Ислам есть ответ на проблему, проблему, которую, для того, чтобы понять, каков ответ, нужно уяснить в ее полноте, в ее динамике. Для того, чтобы начать подходить к этой проблеме, следует представить себе человека как чисто антропологическое создание, свободное от всех предвходящих элементов, которые покрывают его как некая шелуха, т.е. мы его освобождаем от социологических, экономических, родоплеменных и прочих оберток. У нас происходит нечто подобное тому, что в фильме «Термина-тор» мы обнаруживаем вначале, когда из другого измерения к нам вброшен голый человек, который из седальной позиции разгибается, выпрямляется, встает и оказывается совершенно чуждым во враждебном мире. Некая единица, сформированная по определенным чертежам, обладающая определенной экзистенцией, весом, но вброшенная в то, что называется в широком смысле не я.

В отличие от терминатора, который приходит на данную площадку, уже заряженный проектом, оружием, готовый и т.д., антропологическое существо – человек, рождается не только в смысле того, что он новорожденный, но и в более глубоком, фундаментальном смысле абсолютно как улитка без панциря, совершенно незащищенный. Он сразу испытывает на себе вызовы различных типов, которые начинают его угнетать и прессовать. Антропологическое существо – человек, обнаруживает, когда оно полномерно развито, мы пропускаем здесь влияние школы, семьи, общества и т.д., мы представляем себе, что как в повести Хай ибн Акзана. Там из ила поднимается человек, и он доходит до полноразмерного состояния, т.е. он обладает мыслью, он обладает развитыми органами чувств. Он обнаруживает, что перед ним две площадки, на которых его вынуждают играть – две площадки с разными правилами.

От него не зависит играть – не играть на этих площадках, потому что это жесткие первичные фундаментальные вызовы. Одна площадка связана с другой, но они разные. Что это за площадки? Одна площадка это площадка опыта, площадка перцепции. Человек обнаруживает, что его чувствующее я находится в окружении среды чувственных феноменов, в которых первоначально даже он не может разобраться на ранней стадии своего становления, что из них является вполне внутренним, т.е. относится к его ощущениям телесным, что является вполне внешним, т.е. находится за границами его тела. Эта перцепция неких феноменов в их сыром виде, как пятен у Роршаха, которые действуют на него в своем хаотическом многообразии. Можно было бы их проигнорировать, закрыв глаза, например, попытаться отключиться, но эта площадка не дает ему сделать, потому что среда давит, она имплазивна. Можно себе представить такого антропологического новорожденного человека, как некую точку, по отношению к которой и со стороны пе-риферии вытянутые стрелки, прессующие, давящие эту точку, развивается давление колоссальной мощи, которое в принципе в пределе грозит поглотить, анагилировать эту точку, отличающуюся от среды. Она схлопнется и среда восстановит свою гомогенность. Естественно, человек, раз уж он вброшен, его забота не дать это сделать среде, т.е. противостоять этим страшным силам давления. Есть вторая площадка, тесно связанная с первой, с перцепцией, это площадка мысли. Мысль имеет совершенно иной вектор. Это эксплозивная площадка, потому что мысль есть стрелка, которая от субъекта, от этого антропологического человека, антропологической улитки, обнаженно вброшенная в чуждую, враждебную среду, мысль это стрелка, которая идет от центра наружу. Мысль в принципе есть свидетельство и доказательство того, что человек занимает центральную позицию посреди всех этих хаотических феноменов.

Т.е. это доказательство равноудаленности человека от любого явления, любого предмета. Лиса, кролик, летучая мышь не могут иметь мысль по одной причине, они включены в экосистему, они включены в экологическую нишу, в которой они жестко забраны в двоичную систему посыл рапорт. Т.е. экосистема действует сигналом, полюс в виде данного существа – летучей мыши или кролика отвечает ответом. Там не существует проблемы интерпретации, проблемы оценки, проблемы интеллектуальной картинки, т.е. проблемы рас-познавания пятна Роршаха как нечто иного, кроме того, как он есть из своей конфигурации. Кролик не может сказать – это ель, потому что для него это не ель, а сигнал его экосистемы, которая принципиально отлична от того, как ель воспринимают любые другие существа – жуки, белки, дятлы и т.д. Это некая очень узкая полоса прохождения сигнала. У человека нет экосистемы. Человек вне экосистемы, поэтому для него сигналы в своем непосредственном пятнисто-роушехском звучании ничего не значат. По-этому он вправе устанавливать отношения между этими равноудаленными сигналами через самого себя. Мысль есть прежде всего определение, пре-жде всего интерпретация. Это интерпретация, которая связана с тем, что человек, не будем говорить почему, по подсказке Всевышнего или потому, что его научила семья и школа он наделяет окружающие его пятна Роуших значением смысла нагрузки и т. д. Т. е. через некоторое время он вправе сказать это стол, это ель, это резиновая кукла, это ванна, это родители и т.д. Пятна Роушиха получают интерпретацию. Интерпретация есть всегда утверждение. Мысль в основе своей из чистого утверждения. Опыт не является утверждением, он загадочен в своей сущности.

Совершенно непонятно, что это такое – те ощущения, которые мы испытываем. Представьте себе, чтобы не было бы, например, культуры, не было бы литературы XVIII–XIX веков, которые занимались детальной разработкой психической жизни индивидуумов в современном мегаполисе. Даже возьмем более широкий масштаб – литературу с романтизмом и т. д. Если бы человек не проходил бы в школе ни Евгения Онегина, ни Героя нашего времени, ни Гюго, ни Золя, ни Достоевского, он, встречаясь, например, со вспышкой ревности про себя, он бы просто не знал, как это назвать, а он видит, что у него уводят его подругу какой-то чужой молодец. Он испытывает некое горение и гнев внутри себя, но он не знает, что это ревность, ему никто не обозначил и никто не сказал: смотри, ты ревнуешь. Гнев то же самое. Он не знал, как его назвать, он не знал бы, что испытывает гнев, что он испытывает тоску, томление и массу других психических ощущений, я уже не говорю о более примитивных или более сложных вещах, т.е. все эти вещи должны быть осмыслены и названы, потому что ощущение психического типа это такой же феномен и такое же непознаваемое пятно Роршаха, как встреча с горячим утюгом впервые. Это нечто радикально внешнее, радикально чуждое, радикально непонятое и непознанное и от того, что оно внутри моего сердца, ни жарко, ни холодно, если я не знаю, что это такое.

Воспитание чувств это, прежде всего, воспитание терминологии и идентификации этих чувств. Но тот человек, который начинает играть на этих двух площадках, сталкивается с очень серьезной проблемой. Площадки эти не только разные, но в определенном смысле они враждующие. Они действуют по разным правилам. Человек обнаруживает, что, играя на обе-их, он проигрывает на обеих же. Что человек обнаруживает, играя на площадке опыта. Будем говорить так, как если бы его опыт был уже определенным образом осмыслен, но не так, как осмысливает его мысль в неких операционалистских терминах, а неким обобщенно-отвлеченным образом. Когда человек видит вещи, он не знает, что это за вещи, но он видит, что эти вещи возникают и исчезают. Они приходят и уходят, вещи стареют, изнашиваются и, наконец, они выпадают из непосредственного восприятия и о них забывают. Он ставит перед собой вопрос, а что же является подлинным в моей перцепции? Ответов может быть три, даже четыре. В принципе, четыре, но четвертый уже продукт некоего сверхпреодоления границы. Первый ответ: подлинным является – вещи в их возникновении, т.е. их цветение, фюзис, от какого слова происходит физика. Вещи, когда они рождаются, когда они юны, когда они хороши, а опознать, что вещь свежая, хорошая и на восходящей фазе может даже человек, который не знает интерпретации имени и предназначения вещи. Это опознается непосредственным инстинктом. Это есть подлинное, но потом каждый является свидетелем того, что эта вещь, побыв подлинной, как некий цветок, расцветший утром, вечером увядает. Тогда второй ответ, что подлинным является все-таки увядание. Таким образом, возможен культ цветения и культ увядания.

Очевидно, что третьим ответом будет баланс того и другого, т.е. синтез цветения и увядания в их непрекращающейся и струящейся гармонии. Это и есть искомый ответ – вот оно подлинное, т.е. условно говоря природа, но и в этом ответе есть нечто глубоко неудовлетворительное, по-тому что человек никоим образом не может приложить позитив природы к себе, как к некой точке, на которой происходит сбой и заторможка. Он-то не есть часть природы. Ну и что ему от того, что природа это прекрасный синтез цветения и увядания? Он-то сам будет просто скошен и уйдет, как одна из этих единичных вещей. Проблематика человека, его ставка на площадке опыта не получает решения, не получает удовлетворения, не получает выигрыша от синтетического ответа. Тогда человек делает четвертый ход – огромной силы и глубины, который во многом предрешает цивилизационный путь на тысячелетия. Он говорит, что есть еще нечто в этом процессе исчезновения и возникновения, в этом синтезе становления и ухода – нечто, как некий остаток, который не участвует в этом бурном процессе, который просто остается равным самому себе, некий остаток, который никому не тождественен, он иррационален, но он ощущается как то, что всегда есть. Это всегда есть сквозь все. Этот четвертый момент человек тяготеет для того, чтобы назвать это бытием. Впервые именно на осознанном плане как философ это сделал Парменид, который впервые сформулировал претензии к понятию бытие как концепцию бытия и обо-значил иррациональность и возможность интуирования того, что такое бытие, этот неуловимый остаток во всем, который самодостаточен, есть всегда и везде, что понять и почувствовать это можно только в особом со-стоянии. При этом есть вторая площадка – площадка мысли. Она постоянно жалом или усиком, щупальцем, выбрасываемом из этой антропологической улитки, зондирует каждую вещь. Каждая вещь получает свою рас-шифровку – это ель, это белка, это цветочки, это моя жена, это мои дети и т.д.

Вопрос, а так ли это? Справедливо ли любое утверждение такого порядка? Любое частное утверждение, что естественно? В конечном счете, наступает кризис этих перманентных утверждений о частном, которые достаются в наследство человеку непонятно откуда и передано по традиции. Человек просто изучает язык, находясь в колыбели от отца и матери, седы, а язык это и есть такой аппарат мысли, который дает ему готовое определение. Но этот аппарат мысли работает не в полном сцеплении и не в полном отождествлении с площадкой перцепции, с площадкой опыта. Тогда у некоторых особенно продвинутых персонажей возникает идея, что эти площадки надо совместить, необходимо совместить опыты мыслей. Каким образом надо добиться того, чтобы мысль получает статус истины. Она должна выйти на утверждение, которое неоспоримо, она нуждается в некоем безусловном, неоспоримом утверждении. Мысль должна быть такой, чтобы можно было сказать это – и дальше гигантский вопрос. Что дальше, каково это абсолютное утверждение? Тогда наша антропологическая улитка отвечает следующим образом. Антропологическая улитка отвечает на это так: абсолютное утверждение должно быть таким, чтобы у него, этого утверждения, не было альтернативы, чтобы его нельзя было опровергнуть альтернативой, инвариантом, нельзя было сказать, что параллельно с этим существует еще что-то, поэтому это утверждение также условно, как и следующее. Иными словами, если мы вспомним, что недавно говорилось в установочной речи Петра, что знание должно быть таким, что его невозможно было отвергнуть. Да, знание предполагает возможность все отвергнуть: это ель, а может быть не ель, а может быть это эвкалипт, а может быть ель это просто фиктивное название, это просто дерево, люди придумали, а может и не дерево вовсе, а некая форма жизни. Утверждение должно быть таким, чтобы рядом с ним не возникало параллельно-го утверждения, абсолютного утверждения. Великие умы пробовали по-дойти к этому вопросу с разных концов. Например, они примеривали идею универсального всевыведенного из площадки опыта. Интуиция всеприсутствия, которое не выводится с исчезновением прихода вещей. Они примеривали это на какие-то конкретные данности. Например, они говорили: все есть вода или все есть огонь. Не канает, потому что рядом с водой есть что-то еще, а раз так, утверждение не абсолютно, это не все и, вообще го-воря, получается ерунда. Тогда явилась мысль, что это все нужно опустошить от конкретики, универсальное пусто. Универсальное пусто и в конечном счете универсальное абсолютно апофатично и непостижимо, и тогда к нему ничего другого не приставишь. Когда есть мысль о том, что есть первоединое, у которого нет рядом ничего, что стояло бы до-после и как бы это ограничивало, тогда получается правильная мысль, абсолютное утверждение.

Есть одно но. Мешает первая площадка – площадка опыта. Есть мыслящее, свидетельствующее я, куда его девать? Потому что, если есть абсолют, то каким образом я в данный момент могу о нем свидетельствовать? Если о нем свидетельствую я, то я в данный момент не являюсь с ним тождественным. В противном случае никакого свидетельствования не было, а если я не являюсь ему тождественным, значит я его ограничиваю, значит оно не абсолют. Эта мысль является, трудно себе представить на-сколько она выглядит очевидной на первый взгляд, но трудно себе пред-ставить, насколько эта мысль драматична и насколько она является постоянным мотором человеческой истории, человеческого интеллекта и человеческого духа, потому что все традиционные метафизики учат своих адептов, что ваше подозрение о том, что вы существуете вне абсолюта и свидетельствуете о нем не будучи ему тождественными это иллюзия, это впадение в грех невежества, в Овидию, потому что вы будете слишком далеко от него и просто не понимаете, что вас нет. Точнее по большому счету вы есть он. Иными словами, жрецы всех традиций учат своих последователей, что их самоощущение себя как мыслящих я в данный момент, которые готовы и способны отразить какую бы то ни было реальность заведомо, в том числе и реальность абсолютной бесконечности, их самостоятельное существование есть ложь. Нет этого самостоятельного существования, есть только универсальное и тотальное все, которое апофатично, не имеет квалификации, поглощает все и является верховным и последним тождеством. Правда чувства, опыт противится этому. Логика нашептывает каверзные вопросы, а каким же образом все-таки этот абсолют попускает, чтобы на секунду возникла такая иллюзия. Если она иллюзия, то в ней какая-то доля все-таки правды есть? Ведь есть же некая комната, где сидим все мы, я это все ощущаю, но пусть это иллюзия, но как же абсолют само-достаточный и дифференцированный это попускает. На это существует очень много умных и сложных ответов, разработок, сансары и т. д., но все они, в конечном счете, не убеждают, потому что плетью обуха не перешибешь.

Вот он я, и если я не абсолют, то точно абсолют не так безграничен, как он на это претендует. Это первый срыв площадки, на которой работает мысль, это катастрофа мысли, которую предлагается заполнить посвятительным эзотерическим путем прохождения через очень глубокие системные отречения от того, что здесь и теперь это здесь и теперь. Иными словами возникает деление между непосредственным опытом человека, который родился и тем результатом, к которому он должен прийти в результате долгого просветительного пути. И возникает принудительная позиция тех, кто этот путь прошел или намерен пройти по отношению к тем, кто настаивает в очевидности первичного восприятия, первичной логики, не опыта в его суровом виде, а первичной мысли. А ведь остается еще вторая площадка, которая также проблемна. Что значит четвертый ответ, что подлинным является тот остаток, который не участвует в становлении и в не-исчезновении, и он-то и есть подлинное бытие. И есть ли бытие абсолют? Можно ли связать тот абсолют, который претендует на бесконечность, с этим кусочком, с этим остатком, который ни в чем не участвует, перманентно равен себе.

Есть огромная работа, движущаяся в этом направлении, ведется тысячелетиями и составляет содержание классических цивилизаций, цивилизаций древностей, средневековья, современности. Практически во всех географических регионах, которая ориентирована на то, чтобы провести знак равенства между тем, что положено как гипостазированное бытие, т.е. выведенное в качестве несводимого ни к чему – ни к становлению, ни к конкретике, вот этому бытию, равному самому себе. Всегда и везде сделать его тождественным этому абсолютному утверждению, кото-рое должно задаваться мыслью через все логические оговорки и вопреки им. Есть очень много в этом плане ухищрений, но в результате все они сводятся к тому, что бытие и сознание должно быть одно и то же. В частности, если мы имеем дело с частными утверждениями. Что такое частное утверждение? Это ель. Конкретная елка исчезает, но утверждение ель не исчезает. Ель как идея неисчезаема. Якобы неисчезаема в контексте сию-минутной человеческой программы. Значит, есть идея ели, а если представить себе, что есть идея всех идей, то ни это ли ответ на вопрос, каким об-разом можно выйти их потока хаоса исчезновения и становления. Идея всех идей, она же бытие, она же сознание. Тут мы ступаем как раз на любимое поле платонизма, которое формулирует эти крайне обаятельные и привлекавшие многие поколения незаурядных мыслителей ответы. Мы попадаем в заранее накатанную дорогу, когда оказывается, что субъект это всего лишь негативный оттиск объекта, познание есть совпадение штампа и оттиска, слияние их в экстатическом познании, когда не существует ни объекта, ни субъекта, а непосредственное переживание, выходящее за рамки всяких разграничений, которое является безальтернативным знанием. Тем не менее, проходит некоторое время, и оказывается, что две эти площадки так и не удалось свести воедино. Две эти площадки продолжают работать по собственным правилам. Приходят новые поколения, которые снова и снова бросают вызов и снова и снова говорят, что мы не понимаем, что такое бытие, и мы не понимаем, что такое истина, т.е. истина в таком эпистемиологическом смысле, безальтернативное утверждение которой абсолютно справедливо и бытие, которое есть то подлинное, что не связано с исчезновением, уходом, приходом, со всем этим потоком становящейся вокруг нас субстанции.

Не случайно Авраам, когда он порвал со своим народом идолопоклонников и многобожников и когда он обратился к по-иску истинного Бога, он перебрал очень много символов перманентности как то, к чему он мог бы прильнуть и чему он мог бы поклониться. Оказалось, что все эти символы не выдерживают ближайшего рассмотрения: во-да высыхает, огонь тухнет, звезда гаснет, солнце заходит, т.е. нет ничего даже не только из конкретных вещей, но даже из образов, которые позволили бы инвестировать капитал абсолютного доверия в этом направлении. Таким образом, во внешнем мире и, более того, в системе мироощущений индивидуума, брошенного в эту реальность, не остается ничего, заслуживающего это доверие. Но есть одна вещь, помимо здесь упоминавшейся смерти, которая является жестким пределом и жесткой антологической точкой и жирной точкой в конце пути каждого и которая является подлинной в негативном смысле всегда и всюду, есть еще нечто. У смерти есть тот пропедевтический минус, что она всегда случается с другим, пока не случится с нами, а если она случается с другим, то ее опыт нами всегда оказывается недооцениваемым или непонятым. Мы всегда по его поводу можем рассуждать, но мы не можем его применить по отношению к себе, как уже имевший с нами быть, поскольку мы еще живы.

Но есть нечто другое, что позволяет обойти это ограничение и говорить не о слиянии двух площадок – мысли и опыта, а о некоем преодолении одной площадки другой в динамическом их противоборстве с тем, что, в конечном счете, мы выходим на совсем другой уровень понимания реальности это страх, точнее испуг. Это очень очевидная вещь, которую переживал каждый. Испуг как шок обнаружения в темной комнате неожиданно того, кого вы там не ожидали застать, испуг, как шок из-за положенной вам из-за спины руки другого. Как правило, этот испуг длится какие-то доли секунды, но крайняя незначительная доля секунды, потому что шок на физиологическом уровне настолько силен, что затянись это чуть больше, это привело бы к летальному исходу испугавшегося. Это связано с выбросом адреналина и т.д., но дело не в этом. Дело в интересном опыте, который происходит в момент испуга. В момент испуга происходит освобождение от всякого опыта. Каждый человек знает на себе или ретроспективно может вспомнить, что когда он был испуган таким образом, когда он вошел в какую-то комнату, например, где никого нет, ждал и вдруг за ним сзади кто-то шагнул, он подпрыгнул на полметра и в эту долю секунды комната и он, и все перестало существовать, а все заполнилось неким черным присутствием другого. Потом человек возвращается в свое обычное состояние. Прежде всего он хочет сказать: ну, как ты меня напугал, какие глупости и делает массу смешных и нелепых усилий, чтобы выйти из этого состояния стресса и забыть эту черную дыру, внутри которой он оказался, потому что он оказался не с этим неожиданным им кем-то другим в материальном облике – друга или родственника, который так бестактно зашел посидеть в темной комнате, а на самом деле он оказался в присутствии самого себя, истинно-го себя, который опознан им как другой. Если мы пойдем другим путем и будем смотреть – ель не ель, стол не стол, сосна не сосна, но я-то это я и если мы будем смотреть с этой точки зрения и пустим острие мысли к себе, как некоему предмету идентификации, как пятну Роршаха, как феномена среди феноменов, который нуждается в приложении острия мысли, что-бы быть вскрытым и исследованным, то мы обнаружим, что иголка мысли бьет мимо цели. Внутри нас нет никого и ничего, внутри нас некая бездна, черная дыра, которая не является феноменом, не является субстанцией, не является ничем. Это просто чисто существующее вне времени и пространства. Попробуйте помыслить, допустим, себя в длительности. Это не получится, потому что любая длительность распадается на отслеженный и спроецированный, объективированный кусок времени. Однако то, о чем мы говорим, т. е. подлинное, наблюдающее я, оно помещается вне дли-тельности как некая, условно говоря, данная здесь, некая никогда, данная теперь. Это парадокс, это другое и вместе с тем это и есть истинное я, как если бы вы внезапно обнаружили, что каждый из вас является луковицей, которую можно обдирать шкурку за шкуркой и, в конце концов, мы приходим к чистому отсутствию, а где же мальчик, что тут было? А тут ничего и не было. Лежат шкурки, лежат лепестки луковицы. Луковица исчезла, ее нет. Оказывается, что это смерть луковицы, луковица вышла вон, иссякла и утекла ручейком. Получается, то, что было внутри ее как она подлинная, как она сама, и ее конец в виде ее отсутствия и ее смерти есть одно и то же, просто мы его обнажаем. На самом деле в испуге мы встречаемся с подлинностью антологии и смерти, т.е. смерти, как негативной верификации собственного присутствия, потому что это есть единственная форма присутствия. Единственная форма присутствия базируется на чистом не-тождестве. Вы не можете судить о вещах, если вы сами вещь, вы не можете знать, что вы лежите в куче камней, вы сами камень. Камень среди камней не знает ни о себе, ни о других. Он находится в глубоком сне объекта. Объект есть абсолютный сон, в который уходит все, что перестает оживлять этот момент нетождественности, а момент нетождественности не может быть чем-то иным, из чего-то. Момент нетождественности это пустое пространство внутри луковицы. Это не то, не то, не то, а фактически ноль в центре нас, который мы всегда опознаем как другое или как другого, когда мы сталкиваемся с ним в испуге. Поэтому встреча со смертью всегда носит характер длительного и острого переживания того же самого испуга, который мы испытываем в момент шока, но только как уже неизбывный ужас, когда мы погружаемся в когти того, что нас хватает мимолетно, до-пустим, на дачной мансарде на какую-то долю мига. Почему по-французски агония смерти и называется афра во множественном числе, т.е. агония жути, агония страха, терзания страха, потому что на самом деле это момент, когда точка отсутствия в центре нас является лимитом, рвущим последовательно все оболочки. Эта же точка является и предметом абсолютного утверждения, вернее понять, что эта точка является предметом абсолютного утверждения или могла бы стать предметом абсолютного утверждения это означает победить на площадке мысли. Просто подавляющее большинство тех, кто занимается этим вопросом идет другим путем. Они настойчиво утверждают, что сознание и бытие являются тождественными, они настойчиво утверждают, что идея идей представляет на самом деле антологический фактор, который управляет смыслами и организацией феноменологического пространства. Это тупиковый путь, потому что, во-первых, он противоречит, как я уже вначале сказал, первичной логике, во-вторых, бытие, которое предположим, что существует то самое бытие, как четвертый фактор, как то, что находится вне становления вне исчезновения и даже вне баланса того и другого, как некий неизменный и рациональный остаток. Предположить, что это есть именно бытие, как утверждение, будем честны. Бытие в данном контексте это не более, чем синоним утверждения. Когда мы говорим бытие, мы говорим о том, что нечто является выражением – да, оно несет в себе к аннотации позитива. Поэтому Парменид и говорил – бытие есть, небытия – нет. Почему мы так уверены, что этот остаток, не подлежащий растворению в процессе становления является позитивом? Единственное, о чем мы можем сказать, что он присутствует всегда, здесь и теперь. Он есть здесь, он сквозит сквозь все, он не от-пускает ничего от себя, но почему он позитив? Я, например, вижу в этом некое тотальное это, при соприкосновении с которым свидетельствующее я впадает в сон и гаснет. Соприкосновение с перманентным остатком, который неуязвим для процесса становления это соприкосновение с имманентностью, равной самой себе и которая на самом деле фундаментально отрицательна в своей сущности. То, что мы называем бытием, отрицатель-но в своей сущности. Оно отрицательно в своей тайной сущности, потому что, будучи самим с собою через все остальное, оно не может быть ни чем иным как косой, которая ничтожит все остальное. Бытие, конечно же, есть некая аберрация нашего подхода к тому, что является перманентным, но не может быть отрицательным. Поэтому, если это отрицательное, тогда понятно, что и абсолютное утверждение по поводу Брахмана или по поводу абсолюта мысли оно не может быть самодостаточно, ведь отрицательность не самодостаточна. Получается, что, если мы называем нечто бесконечным, но при этом существуем в этой бесконечности, то мы называем нечто бесконечное негативным, поскольку оно существует как бесконечное не в себе, как не выпускающее из себя никаких других феноменов, а только ничтожа.

Бесконечность может быть бесконечной только постоянно уничтожая альтернативу себе, как коса. В этом смысле бытие и абстрактное умопостигаемая бесконечность совпадают, но они совпадают в страшном, негативном вызове человеку, не в той прекрасной системе выигрышей на ко-ну колоссальной антологической игры, когда человек выходит на уровень соприкосновения с истинно и с подлинным золотым неотменяемым бытием, как ему казалось бы. Нет. Правда заключается в том, что последний виток игры на первой и на второй площадках приводит его к негативу, из которого не было бы выхода, если бы не тайна другого в центре его само-го, которая его пугает и которая уничтожает, но которая есть чем-то, что не сливается ни с этим остатком в виде бытия или в виде этого имманентного это, ни с этой абсолютной негативной бесконечностью. Мы думаем об абсолютной бесконечности и можем ее представить себе. Мы можем интуировать остаток, который существует во всех становящихся и исчезающих вещах только потому, что внутри нас есть эта пустота, этот другой, эта черная дыра, которая не относится к ним обоим, которая не участвует в этой игре, которая есть кто-то другой, которая не тождественна.

Это принципиальная нетождественность, которая находится только внутри нас, больше нигде. Точка, которая не совпадает ни с бесконечностью, ни с бытием, ни со становлением, ни с исчезновением. Это точка абсолютной и принципиальной независимости. Эта точка никому неизвестна, кроме как в момент испуга и она не опознается как таковая и никто не может нам объяснить, что это такое, как не могут объяснить пэтэушнику без помощи Золя педагоги, что он испытывает в качестве эмоции. Если бы не авраамические пророки, не цепь пророков, идущих от Адама эта уникальная эксклюзивная цепь, которая является красной нитью, протянутая через глиняную ночь всего человечества. Все человечество из глиняной куклы, которые костенеют в своей ночи объектности и которые обладают определенной психикой, определенными тонкими субстанциями, определенной способ-ностью реверберировать с какими-то зонами, звуками и т.д. Они есть не более, чем глина вне этой точки, которая в них открывается только в со-прикосновении с зовом, исходящем из этой цепи пророков. Каждый из пророков говорит об одном и том же. Есть страшная ночь бесконечного, которая поглощает все и делает бессмысленным все, но есть нечто, что эту ночь ограничивает, потому что эта ночь не самодостаточна, потому что она абсолютно негативна. Есть нечто, что ограничивает эту ночь и факт этого ограничения есть факт вашего присутствия и слушания меня в данный момент. Почему пророки находят последователей, когда они выступают с призывом перед довольно циничными и довольно конкретно мыслящими людьми? Почему-то кто-то слушал Моисея, почему-то кто-то слушал Мухаммада, мир над ними всеми, почему кто-то прислушивался к Аврааму, потому что им удалось заставить этих конкретных, циничных людей пере-жить в непосредственном ощущении, что устами этого человека, который такой же как он – ни чудотворец, ни спустившийся на землю Аполлон, обычный человек. Устами этого обычного человека с ним говорит тот другой внутри него, который его напугал, допустим, предыдущей ночью, когда он вошел к себе в глинобитную мазанку и вдруг какая-то рука или ка-кой-то холод коснулся его сзади и он подскочил, потому что он думал, что сейчас выпьет пальмового вина, допустим, и вдруг он почувствовал чужое присутствие. Он оглянулся, но никого нет. И только через некоторое время он сумел умерить колотун сердца, сердцебиение, успокоиться, прийти в себя и постараться забыть об этом. Вдруг перед ним выступает некто, кто является устами этого вчерашнего другого, испугавшего его. Он видит, что да, этот другой, который был я же, во мне и который сейчас говорит через уста этого. Это настолько очевидно, что не может быть даже отброшено и отринуто. Это непосредственный опыт. Этот непосредственный опыт связан с тем, что в каждом из нас есть виртуальная точка, связывающая нас с нашим праотцом Адамом, который был глиняной куклой, но в которого Всевышний вложил искру собственного духа, а искра духа Все-вышнего есть чистая точка отсутствия – черная дыра несовпадения ни с чем. Внутри каждого из нас есть эта точка, но мы не можем о ней знать, поскольку все, что мы знаем это соприкосновение с плотными веществами или тонкими веществами. Зеркало знает только свет, но оно не знает о черной амальгаме сзади себя, оно не подозревает, если бы не черная амальгама за ее спиной, зеркало бы просто пропускало этот свет как обычное окно и не отражало бы его. Зеркало ничего не может нам рассказать о своем заднике и вообще о технологии оптики и об оптических эффектах. Для этого нам нужен некто, кто находится с этой точкой в особой связи. И таков Пророк, который представляет собой непосредственно вновь и вновь производящуюся парадигму Адама среди стада обычного глиняного человечества, которое годится только на то, чтобы услышать, что он говорит и пойти за ним. Или превратиться в его врагов и всячески ему мешать и создавать культурные проекты и цивилизации, у которых будет главная задача замолчать и заболтать то, о чем говорит Адам и произошедшие от него пророки. Это вся человеческая история. Таким образом, схематически говоря, все, что я говорил, я говорил исходя из первых тезов – ислам есть ответ на проблему. Проблема обозначена в наличии двух площадок, застающих человека при рождении площадки перцептивного опыта и площадки мыслей, на которых он проигрывает на обеих, если не поймет, что есть встроенные в него перманентный ограничитель власти и перманентный ограничитель правил игры на том и другом, только встреча с которым, т.е. встреча со встроенным в него ограничителем, может вывести его в победители или в игре на обеих этих площадках. Эта проблема представлена мною крайне схематично. Это понятно, но за недостатком времени и за не-достатком апеллятивного ресурса я не имел возможности экспозировать более пространно и более вглубь.

Задавайте вопросы.

- Если вернуться к началу вашей речи, то модель человека, которую вы заложили… отложена, как и у вас. Это модель познающего человека… и есть другие модели, на базе которых строят взаимоотношения с миром, взаимоотношения с родом человеческим…

- Я заранее сказал, что мы берем антропологическую улитку, очищен-ную от социальной кожуры и от политэкономической кожуры и т. д.

- Но пример из кинофильма. Там человек или что-то появилось, оно не есть улитка…

- Я тоже указал на то, что это относительный образ.

- Является ли, по вашему мнению, ваша предпосылка в ваших рассуждениях…

- Понятно, что когда я привожу эту схему, я говорю, что это схема, по-тому что, если мы будем идти за вашим подходом, т.е. исходить из того, что человек это существо родовое, определенное тем, чему его научили в 139 школе, а до этого в детском саду и прочее, то мы никогда, ни к чему не придем, потому что мы будем бултыхаться только в неких программах, которые передаются из поколения в поколение социальной средой. Нам интересен антропологический человек в его подлинной яви, потому что социальная среда откуда-то ведь взялась. Если каждый рождается как не что, то почему из суммы этого не что получается социальная среда. Тогда мы должны прийти к концепции культурного героя, который приходит к кучке дрожащих существ и вручает им полное и завершенное знание, которое следует передавать следующим поколениям. И все равно мы приходим опять-таки к антропологической модели, очищенной от социальной среды. Иначе мы будем заниматься только периферийной социологией и все.

- Скажите, пожалуйста, что случается с этими площадками концепции и мысли, когда в этой точке несовпадений встречается откровение?

- Это очень хороший вопрос. Когда в этой точке несовпадения, через эту точку несовпадения приходит откровение, то в принципе откровение приходит Пророку и обнародуется через Пророка. Все остальные, кто я является объектами проявления этого откровения, они должны это принять. У них есть возможность это принять только за счет того, что каждому из них в той или иной мере знаком, как я уже сказал, опыт шока или испуга. Если бы пророк напрямую апеллировал к смерти, то опять-таки смерть работает только для тех, кто уже умер, т.е. она не оперативна для живых. Здесь есть определенная возможность идентификации с этим опытом. Тогда возникает феномен веры. Что такое феномен веры? Это неотрывно и неотъемлемо от интеллектуальной воли, т.е. все знают такое выражение богобоязнь, т. е. боязнь Бога, страх Божий. Это, когда вы идентифицируете другого, который внутри вас, которого вы испугались, как божественное присутствие. Здесь есть два варианта: либо это вас ломает и вы станови-тесь человеком, который боится делать шаг в сторону, потому что он зна-ет, что его ждет наказание за ошибку. Он понимает, что он глиняный, он живет в ошибке, он совершает ложные ходы и единственный его путь это минимизировать возможную ошибку путем минимизации возможной ак-тивности. Он сужается, ссыхает и становится тем, кого мы классически знаем как так называемых образцовых богобоязненных. Очень милых, очень уверенных, но ни на что не годных людей. Другой вариант, когда этот же опыт шока берется как энергетическая затравка, как то горючее, на котором человек едет. Он становится проектором веры, а вера это интел-лектуальная воля, постулирующая в то, во что он верит, т. е. я верю. Дальше перечисляется: во Всевышнего, в ангелов, в пророков, в Писание, в воскресение, в Страшный Суд. Это жесткое интеллектуальное постулирование. Он в это верит. Почему он в это верит? Потому что он испытал шок другого внутри себя, он испытал ужас той пустоты, которая является не иллюзией, а является внутри его и который рано или поздно его взо-рвет. Он сопрягает свою интеллектуальную формулировку с этим ужасом, их соединяет вместе и его мысль становится площадкой для проявления всех позиций взаимоотношения с миром через эту ось веры и ужаса, веры и ужаса. Отсюда растет воля к власти и воля к победе.

- Вдохновение – особый испуг?

- Вдохновение – это более слабая и не специальная форма действия точки внутри нас, т. е. черной дыры внутри нас, точки несовпадения, через которую приходит в уникальном случае откровение, а в более сильно раз-бавленном варианте это вдохновение.

- Т. е. без страха веры нет?

- Да, без шока, испуга. Испуг это плохо звучащее слово, потому что оно очень банально. Нужно понять, то, что вы переживаете, когда вы во-шли в свою комнату и вдруг ощутили за своей спиной кого-то или вам ка-жется, что ощутили это совершенно неважно. Вы испытали шок, это не ис-пуг в банальном смысле. Это действительно обнуление всей вашей пер-цептивной способности, которая задержись она на доли секунд, приведет к вашей смерти. Если хотите знать, то буддисты, т. е. то, с чего начинают монотеисты, авраамические последователи, авраамические традиции, то, с чего они начинают, то буддисты заканчивают. На самом деле то состояние, к которому они стремятся – высшее предельное состояние это сильно раз-бавленное состояние этого шока, т. е. алкоголь примерно в 3%-ном разбав-лении.

- Ислам часто упрекают в том, что в нем слабо развиты техники проверки откровения. В том же христианстве есть большая работа проверки откровения. Правда ли, от Бога идет откровение или нет? Как вы считаете, можно ли каким-то образом проверить откровение в рамках традиции ислама?

- Тут есть определенное смешение понятий, некоторая абберация, по-тому что в исламе откровение одно. Последнее откровение дано Пророком Мохаммедом, мир Ему, и больше откровений нет. Все остальное может быть возвышение до понимания, вдохновение, расширение груди, есть всевозможные техники, но это не откровение. Проверять откровения аб-сурдно и бессмысленно, потому что если вы не установили с ним контакт или не примкнули к установившим, то вы находитесь вне ее, вы находи-тесь за пределом круга избранных. Проблема в том, что при помощи Все-вышнего вы можете сделать себя избранным, если есть к этому достаточ-ная личная воля. Если вы находитесь внутри этого круга, то это открове-ние вы не проверяете, вы его принимаете. Вы не можете знать Бога Живого, непосредственного, иначе, как приняв его через откровение конкретно-го Пророка – будь то Моисей или Мухаммад, мир им обоим. Речь в дан-ном случае идет о возможной проверке вашего личного опыта, личного вдохновения. Я должен сразу оговориться, что суфизм и любые другие практики толка внутри ислама они связаны с отходом от той модели, которую я вам обозначил. Суфизм как раз утверждает то, с чего я начал, как с ошибки, а именно утверждение бытия как позитива, как внутреннего остатка, который на самом деле абсолютно позитивен, является источником блага и на самом деле есть степень максимализации бытия и максимальное бытие для суфиев есть Бог, что соответствует классическому языческому мировоззрению, жречеству и жреческим учениям во всех языческих традициях, но ничего общего с исламским откровением не имеет. Суфийские тарикаты есть некий пережиток доисламских мистических систем, в частности, христианских, которые сохранились на территории распространения ислама, как некое наследие чуждой системы, которая вошла и приняла другой дискурс. На самом деле это не исламский подход. Скорее то, что вы называете исихазмом и суфизмом прямо родственные между собой, пото-му что Византия, как известно, превратилась в османский халифат. Все христиане, жившие в Малой Азии, стали мусульманами. Большинство из них стали практикующими суфиями, поскольку таким образом они транс-планировали свое христианство в новую цивилизационную культурную обстановку. Это не ислам.

- Меня напрягает это назойливое соотнесение со страхом… Получается чистый психоанализ.

- На самом деле тревога есть бегство от страха и попытка разобраться с ним, разбавив его до 1%-го раствора. Этот вопрос как раз и решается страхом, потому что у верующего человека, который пережил шок абсо-лютного другого как самого себя это настолько страшный и разрывающий всякие пелены парадокс, после которого тревоги быть не может. Может быть только исключительно воля к власти и упование на Всевышнего в абсолютной свободе от проблем. Вы и страх становитесь одно. Одного чело-века, допустим, можно облить бензином и он загорится, а тот же бензин, который является ужасом и кошмаром для плоти двигателя внутреннего сгорания это горючее, на котором автомобиль едет. Вы страх превращаете в собственное горючее. Страх это на самом деле все эти коннотации психотерапевтического плана – страх, испуг и т. д. очень плохи, потому что в семантике русского языка они имеют психосубъективистский характер. Если взять арабское слово такоуа – богобоязненность, то корень его, хотя переводят богобоязнь совсем не страх. Корень коуа, что означает сила. Та-коуа это переживание силы Бога на себе. Когда вы подпрыгнули от силы шока, что есть кто-то, кроме вас в комнате, где вы никого не ждали, вы пе-режили соприкосновение с силой Бога, вы впали в Его руки, а как говорит Библия, страшно впасть в руки Бога живого. Вот это и есть впадение в эти руки, потому что это испытание на себе абсолютной силы как предела всему.

…
Правильно, потому что я пользуюсь русским языком. Для чего я буду выдумывать слова, которые никто здесь не знает. Я пытаюсь обойтись тем ресурсом, что у меня есть.
…
Это очень связано, потому что вера прежде всего как воля. Вера не есть доверие или полагание чего-то. Есть и такие термины в арабском язы-ке – вера как доверие или верие как полагание чего-то имеющемся. Или как доверие, допустим, человеку, или как система взглядов и мнений. Но это все будет другое, это будет связано с корнем атода. Атода это совсем другое. То, что называется собственно верой это имам от семитского корня ямим или Аман, т. е. полная убежденность или уверенность, которая дает-ся только интеллектуальным мыслеполаганием должного. Вера имеет в се-бе этически преодолевающий характер. Вера не может быть без того, что вы утверждаете объект своей веры. Схоласты в исламе есть там тоже. Схо-ласты рассматривают 72 проявления веры, которые все являются ничем иным при ближайшем рассмотрении как уровнями усилия, которое вы де-лаете, преодолевая личностную антропию. Например, самый малый уро-вень веры это когда вы берете камень на дороге, который валяется, мешая пути, и перекладываете его в сторону. Вы даете себе труд нагнуться и уб-рать камень, мимо которого другие прошли, т. е. вы применили некое уси-лие, вы сделали джяхт, от которого корни джихад. Вы применили усилие и преодолели антропию своего собственного нежелания нагибаться и антро-пию во внешнем мире – камень портит вид дороги. 72 степень веры – это смерть за веру, т. е. начиная с малого, не пропуская хаоса и антропию во-круг себя даже в малейших формах и кончая самопожертвованием и пола-ганием своей жизни.

- Не мир надо преодолевать, а себя.

- Здесь нет различия. Здесь нет различия – вы преодолеваете мир, пре-одолевая себя и наоборот.
…
Мир есть площадка, на которой вам дана некая задача некое испыта-ние, т. е. это испытание как для солдата полоса препятствий и вы должны ее пройти. Пройти вы ее можете только волевым усилием и преодолевая себя, потому что трудно представить не работающего над собой солдата, который проходит всю полосу препятствий и в конце получает приз. Естественно, что он должен что-то собой сделать для этого. Если планка дос-таточно высоко стоит.

- Вы ни разу ничего не сказали о Боге, почему?

- Потому что все, что я говорил, я говорил именно о Боге. Хорошо, давайте скажем иначе. Бог нам дан в абсолютном неведении о нем. Это абсолютное неведение о нем есть тот самый бесконечный негатив, который утверждается как бесконечность, как бездна, как отсутствие, как то, что ни-чтожит, которое является бездной без надежды, без шанса и без остатка. Если бы Бог, о котором есть это неведение не ограничивал это неведение о Себе самом же, но Он присутствует как нетождество этому абсолютному неведению, а это нетождество выражается в том, что Он не есть что-либо, что это неведение создает и поддерживает. Именно эта точка и есть след Бога, как отпечаток босой ноги, это точка внутри нас, т. е. точка несовпадения.

- А зачем тогда Богу дискуссия или разговор с существом, которое на-зывается человеком, этот ничтожный, пугающийся, подпрыгивающий один человек?

- Сама по себе обезьяна ни к чему. Сказано, что Бог сотворил людей и джиннов для того, чтобы они познавали Его или узнавали его, потому что там симитский есть корень арафа. Арафа значит опознавать, отсюда Мо-руфа, Марифа, Марфа – имя женское и т. д. Арифал ла абаду, т. е. познава-ли бы, узнавали и служили. Что значит узнавали бы и служили. Дело в том, что люди созданы как чистая глина, но к ним послан Адам, который взят из той же глины, но в него добавлена искра Божья, от Духа Божьего.

- В одного Адама?

- В одного Адама. Но если Адам, подобный им, приходит с точкой, а эта точка и есть добавка чего-то позитивного. Например, он сделан из пес-ка, а ему добавили бобовое зернышко, которое явно и функционально. Нет, он сделан из глины, но в нем прокололи дырочку, он негомогенен, в нем есть дырка, нарушена гомогенность. Это нарушение гомогенности не ме-няет его субстациональность, не меняет родственность с теми же глиня-ными куклами, к которым он послан, но просто в нем нарушена гомоген-ность. Те, кто услышат его, они приобщались к нему тоже виртуально, мо-гут оживить в себе эту потенцию нарушенной гомогенности и приобщить-ся к нему, и стать его сынами света.
…
Для того, чтобы та искра от Духа Божьего, которая является негати-вом от бесконечной массы от ныне существующего неведения о нем, что-бы эта искра победила бы эту бесконечную инерцию. Получив бесконечно малое, преодолела бы бесконечно великое, что есть само по себе парадокс и чудо, в котором скрывается бесконечная мощь Божья.

- Вы сказали, что в исламе встреча Бога происходит либо через испуг, а если…

- Нет, нет, нет. Встреча с Богом происходит не через испуг, но шок испуга расшифровывается как прикосновение Бога, потому что он дает вам тот материал, на базе которого можно обратиться и проиллюстрировать. Я же сказал, что не могу проиллюстрировать угрозы смерти. Вы же не умер-ли, правильно? Я не могу сказать, что вы там будете наказаны, если не уверуете, потому что это абстрактные разговоры в пользу бедных – может буду, может не буду, может от меня ничего не останется, а тут есть вещь, которую вы испытывали.
…
В том бытии, о котором мы говорим с большим вопросом – правда ли бытие или это нечто иное, т. е. мы видим окружающую нас среду. В этой среде, как я сказал, в перцептивной части вещи возникают и исчезают. Мы можем предположить, что есть колоссальный и неиссякающий баланс это-го возникновения и исчезновения. Внутри него есть стабильный момент, этот четвертый момент, остаток, который равен себе, который мы называ-ем бытием, который, возможно, и не совсем бытие. Мы предполагаем, что возможно максимальное приближение или максимализация этого остатка. Тогда получается, что из этого четвертого остатка нам начинают сиять не-кие лучи. Эти лучи могут быть связаны с позитивом, а они могут быть связаны с прорывом более тонких субстанций на уровень более грубых, т.е. это достаточно иллюзорные лучи. Допустим, есть тучи, у вас настрое-ние пасмурное, потом эти тучи разъединились, появились окошки и вне-запно яркий лучик солнца ударил перед вами. Ваше настроение поднялось, но в высшем смысле может ли это солнце, этот лучик, через квадрат тучи помочь вашему фундаментальному пессимизму? Является ли этот лучик абсолютным ответом на ту проблему, которая тревожит сердце антрополо-гической улитки? У меня есть подозрение, что нет. Никакой внешний лу-чик ничего вам не сделает и никуда вас не приведет, хотя настроение мо-жет поднять, но на секунду.
…
Богом люди называют разное. Мы только что говорили о том, что для большинства язычников Бог есть синтез сознания и бытия. Или для других – встреча бытия с самим собой. Для третьих это максимальное бытие в чистом виде, но это есть, на то и язычники, чтобы абсолютизировать объ-ект. Дело в том, что эти объекты им никак не помогут. Абсолютное бытие, даже если бы они ткнули в него пальцем точно также не поможет им, как абсолютный глиняный идол. Представьте себе глиняного идола, которого не объехать, не обогнуть. Его глина так тяжела, что если он развалится, то рухнет и задавит все человечество. От этого вам не легче, потому что мак-симальное наличие наличного никак вас не поднимает и никуда не выво-дит, оно вас не трансцендирует.

- Кого они называют Богом?

- Богом называют Онтос, надеясь на идентификацию с ним.

- Вы представляете ислам в авраамической цепи, но… и как будто ислам сейчас несет какую-то узнаваемую стилистику…

- Авраам первый начал уничтожать идолов. Он уничтожил идола, сде-ланного его отцом, который был мастером по изготовлению идолов. Он их разбил, чудом избежал кары от разгневанного народа и ушел. Как известно потом, все авраамическиме пророки практиковали разбитие идолов. Мухаммад, войдя в Мекку, первым делом закрасил все изображения внутри каабы и разбил всех идолов, которые стояли в Мекке, кроме двух, которые сегодня используются для метания в них камней или их преемники. Разби-вание и уничтожение идолов это общая черта всех авраамических проро-ков. Моисей, когда ушел на Синай получать первые скрижали, вернулся и обнаружил, что его народ отлил золотого тельца и стал ему поклоняться. Он вручил тогда половину народу Леви мечи и приказал истребить другую половину, которая поклонялась. В первый момент он разбил первые скри-жали и должен был явиться за вторыми. Это конкретная черта всей авраа-мической цепи – уничтожение идолов. Это обязательная характеристика. На самом деле она предполагает очень глубокую вещь, потому что культура рождается из идолопоклонничества, а культура это система подмены и имитации, которая уводит нас от реальной проблематики, от реальной жизни, как раз от того, что говорилось в установочной речи, в методологии, рвущиеся антологии посредством крови и плоти, реальной проблематики, в игру подменами. Это и ест как раз культура. Культура тесно связа-на с идолами, как заместителями реальности.

Если мы говорим о современности, мы не слышим о христианах, буддистах, о культурных памятниках других эпох и традиций, а делает только ислам. Потому что ислам является реальной религией, а все остальное явля-ется культурной подменой, никаких буддистов и христиан нет.
…
Конечно. Во-первых, буддисты вообще не имею отношения к Аврааму. Во-вторых, если бы христиане были реальными христианами, они все сносили бы вокруг себя, как они делали 300 или 500 лет назад. Сейчас это либеральная тусовка, а не христиане.

- Вы начали со слов, что ислам возник в ответ на проблему. Является ли это причиной возникновения ислама как религии…

- Потому что ислам не отличает себя от всех религий единобожиев в той форме, в какой они были даны пророками. Мы должны различать меж-ду Пророком и тем, что Он принес и конфессией, которая исторически сформировалась на этом месте. Например, приходит Мусса их ислам Моше и приносит традицию единобожия, приносит скрижали. Есть конкретно его последователи, есть Арон, его брат, который должен блюсти за подлинно-стью и аутентичностью. Проходит какое-то время. Допустим, евреев уво-дят в вавилонский плен, возникает неоиудаизм или вообще иудаизм, кото-рый есть не традиция, которую принес Моисей, потому что она возникает в сочетании с кахелами Вавилона, т. е. возникают искажения. Ислам считает себя исламом на протяжении 4000 лет, со времен праотца Авраама. Ислам считает, что то, что принес Мухаммад это было восстановление то-го, что дано было Аврааму и что потом было дано Исааку и Исмаилу. Это восстановление схоталогическое, уже под конец, под занавес истории. Есть конфессии, которые возникают на месте подвигов, совершенных про-роками в этой цепи, люди вмешиваются в эту ситуацию, а есть язычники, которые пытаются изъять жало откровения, т. е. пришел Пророк, а языч-ники пытаются переоформить, теперь рассмотреть, что им принесено.

Создают вокруг этого массу хитросплетений, интерпретаций, толкований, огромную теологическую культуру, в которой истинный смысл, принесен-ный Пророком, погребен. В конце концов ответом стала фиксация слова Божия в Коране, в котором сохранено все до единого, до точки. При свиде-телях все зафиксировано. 114000 сахабов, все они помнили наизусть или большинство из них эти аяты Корана, несколько редакций, сверок. Наконец, принято оптимальное все, т.е. это конкретное то, что дано было при свидетелях и уже от этого нет никакого отступления. Тора, как известно, была уничтожена в вавилонском плену, восстанавливали, то она была уничтожена римлянами и восстанавливалась по обратному переводу и сей-час письменная тора бессмысленна без устной, а устная тора в корпора-тивных руках класса священства. Вы не можете говорить: вот тора. Баптисты так говорят, иудей так не может. Вот письменная тора и я на все плевал. Ему скажут, какая же письменная тора, а как же толкователи мудре-цов, а как же агада. Вы попадаете здесь в плен корпорации, которая заво-дит вас интерпретациями в дебри, из которых вы не можете выбраться. Это называется конфессия. Вы там как муха в янтаре.

…
Есть два названия, два понимания слова ислам. Ислам это то, что принес Мохаммед Али и ислам это религия единобожия вообще, потому что под исламом семантически понимается предание себя Тому Единст-венному, который обнаруживает себя только через а) откровение пророков и б) в вашем личном опыте через специфический уникальный опыт шока или испуга, страха.

- Ислам, подлинный наследник авраамической традиции, а сейчас куда не глянешь, полыхает и там ислам.

- А вы не задумывались, почему там ислам.
…
- Ваша постановка вопроса целиком фальшива, почему? а) потому что полыхает там, где ислам, потому что там бомбят ваши так называемые христиане. Полыхает в Афганистане, потому что там бомбят американцы, полыхает в Ираке, потому что там бомбят американцы, полыхает всюду, потому что там есть приход чужеземца. Альхам Гюль эль ля не хрестья-нин, а это обычный варвар, обычный опричник, называющий себя хри-стианином, который пассионарность хозяевам, пассионарность варварам сохранил. Он приходит и устанавливает там свои варварские, римские за-коны огнем и мечом, поэтому всюду, куда он приходит, а приходит он бо-роться с единобожниками также, как римляне пришли в Иерусалим уста-навливать свои языческие порядки, заставлять иудеев приносить жертву кесарю. Также сегодня приходят они со своей демократией и поэтому там всюду полыхает, а пассионарность у варваров она вполне на месте. Она может быть у христиан не на месте, которых не видно и не слышно, а у Буша пассионарность на месте.

Везде уместен ответ на демократию в исламском стиле?

- Ислам это и есть демократия.

- Это же игра.

- Нет, это не игра. Что такое община Пророка Мохаммеда? Это общи-на, в которой каждый был непосредственным участником политического, исторического процесса. Это община. Община это обратная связь непосредственно со своим руководством а и с Богом б через свое руководство. Все остальное это не демократия. Голосовальная машина это не демократия. Сбор фальсифицированных бумажек это не демократия. Политические партии с клоунами, которые распоряжаются судьбами молчаливого боль-шинства это не демократия.

- Хорошо, это не демократия не римляне, они же везде пришли. Не то, что на исламской территории, везде…

- Разумеется везде.

- Вы видите сценарий, как это может быть?

- Я вижу сценарий.

- А почему Латинская Америка, полыхает Латинская Америка. Демо-кратия пришла в Южную Америку и она вся полыхает огнем – Колумбия, Венесуэла, Боливия, Бразилия – военный переворот. Все – хунты, хотя в Латинской Америке все подвержены демократии. Миллион трупов по все-му христианскому миру в оппозицию этой демократии, которая приходит из нового Рима. Не только на исламе это сопротивление.

- Я хотел сказать вам о том, что мой сценарий это союз…
…
Всеобщее сопротивление еще предстоит получить. Когда мы полу-чим всеобщее сопротивление, то точно будет другой и наверняка лучший мир, потому что это будет колоссальное преодолении энтропии, колоссальной инерции человеческой глины, если это будет всеобщее сопротивление. Если это будет сопротивление малого отряда или народа избранных, то конечно оно захлебнется в этой глине. Понятно, что свет утонет во мраке, а если это будет достаточно критическая масса, то, естественно, эта глина подлежит перерождению.

- Тогда вопрос главный, он меня всегда тревожил – почему вновь и вновь не получается?

- Потому что планка стоит очень высоко. Планка стоит настолько вы-соко, что человеческого материала и человеческой энергии раз за разом не хватает. Очень понятно, потому что от нас требуется чуда, от верующих требуется чуда, от людей требуется чуда, требуется сверхусилие. Сверху-силие это редкая и редчайшая вещь, поэтому этого не получается.

- Вы полно показали, как божественное вдохновение доходит до взрослого человека, а приходит ли вдохновение к детям, родившимся в исламе. Это что?

- Вы задали очень хороший вопрос, потому что об опыте ребенка я люблю говорить именно в первую очередь. Дело в том, что на определенном уровне ребенок начинается погружаться в праздник своей перцепции. То, что называется вторая площадка или первая площадка, площадка опы-та, площадка непосредственного столкновения с феноменологией. Ребенок обнаруживает, что он является зеркалом, которое отражает абсолютно все, что там не покажи, он воспринимает и готов воспринять и отразить еще больше. В конечном счете, ребенок в возрасте где-то между 3-мя и 5-ю годами испытывает непосредственно опыт бесконечного, т. е. рефлексия бесконечного. Он, как правило, отождествляет с этим небесный простор, а в принципе у него есть ощущение, что он отражает бесконечное. Это непосредственный опыт. Более того, на определенном этапе о чувствует, что его отражательная способность более емкая и безграничная, чем все, что мир может ему показать. Все, что мир имеет для него показать, а он может еще с плюсом это отразить, но в какой-то момент он отождествляет эту способность с собственной неуязвимостью и бессмертием. У ребенка воз-никает ощущение того, что раз он такой бесконечный, раз у него зеркало такое бесконечное, то вот он есть чистый дух, но в этот момент, как правило, происходит очень интересный опыт. Он разбивает коленку. Он валится куда-нибудь и испытывает жесточайшую боль и сталкивается с собственной физической уязвимостью. Разбитая ваза, как говорят в кабале цун-цун. Опыт разбитой вазы внезапно возвращает его к тому, что есть страшный парадокс несправедливости. Он может воспринять бесконечность. Он бес-конечнее, чем сама бесконечность. Но оказывается, в любой момент он может превратиться в клочок мертвой плоти. Этот парадокс является травмой и трещиной, через которую как раз и вливается именно это откровение.

- Имеет ли какой-то статус в вашей антологии смысл, если имеет, то какой любовь.

- Конечно, любовь есть жажда самопожертвования, т. е. это просто жажда жертвы, жажда смерти. Это настолько высокий уровень кипения пассионарности, при котором сосуд не выдерживает этого и стремится выплеснуться. Но это универсальная авраамическая антология, которая в язычестве неизвестна, потому что в Евангелии сказано, что кто полагает душу за друзей своих, тот ее сохранит. Как раз там этот момент жажды са-мопожертвования обрисован очень четко. Можно предположить, что преодоление страха есть смерть или встреча, которого ты боялся, а теперь я сознательно встречаюсь. Смерть должна быть высшим достоинством.

Но это интеграция смерти как внешнего в себя как своего внутреннего центра, как своего я, которое конечно же здесь сопряжено с физическим концом, но именно его интеграция создает перспективу обетования на воскрешение, воскрешение тебя в том же теле. - Вторая часть вопроса – рай это реинкарнация для мусульман?

- Нет, реинкарнации никакой нет. Душа уникальна, но Бог нам обеща-ет чудо. Когда критическая масса будет достигнута и когда будет реализо-вана задача победы над бесконечно малой частицей духа над бесконечной частицей глины, тогда все законы антологии, которые действуют сейчас, будут отменены, будет преобразована антология, после чего все умрут, воскреснут и времени больше не будет. Будет новая земля и новое небо. Поэтому можете прочесть в откровении Иоанна Богослова: И клялся ангел, что времени больше не будет, потому что в основных чертах эсхатология христианства и ислама одна и та же. И у иудаизма тоже.

- А убийство другого?

Убийство другого, если убийство для установления нечестия и не на-казания душу за душу, оно запрещено, а вот нечестие и душа за душу это универсальный закон, который есть и в иудаизме, и в раннем христианст-ве, но в раннем христианстве, я имею в виду в подлинном христианстве, т.е. христианство, которое посещало синагогу и делало полообрезание.

…
Нечестивец и иноверец это разные вещи. Это принципиально разные вещи и на будущее скажу, что от уравнивания их в одной фразе звучит очень провокационно. Нечестивец это тот, кто, допустим, приходит и ос-корбляет Пророка или Бога, говорит нечто кощунственное. Его следует убить тут же, на месте, а иноверец, он иноверец и есть. Ему следует сде-лать призыв. Если он принадлежит к людям писания, т. е. иудей или хри-стианин, ему надо позволить жить, где он хочет и защитить его право ис-поведовать собственную религию.

- -А если не принадлежит?

- Тогда хуже дело, тогда проблемно. Придется настоятельно попро-сить подумать. Встреча с черным пятном может быть гармоничным через веру и страх. Через веру вы можете избавиться от страха будущего наказания, но от страха Бога вы не можете избавиться никогда.

…

Жажда гармонии, жажда точно не единобожия. Это, наверно, где-нибудь в религии цветов или в религии Аполлона, в плясках Диониса, но точно это не наше.

…
Как интегрируется в эту систему развитие?

…
Разумеется. Дело в том, что тот факт, что ислам дан, скажем, условно говоря, в VII веке новой эры не означает, что этот ответ состоялся неким космическим образом, вне нас и помимо нас. Мы должны возобновлять, по крайней мере верующие, мусульмане возобновляют в себе ислам регулярно, своей жизнью они непрерывно возобновляют в себе ислам. Если они считают, что они возобновляют ислам тем, что читают размышления, допустим, у людей X или XI века на тему ислама и повторяют их чисто на-четнечески, то это глубокое заблуждение, потому что ислам дан им в их живой актуальности здесь и теперь. Ислам не дан им как, скажем, мертвым кальком или клоном каких-то арабов, которые жили через 400 лет после Пророка и что-то пытались для себя объяснить. А, допустим, сейчас их изучают чуть ли не с большим трепетом, чем первоисточник. На самом де-ле есть первоисточник, который является непостижимым вызовом. Это Коран, пониманию которого научилось может быть 1/10000-я людей, ко-торые его знают наизусть и читают совершенно свободно. Люди на родном языке его читают и не понимают и тому есть бесчисленные доказательства. В свое время был спор, допустим, священника Даниила Сысоева с неким Полосиным, бывшим священником, перешедшим в ислам. Это было устроено на площадке, ныне снесенной гостиницы Россия, как раз такой исламо-христианский теологический диспут. Полосин провел его крайне скверно. Говорят, что концовка у него была хорошая, я даже не дослушал, ушел. Но Сысоев начал очень любопытно. Он сказал, что подлинность ре-лигии доказывается тем, что она гладит человека против шерсти, т. е. она непостижима, она бросает вызов пониманию, она иррациональна и человек так не придумает, а если в религии сказано, что человек так не придумает, то это и доказательство того, что религия, а не некая философская придум-ка. При этом он сам же попался в ловушку, которую Полосин, к сожале-нию, не использовал. Дело в том, что начал он с доказательства парадок-сальности христианства в том, что она стоит на идее трех ипостасностей единого Бога. И что это такая крутая, идущая против логики иррациональ-ная идея, что она сразу доказывает внеземное происхождение, на что По-лосин, если бы он лучше готовился, мог бы ответить, что практически во всех языческих традициях есть идея треугольника и трехипостасностей: тримурти, сатчитраанда, ткни пальцем, назови. Нет такой традиции, начи-ная с древнеегипетской, где не было бы треединства, а вот как раз эксклюзивно единственный стиль, рядом с которым ничто не может стоять, ничто является ни аналогом, ни примером, все, что ни есть – есть не то, но не в апофатическом смысле, что это некая бездна без названия и начертаний, а что это как раз точка оппозиции, которая ограничивает именно эту бездну без названия и очертаний. Точка, которая не совпадает с этой бездной и она отдельно от нее. Вот это действительно непостижимое и практика по-казывает, что человеческий ум вновь и вновь не справляется с этой идеей и возвращается в привычное субстанционалистское бултыхание, т. е. при-вычно мыслит терминами объекта, субстанции, тождества, гомогенности, перехода одного в другое, всего во всем и т. д. Потому что парадоксализм не тождество. С этим человеческое сознание как раз не справляется. К сожалению, Полосин провалил ту тему, но я бы хотел сказать, что по-прежнему актуален тезис, взятый в голом виде, что специфика религиозно-го сакрального текста идет против логических и гносеологических чаяний человеческого существа. В самом крутом смысле против этих чаяний идет коранический текст. Нет ни одного аята, и я берусь это доказать, который гладил бы гносеологические чаяния человека по шерстке. Он гладит их против шерсти, он заставляет напрягаться. И вот почему. Подавляющее большинство верующих старается читать это как некую мантру, как бы не понимая. Потому что когда их носом тыкаешь в то, что здесь конкретно написано, как правило, бывает шок и бывает нежелание с этим смириться, попытка найти какие-то оправдания, предлоги и поводы, чтобы вернуться к старому, застойному пониманию. Это как раз одно из могущественней-ших доказательств откровения.

- Скажите, все-таки Вселенная у нас большая?

- -70 тысяч миров.

Это всего космоса касается или только уникальность земли?

- Говорю сразу. Вселенная очень большая. Нигде ничего подобного нет, но есть как броня стекло, когда стреляешь, стреляешь – не колется, а в одном месте, если кинешь монетку, оно все рассыпается. Человек на земле как раз точка сборки и точка слабости этого гигантского бронестекла во Вселенной и монетка, кинутая в него это откровение Всевышнего.

- Что еще кроме страха и испуга есть …

В лучах смерти конечно, в минуту окончательного расставания со своими жизненными энергиями. Или же, например, предельная, если вы альпинист и вам приводилось висеть, где вы видите, как лопается ниточка за ниточкой на обрывающейся веревке или переходили горную речку, ко-торая играет валунами величиной с жигуль, то там тоже можно ощутить, но там стресс ситуации вас отвлечет. Вы не сделаете необходимых выво-дов, потому что яркая пестрота дневного видения, стресс объемный, стресс ситуации затемнит ваш…, а как раз там, где не затеняет, там получше. Или вот вас повели расстреливать, в лоб автомат нацелили, там тоже можно это ощутить.

- Интеллектуально возможно?

Интеллектуально без подпорок практически нет. Без подпорок опыта пограничного типа я могу сказать, что практически нет, не за что ухватиться.

- А сподвижники Пророка это ощущают?

- А я сказал, что они видят в лице Пророка. Им этот другой, пугаю-щий, внутренний другой говорит извне. Они просто физически ощущают, что это подлинное совпадение.

- Затухает через поколение?

- Затухает через 1-2 поколения, это превращается в рутину и факт.

…
Да очень просто. Если вы видите, что нечто делается ради Бога, то это ислам. Если вы видите, что то же самое похоже, но делается для каких-то конкретных практических задач – шкурных, эгоистических или даже политических, но отвлеченных от эгоистического интереса, но не для Бога, а, допустим, страны, нации, то это не ислам. Есть хадис Мухаммад, кото-рый сказал: кто умирает для племени, тот не из наших и кто умирает за род, тот не из наших.

…
- Весь мир полон исламскими практиками.

…
- Конечно, могу. Например, Ислам Бани, его называют Ислам Були. Это замечательный человек, это был Ихван Руслени египетский, который расстрелял египетского президента Саддата на параде, казнив его по приговору Шуры за Кэмп-Дэвид. Прекрасный человек, умер мучеником за стенкой.

Как я понял, идет сильный перевес на одну из площадок?

- Вы мысль имеете в виду?

- Да.

- Я сказал бы так. То, что она исторически не получила движения это проблемы конкретно людей, а не ислама, потому что изначально были соз-даны оптимальные и идеальные условия для того, чтобы вторая площадка получила очень мощное развитие. То, что образовалась группа последователей Аристотеля и Платона, которые стали проводить эллинизм на исламскую площадку, на исламское поле в сфере мысли, тем самым совершенно переформатируя контекст откровения и потом возникла необходимая и не-избежная коллизия с ними и с водой выплеснули ванночку, т. е. ликвиди-ровав эллинских философов, восточных перипатетиков, отказались от калама, глубинного богословия на какой-то период вообще. Это проблема исторических превратностей. Точно также можно сказать, а в христианстве произошли еще более страшные вещи. Там манихейство переформатировало первый контекст практически полностью. И то, что мы получили в итоге, митраистско-манихейский синтез вместо, что нам принес Иса.

…
- Откровение уже есть. Вторая площадка должна быть инструментари-ем, который обеспечивает раскрытие этого откровения, т. е. раскрытие ко-ранических смыслов как методологий контроля над глиной. Что такое кон-троль над глиной? Мы сделаны из глины, но глина взята из внешнего мира. Торжество над глиной человеческой это торжество над глиной вселенской. Что это означает? Это означает в пределе, что правильное понимание ко-ранического откровения ведет эвентуально к новой физике, новой матема-тике, потому что старая физика и старая математика это эллинистические концепты, которые построены на абсолютном примате объекта над субъектом. Даже более того, рассмотрение субъекта как негативного оттиска, как не имеющего самодостаточного бытия. Это все построено на идее гомо-генности и на идее того, что все во всем, на идее того, что субстанция мо-жет восходить от наиболее грубых до наиболее тонких форм, но никогда не кончается и не прерывается. До сих пор мы являемся заложниками это-го подхода и, если не считать нескольких попыток прорыва, то в естественно научных дисциплинах мы по-прежнему эллинисты. На самом деле существует огромный и пока непочатый потенциал реновации естественно научных идей, исходя из совершенно другого альтернативного видения ре альности.

- С вашей точки зрения, методология или сопоставимая практика это что такое?

- Есть гегелевская триада. Это достаточно широко известный прием диалектического метода – тезис, антитезис, синтез. Мы видим, что на практике при применении этого интеллектуального подхода открываются широчайшие пути для упрощения, для банализации и фальсификации. В конечном счете мы видим убогих начетчиков марксизма-ленинизма, которые бубнят нечто об этой самой триаде, но уже такое деревянно-забубенное, т. е. открываются широчайшие пути к фальсификации этого. На первый взгляд это кажется очень емким и универсальным, очень понятным, очень четким и оторванным. Самое главное, что это оторвано от конкретики. А есть, допустим, картезианский метод, построенный на принципе очевидности, на принципе прозрачности, на принципе понимания открытого самого себя. Его невозможно фальсифицировать, никто и не бе-рется, потому что эта методология в значительной степени питается корнями интуитивизма. Его нельзя отчуждать в форме ловких и ни к чему не относящихся понятий, понятий брэндов, т.е. тезис, антитезис, синтез, лов-кие почтовые марки, которые легко клеить. Попробуйте фальсифицировать и банализировать принцип очевидности. Фиг, потому что каждый раз принцип очевидности действует в уникальном случае, поэтому Декарт ме-нее популярен, потому что его нельзя разменять, нельзя свести к чему-то легко и удобно продаваемому, поэтому Декарта не любят. Декарт на самом деле очень интересный мыслитель, потому что он один из тех немногих, который как раз вплотную подошел к тематике нашего сегодняшнего раз-говора, потому что его теза о двух, он использовал слово субстанция, в данном случае не вполне меня устраивающее, но две субстанции. Одна, правда, выражена в точке, другая в протяженности. С моей точки зрения, субстанцией можно назвать только ту, которая связана с протяженностью. Эта протяженность противостоит точке, которая ее разрывает и нарушает. Обратите внимание, что эта точка совпадает с тезисом – мыслит, стало быть существует, но это не отождествление бытия и сознания, а это ото-ждествление небытия и сознания, потому что точка не имеет измерений. Протяженность это как раз бытие, а точка ограничение бытия, небытия. Она-то является мыслеточкой. Это картезианский чудесный прорыв в ту сферу, о которой мы сейчас говорили. Это, кстати говоря, преамбула к методике очевидности, которая одна из методик. У меня есть методики, свя-занные с технологией применения мысли, о которой я говорил, т. е. работы на этой площадке мысли, но это отдельная тема.
- …
- Насчет дитя человеческого – вариант Маугли? Мы не знаем, чего оно натерпелось, а потом я же говорил не о страхе, как угрозе конкретной опасности, а о шоке испуга, который связан с мгновенным вторжением другого в самый неожиданный для вас момент и как раз со всякого обну-ления и перцепции, а когда на вас рычит собака. Это совсем другое. Это страх, связанный с конкретикой ожидания укуса. Это не имеет ничего общего с нашей темой.
- …
- А если вас в темноте, то неважно, что испугало, но рык, если это рык, он уже дает о себе знать, как о чем-то известном и в данном случае испуга не получается. Другое дело, если кто-то там прошмыгнул у вас под ногами это совершенно неважно – либо это товарищ, либо это кошка или какой-то зверек, либо это вообще непосредственное вмешательство Бога, который дал вам почудиться, т. е. вам дано, что вам что-то почудилось, вы это приняли за кого-то, испугались и это пережили. Совершенно неважно, но всякая опасность, которая сформулирована в виде солдата с автоматом или собаки это не из этой оперы. Это первое. Второе о переходе из ислама в православие. Это называется иртад, т.е. отступничество и карается смертью. Три раза к нему нужно прийти и увещевать. Первый раз, второй раз отдельно, дать подумать и третий. Если и после третьего раза он скажет, что нет, плевать я на вас хотел, то его надо убить.
- …
- Дело в том, что между прочим султан османского халифата был единственным, кто принял 100000 евреев, изгоняемых католиками, не пра-вославными, а католиками в 1495 г. из Испании. Дальше он принял, кто с Саботаем Цви пришли из Польши и пожелали поселиться на Святой земле. Они пришли и сказали, что Святая земля наша, дайте нам ее и все такое. Султан поговорим с Саботаем Цви и Саботай Цви принял ислам. Вслед за ним часть тех, кто считали его мосшиахом, тоже приняли ислам, а часть вернулись в Польшу, по дороге их истребили казаки, разбойники и прочие птицы и немногие дошли до Польши. Та часть, которая приняла, влилась в эту часть, переехавших из Испании. Халифат и в багдадские, и в османские времена всегда давал возможность существовать и иудеям и христианам судить по собственному суду, сохранял константинопольскую патриархию, церкви и замечательно людям писания жилось на территории ислама.

- В армии?

- В армии не служили. Были всякие поблажки, но хищные империали-стические державы постоянно разжигали противоречия на национальные и конфессиональные внутри халифата, натравливали сербов и армян на ту-рок, пытаясь их выручить, спасти, устраивали против турецкой империи войны. В конце концов ее развалили, но и развалив не угомонились, что можно сделать выводы из печального опыта Югославии. Вот возникла Югославия из освобожденной от турок многострадальной Сербии и что же мы видим? Среди своих братушек она себя чувствует гораздо хуже, чем в свое время среди турок.

- Прокомментируйте про политический ислам.

- Политический ислам ставит вопрос о власти ребром. Он ставит вопрос о власти сразу, потому что Авраам не для того разрушил молотом идолы народа своего отца, ушел от него и создал собственный народ, что-бы не ставить вопрос о власти. Вопрос о власти единобожниками ставится ребром, потому что власть единобожников в мире это власть самого Бога, истинного Бога живого. Речь идет не о том, что власть единобожников по-нуждает кого-то к переходу, а просто тот, кто не является одним из них, живет себе спокойно жизнью глины, а тот, кто является одним из них, на том лежит ответственность проведения приказов всевышнего в жизнь, т. е. контроля над этой глиной.

- Прокомментируйте, что Бог есть любовь, а не страх.

- Бог, на мой взгляд, не может быть ни любовью, ни страхом, потому что любовь и страх это переживания, которые испытывает тварь. Возмож-но, в отношении Бога, но Бог все, что я говорил до этого, имело своим предметом следующую мысль, что не может быть утверждения по отношению к Богу, которое носило бы характер законченной и абсолютной фиксации. Бог есть то-то, т. е. мы можем сказать, что Бог есть то, с чем рядом нет ничего. Пока есть все, что мы видим, Бог есть абсолютная оппозиция всему, что мы видим и все, что составляет сущность этого все. Как абсолютная оппозиция Он не равен ничему, не подобен ничему и по отношению к Нему утверждать Он есть то-то бессмысленно. Это введение его в сферу субстанции, в сферу материи, в сферу чего-то. Любовь и страх это стрессовые ощущения, переживаемые глиняными существами, которые оказываются на границе собственной глины, в пограничных постглиняных состояниях.

- …Осознание небытия человека?

- Если вы осознаете небытие, будете бежать отсюда, знаете до каких границ, может до самого Лондона. Вы подумайте, что такое осознание не-бытия? Не словами, а по настоящему.

- А почувствовать?

- Да вы развалитесь на куски, если вы его почувствуете. Вы даже не представляете, о чем говорите.

- Что является внутренним взрывом веры, откуда берется?

- Во-первых, вера это интеллектуальная воля, т. е. прежде всего воля, направленная на интеллектуальное и имеет свое содержание. Она настаи-вает на том, во что она верит и что она полагает предметом веры. Вера есть предмет ежедневной работы. Это непрерывное возделывание. Это возде-лывание связи с тем другим, внутри себя. Ему не нужно проявляться в темной комнате неожиданно, чтобы вы подпрыгнули и у вас потом руки тряслись. Вы вбираете этот опыт на сознательном уровне, вы устанавливаете постоянную связь, вы проецируете это как интеллектуальное полага-ние и эта ваша работа ваше возделывание внешнего мира, на который вы постоянно проводите энергию ограничивания сведения о Нем. Все есть не-ведение о Нем, вы постоянно проводите работу ограничивания этого неве-дения. Оно имеет внешние, внутренние признаки, какие угодно. Озарение и прочее это вещи эфимерные. Вас сегодня озарило и вы думаете, допустим, что вы католик, а завтра вам другая шлея под хвост попадет и вы об этом забудете. Озарение преходяще. Это как поэзия. Поэму написал, а по-том смотришь и думаешь, зачем я ее написал.

- Правильно ли я вас понял, что это все-таки из области интеллекта?

- Это из области фундаментальной экзистенции, которая ставит себе интеллект на службу. Вы знаете, что решение вашей проблемы только в том, что вы полагаете нечто утверждающее все на финише вашей веры, а вы знаете это, потому что вы испытали шок встречи с другим, который опять же повторю внутри вас самих.

- …О статусе Корана?

- Коран есть слово Божье, переданное через авраамического пророка, последнего в этой цепи. Это непосредственно слово Бога, обращенное к конкретным людям последней фазы истории. Все, что там сказано, обладает остро современным содержанием. Анализ оригинального текста показывает удивительные вещи, потому что аргументация бедуинов, которые возражают. В кораническом тексте Бог как бы говорит словами бедуинов – возражение на призыв поверить в Него и он говорит словами, которые не-обычайно актуальны и необычайно современны, которые выражают менталитет современного массового человека, неважно какого общества, хоть западного мегаполиса. Бедуины говорят: зачем нам верить во Всевышнего, когда мы живет, умираем и нас убивает только время. Представьте себе, что когда я не так давно, несколько дней назад, возвращался к себе домой через переход и вдруг ко мне пристает узнавший меня человек, который видел меня по телевизору. Он берет меня за лацкан – проблема, когда вы-ходишь или едешь на машине, сразу попадаешь в разные ситуации. Берет за лацканы и говорит: я желаю с вами поговорить, хочу поговорить о религии. Сам армянин. Вы считаете и так далее, и так далее, а дальше, вы не представляете себе, наверно, это было послано специально. Он мне говорит словами бедуинов из Корана. Он Коран не читал. Он сразу сказал: я Коран не читал, все мне там интересно, что вы говорите. Он знает, что это все ерунда, знаете почему? Мы живем и умираем, нас убивает только вре-мя. Я выпал в осадок. Я ему говорю: вы знаете, что вы мне сейчас процитировали? Он говорит: не знаю и знать не хочу, просто считаю, что нас убивает время, порождает время. Вот лицо Бога, которое мы все носим на руке. Я не знал, что ему сказать, потому что это была живая иллюстрация Божественного откровения. Передо мной явился профан, который профанически ничтоже сумяжище повторил слова профанов, приведенные в Коране.
- …
- То, что говорит Бог, а Пророк только передатчик.
- …
- Да, только надо читать в подлиннике. Это надо читать на арабском языке, который Бог дал Исмаилу в качестве откровения также как тору надо читать на иврите, а не по-гречески и не по-русски. Не забывайте, что тора в сегодняшнем варианте это обратный перевод с … на греческом языке, который был выполнен, потому что ни одной мензузы после римского завоевания не было найдено.

- Мы стали встречаться реже с шоком или нашли снятие ситуаций…

- Дело в том, что о каком современном мире вы говорите? Мы с вами находимся в Подмосковье. Вы о каком мире говорите? Есть мир Лондона, есть мир Москвы, Багдада сегодняшнего, есть, допустим, мир Каира. Это все разные миры, там разные люди ходят, с разным опытом.
- …
- Вы говорите о Москве? Тогда причем тут ислам? Тогда надо гово-рить конкретно либо о российских мусульманах, либо изменить ваш вопрос.

- Как я понял, предыдущие способы передачи откровений тоже снима-ли подобного рода проблемы.

- Но они состояли тоже сами знаете где, в одних снегирях же.
- …
- Мы находимся в очень специфическом постсоветском пространстве российского мегаполиса. Мы находимся в очень специфических условиях западной цивилизации, которые имеют целый ряд заглушек, целый ряд от-влекалок для того, чтобы не допустить людей к стрессовому мышлению, к постановке главных и личных проблем. Потому что это приведет к тому, что эти люди могут стать неуправляемыми, что среди них поднимутся не-которые политические факторы, которые бросят вызов властьимущим и т.д. Потом существует целая система. С одной стороны попкультуры, дискотеки, с другой стороны обычные культуры всяких цивилизационных заглушек, готовых ответов. Есть медийное пространство. Все это работает на то, чтобы вам не дать подойти к главной проблеме жизни.

- …По отношению к Риму ничего не изменилось на самом деле?

- Да, ну, там Колизей был, гладиаторы со львами были.
- …
- Его можно переводить, но тогда к переводам относиться как к аутен-тичному носителю смысла. Это я вам ответственно говорю, потому что я сам многократно убеждался, сравнивая с подлинном английский, французский, немецкий и один русский перевод, что нет попаданий в десятку. Это при доброй воле автора, а еще есть злая воля автора, которые делают спотыкач на одних и тех же местах очень характерный, т.е. не переводят ре-альный смысл. Как бы есть такой синдром ухода.

- …
- Нет, так тоже нельзя сказать. Надо знакомиться, но иметь несколько переводов. Надо сверять разные, поразившие вас места, перепроверять в других переводах. Смыслы оптимальны, хотя бы отдельные ключевые сло-ва, выяснять, как они звучат и что они значат на арабском, чтобы хотя не всю фразу, а поддерживающие литерные точки понимать в оригинале. При желании это не сложно.

- Правильно ли я понял, что Всемогущий Бог создал человека на время контроля над ним?

Для установления контроля за? Он создал человека для того чтобы человек прошел определенное испытание. Будучи глиняным, человеку да-ют некое ограничение этой глины в себе. Ограничение, которое является заветом с чем-то бесконечно большим, но абсолютно непостижимым, по-скольку ближайшим аналогом того, чем является Бог. Это как раз самая дырочка и вот эта пустота внутри человека, внутри Адама, кстати говоря. Т.е. прокол это ничто в центре луковицы, ближайший аналог с тем, кем является Всевышний. Это не то, что дано как нечто конкретное, а дано ограничение той безграничной инерции, самодовольства и неведения, кото-рая является субстанция. Может ли это ограничение стать позитивным фактором, который эту субстанцию пожрет и поставит на колени, победит эту инерцию, если элемент отсутствия, выраженный в микроскопической искре, детале, проколе может победить всю эту безграничную глину это то чудо, в котором можно сказать, что действительно Бог решает уравнение. Может ли он создать такой камень, который не может поднять сам. Не на-прасно же схоласты в средние века разработали эту, на первый взгляд смешную, как бы провокационную, вызывающую загадку, которую якобы школяры использовали для того, чтобы поставить в тупик преподавателей: может ли Бог создать нечто, столь непосильное для Него, что для Него будет не по силам? Если Он не может, значит Он не всемогущ, если может, то это непосильное тоже ограничит Его могущество. Как решить этот во-прос? Этот вопрос решается именно тем образом, что человеку дается со-вершить нечто невозможное и когда он его решает, он снимает эту пара-доксальную проблему всемогущества, утверждая его действительно в трансцендентной плоскости, а не в плоскости дешевого логического парадокса.

- Кто является движущей силой экспансии ислама?

- Если вы ожидаете, что я сейчас покраснею, разведу руками и скажу: саудовцы, шейхи, извините, заплатили несколько миллионов, то вы крайне заблуждаетесь, потому что ислам опаснее, в первую очередь, для саудовцев и нефтяных шейхов, потому что ислам идет в первую очередь по их душу, поскольку рассматривает их как узурпаторов и преступников. В Коране есть такой аят, который я переведу по-русски, несмотря на наш разговор о непереводимости, но тем не менее: мы установили повсюду правителей преступниками для того, чтобы они интриговали во имя своевластия, но поистине и в конечном счете их интриги против самих себя. Это в первую очередь относится к таким персонажам как Саудовская династия и компа-ния на прилегающих территориях. Поэтому кому нужен ислам? Ислам нужен тем людям, которые инстинктивно обнаруживают с момента рождения фальш в тех параметрах, в которые они вброшены, т. е. они обнаруживают, что мир построен на лжи. Они намерены не оставить эту ложь безнаказан-ной и не мириться с ней независимо от того, родились ли они на Кубе, в Венесуэле или в Афганистане рано или поздно они должны сойтись на ин-теллектуальной площадке, пусть даже лишенной конфессионального мар-кера. Все, что я говорил, мы могли проговорить, вынеся за скобки слово ислам. На этой интеллектуальной площадке будут все, кто обнаруживает, что экзистенциально они ввергнуты в начальные параметры лжи. Они-то, не смиряющиеся с этой ложью, клуб этих людей, которые есть повсюду. Им ислам нужен и они будут его двигать.

- Есть движущие силы социального накала, которые пытаются использовать ислам в своих целях.

- Это вообще ни к чему, потому что все, кто угодно используют все.
- …
- Вы следите за социальной обстановкой в России? Вы знаете, что во всех тех республиках, о которых вы говорите, ислам подвергается политическому и полицейскому гонению, что идет чисто милицейская охота на верующих, что в республиках Северного Кавказа мусульмане находятся в пыточных камерах, им спиливают и стачивают напильниками зубы, что им засовывают колючую проволоку в задний проход, что их вешают за пальцы рук и ног и поэтому в конечном счете время от времени убивают отдельных полковников правоохранительных органов, принимающих в этом участие.
- …
- Движущая сила охоты на мусульман?
- …
- Конкретно такие люди как я. Вы знаете, я сейчас интеллигент, но в 91-м году я был членов таджикско-исламо-демократического правительства и участвовал в гражданской войне.

- Кто развязал войну?

- Войну развязали враги ислама.

- Какой в себе несет позитив царство Аллаха в сравнении с царством Божьим? То, что вы называете царством Божьим или царством Аллаха это жизнь будущая, которая наступит после того, как антологические возможности ветхого бытия будут исчерпаны.

- Какие-то характеристики жизни будущего в учении есть? Какой-то образ будущего может быть положительным?

- Вы можете ограничиться тем, что все позитивы, которые вы можете помыслить, являются намеком на те позитивы, которые вы обретете там. - Я понимаю, что любая религия может сказать тоже самое?

- Дело в то, что светлое будущее, если вы его понимаете по-хрущевски, это проблемно, потому что это конкретное светлое будущее, которое при своей конкретизации тут же оказывается несветлым. Хрущев тут же убил идею коммунизма, когда в 1961 г. обещал за 20 лет дать бесплатную колбасу, бесплатное жилье и сказал, что это и будет первая фаза коммунизма. Все. Всякий интерес к коммунизму пропал сразу.

- Положите что-нибудь в позитив.

- Любой позитив будет любым человеком осмеян и отвергнут. Напри-мер, скажешь вам, что там будут гурии, вы тут же скажете: фу, какая гадость, а надо что-нибудь такое высокое, которое не касается. Сублимированное не касается этих эротических отношений, неужели эротические от-ношения будут и в дальней жизни? Скажешь вам, что вы будете там есть в три горла, опять: фу. Человек такое животное, которое никаким позитивом не заманишь, если это конкретизировано.

- Если я вас правильно понял, вы вводили в площадку мышления, утверждая, что мышление утверждаемо по отношению к абсолюту и к Богу. Как возможно такое мышление в конкретной жизненной ситуации на конкретном человеке, на группе людей?

- Мы сейчас касаемся конкретных методологических проблем, кото-рые связаны с технологиями мысли и которые выходят за рамки нашего обсуждения. Я, конечно, мог бы посвятить отдельную лекцию.

- А по принципу?
- А по принципу, что когда вы работаете с любым феноменом, то вы имеете целый ряд аспектов этого феномена, расположенного по градации, т. е. возможностные характеристики этого феномена. Допустим, Ленин любил со стола начинать, за которым он говорил. Вот стол. Вот есть этот конкретный стол, который может быть только таким, каким он есть здесь и теперь. Это конкретная вещь, которую можно назвать по имени Саша, и он никуда не пропадет, как стол, на котором написано Саша. Понятно, что гораздо легче и проще представить себе любой другой стол на этом месте, что и состоится рано или поздно. Его вынесут, поставят другой, гораздо более универсальный, альтернатива этому конкретному столу. А еще универсальнее, что этот стол рано или поздно исчезнет, потому что будет выброшен на свалку, антропирован и атомов не найдешь. Еще более универсально то, что вообще все столы исчезнут.
…
- Я объяснил вам, что существует иерархия возможности вокруг кон-кретного феномена, т.е. есть конкретная вещь здесь и теперь, есть альтер-натива, есть ее отсутствие и есть отсутствие альтернативы. Есть универсальное все, которое пусто – в нем нет ничего: ни столов, ни записных книжек, ни нас. Вот это пять уровней возможности, которые описывают возможность вообще с большой буквы. Мысль, которая действительно работает с тем безусловным, которое ограничивает безграничное неведение, неизбежно должна разобраться по отношению к каждому феномену с уровнями возможности, которые присутствуют в каждом из данных фено-менов и ситуаций. Это отдельная тема, это отдельная очень сложная методология мысли, но она есть.
- …
- Это одно и то же, потому что монетка это как раз усилие, направлен-ное на единственную точку во всех мирах, точку человека. Условно говоря, человек это, если представить себе условно супермодель, по которой сделаны все существа во всех мирах, они являются отражением супермо-дели. Человек находится не слишком далеко, чтобы быть там, слишком в темном отражении, не слишком близко, чтобы абсолютно зависеть от оригинала. Он находится как раз в той удаленной точке от начала, но не при-близившийся к концу, где притяжение и отталкивание равновесны, их можно легко нарушить. В эту точку кидается монетка проблемы только в человека и только в конкретного Адама прокалывается пустота, ограничи-тель бесконечной и гомогенной субстанции. Здесь появляется шанс на то, что из этого раскручивается такой пожар, который чудесным образом преодолевает бесконечный вес всех этих субстанций, этих построений, этих миров и т. д. Как бывает: выльешь ведро воды в печку и там вместо роскошно горящего пламени, там жижа, мокрая зола, но где-то в самой глуби-не тлеет искорка. Представьте себе, вам задача. Сначала вы походите к камину, выливаете ведро воды, а потом вы должны эту искорку разобрать из-под мокрой золы и своим дыханием все высушить и разогреть его, пока снова это пламя не заблещет, т. е. вы из этой искры должны поднять все назад, а это невозможная вещь. Эта искорка то, что горит, тлеет, не затуха-ет под этими грудами мокрой золы, образовавшаяся после ведра воды. Ес-ли это можно сделать, преодоление глины, то только потому, что эта ис-корка туда внесена, чтобы в монетку это стекло.
- …
- Если она потухнет, то человечество сделается бессмысленным сбродом, человечество становится сбродом дымковских игрушек. Покупать будет некому, потому что покупатели это тоже дымковские игрушки.

- Ислам, от имени которого вы говорите это один и тот же ислам или изменился с тех пор, как был начальный ислам?

- Надо сказать, что ислам существует в реальном человечестве, кото-рое, мягко говоря, не блещет. Формат человечества такой – люди заслужи-вают всех, наиболее негативных эпитетов, поэтому они всегда стремятся сделать все по-своему. К счастью, в исламе есть такие механизмы, которые не дают окончательно все растоптать, забыть, снять, устранить жало, кото-рое жалит, не дает уснуть сладким сном. И вновь, и вновь вся история ис-лама это непрерывное возвращение к первому исламу, к тому, который имелся в виду при жизни Пророка. Это постоянный поиск и преодоление, естественно, встречающейся среды, потому что, когда очередная группа поднимается, говорит: мы хотим чистого ислама, который имелся в виду Пророком. Их сразу начинают бить по голове со всех сторон, потому что все хотят комфорта, согласия, выстроенных отношений, конформизма и т.д. Естественно, и между ними не бывает согласия: что такое первого ис-лама? Ты определи, что ты имеешь в виду, что было тогда, т. е. есть вер-сии, на этих версиях тоже хватают за руку, а вы между собой-то еще не можете договориться, а еще нас учите. Поэтому эта площадка живой конфронтации и борьбы, которую часто используют, чтобы показать – видите, ситуация беспомощна. Смотрите, 72 пути, все спорят между собой. Я считаю, что это показатель жизнеспособности, потому что это обозначает, что это является предметом постоянного жизненного дискурса на предельных нотах, причем люди конкретно ежедневно в тот момент, когда мы об этом говорим, жертвуют своей жизнью за это в бесчисленных точках. В Египте, на улицах Каира, студентов, которые выходят за это на улицы, расстреливает полиция. Где-то в Тунисе, Марокко происходят бесчисленные аресты по идеолого-политическим соображениям, потому что людям не все равно. Они ведут борьбу. Они в этой борьбе могут делать ошибки, что угодно, но не это главное. Главное это воля к чистому исламу и к пониманию того, а все-таки что же имелось в виду вначале. Но рано или поздно это пробьет пелену блуждания или недоумения и она выйдет на ту оптимальную позицию, которая методологически будет совершенной или близкой к совершенству и которая на самом деле даст возможность собраться той критической массе, которая и будет решать вопрос.

Сегодня все это находится, как 14 веков подряд в состоянии жесткого отбора примерок, прикидок, от-рицаний, т. е. это живая жизнь, это кипение постоянного диспута, который не дает никому уснуть, но формы его естественно со временем меняются, хотя суть, если посмотреть на разногласия спорщиков в III веке исламской эры, а сейчас уже идет XV век исламской эры, в III веке можно вычислить те же основные тенденции, которые не умерли и сегодня. Они действуют уже более сложным языком, с более сложной аргументацией, люди с дру-гим образовательным цензом, но пассионарность противостояний и жажда истины осталась той же.

- В состоянии шока человек приходит к Богу или что с ним происхо-дит? Если это состояние выходит на уровень опыта, который является от-правной точкой, потому что оно случается с каждым, но у большинства не выходит, т. е. не интерпретируется таким образом, а в лучшем случае как досадный эпизод, может быть для некоторых не совсем приличная вещь. Некоторые будут спорить и не соглашаться с тем, что у них был шоковый испуг в подобной ситуации. Если это выходит на уровень отправной точки для ощущения, что другой внутри тебя есть твое истинное, т. е. твое ис-тинное я и есть другой, который вдруг вышел тебе навстречу. Если это происходит, то, как я уже выше говорил, либо человек ломается и боится сделать шаг в сторону, т. е. устраняется от всякого деяния из страха по-пасть впросак, либо он становится крайне активным носителем этого импульса, который оседлывает его, преодолевает его ограничительную характеристику и начинает действовать им как оружием, т. е. страх внутри него становится нравственным императивом.
- …
- Да, писали очень одностороннюю ситуацию. Что значит не прини-мают? Он может не принять эти миры как исторически сложившейся кон-фессией, управляемой, скажем, сложившейся корпорацией мул или равинов, которых он отказывается признать за идентичных выразителей истины. Это одно. Другое дело, если, допустим, он отказывается признать существование того Бога, в которого верят большинство язычников, например, физически существующего сверхчеловека, который является конкретным, физическим, человекоподобным существом, которое распоряжается судьбами, мирами и т.д. Т.е. в некотором антропоморфном плане является отрицателем антропоморфной версии. Это на самом деле нормально и позитивно. Для некоторых верующих это будет как раз пример атеизма. Вообще, если он отрицает идолов и пытается расчистить площадку для чего-то иного, то это атеизм, который носит пассионарный и подготовительный к такому уверованию, о котором я говорю характер. Другое дело, если он является просто унылым агностиком, который говорит: что-то есть, но к нам это отношения не имеет. Или, например, страстно верит в материю и говорит: да, я верю в материю, которая сама себя развивает, становится в силу заложенных в нее свойств она разрабатывает сама из себя законы, которым сама же подчиняется, выводит наружу из личинки человека, из пыли галактики. Если он во все это верит, то его положение безнадежно, а если он отрицает всех идолов, но там ему говорят: ты атеист, то он просто отрицает идолы и он жаждет прихода на место этого расчищенного пространства некой альтернативы, неведомого Бога, которому был посвящен пустой постамент в Афинах. Это другой атеизм, это атеизм, который одной ногой просто в исламе, потому что ислам начинается с утверждения ля иль ляха – нет Бога, а дальше иль аль лях – кроме того, который имеет имя Аллах, т.е. абсолютно определенного, уникального субъекта, но при этом Мухаммад его раб и посланник, т.е. мы принимаем знания только через Мухаммада.

источник [rar]