фрагменты эссе 1970 / Журнал «Сократ» №4, 2012 года, с. 85-89
Перевод с англ. Л. Апаевой
***
От наслаждений следует отличать приключения духа, которые манят своими соблазнами возвышенное и утонченное сознание. В сущности, каждое наслаждение духовно; там заключен неиссякаемый источник, бьющий из земли в виде ничем неутолимого вожделения. ≪И найдя наслаждение, изнемогаю от желаний≫. <.. .>
Духовный голод нельзя утолить; физический же голод имеет границы. Римские обжоры вроде Вителлия, поглощавшего на дню по три гигантских обеда, а потом устранявшего избыток при помощи рвотного, были жертвами разлада между глазами и ртом, хотя бы и на самом примитивном уровне. У этого несоответствия есть определенные уровни: глаза могут призывать на помощь и дух, если видимый мир их не удовлетворяет.
Больше, чем Вителлий и ему подобные, умел наслаждаться Антоний — и помогала ему в этом не
более крепкая фюсис или богатство, а духовность высшего порядка. Во Флоберовом ≪Искушении≫ воображаемые столы наполняются яствами, которые свежее и красочнее тех, что способны создать садовники, повара и даже художники. Антоний в своей пещере отшельника видит избыток в самом его истоке — там, где он непосредственно кристаллизуется в явлении. Оттого-то аскет богаче изнемогающего от желания все новых наслаждений цезаря, господина видимого мира. <.. .>
***
Воздействие наркотика двояко: он влияет на деятельность и на умозрение, на волю и на созерцание. Обе эти вроде бы исключающие друг друга способности нередко вызываются одним и тем же средством, о чем знает всякий, кто хотя бы раз наблюдал пирующую компанию.
Однако остается вопрос, можно ли причислять вино к наркотикам в узком смысле слова. Наверное, тысячелетиями получая от него удовольствие, люди смогли укротить его изначальную мощь. <...>
Изначальная сила вина исчезла; в смягченном виде она возвращается во время осенних и весенних праздников виноделов. Пробуждающаяся радость жизни, интенсивность цветов, мелодий, гротескных картин изредка напоминают о том, сколь сильно захватывали людей древние мистерии. Сквозь веселые лица, прыжки и танцы просвечивает нечто архаичное. Особую роль играет маска, символ ≪перевернутого мира≫.
***
Даже самая строгая статистика не может дать ничего, кроме цифр. Она нисколько не затрагивает глубины проблемы, которая в собственном смысле слова остается спорным вопросом. Это касается, прежде всего, пограничных с психикой сфер, любого поведения, в том числе поведения животных, и ничуть не меньше нашей темы — темы наркотиков и опьянения.
Возьмем для примера табак — один из великих подарков, преподнесенных Америкой Европе. Наука установила довольно четкую статистическую взаимосвязь между никотином
и рядом заболеваний. Такого рода доказательствам место в экономической сфере; чтобы согласиться с ними, необходимо, по меньшей мере, принять понятие ≪пользы≫, которое они неявно предполагают.
Польза в данном случае имеет гигиенический смысл. А между тем в другом отношении курение может сулить выигрыш — как раз на него и намекает слово ≪удовольствие≫. Достаточно подумать о сопровождении приятной беседы, о способе скоротать время или пережить тяжелые часы, обо всем том, что связано с процессом курения, чтобы увидеть за этим мгновение счастья как такового. За всякое усилие и за всякое расслабление нужно платить. Стоит ли удовольствие траты? Здесь лежит корень проблемы, на которую статистика может ответить лишь рядом цифр. Но эта проблема встает перед курильщиком с каждой новой сигаретой.
Статистика всего лишь подтверждает известный с давних пор факт: наркотик опасен. Всякий, кто соприкасается с ним, вдет на риск. Риск тем больше, чем менее он просчитан. В этом смысле статистика, конечно, помогает оценить соотношение выигрыша и ставки.
***
Рассматривая примеры вина и табака, мы исходим из того, что начинать всегда лучше с наиболее известных величин. К нашей теме в собственном смысле слова они относятся лишь косвенно. Они отходят на периферию по мере того, как мы более четко определяем понятие наркотика. Для Бодлера вино — наряду с гашишем и опиумом — открывает двери, ведущие в искусственные миры. Любитель вина по праву возмутится, услышав, что его напиток называют наркотиком. Ему приятнее видеть вино в руках виноделов и бочаров, нежели химиков и фабрикантов.
Видеть в вине только наркотик означает сводить его к простому наличию алкоголя. Табак стоит гораздо ближе к миру наркотических веществ. Никотин дает представление о том, какие возможности скрыты в сфере алкалоидов. Жертва каждения, ежедневно возносимая всеми курильщиками планеты, говорит нам о легкости, о духовном воспарении, переживаемом нами во снах. И все же, в отличие от волшебной силы опиума, она поднимает невысоко, вызывая лишь слабую эйфорию.
***
Чтобы вызвать опьянение, необходимо не просто определенное вещество, но определенное количество или концентрация вещества. Доза может быть слитком мала или слитком велика — в первом случае она не способна вывести человека из трезвого состояния, во втором она приводит к потере сознания. Как известно, привычка к наркотику не позволяет держаться среднего пути — человеку начинает угрожать либо депрессия, либо передозировка. Цена наслаждения становится
выше и выше. Тогда вопрос уже стоит так: либо повернуть назад, либо погибнуть.
Когда воздействие наркотика ослабевает, его количество или концентрация может увеличиваться. Так происходит в случае с курильщиком или пьяницей, которые начинают с чего-то привычного, переходя затем к более крепким сортам. В то же время очевидно, что одного удовольствия им уже недостаточно. Третья возможность заключается в изменении периодичности употребления, а именно, в переходе от ежедневной привычки к редким, праздничным актам.
В последнем случае увеличивается не доза, а восприимчивость. Курильщик, связывающий себя дисциплиной и довольствующийся лишь одной утренней сигаретой, все равно не будет обманут в своих ожиданиях, поскольку достигнет той интенсивности наслаждения, которую он даже не представлял себе раньше, несмотря на гораздо больший объем потребления. Впрочем, это опять-таки ведет к искушению.
***
Чувствительность может быть чрезвычайно сильной, а доза — маленькой или даже минимальной.
<...>
В известных обстоятельствах опьянение вызывают даже такие вещества, которые считаются нейтральными, например, простой воздух. На этом построен рассказ
Жюля Верна ≪Опыт доктора Окса≫. Под предлогом строительства газового завода доктор Окс одурманивает жителей одного маленького города, примешивая в воздух чистый кислород. Повышенная концентрация этого вещества делает вдыхаемый нами воздух ≪ядовитым≫.
Парацельс: ≪Sola dosisfacit venenum≫.
Доктор Окс дистиллировал воздух. Отсюда вытекает предположение, что воздух, взятый сам по себе, способен опьянять чувствительные натуры. Так оно и происходит в действительности. Пожалуй, трудно найти людей, которые хоть раз не ощущали бы ≪упоения юности, пьянящей без вина≫ (Гёте). Разумеется, молодости свойственна безоглядная готовность на все. Однако нельзя забывать и о внешних факторах, будь то ≪высшие потенции≫ известных или неизвестных веществ, будь то воздух, которым мы дышим. В романах часто встречаются фразы вроде ≪воздух пьянил как вино≫. ≪Неизъяснимая радость≫ проистекает из почти нематериальных источников.
Впрочем, ≪счастливые мгновения≫ могут рождать и меланхолию. Нередко она увещевает, предупреждает нас, и потому ее воздействие бывает не менее целебно, ведь через нее мы догадываемся о нависших над нами опасностях. Наряду с ощущениями, столь же труднообъяснимыми, сколь и неоспоримыми, есть и такие, которые требуют утонченной чувственности. Александр фон Гумбольдт в ≪Путешествии в равноденственные области Нового Света≫ подробно описывает явления, предшествующие извержениям вулканов и землетрясениям, в том числе обеспокоенность людей и животных, которую можно рассматривать и как предчувствие, и как восприятие. <...>
***
Похожие на опьянение состояния возбуждения или медитации могут наступать без применения токсических средств. Это указывает на то, что и наркотики пробуждают силы более общего свойства, нежели какой-то вид интоксикации. Наркотик — ключ к мирам, закрытым для нормального восприятия, но ключ не единственный.
Если мы хотим понять, почему принимают наркотик, то одного понятия опьянения явно недостаточно. В него тогда необходимо включить все многообразие феноменов, нередко противоречащих друг другу. Мы начали с констатации, что наркотик воздействует как на волю, так и на созерцание. В обоих направлениях воздействие имеет различные степени, так что мы можем представить их в виде шкалы, заканчивающейся и в том, и в другом случае потерей сознания и, наконец, смертью. Наркотики принимают ради таких свойств, которые отражены в обозначениях excitantia и stimulantia, а также somnifera, пагcotica и fantastica; они вызывают как притупление чувств, так и возбуждение. Хасан Саббах, ≪Горный старец≫, был прекрасно знаком с этой шкалой во всем ее размахе. Своим федави, посвященным, называемым также ассасинами, он умел сначала открывать блаженство искусственного рая, а затем приводить их в амок и натравливать на князей и правителей. Похожую, пусть отчасти, картину мы можем наблюдать и в нашем техническом мире с его тенденциями к уходу от реальности через наркоз и к усилению моторики через стимуляторы.
Законодателю приходится отыскивать в сложном простое. Он рассматривает опьянение как ≪состояние, вызванное воздействием опьяняющих веществ, в частности, острое алкогольное отравление≫. Ему и решать, было ли опьянение в каждом индивидуальном случае связано с деянием, соответственно с бездействием, или же нет. Определить, с какого момента считать определенное состояние сознания наказуемым, непросто уже потому, что есть наркотики, по меньшей мере временно улучшающие технические достижения. Спортсменам такие средства известны с давних времен, и все же граница, отделяющая допинг от разрешенных стимуляторов, очень размыта.
Каждый год в продаже появляются все новые наркотики, причем их опасность понимают лишь после того, как они нанесли вред. В иных случаях вред от них минимален, однако приобретает роковой характер, если сложить вместе многие десятилетия их употребления.
<...>
Здесь можно вспомнить и о весах: на одну чашу кладется груз, на другую — гирьки. Так сдерживается искусственное равновесие, пока в один прекрасный день не ломается само коромысло. <...>
***
Кто хочет притупить свои чувства, ведет себя иначе, нежели тот, кто впадает в состояние опьянения подобно мечтателям. Он бежит общества и ищет одиночества. Он одержим страстью и потому обычно скрывает ее; чужда ему и периодичность праздника. ≪Тайный пьяница≫ считается подозрительным типом.
Тот, кто регулярно напивается до потери чувств, вынужден вести скрытный образ жизни, да ведь и само происхождение наркотика, как правило, окутано мраком. Удовольствие от него носит запретный характер. Оттого-то начало любой анархии связано с учащающимися случаями появления опьяненных людей на публике. Например, после Первой мировой войны в кафе нередко можно было наблюдать посетителей, которые сидели ≪уставившись в одну точку≫.
Но одурманенный человек избегает общества не только потому, что оно кажется ему по различным соображениям опасным. Искание одиночества заложено в самой его природе; сущность его состоит не в сообщении, а в восприятии, рецепции. Он сидит словно перед магическим зеркалом, неподвижен и погружен в самого себя. Предметом наслаждения выступает только его самость — будь то в качестве чистой эйфории, будь то в качестве мира образов, порождаемых его внутренним Я и возвращающихся в него обратно. Есть лампы, способные своим флюоресцирующим светом превращать серый камень в золотой слиток.
***
Напрашивается предположение, что обращенная к созерцанию сторона опьянения является более важной и в качественном отношении. Если мы хотим составить об этом какое-то суждение, нам придется взглянуть на тот общий корень, из которого вырастают все столь различные между собой формы воображения. Сопровождающий употребление наркотиков риск состоит в том, что мы бросаем вызов одной из главных сил человеческого бытия, а именно времени. Правда, происходит это по-разному, в зависимости от того, хотим ли мы себя одурманить или стимулировать, хотим
ли мы растянуть или сжать время. В свою очередь обращение со временем накладывает свой отпечаток и на наше обращение с пространством: с одной стороны, мы стремимся ускорить движение, с другой — застыть в магическом оцепенении.
Если использовать старое сравнение
времени с рекой, то стимуляция будет означать сужение берегов и убыстрение течения, появление бурных водоворотов и порогов. Это сравнение можно распространить как на мысли, так и на мимику с жестикуляцией; опьяненный человек думает и действует быстрее и импульсивнее, чем трезвый, он менее предсказуем.
Под влиянием же наркотических средств течение времени замедляется. Река течет спокойнее; берега расступаются. С первыми признаками оцепенения сознание становится подобным лодке на бескрайнем озере. Время разливается и превращается в безбрежное море. <.. .>
Чувство отдаления от человеческого сознания времени вообще подтверждается и другими свидетельствами. Например, у Кокто читаем: ≪Tout ce qu’on fait dans vie, meme I'amour, on le fait dans le train express qui roule vers la mort. Fumer l'opium, c'est quitter le train en marche; c'est s'occuper d'autre chose que de la vie, de la mort≫.
***
<...> В наше время человек, живущий духом или под покровительством Муз, задает похожий вопрос: ≪Что мне может дать наркотик?≫. Ведь в конечном итоге его не интересуют усиление моторики, ощущения счастья или отсутствие боли. Ему важны даже не столько обостренность
и утонченность зрения, сколько ≪нечто входящее≫, как в кабинете Фауста.
Это вхождение не означает знакомства с новыми фактами. Имеется в виду не обогащение эмпирического мира. <...>
От ≪входящего≫ ждут чего-то другого, нежели простого усиления динамического или витального характера. Во все времена люди связывали с ним надежду на большее, восполнение, прибавление. Это означает не возведение в степень, а сложение.
Прибегая к помощи заклинаний, будь то при участии аскезы или других средств, человек раньше не сомневался в том, что призывает, привлекает нечто чужое. Сейчас мысль обрела такую власть, что от этой веры осталось лишь чувство осторожности. Однако не важно, входит ли это нечто извне или изнутри, то есть возникает ли из вселенной или из собственной глубины, поскольку
одно отражает другое.
Решающее значение имеет не та точка, куда входит зонд, а та, которой он достигает. Здесь сила явлений настолько велика, что для вопроса об их реальности, не говоря уже о происхождении, не остается ни места, ни смысла. Там, где возникает потребность в обосновании, авторитете или даже власти, которые позволили бы обеспечить их реальность, явления уже утратили свою власть; они становятся похожи на тень или эхо. Но готовность должна сохраняться всегда.
