтому имеет смысл поговорить об этом более подробно. Сразу оговоримся, что отдельные из затрагиваемых здесь моментов неоднократно рассматривались Рене Геноном, который, помимо прочего, проявлял исключительную проницательность во всем связанном с тайной подоплекой современных потрясений.

Начнем с того, что можно назвать позитивистским внушением, отчасти вернувшись к сказанному чуть ранее. Следует помнить, что так называемый "позитивный" подход к историческим событиям скорее вызван внушением, оказанным антитрадиционными силами на современную культуру в целях сокрытия своих действий, нежели является естественным порождением довольно ограниченного ума. Люди, верящие, что история делается исключительно актерами первого плана и обусловлена лежащими на поверхности экономическими, политическими, социальными и культурными факторами, не могут и даже не пытаются проникнуть глубже; но именно того и желают все силы, действующие исподволь. Цивилизация, попавшая под позитивистское внушение, наиболее податлива к влияниям, исходящим из области, названной нами "третьим измерением". Именно такова почти вся современная цивилизации, утратившая остроту зрения и ослабленная позитивизмом, рационализмом и сциентизмом. Мы еще не научились срывать маски с идей, по-прежнему составляющих основу современного мышления и культуры. Однако эти идеи порождены не столько ошибками и ограниченностью, сколько умышленным внушением со стороны антитрадиционных сил.

Мы уже упоминали отдельные, не позитивистские концепции, описывающие ход событий при помощи вмешательства различных сущностей, таких как "Абсолютный Дух", "жизненный порыв" или та же воплощенная История, пишущаяся с большой буквы. Это пример возможного практического применением второго оружия тайной войны, тактики замещений. Ее применяют, когда определенные идеи, облегчающие тайную игру мировых подрывных сил, утрачивают свое влияние, и возникает опасность пробуждения "объектов истории". В этом случае указанные туманные концепции используют как приманку для людей, не желающих довольствоваться позитивистскими схемами, с целью отвлечь их взор от того, что действительно достойно внимания. Туманность этих идей столь же надежно скрывает от взора истинную картину событий, как и позитивистская слепота. Забавляются, как игрушками, разными "философиями", а тем временем противник успешно продолжает осуществлять свой замысел.

Нередко тактика замещений успешно переходит в тактику подделок. Поясним, о чем идет речь. Иногда следствия разрушительной работы, переходя на материальный уровень, становятся слишком заметными, чтобы возбудить противодействие и подвигнуть на поиск пригодных для защиты и возрождения идей и символов, обнаружить которые удается далеко не всегда. В лучшем случае обращаются к ценностям традиционного прошлого, которые возрождаются к жизни именно благодаря реакции общества или цивилизации, оказавшихся под угрозой распада. В подобной ситуации тайная война ведется косвенными методами: как правило, основное внимание уделяют распространению фальсификаций или подделок указанных идей. В результате этого сопротивление теряет свой напор, отклоняется от цели или даже устремляется в прямо противоположном направлении, где попадает под влияние тех сил, от которых и намеревалось оградить себя изначально.

Подобная тактика может применяться в самых различных областях: как в политической, где сегодня ее используют чаще всего, так и в духовной и культурной. Возьмем, к примеру, "традиционализм". Мы уже говорили о высшем значении Традиции: это форма, которую горние силы придают совокупным возможностям данной культурной среды в данный период посредством ценностей, имеющих сверхиндивидуальный и по сути сверхисторический характер, и элит, черпающих в этих ценностях авторитет и естественный престиж. Однако в наши дни нередко бывает так, что смутное желание вернуться к "традиции" ловко переводят в "традиционализм", содержание которого исчерпывается обычаями, routine, пережитками, простыми остатками былого, где отсутствует понимание того, что есть дух, и умение различать чисто внешние проявления от того, что обладает нетленной ценностью. Подобное поведение - традиционалистское, а не традиционное - становится прекрасной мишенью для врага, чьи слабые нападки на традиционализм служат лишь прикрытием для атаки против Традиции: для этого он охотно пользуется обвинениями в анахронизме, антиисторизме, застое, упадке и т.д. Таким образом, реакция стопорится, и этот прием без труда приводит к желаемому результату.

От общей схемы легко перейти к частным случаям. Недавняя история богата подобными примерами. Так, в политической области достаточно упомянуть римскую идею с ее символами, "арийскую" идею, саму концепцию Империи или Райха и т.п.; во всех этих случаях неоднократно применялась тактика фальсифицирующих замещений и подделок, печальные последствия чего не могут ускользнуть от глаз проницательного наблюдателя. Это позволяет понять и те уточнения, которые мы сочли нужным внести в первой главе.

Четвертой идет тактика переворачивания. Приведем типичный пример. Тайные силы мировой крамолы четко понимали, что основу того строя, который они намеревались уничтожить, составлял сверхъестественный элемент, то есть дух, понимаемый не в отвлеченном философском смысле или принимаемый на веру, но дух как высшая реальность, ориентир для восполнения всего человеческого. Ограничив посредством распространения материализма и сциентизма влияние, которое в этом отношении еще могла оказывать религия, подрывные силы позаботились о том, чтобы всякое стремление к сверхъестественному, выходящее за рамки господствующей религии и узкого догматизма, пошло в нужном им направлении. Так называемый "неоспиритуализм", не только в худших спиритских формах, но и в его восточных и ок-культистских течениях, наряду со всеми теориями относительно бессознательного, иррационального и т.д., являют собой яркий пример использования тактики переворачивания. Вместо восхождения к сверхъестественному, которое превосходит рамки личности, подобные идеи ведут к нисхождению в подличностное и подрациональное вследствие переворачивания, нередко имеющего явно зловещие черты.

Тем самым был достигнут двойной результат. Прежде всего, сумели перенести в целом законное недоверие к указанным ложным теориям на идеи, которые, хотя иной раз и содержатся в них, по сути не имеют к ним никакого отношения. Тем самым снималась и вероятная опасность распространения этих идей. Жертвой подобной тактики стала большая часть современных знаний о Востоке (выходящих за рамки сухой и выхолощенной области филологии и узкопрофессиональных академических исследований), которые, как правило, предстают в столь искаженном виде, что значительно снижают то положительное влияние, которое могли бы оказать многие аспекты подлинного наследия восточной духовности. В частности, это привело к распространению недалекого и ложного заблуждения о необходимости "защиты Запада" от восточного влияния. В качестве другого примера можно указать тех, кто в любом разговоре о символах и эзотеризме видит непосредственное влияние масонства или теософизма, даже если речь идет о древних великих традициях, не имевших ничего общего ни с тем, ни с другим. Сюда же следует отнести свойственный определенной "критической" культуре позитивистский рационалистический предрассудок, согласно которому все идеи подобного рода являются лишь суеверием и выдумкой. Немногим лучше обстоит дело и с воинствующей католической апологетикой, которая видит во всем выходящем за рамки их собственной религии лишь пантеизм, натурализм и даже нечто худшее; происходит путаница, порожденная непониманием подлинного содержания того или иного учения, от чего нередко страдают и сами представители католичества.

Второй результат затрагивает не столько сферу идей, сколько конкретную практическую область. Действительно, перевернутые тенденции к духовному и сверхъестественному могут способствовать пробуждению темных сил, которые исподволь оказывают разрушительное влияние на личность. Нередко именно к этому ведут различные реакции против рационализма и интеллектуализма, особенно вышеупомянутые теории бессознательного, которые сегодня благодаря психоанализу широко применяются на практике или, по меньшей мере, вызывают болезненное любопытство.

Рассмотрим теперь тактику рикошета. Она применяется, когда некие традиционные силы, которые, собственно, и являются целью нападения, по тем или иным причинам решаются выступить против других, также традиционных сил, что в конце концов оборачивается против самих зачинщиков. Например, тайные силы мировой крамолы путем проникновения или соответствующего внушения убеждают представителей данной традиции в том, что лучшим средством для ее укрепления является подрыв или дискредитация других традиций. Тот, кто не осознает этого приема и из материальных соображений нападает на традицию в лице соседнего народа, должен быть готов к тому, что рано или поздно благодаря тактике рикошета традиция будет атакована уже в его собственном лице. Силы мировой подрывной деятельности возлагают на эту тактику серьезные надежды; именно поэтому они прилагают все усилия к тому, чтобы подчинить всякую высшую идею тирании партийных интересов, соображений, продиктованных стремлением к прозелитизму, либо же высокомерием и жаждой власти. Они прекрасно понимают, что это лучший метод разрушения всякого подлинного единства и сплоченности, способный значительно облегчить им игру. Они хорошо знакомы с объективным законом имманентной справедливости, знают о том, что мельница Господня мелет медленно, но верно, и соответствующим образом строят свои действия, выжидая, пока созреют плоды этих необдуманных шагов, чтобы в нужный момент вмешаться в ситуацию с выгодой для себя.

В политической области примером подобного рода могут служить попытки использования революционных сил в стиле Макиавелли. Близорукие государственные мужи нередко верили, что в определенных обстоятельствах лучшим средством для подъема собственного народа является разжигание или поддержка революционных настроений среди народа-противника, даже не замечая, либо же замечая слишком поздно, что это ведет к прямо противоположному результату. Они думали, что могут использовать революцию как средство, но на деле сами становились орудиями революции; когда ей благодаря этим политикам удавалось победить в других странах, она почти всегда возвращалась обратно в те страны, которые вольно или невольно способствовали ее продвижению. Современная история знает немало примеров подобного трагического распространения революции. Поэтому мы вновь и вновь подчеркиваем, что лишь безоговорочная верность идее может защитить от тайной войны; когда эта верность ослабевает, когда ее сменяет так называемая реалистическая политика, подчиненная достижению сиюминутных целей, силам сопротивления грозит поражение. Так, примером применения тактики рикошета может служить принцип "самоопределения народов", использованный демократиями во время второй мировой войны в качестве идеологического средства, а сегодня больно ударивший по всем белым народам и особенно по европейскому престижу и господству.

Когда тайные силы мировой крамолы опасаются, что их деятельность (по крайней мере, ее наиболее заметные результаты) стала слишком явной или если вследствие особого стечения обстоятельств им грозит разоблачение, они прибегают к тактике козла отпущения. Цель этой тактики состоит в том, чтобы попытаться перенести и сосредоточить все внимание противника на тех элементах, которые несут лишь частичную или вторичную ответственность за их промах. В этом случае реакция обрушивается исключительно на эти элементы, становящиеся "козлом отпущения", а тайный фронт через некоторое время возобновляет прежнюю деятельность без опаски, поскольку его противники убеждены, что подлинный враг обнаружен и проблема решена. Чуть раньше, говоря о "Протоколах Сионских мудрецов", мы указывали, что они представляют собой один из возможных случаев применения подобной тактики, учитывая ту роль, которая отводится в них евреям и масонам. Поэтому в этой области следует избегать всякой односторонности и не терять из виду общую картину боевых действий, ведущихся тайным фронтом.

Теперь перейдем к тактике разбавления, являющейся частным аспектом "тактики подделок". Прежде чем рассмотреть на примере способ ее применения, следует отметить следующее: процесс, приведший к современному кризису, имеет глубокие корни и прошел несколько стадий своего развития¹². На каждой из этих стадий кризис был уже налицо, хотя и в скрытой, непроявленной форме. Теорию "прогресса" можно рассматривать как одну из идей, распространяемых и исподтишка внушаемых тайными силами мировой крамолы с целью отвлечения внимания от истоков нынешнего кризиса и обеспечения дальнейшего беспрепятственного развития процесса, который ведет к цели, скрытой миражом завоеваний технико-индустриальной цивилизации. Однако трагические события последних лет заставили кое-кого частично очнуться от этого гипноза. Многие начали понимать, что ход пресловутого прогресса созвучен ритму шагов, ведущих в пропасть. Поэтому они призвали остановиться, вернуться к истокам, видя в этом единственный способ восстановления нормальной цивилизации. Тогда, чтобы остановить это радикальное действие, тайный фронт применил новые средства. Снова был взят на вооружение лозунг анахронизма и реакционности; затем силы, устремленные к истокам, постарались переориентировать на стадии, когда кризис и болезнь были выражены не столь резко и, следовательно, плохо поддавались распознанию. И ловушка снова сработала. Предводители мировых подрывных сил поняли: серьезная опасность уже позади; осталось лишь немного подождать, чтобы все вернулось на круги своя, к той стадии, на которой процесс был приостановлен. Вдобавок сегодня, в отличие от вчерашнего дня, возможность нового сопротивления почти сведена к нулю.

Можно привести немало исторических примеров применения подобной тактики, которые стали бы хорошим уроком для тех, кто еще не утратил воли к сопротивлению. Прежде всего, не мешало бы пристально рассмотреть определенные черты современного национализма. Известна та революционная, подрывная и антииерархическая роль, которую сыграла демагогическая, коллективистская идея нации по отношению к прежним формам цивилизации и политической европейской организации. Однако для многих из тех, кто сражался против различных интернационалов, - особенно против коммунистического интернационала, - именно идея нации стала отправной точкой. К сожалению, при этом почти никто не позаботился о том, чтобы дать этой идее свое определение, дабы она не стала вновь лишь этапом на пути, ведущем как раз к тому, чему пытались оказать сопротивление.

Здесь достаточно вспомнить сказанное нами ранее о противоречии, существующем между массовым национализмом и национализмом духовным, между национальным государством и государством традиционным (гл. III). В первом случае национализм играет уравнительную и антиаристократическую роль, становясь как бы прелюдией к более широкому уравниванию, конечным итогом которого будет уже не нация, а интернационал. Во втором идея нация может послужить основой для нового подъема, став первой реакцией на интернационалистическое смешение; тогда ее наиболее ценным аспектом является принцип различия, который нуждается в дальнейшем расширении в целях выработки сложной иерархии внутри каждого отдельного народа. Непонимание этого противоречия, неизбирательный национализм ведет в ловушку, расставленную врагами при помощи тактики разбавления, как это однажды уже случилось. В частности, этой возможностью успешно воспользовался советский коммунизм: подавляя национализм на своей территории как контрреволюционное движение, он одновременно разжигал и поддерживал национализм в других странах, еще не ставших марксистскими, среди так называемых слаборазвитых народов, "жертв колониализма", выжидая, пока последующее развитие событий не приведет к той стадии, когда можно будет пожинать плоды своей политики.

Укажем еще два примера применения тактики разбавления. Первый относится к общественно-экономической области и связан со всеми "национальными" и социал-реформистскими разновидностями марксизма; это тот же яд, только разбавленный. То же самое можно сказать и о различных "социал-демократических" теориях, подобных, как мы видели, Троянскому коню, которого обманом протаскивают в крепость для ее дальнейшего захвата, осуществляемого не посредством прямого нападения, а путем внутреннего, естественного и логического развития. Второй пример из области культуры. Мы уже говорили о том значении, которое в общих рамках мировой подрывной деятельности имеют психоаналитические теории. Среди людей, еще способных здраво рассуждать, наиболее грубые формы этой лженауки, соответствующие чистому или "ортодоксальному" фрейдизму, начали вызывать резкое отвержение. Тогда вновь прибегли к тактике разбавления посредством разработки и распространения "одухотворенного" психоанализа для людей с более тонким вкусом. В результате те, кто совершенно не приемлет Фрейда и его последователей, сдает свои позиции, к примеру, перед Юнгом, не замечая, что речь идет о том же переворачивании, имеющем даже более опасный характер, так как благодаря своей утонченности оно оказывает более пагубное влияние в духовной области, нежели фрейдистская разновидность.

Следующая тактика состоит в смешении принципа с его носителями. С различных точек зрения упадок традиционных институтов начинался с вырождения его представителей. Но действительное разложение и разрушение стало возможным лишь тогда, когда принципы стали путать с людьми, что также стало оружием в оккультной войне. Когда представители данного принципа оказываются его недостойными, тайные силы делают все, чтобы переложить вину непосредственно на сам принцип как таковой и только на него. Вместо того, чтобы просто указать на непригодность данных людей быть носителями данного принципа и потребовать их замены достойными, что выправило бы положение, утверждают, что ложен, извращен или отжил свое сам принцип, настаивая на необходимости его смены другим. Эта тактика использовалась почти во всех революциях как одно из наиболее действенных средств. Первоочередной задачей является внушить всем, что внутрисистемный кризис является кризисом самой системы. Примеры подобного рода столь общедоступны, что едва ли имеет смысл особо на них останавливаться. Нападение на монархию и аристократию шло именно таким путем. Марксизм прибегнул к той же уловке, использовав злоупотребления капитализма в качестве предлога для атаки на частную экономику и провозглашения коллективистской экономики. А сколько примеров тому в духовной области! Разве Реформация Лютера не использовала испорченность представителей римской церкви в качестве предлога, чтобы поставить под вопрос сам принцип авторитета и целый ряд основополагающих идей католической традиции, перейдя с личностей на принципы?

Наконец, укажем последнее средство тайной войны, связанное с довольно особой областью: а именно вытесняющее внедрение. Его применяют, когда организация духовного или, в более широком смысле, традиционного типа доходит до такого упадка, что ее представители почти полностью утрачивают знание истинной внутренней сути, некогда составлявшей основу ее авторитета и престижа. Жизнь подобной организации можно сравнить с автоматической жизнью существа, находящегося в сомнамбулическом состоянии, или живого тела, лишенного души. В центре образуется своего рода духовная "пустота", заполняемая посредством внедрения чужими, подрывными силами, которые, не меняя ничего внешне, заставляют эту организацию служить совершенно иным, если не прямо противоположным изначально свойственным ей целям. В некоторых случаях эти внедрившиеся элементы начинают разрушать подконтрольную им организацию, например, создавая исподволь поводы для скандала, способные вызвать негативную реакцию; в этом частном случае они действуют совместно с внешними силами, используя также ранее упомянутую тактику смешения принципа с его носителями.

Знание этих приемов позволяет пролить свет на многие события как вчерашнего, так и нынешнего дня. Так, например, говоря о масонстве, следует постоянно помнить, что его развитие как подрывной силы связано именно с применением указанной тактики вытеснения и переворачивания внутри древнейших организаций, от которых в современном масонстве сохранились лишь немногие структуры, символы и иерархии, тогда как действующие в них ныне руководящие влияния уже с давних пор имеют совершенно иную природу.

Мы ограничились отдельными примерами, уделив больше внимания принципам, в надежде, что это не помешает внимательному читателю найти им возможное применение в самых различных областях, поскольку нет ни одной области, где тем или иным образом, в прошлом или в настоящем, не велась бы тайная война. Однако важнейшей областью применения тайного оружия является внутренний мир, мышление. Именно здесь требуется наибольшая осторожность, умение распознавать тончайшие влияния, при помощи которых в сложных обстоятельствах нам пытаются внушить определенные идеи и реакции. Если мы овладеем этой наукой, наш противник, даже если мы и не сумеем точно вычислить его во внешнем мире, мало помалу будет обнаруживать все новые, непреодолимые преграды на своем пути.

Повторим еще раз: все вышесказанное не является ни философскими спекуляциями, ни отвлеченными фантазиями, но имеет серьезное и вполне положительное значение. Мы убеждены, что ни один вождь или воин традиции, вступивший в бой с подрывными силами, не может считаться зрелым человеком, способным удовлетворительно решить стоящую перед ним задачу, предварительно не развив в себе способности, позволяющие постичь мир скрытых причин, дабы суметь дать бой неприятелю и на этой территории. Будем помнить миф "мудрецов" из Протоколов: для них люди, воспринимающие лишь "факты", подобны тупой скотине. Нельзя рассчитывать на спасение, если среди глав нового движения не окажется людей, способных вести материальный бой, используя также и тайное знание, которое в этом случае будет служить не темным силам, а светлому принципу традиционной духовности.

---------------------
   ¹   Этим понятием Вундт обозначил тот факт, что в действиях всегда даны ещё побочые действия,которых не ожидали в предшествующих представлениях о цели и которые тем не менее изменяют прежние цели или добавляют к ним новые. (прим. пер.) ^{в текст
   2}   нем. хитрость, коварство (мирового) разума; несовпадение индивидуальных целей и объективных результатов, для достижения которых мировой разум использует частные цели людей (прим. пер.) ^{в текст
   3}   Это слова Дизраэли из его романа Sybill; наблюдения Малинского и де Понсэна развиваются в их книге, так и названной La guerre occulte (Paris 1935, итал. перев., 2 ed. Casa Editrice "Le Rune", Milano 1961), последняя цитата взята из книги Niet, La Russie d'aujourd'hui (Paris 1903). ^{в текст
   4}   Edizioni "Vita Italiana", Roma 1937. ^{в текст
   5}   Dialogue aux enfers entre Montesquieu et Machiavel ou la politique de Machiavel au XIX siecle, par contemporain, Bruxelles 1864. ^{в текст
   6}   Н. Wast, Oro, Buenos Ayres 1935, p. 20. Отрывок из Форда (известного промышленника) взят из статьи, опубликованной в журнале The World (17 февраля 1921); изложенные в ней идеи он более подробно развивает в своей его известной книге The international Jew. В статье 1921 г., где говорится об издании Протоколов, появившемся "шестнадцать лет тому назад", имеется в виду издание 1905 г. под редакцией Нилуса; первое полиграфическое издание, похоже, относится к 1897г. ^{в текст
   7}   Например, о коммунизме читаем: "Тот факт, что нам удалось заронить столь ошибочную идею в ум не-евреев явно свидетельствует о том, сколько убого их представление о человеческой жизни по сравнению с нашим; в этом основа нашего успеха". ^{в текст
   8}   Как любопытная подробность отмечается, что Дарвину более чем кому-либо другому довелось стать свидетелем триумфа своих идей, и он сразу обрел огромное число прозелитов для развития и вульгаризации своих подрывных теорий. ^{в текст
   9}   Документацию по этому вопросу см. в упомянутом итальянском издании Протоколов, стр. 194-208. ^{в текст
   10}   В свое время нам попал в руки любопытный опус, почти подпольно изданный в Париже в 1937 г. под названием: Le derniere perfidie de la race perfide: Hitler instrument d'lsrael. В нем утверждается, что настоящие тайные "Сионские Мудрецы" собираются использовать того же антисемита Гитлера для разжигания мирового потрясения, последствия которого они используют в собственных целях, дабы добить остатки ценностей личности и свободы. Нельзя отрицать, что в этом произведении, вышедшем до второй мировой войны, несмотря на множество ошибок и заблуждений, также отражается ощущение влияния неких отнюдь не воображаемых сил, исключая ссылку на Израиль и недооценку разнообразия как положительных, так и отрицательных факторов, имевших место в Третьем Райхе. ^{в текст
   11}   См. нашу книгу Rivolta contro il mondo moderno, cit., parte II ^{в текст
   12}   См. Rivolta contro il mondo moderno, cit., parte II (Genesi e volto del mondo moderno). ^{в текст}