Критика психоанализа

Совсем не случайно от спиритизма и психических исследований мы переходим к психоанализу. Он мог бы положить начало преодолению позиций, на которые опирались оба этих течения, что удовлетворило бы многих.

Действительно поначалу это учение не стремилось доказать или спровоцировать определённые психические явления; его задачей было проникновение в глубины психики (откуда и возникло такое довольно распространённое определение как «глубинная психология», Tiefenpsychologie), изучение подполья души и тех сил, которые обитают и действуют в этой области.

Психоанализ уже не интересовался феноменами, схожими с духовидением, и другими метапсихическими явлениями; отдельные попытки, предпринятые в этом направлении, можно не принимать в расчёт. Поначалу он занимался преимущественно изучением неврозов, истероидных состояний и других психических расстройств, являясь одним из ответвлений современной психотерапии.

Но довольно быстро это течение вышло за первоначальные рамки узкоспециализированной дисциплины. Психоаналитические идеи приобрели чрезмерно обобщённый характер, их стали применять не только к частным клиническим случаям, но к человеку и его душевной жизни в целом. В результате психоанализ быстро скатился в сферы, не имеющие ничего общего ни с медициной, ни с психопатологией, что привело к попыткам создания своеобразной невропатической феноменологии, затрагивающей всевозможные общественно-культурные явления, включая мораль, искусство, сексологию, религию, мифологию и даже социологию и политику. В отличие от идей, разработанных серьёзной и строгой «глубинной психологией», сторонники психоанализа начали злоупотреблять приложением гипотез и принципов, сформированных ими в патологических случаях, к человеку в целом; и эти принципы и гипотезы, по-прежнему, являются для них чем-то вроде навязчивых идей, тех самых «комплексов», которые они пытаются отыскать за рамками обычного бодрствующего сознания невропатов. Это позволяет им выдвигать ложные и грязные толкования (выдаваемые за «реалистический» анализ, ставший доступным благодаря новому, более острому взгляду) группы явлений, которые связываются по своему происхождению с глубинами бессознательного. Кто-то (выражение принадлежит Далбье – прим. перев.) справедливо отмечал по этому поводу, что это явление можно называть «интерпретационным бредом», бредом в психиатрическом понимании как мании, «фиксации», выражающемся в стремлении повсюду видеть во всём мутную и тёмную подоплёку, включая индивидуальный анализ сновидений, побуждений, желаний и т.п. личностей, считающихся нормальными.

Оставим в стороне психоанализ как простую психотерапию. Предполагается, что в этом качестве он достиг больших успехов. Но некоторые психологи указывают на то, что эти успехи, даже не принимая в расчёт повышенную внушаемость пациентов (что в принципе присуще почти всем разновидностям психотерапии), скорее получены за счёт применения методов, почти никак не связанных с догматическими установками психоанализа. Как бы то ни было, нас больше интересует не терапевтическая область, но антропологическая, то есть психоаналитическая теория человека, психоанализ, как культурное явление, и главным образом то, как психоаналитическая «атмосфера», порождаемая особой «этикой», свойственным этому направлению, способствует дальнейшему продвижению по опасному пути, ранее проложенному неоспиритуализмом.

Мы имеем в виду, главным образом, так называемую «ортодоксальную» психоаналитическую школу, опирающуюся на идеи своего основателя, Зигмунда Фрейда. Воззрения других психоаналитиков, таких как Адлер, Юнг и Райх мы рассмотрим лишь вкратце.
***
Прежде всего, отметим, что открытие бессознательного не было заслугой психоанализа. Задолго до его появления в современной психологии утвердилось представления о некой психической области, не освещенной светом бодрствующего сознания, чему в частности способствовали исследования таких явлений, как гипноз и расщепление личности. Более того, эту идею можно встретить и в древних традиционных учениях – приведём в качестве примера учения, связанные с йогой и буддийскими практиками, введшими такие понятия как самскара и васана, которые причисляли к бессознательному (или, лучше сказать, подсознательному) более широки и глубокие слои психики.

Существовал строгий метод подобных «глубинных исследований», цель которых состояла в том, чтобы заглянуть в тёмные глубины психики, как таковой, и человеческого существа в целом, которые обычно выпадают из поля зрения периферийного бодрствующего сознания.

Но современное открытие подсознательного отчасти было порождено довольно спорной потребностью бросить вызов избыточной разумности предшествующей эпохи. Действительно психология этого периода основывалась на предположении о душевной жизни, как чём-то, сосредоточенном исключительно на сознательных явлениях, которым к тому же стремились приписать исключительно материальную основу. Не считая чисто философских теорий, как например, Эдуарда фон Гартмана, первые попытки сформулировать более широкую психологическую теорию имели расплывчато-спиритуалистический характер, как например теория Уильяма Джемса по поводу роли подсознании в многообразии религиозно-мистического опыта или Майера относительно «сублиминального» (=находящегося под порогом сознания). Позднее появились более точные формулировки, и от «подсознательного» перешли к «бессознательному». Вот, что по этому поводу говорил ле Бон: «Сознательная жизнь ума составляет лишь очень малую часть по сравнению с его бессознательной жизнью.

Самый тонкий аналитик, самый проницательный наблюдатель в состоянии подметить лишь очень небольшое число бессознательных двигателей, которым он повинуется. Наши сознательные поступки вытекают из субстрата бессознательного, создаваемого в особенности влияниями наследственности. В этом субстрате заключается бесчисленные наследственные остатки, составляющие собственно душу расы. Помимо открыто признаваемых нами причин, руководящих нашими действиями, существуют ещё тайные причины, в которых мы не признаемся, но и за этими тайными причинами скрыты ещё более потаённые, поскольку они неизвестны даже нам самим. Большинство наших ежедневных действий вызывается скрытыми двигателями, ускользающими от нашего наблюдения».

Уже в этих словах чувствуется определённая противоинтеллектуальная реакция, которая, с точки зрения нормального и здорового человечества явно выглядит чрезмерной. Помимо этого, необходимо указать на то, что современному открытию подсознания сопутствовала тяга к его гипостазированию, к его осмыслению как некой отдельной сущности, что вело к созданию откровенно дуалистической теории человека. Это проявляется везде, где начинают говорить о «бессознательном» вместо «подсознательного» или «досознательного».

Действительно, бессознательное как таковое представляет собой не усечённое сознание, но особую область, принципиально исключающую всякую возможность непосредственного познания. Это отщепление и субстанциализация части человеческого существа, характерная для психоанализа, ещё раньше активно разрабатывалось школами Эмиля Куэ и Бодуэна. Хотя они попеременно говорят то о бессознательном, то о подсознании, общим направлением, несомненно, является дальнейшее продвижение к дуалистическому представлению о человеке, поскольку это начало рассматривается как некая сущность, обладающая собственными законами и почти всегда одерживающая победу в случае конфликта с «я».

Согласно этим школам, существует только один способ воздействовать на подсознание, каковой заключается в том, чтобы отказавшись от воли и применив воображение попытаться подчинить его внушению. Пассивному внушению, которому якобы подчинена большая часть повседневной жизни души, было предложено противопоставить метод сознательного самовнушения. Не дай Бог, воля войдёт в непосредственное столкновение с бессознательным и воображением. Это не только приведёт к ухудшению ситуации, но энергия, затраченная на это волевое усилие, пойдёт на усиление того, чему противоборствует воля.

Уже из этого видно, на сколь опасный путь вступают сторонники подобных взглядов. Если, как мы уже говорили, «сублиминальная» или подпороговая область психики была известна ещё древним исследователям души, они в отличие от современных открывателей не превращали ещё в некое самостоятельное и самодостаточное начало. Согласно красноречивому символизму некоторых средневековых текстов, сознание и подсознание являются двумя частями сломанного меча, которые необходимо воссоединить, дабы вернуться в изначальное состояние, свойственное высшему человеческому типу. Современные школы, напротив, склонны усиливать этот разлом и переворачивать иерархические связи, существующие между этими двумя началами.

Возвращаясь к Фрейду, стоит отметить, что характерной чертой его учения является, главным образом, стремление выдать за главную движущую силу психики именно бессознательное, каковое он к тому же трактует исключительно в механико-детерминистском ключе. Побуждения, инстинкты, комплексы, расположенные в глубинах психики, по его мнению несут в себе «роковой заряд» или нагрузку (в качестве специального термина используется слово – Besetzungsenergie), который необходимо разрядить; если этого не происходит, человек так или иначе страдает от этого. Отсюда вытекает и определение бессознательного как «Оно» (Es), а также фундаментальное противопоставление «Я» и «Оно».

В немецком языке безличная форма es используется в выражениях, описывающих преимущественно пассивно переживаемые состояния, движения, чувства, до той или иной степени связанные с непреодолимым влечением. Уже здесь на уровне языка происходит определённая подмена понятий, характерная для всего фрейдизма; «Оно», бессознательное выдают за субъекта, действующее лицо, тогда как «Я» превращается в объект, претерпевающий это действие. Согласно психоанализу «Оно» не просто является перводвижущей силой человеческой личности, но его отношения с «Я» обусловлены чистой каузальностью; «Оно» выступает в роли некой физической силы, принуждающей объект к действию. Именно влечения, побуждения и «комплексы» Оно приводят «Я» в движение, причём эти силы должны тем или иным образом проявиться или разрядиться.

Второй характерной чертой фрейдизма является определение либидо, влечения к удовольствию, проявляющееся преимущественно в половой области, как первоосновы бессознательного. Для этого используется вся мифология «комплексов», которые якобы скрываются в каждом человек, осознаёт он это или нет, начиная со знаменитого Эдипова комплекса и многих других, которым даётся совершенно фантастичное истолкование и корни коих почти всегда сводят к детским сексуальным переживаниям (не считая отдельных попыток обнаружить их в некоторых обычаях диких народов, как например в книге «Тотем и табу»). Соответственно утверждается, что именно эти комплексы составляют основу индивидуального или коллективного (согласно, прежде всего, теориям Юнга) человеческого бессознательного..


Истинное «Я» и истерическая марионетка

Характерным положением фрейдизма является непризнание наличия в человеческом существе какого-либо высшего духовного центра, то есть «Я» как такового. Утверждается, что по отношению к бессознательному «Я» лишено всякой власти. Как начало, способное к распознанию истинных ценностей и определению автономных норм, оно рассматривается как иллюзия, которая по сути своей сама является порождением некого «комплекса».

Как правило, предполагается, что на сознательном моральном уровне в человеке действует так называемое «сверх-Я», характерной чертой коего является «интроекция» всех запретов, табу и ограничений, существующих в среде, путём цензуры, блокировки и подавления требований бессознательного. Таким образом, место настоящего «Я» заменяет уступчивая и довольно истеричная марионетка.

Как уже говорилось, само «Я» в подобной трактовке является продуктом проявления некого комплекса (нарциссического или «аутистического»), зарождающего в раннем детстве, на той стадии детского эротизма, когда ребёнок (опять же, согласно психоанализу) удовлетворяет собственное либидо без участия других личностей, тем самым, достигая своего рода самодостаточности и даже автаркии.

Этот комплекс может проявляться также в другой форме, являясь главным фактором обострения чувства «Я», Фрейд назвал подобную крайнюю форму Я-идеалом; в этом случае «интроецированные» ценности и внешние нормы утверждаются абсолютным, деспотическим образом посредством либидо sui generis (особого рода – лат.). Отсюда выводится иллюзорность автономии «Я» и противопоставление между «Я» и тем, что в действительности представляет собой человек по отношению к другими, более аутентичными выражениям либидо и Оно. Сознательному началу отводится роль своего рода обвинителя инстинктивной части собственного существа. Двучлен «сверх-Я» и бессознательное (или либидо) признаётся фактором, определяющим фундаментальную структуру человека, и в противоборстве этих двух начал видится ключ к истолкованию не только типичных неврозов, но всех поступков, считающихся нормальными.

Как уже говорилось, «заряды», заложенные в бессознательном, должны разрядиться. Поэтому единственной альтернативой считается необходимость направлять соответствующие влечения таким образом, чтобы их осознание, как противоречащих требованиям среды и общественной действительности, не приводило к нежелательным или даже трагическим последствиям. В этом смысле единственным способом считается их удовлетворение путём переноса; отвлечения от непосредственно желаемого предмета за счёт переноса влечения на другие, замещающие предметы, цели или субъекты, не приводящие к возникновению серьёзных конфликтов. Такова система «переноса» или «сублимации».

Например, человек, которому необходимо преодолеть кровосмесительный комплекс, должен снять нагрузку, сместив заряд либидо к примеру на родину, понимаемую как «Мать». Большая часть этих процессов замещения разворачивается в бессознательном; индивид их не осознает и думает, что действует из благородных побуждений и в благих целях до тех пор, пока психоанализ не раскроет ему глаза.

Если же, напротив в результате торможения, пусть даже бессознательного со стороны «сверх-Я» или по причине «страха перед обществом», испытываемого человеком либо напрямую, либо благодаря социальному противодействию, он подавляет определённые влечения, они возвращаются в область бессознательного и обрастают новыми комплексами или же приводят к пробуждению прежде скрытых комплексов, которые являются либо частью архаичного наследия, либо выражением детского либидо. Подобные ситуации отравляют повседневную жизнь, приводя к возникновению различных форм неврозов. Тогда, якобы начинает действовать то, что Фрейд называл «принципом нирваны»; индивид ищет убежища в бегстве от действительности, что позволяет ему снять непереносимое напряжение. Однако во многих других случаях происходит простое отыгрывание, то есть скрытые психические потребности удовлетворяются, несмотря ни на что, благодаря ослаблению или приостановке способности сознательного «Я» к управлению и цензуре, подобно тому как это происходит в сновидческом опыте. Известны также случаи активного вмешательства, приводящие к исчезновению определённых переживаний или даже психо-физических расстройств из сознания или памяти. Но обычно эти глубинные потребности просто выжидают подходящего момента, чтобы в замаскированном виде «сдвинуть» «Я» в нужном направлении и так или иначе разрядить свою энергию, в том числе путём ранее упомянутой сублимации.

Помимо этого, существуют также возможности, открываемые «стадным инстинктом». Вслед за Лебоном, Фрейд подчёркивает, что индивид, ощущая себя частью толпы, утрачивает «страх перед обществом», перестаёт испытывать чувство собственного бессилия перед средой, теряет ответственность, что позволяет подавленным влечениям проявиться в своей изначальной форме.

В данном контексте можно вспомнить также психоанализ Адлера (направление, названное им индивидуальной психологией). В его основу он положил несколько иной принцип, определяемый как Geltungstrieb, то есть потребность индивида в признании, самоутверждении, каковая впрочем реализуется посредством аналогичных бессознательных механизмов, которые начинают действовать когда это стремление оказывается заблокированным условиями среды, сложившийся ситуацией или собственным бессилием. Это порождает пресловутый «комплекс неполноценности», толкающий к поиску ложных мотивов для самооправдания, либо же происходит «сверхкомпенсация», т.е. эта потребность удовлетворяется невротическим замещающим образом, что позволяет человеку скрыть от себя собственное бессилие в той или иной ситуации и уклониться от действия. Можно привести смешной пример того, куда заводит такой подход; так одна ученица Фрейда и Адлера попыталась проанализировать абсурдное, по её мнению, притязание мужчины на превосходство над женщиной и мужской деспотизм в истории цивилизации. Причину этого она обнаружила в невротической «сверхкомпенсации», порождённой бессознательным «комплексом неполноценности», который возник в результате того, что в отличие от женщины мужчина не способен к полной самоотдаче во время полового акта. Чтобы восполнить это тягостное чувство неполноценности мужчина начал добиваться превосходства в других областях и истерично самоутверждаться как господствующий «сильный пол»…

Возвращаясь к общей антропологии, разрабатываемой фрейдизмом, легко заметить, что для неё практически не существует этических конфликтов в подлинном смысле этого слова. Любой душевный конфликт утрачивает этический характер, поскольку является следствием некого невроза. Когда сознательная личность противится или противоборствует каким-то потребностям другой части своей природы, это является не проявлением высшего закона, но своего рода семейная ссора или стычка между комплексами, поскольку, как указывалось, когда «Я» думает, что действует самостоятельно как высший независимый и деспотичный законодатель, оно якобы испытывает эффект некой аутосадистской разновидности «аутистичного» комплекса; даже сталкиваясь с катастрофой или смертью, чтобы устоять, «Я» остаётся лишь «движимым», а двигателем является Оно. Даже если в душевной жизни отсутствуют явно выраженные неврозы, они всегда существуют в потенции, так как «Я» может наслаждаться миром и покоем только благодаря приспособлению, переносам и сублимациям, происходящим до той или иной степени бессознательно. Но достаточно одной травмы, чтобы началась «регрессия», т.е. пробуждение влечений и комплексов в их изначальной форме, с соответствующими первоначальными целями и предметами.

Теперь можно перейти к фундаментальной критике. Прежде всего, рассмотрим фрейдистское определение либидо как основополагающей части бессознательного. Фрейда обвиняли в «пансексуализме». Иногда он предпринимал попытки оправдаться. Он писал: «Мы называем либидо энергию таких влечений, которые имеют дело со всем тем, что можно охватить словом любовь. Эта энергия рассматривается, как количественная величина, хотя в настоящее время она еще не может быть измерена». Он уточняет также, что речь идёт в том числе о поэтической любви, предметом устремления каковой могут быть как конкретный предмет, так и абстрактная идея. Но тут же добавляет, что: «психоаналитическое исследование доказало, что все эти стремления являются выражением одних и тех же влечений, направленных к совокуплению между полами, и хотя в некоторых случаях они могут направляться не на сексуальную цель или сдерживаться, они всегда сохраняют достаточно от своей изначальной природы, что не оставляет никаких сомнений относительно их идентичности». Поэтому, когда Фрейд говорит, что, если кому-то хочется использовать менее грубое выражение, он может употреблять вместо термина либидо слово эрос в более широком платоновском смысле, ясно, что это просто игра слов. Действительно всё, что он говорит о происхождении и развитии основных комплексов, как в детской жизни, так и в жизни дикарей или «первобытной орды» обосновывается исключительно существованием тесной связи между либидо и сексуальностью.

Таким образом, совершенно очевидно, что по большей части психоанализ истолковывает индивидуальное и коллективное существование в сексуальном ключе, что заставляет думать, что подобное учение могло прийти в голову только человеку, для которого секс стал самой настоящей навязчивой идеей. Фрейдизм стал отражением той пандемии или одержимости сексом, которая является одной из наиболее характерных черт современной эпохи; именно этому он обязан большей частью достигнутого успеха, в свою очередь усилив это явление и придав ему псевдонаучное обрамление. Для «ортодоксальных» психоаналитиков секс является навязчивой идеей, тем, что подобно некому импульсу или любимому ими комплексу Оно, принудительно «движет» ими и не позволяет замечать ничего другого в полном соответствии с их же убеждением, согласно которому одной из функций Оно является торможение сознания невротика, что мешает ему видеть то, что ему не нравится. Именно так надо отвечать психоаналитикам, когда они начинают утверждать, что неприятие их учения означает, что оно задело за больное, что всякое возражение против него свидетельствует о внутреннем сопротивлении, с которым не может справиться его противник, и что, прежде чем рассуждать, ему самому следовало бы пройти психоанализ. На самом деле, верно прямо обратное.


Деградация сексуальности в фрейдизме

Не отрицая роли половых отношений в человеческой жизни, тем не менее, следует отметить, что существуют определенные границы, за рамками которых сексуальные истолкования превращаются в нечто абсурдное и болезненное. Вдобавок к этому, следует помнить, что Фрейд подчёркивал исключительно самые низкие, тёмные (можно даже сказать «грязные») стороны половой жизни, её подличностные аспекты, связанные, главным образом, со своего рода одержимостью сексом и либидо. Однако помимо стихийной силы, текущей из недр психики, в половых отношениях потенциально содержится и другое, высшее, трансцендентное измерение, каковое можно обнаружить даже в современных проявлениях эротики посредством тщательного, по-настоящему глубинного анализа. О наличии этого измерения прямо свидетельствуют различные традиции, которые даже приписывают этим отношениям священные, мистико-экстатические и магические возможности, не имеющие ничего общего с психоаналитическим смещением и сублимацией. Речь идёт о первичной, трансцендентной силе, способной достигать даже метафизического уровня, а не о слепой и непреодолимой силе либидо и эроса, увлекающей и подчиняющей себе индивида. С точки зрения метафизики пола можно утверждать, что низменные, грязные формы секса возникают в результате инволюционного вырождение высшего влечения.

Исходя из этого, становится понятно, что фрейдизм, с одной стороны, обратившись к герменевтике пола, генерализированной в области человеческой психики, сумел сделать шаг вперёд, но, с другой стороны, остановился на полпути, признав лишь одну сторону половой жизни, сводя к ней все её остальные проявления. Бывший ученик Фрейда, Вильгельм Райх, попытался несколько расширить горизонты, уйти от низменной фрейдистской причинности, возвысив секс до понимания его как энергии почти космического масштаба, названной им оргоном или оргазмической энергией (поскольку именно при оргазме она проявляется в наиболее обнажённом виде). Но он не смог преодолеть рамки психоаналитической теории, согласно которой «Я» в целях самозащиты блокирует и подавляет эту энергию, что приводит к образованию патогенных «панцирей». Его попытка имела скорее количественный, интенсивный, а не качественный характер, так как, по сути, он не отказался от свойственного фрейдизму представлению о «низменном» качестве сексуальности, отрицающему высшие возможности психики её контролировать.

Рассмотрим ещё два момента. Придав либидо генерализированный характер, фрейдизм мог получить преимущество перед расплывчатыми и спиритуалистическими представлениями о подпольной, доличностной жизни, свойственными другим, «не ортодоксальным» течениям психоанализа, и подняться до основополагающего традиционного учения, согласно которому основу всей «естественной» жизни составляет «желание» или «жажда». С метафизической точки зрения то глубочайшее изменение, тот кризис и иррациональное потрясение, которые происходят на предродовой и предзачаточной стадии, в результате чего дух перестаёт «быть» самим собой, растворяясь в наслаждении собой и отождествляясь с желаниями, как на Западе (см., к примеру, неоплатоническое толкование мифа о Нарциссе), так и на Востоке (особенно в буддизме) считали началом и первичной силой (dynamis), ведущей к существованию в обусловленном мире и, в частности, к рождению в качестве смертного существа. Но утверждая, что «желание» лежит в основе смертной жизни как таковой, не ограничивались его субъективными аспектами, например, сексуальностью или другими формами, связанными с областью аффектов и страстей, а понимали под ним простейшую силу, Оно, участвующую в познании вещей, в восприятии внешнего мира; bhoga (бхога) — санскритское понятие, означающее удовлетворение, наслаждение предметом вожделения — является канвой, по которой складывается человеческий опыт в самом широком смысле. Всякое восприятие содержит в себе kama (желание) и bhoga; самоотожествление познающего с познаваемым по воле желания или «жажды», их тёмное, алчное смешение приводит к первому падению, аллегорически выраженному в мифе о Нарциссе. Благодаря ему человек не способен к чистому познанию ни себя, ни вещей. В идее изначальной греховности или cupiditas, не лишенной связи с сексуальностью, которую со времён Адама люди несут в себе и каковая лежит в основе всех их «естественных» действий, пока они не «воскреснут» и не будут «искуплены» — в этой христианской идее, пусть даже в религиозно-моральной, а не метафизической форме, также можно обнаружить отголоски этого учения.

Поэтому понятно, что со своей «пансексуальностью», с теорией Оно или либидо, сексуализированного до крайности, фрейдизм снова подменяет целое частью, причину — следствием. В рассматриваемом контексте сексуальность на самом деле является лишь эпизодом сравнительно с чем-то куда более масштабным и, если угодно, более опасным. Поэтому показательно, что сегодня предчувствие этой истины возникло только в примитивнейших рамках фрейдистской теории либидо.

Теперь нужно уточнить второй момент, касающийся области сексологии. Некоторые, защищая Фрейда от обвинений в пансексуальности, говорили, что позднее он признал, что в бессознательном, помимо Lustprinzip, влечения к удовольствию, действует также Todestrieb, влечение к смерти, в чём отражается общее для всего органического мира стремление вернуться к покою мира неорганического. В более широком смысле можно говорить о влечении к разрушению. Однако эта тема осталась почти без развития, а ученики Фрейда разошлись во мнениях относительно её толкования. Сам Фрейд в целом считал, что одно влечение не зависит от другого, если только второе также не несёт сексуальной нагрузки. Поэтому влечение к смерти он ввёл для объяснения таких явлений, как садизм и мазохизм: если разрушительное влечение направлено на самого субъекта, то оно оборачивает склонностью к мазохизму, если на других — к садизму.

Правда, некоторые психоаналитики выводят второе влечение из первого; подавление влечения к удовольствию приводит к его невротическому преобразованию во влечение к разрушению, как в припадке гнева. Разрушительное влечение, направленное на себя, приводит к уже упомянутому «принципу нирваны». От этого переходят к самым широким обобщениям, связывая все проявления агрессивности с «разрядкой» влечения к удовольствию (у Райха — оргиастической энергии), утверждая, что его подавление по различным причинам приводит к тому, что оно оборачивается своей противоположностью — влечением к разрушению. Найти применение этой концепции пытались в самых разнообразных областях — типологической, социологической, общественно-политической. К садистскому проявлению этого влечения были отнесены склонность к власти, повелеванию, господству, деспотизму; к мазохистскому — склонность к подчинению, следованию, служению, самопожертвованию. Так последователи Фрейда, исходя из собственных представлений о связи между подавлением и сексуальной патологией, непринуждённо превратили их в два взаимодополняющих компонента, которые составляют экзистенциальную основу любой не демократической системы. Говоря об общественно-политической области, достаточно упомянуть такого недавно широко разрекламированного автора, как Герберт Маркузе, который, перейдя от последовательной критики современной системы индустриального и потребительского общества к попыткам отыскать основы общества, должного прийти ему на смену и освободить человека (в своей книге «Эрос и цивилизация»), строго придерживается самых ортодоксальных фрейдистских взглядов, опираясь в своих рассуждениях на двойственное влечение к удовольствию и разрушению с их производными, и видя выход, с одной стороны, в сублимации, с другой — в ослаблении подавления. Из чего становится понятно, до чего может дойти искажающее влияние навязчивых идей фрейдизма и парафрейдизма.

Возвращаясь к области психологии, допущение второго влечения, Todestrieb, может стать шагом вперёд к более углублённому пониманию эроса; для этого его не следует отделять от влечения к удовольствию, но, напротив, рассматривать как до той или иной степени смешанное с последним, то есть отказаться связывать его происхождение с подавлением. Утверждение, что всякое половое влечение, всякое вожделение само по себе «двузначно», то есть содержит также некий разрушительный и «смертельный» заряд, безусловно, истинно. Однако в нём заложен иной смысл, нежели стремление к разрушению и покою, подобному тому, в котором пребывает неорганический мир. Всякое достаточно сильное наслаждение включает в себя наслаждение от саморазрушения и разрушения; это выражение как ненависти, так и любви. Поэтому, как уже говорилось в другой работе (см. «Метафизика пола»), в древнеримском мире Венера Либитина (имя, имеющее общий корень с либидо) одновременно считалась богиней половой любви и смерти. То же самое относится и к Приапу. Известно также присущее дионисийству смешение оргиастического наслаждения и разрушительного или саморазрушительного пароксизма; наконец, на Востоке — Кама, Мара и Дурга являются одновременно богинями любви и смерти.

Итак, существуют учения более высокого уровня, которые незаслуженно затмил психоанализ. Если рассматривать либидо и всё с ним связанное с этой высшей точки зрения, выйдя за рамки чисто человеческих, а точнее, невропатических представлений о половых отношениях, в которые загнал себя фрейдизм, можно признать, что отдельные аспекты его критики, выглядящей столь иконоборческой, являются до некоторой степени оправданными, если не принимать в расчёт их, условно говоря бессознательную тенденциозность.

На самом деле, первым шагом в направлении к действительно духовному развитию является осознание бездуховности многих вещей, которые люди считают духовными, и умение распознать в них смещение, сублимацию, подделку, которые не имеют ничего общего с высшей природой человека. Это особенно важно в условиях цивилизации «человеческого» типа, каковую представляет собой современная эпоха, где слишком многие «ценности» можно объяснить на основе дедукции, подобной психоаналитической; тогда становится понятно, что эти якобы духовные «ценности» возникают как следствие попыток укрыться и компенсировать подавленные влечения, и порождены, главным образом, бессилием и страхом индивида перед лицом действительности и самого себя. Ограничения, налагаемые общественными условностями и лицемерной западной моралью, доделывают остальное; потребность превращается в добродетель, слабость называют силой и характером, тогда как раздвоенное, противоречивое, неадекватное отношение к глубинным жизненным силам приводит к тому, что сегодня как никогда прежде активизируются подсознательные процессы, порождающие неврозы, сверхкомпенсации и аутистские истерии, психические травмы.

Поэтому для того, кто крепок в абсолютной воле к преодолению, принципиально важно разрушить все эти псевдоспиритуалистические надстройки, чтобы обнажить скрытую силу нашей подсознательной, глубинной жизни. Впрочем, к этому, безусловно, не готов психоанализ, каковой, подобно медиумизму, однажды приоткрыв двери «ада», не предложил никаких средств защиты, никакого метода действенного контроля. Именно поэтому он представляет опасность для большинства.


Избавиться от цепей ещё не значит освободиться

Говоря об опасности психоанализа, следует указать на то, что с учётом несостоятельности современного человека, ему остаются, самое большее, два пути – либо сознательно примириться с неизбежностью смещений, сублимаций и прочих способов возмещающего или эскапистского вытеснения, либо взять на себя ответственность за влечения либидо и Оно, став сознательным и разумным орудие их прямого удовлетворения.

Оба этих пути равнозначны отречению. Но психоанализ не в силах предложить ничего другого. Сторонниками второго пути являются преимущественно последователи Адлера, согласно которому, Я, избавленное от комплекса неполноценности, должно взять на себя всю полноту ответственности и утвердить свою волю во внешней среде, чтобы изменить её под себя. Но, учитывая предпосылки, какой смысл могут иметь «ответственность» и «формирующая воля»? Там, где отсутствует представление о личности, как о самостоятельном начале, высшем по отношению к природному уровню, подобные понятия лишены всяких оснований. Скорее на смену «терапевтическому» требованию придёт требование социально-революционное. Именно в этом направлении, в своей полемике с Фрейдом двинулся Райх и его ученики. С неопровержимой последовательностью Райх отмечает, что если первопричиной невротического образа жизни (как действительно существующего, так и тех разновидностей человеческого поведения, которые психоанализ обобщённо причисляет к невротическим) является «подавление», навязываемое «системой», средой и господствующими в ней идеями, бессмысленно томиться в ожидании, успокаивая себя половинчатыми решениями и индивидуальными полумерами, которые могут принести лишь временное облегчение, но не устранить объективной, социальной первопричины болезни. Необходимо уничтожить её в зародыше, разрушив структуры и устои действующей системы, которые, в отличие от Райха, Фрейд боязливо признавал и соблюдал. Отсюда следует переход к открытому протесту и революции, как общему и радикальному способу лечения. От уже начавшейся «сексуальной революции», одним из главных апостолов коей был Райх, пора перейти к дальнейшим, снимающим все запреты, анархическим действиям во имя смены «подавляющего» общества обществом «позволяющим». Вопрос о необходимости различения – дабы не скатиться к банальному «всё дозволено» – даже не ставится; с наивностью, достойной Руссо, (впрочем, характерной ещё для классического анархизма) полагают, что, когда рухнут преграды, всё, что может произрасти из глубин человеческой психики и бессознательного, окажется исключительно приятным, прекрасным и здоровым, что и позволит установить справедливый общественный порядок. По правде говоря, Фрейд, в этом отношении был большим реалистом. Признавая тёмный характер того, что таится в глубинах психики большинства людей, он признавал также необходимость границы, установленной тем, что он называл «принципом реальности».

Но важнее то, что «избавиться от цепей», ещё не значит освободиться, так как в большинстве случаев изнанкой протестных и революционных требований, а точнее их очевидной предпосылкой, является капитуляция; иначе не назовешь ситуацию, когда выход из кризиса видят в самоотождествлении с дорассудочной и инстинктивной частью собственного существа, в том, чтобы осознанно и без колебаний отдаться в её власть. В области психологии и психоанализа в этой связи следует упомянуть школу К.Г. Юнга, прослывшего «спиритуалистом» среди психоаналитиков, поскольку согласно его учению – имеющему оттенок духовности, что делает его приемлемым для тех, кому воззрения Фрейда кажутся чрезмерно материалистическими – Я должно «найти понимание» с Оно, а человек с бессознательным, как индивидуальным, так и архаично-коллективным, посредством установления гармонии и некого приближения границе, разделяющей эти области. Но вопрос о преодолении границы даже не ставится, так как по-прежнему предполагается, что «другим» является бессознательное, а не подсознание. Предоставим слово самому Юнгу: «Освободись от того, что имеешь, и тогда обретёшь – согласно этому древнему мистическому завету необходимо отказаться от доброй части самых дорогих тебе иллюзий. Только тогда откроется нечто более прекрасное, более глубокое, более осознанное, так как только таинство самопожертвования позволяет обновить душу. Это заветы древнейшей мудрости, обретшие новую жизнь в психоанализе, и здесь, прежде всего, любопытно отметить то, что, достигнув современного уровня развития, мы нуждаемся именно в том типе психического воспитания, которое по многим пунктам совпадает с методом Сократа». Сказано красиво. Но посмотрим, в чём состоит истинный смысл этих слов. Хотя Юнг избегает радикального фрейдистского определения либидо и придаёт коллективному бессознательному неопределённые черты «Жизни», ситуация особо не меняется, так как под «жизнью» понимается самодостаточная реальность, некий первоэлемент, с которым должно «соединиться» Я за счёт смещения центра тяжести к «виртуальной точке, расположенной между сознательным и бессознательным», так как в противном случае оно сохранит свой «отчуждённый» характер. В этом также состоит суть того, что Юнг называет «процессом индивидуации», ключом к которому является mysterium conjunctions (лат. мистический брак – прим. пер.); это выражение, порожденноё, по его мнению, ещё мифическим сознанием, «с научной точки зрения» намекает на брак – союз – сознательного с бессознательным. Примечательно то, что даже этот союз, иносказательно изображаемый в различных религиях идеальными божественными фигурами, для Юнга имеет принудительный характер, к нему толкает сила «архетипа», Оно – сила, обязывающая и карающая – а сознание играет пассивную роль, то есть свободный выбор, добровольное согласие исключены. В этом истинный смысл психоаналитического таинства жертвоприношения, отказа от «доброй части своих самых дорогих иллюзий», якобы позволяющего «обновить душу». Такова современная переоценка «заветов древнейшей мудрости». Если бы нам пришлось описывать метод навязывания, мы не нашли бы лучших слов. Выход из конфликта, достигаемый за счёт капитуляции, за счёт полного снятия морального напряжения. Чувство освобождения и удовлетворения, даваемое detente (фр. разрядкой – прим. пер.), снятием с Я всякого груза и задачи духовного типа, т.е. по сути отказом от обретения самостоятельности, подменяют чувством «отчуждённого сознания» и отсрочкой в надежде на «более прекрасное, более глубокое, более осознанное» существование.

К подобного рода подменам мы ещё вернёмся в одной из следующих глав. Здесь же особо отметим, что на практике психоаналитик, – до определённой степени притязающий на роль духовного учителя перед учеником или исповедника перед исповедующимся, – помогая пациенту осуществить вышеупомянутое самопожертвование и достичь катарсиса, сам активно использует технику переноса (transfert); эту тему мы также рассмотрим подробнее чуть позже. Поэтому, Генон не ошибался, усматривая в подобной практике нечто дьявольское. Поистине, кто умеет разглядеть закулисные манипуляции, направленные на то, чтобы обмануть наши чувства, в тот момент, когда субъекты испытывают чувство освобождения, якобы достигнутого благодаря психоаналитическому катарсису, слышит тот же издевательский смешок, который раздаётся, когда спириты принимают медиумические явления за божественные откровения, а ларв за души.

Однако, возвращаясь к тому, с чего мы начали, т.е. к внутреннему состоянию современного человека, сложно представить, чтобы, однажды попав в лапы к психоаналитику, он смог каким-либо образом избежать этих ложных путей, ведущих к самоотречению. Как правило, кризис только обостряется и в большинстве случаев «лечение» кончается отрицательным результатом. Известно, что разбудить лунатика, идущего по краю, «лучший» способ достигнуть того, чтобы он сорвался вниз. Иногда, неведение – сила; выведя человека из этого состояния, в попытке справиться с какой-либо из патологических форм конфликта между Я и подсознанием, вернуться обратно – невозможно; между тем, во многих случаях, оставив человеку иллюзию самостоятельности, можно его вылечить и спасти, так как эта иллюзия может быть действенной с прагматической точки зрения и при некоторых условиях может стать опорой для высшего развития. К тому же, психоанализ сосредотачивает внимание на истоках воли к удовольствию и смерти, что наряду с обычными для него внушениями или суггестиями сексуально-демонического характера, даёт поистине колдовской эффект, что только умножает количество опасных ловушек для Я и способствует проявлению самых тёмных и заразных сил, подстерегающих человека за порогом сознания. (Как далеко можно зайти с теорией «цензуры», тормозящей сознание и память, можно проиллюстрировать на одном примере. Психоаналитик совершенно серьёзно может спросить, не было ли у вас фантазий на тему инцеста или гомосексуализма, хотя бы во сне. При ответе «нет», вам могут вынести диагноз – «тяжёлый случай»; то есть, если ничего подобного вам даже не приходило в голову, значит, что влечение было настолько сильным, что сознанию пришлось принять особые меры для их цензурирования. ¬– Только вдумайтесь, куда можно скатиться, используя такие методы, открывающие лёгкий путь к манипуляции сознанием). Если же психоанализ, как то бывает, становится состоянием души, не просто индивидуальным, но коллективным, а следовательно создающим социологические и идеологические прикладные формы, ситуация обостряется до предела.

Итак, отправной точкой должно служить следующее: за исключением крайне специфических психотерапевтических случаев, психоанализ опасен, так как обретение духовного единства – формирование настоящей личности вместо внешней и несостоятельной, созданной социальными условиями, воспитанием, средой и наследственностью (не говоря уже об обычных остатках обузданных желаний и истероидных вспышках «аутистского» типа) – не является его первоочередной задачей. Говоря другими словами, психоанализ, как «глубинная психология», мог бы иметь положительную ценность только, если ему бы предшествовало нечто вроде «аскетики», каковая, в свою очередь, немыслима и безосновательна без отказа от фрейдистской антропологии, фрейдистского представления о человеке, согласно которым, как мы видели, характерны отказ и отречение от реальности и возможности Я, как центрального, самостоятельного начала. Но это потребовало бы радикального изменения и расширения перспектив самой психоаналитической техники.


Два бессознательных

Психоаналитическая техника действует приблизительно теми же методами, которые используют для подготовки медуима; она состоит в снятии «цензуры», бессознательных или полусознательных запретов с целью облегчить вхождение в такие состояния, при которых за счёт спонтанных умственных ассоциаций, воспоминаний, сновидений, аналогий, непроизвольных жестов и т.п. всплывают бессознательные побуждения и комплексы. Применительно к субъекту эта практика сводится к развитию способности к detente (фр. разрядке – прим. пер.) и «регрессии», но эта приобретенная способность прямо противоположна той, которая необходима для достижения цельности личности. Более того, сама техника переноса и та роль, которую играет психоаналитик в подобного рода практиках, становятся последней инстанцией, препятствующей интеграции. «Я» не просто открывает двери своего «подполья», но делает это ровно настолько, насколько отдаётся во власть другой личности, что нередко приводит к возникновению двусмысленных и патологических ситуаций в отношениях между психоаналитиком и его клиентом. Что же до познания бессознательного, распознания различных влечений, то здесь также главным действующим лицом является не сам субъект непосредственно, но психоаналитик - индуктивным или герменевтическим, а, следовательно, всегда гипотетическим способом – обрабатывающий материал, полученный от субъекта, находящегося в вышеописанном состоянии; позднее «как бы пробудившись» субъект может распознать истину в словах психоаналитика, но и здесь необходимо постоянно помнить о той роли, которую играет в этом процессе внешнее внушение. В любом случае не может быть никакой речи о непосредственном познании, поскольку, как уже говорилось, оно априорно исключено с того момента, как только «Оно» отождествляют с бессознательным.

Между тем, если говорить не об «анализе», но об интеграции личности, первым шагом к её достижению должно бы стать умение чувствовать того «другого», которого носит «Я» в собственной груди; Юнг справедливо говорил здесь об аниме, иррациональной, демонической сущности, противостоящей анимусу, который собственно и является личностным началом. Затем следовало бы отделиться от этого «другого». Далее необходимо разорвать, насколько это возможно, те связи, которые желание установило между тем, кто переживает и предметом переживания, как внешним, так и внутренним. До тех пор, пока мы отождествляем себя с тем, что действует на нас, мы не можем познать его; отсоединившись, освободившись от преград, существующих в нашем «Я», мы, условно говоря, увидим его перед собой.

Теперь перейдем к другой области, к которой привлек внимание психоанализ, (а также некоторые исследования, связанные с гипнозом, например, касающиеся постгипнотического внушения) что можно поставить ему в заслугу. Действительно психоаналитические исследования приводят к констатации наличия не одного, но двух видов бессознательного. Помимо активных и бессознательных динамизмов «Оно», существует другое бессознательное, которое действует тонко и умно, проникая сквозь сеть бодрствующего сознания. Различные процессы цензуры, торможения, запрета, подавления, а также сублимации и защиты «Я» разворачиваются в полутьме и только путём трудоёмкой психоаналитической процедуры можно обнаружить его существование и восстановить его модальности (в фрейдистской терминологии его называют «предсознанием» в отличие от бессознательного). Но надо помнить, что «влияния», участвующие в подобных процессах, действуют не только на отношения между «Я» и либидо, но заходят гораздо дальше. В некоторых случаях они даже могут вывести нас на более широкий уровень, где открывается тайна происхождения теорий, внушений и «мифов», которые в истории цивилизации обычно оцениваются как «спонтанные» или объясняются внешними, двухмерными факторами. Впрочем, так или иначе, это второй аспект, в связи с которым психоанализ мог по праву забить тревогу. Итак, следует констатировать существование отличной от известного подсознания «подпольной логики», действующей между различными формами сознания. Но технике психоанализа следует противопоставить дисциплину подлинного преодоления и консолидации личности, направленной на утончение прямого восприятия, каковое, в некотором смысле создавая новые чувства, позволяет побороть тонкие инфрасознательные влияния, которые определяют отдельные процессы, суждения и решения бодрствующего сознания. На дальнейшей стадии это позволит непосредствнно увидеть внеиндивидуальные источники этих влияний. Освободившись от ограничений ложного «Я», порог обычного сознания сдвигается, что позволяет разглядеть не только формы обычного сознания, но также корни, ранее скрытые в темных и глубоких водах сублиминального (подпорогового).

Подобные дисциплины в традиционных обществах имели статус науки. Психоанализ, притязающий на «большее проникновение вглубь» (Юнг), на самом деле делает только первые шаги в этом направлении. Теперь перейдем к разговору о настоящем подсознательном и его исследовании, а лучше сказать, о его разрушении. Ограничимся на данный момент несколькими краткими замечаниями, поскольку мы ещё вернемся к этой теме в одной из последующих глав. Помимо только что описанного и действующего согласно «логике подполья» подсознания, оно включает чётко различающиеся слои или «области». Сначала, надо рассмотреть ту область подсознания, основу которой составляет желание или cupiditas в ранее указанном сверхиндивидуальном, метафизическом смысле; это та самая сила, которая привела к падению из состояния «бытия» и рождению в телесном мире становления. С космологической точки зрения это целиком «демоническая» область, независимо от разнообразия её форм. К этому слою подсознательного относятся корни душ рас, а также человеческих инстинктов и страстей. Когда некоторые психоаналитики говорят о драматизации коллективного и «филетического» бессознательного в виде типичных символов, когда Юнг, по-своему, в иррационально-психоаналитическом ключе перелагая платоническое учение об идеях, рассуждает о так называемых архетипах, мы оказываемся именно в этой области «Оно».

Это бессознательное всегда характеризуется как некая преграда. Установление контакта с ним требуется только для того, чтобы его пересечь, преодолеть, одержать победу над ним. Миф символизирует это различными способами. «Герой», нисходящий в «ад» или проникающий в «пещеру», где он встречает змею, дракона или быка, аллегорически выражает сознательное начало, обретающее цельность путём восхождения, за счёт преодоления этой преграды-порога и встречи с изначальным импульсом. В мифе победа «героя» над символической дикой тварью и её убийство ведёт к перерождению, к новой жизни; воскрешение, обретение «живой воды» или «напитка бессмертных» следует за нисхождением в «ад»; в митраизме колосья жизни рождаются из смертельной раны, нанесённой быку; «девственницу» спасают от дракона, завладевают плодом бессмертия или другим равнозначным символическим предметом (см. миф о Геракле, Ясоне и т.п.) и т.д. Эти события связаны не с сексуальностью, – даже в самом широко значении этого понятия – но с трансцендентальным воздействием на силу, которая удерживает сознание в условиях животного тела; целью является возвращение личности, обретающей цельность, в состояние «бытия», по сравнению с которым обычное человеческое существование традиционно сравнивалось с состоянием падения, оцепенения, опьянения, паралича.

Это состояние «бытия» является по-настоящему сверхъестественным, «метафизическим» состоянием. Восстановление связи с ним равнозначно пробуждению. Тогда вновь открывается путь к разрешению и устранению того «бессознательного», которое современные психологи ошибочно считают самопричинным началом. Действительно, в последних глубинах, за областью «желания» бессознательное существует, условно говоря, только как задача для высшего сознания. Составляющие его слои или уровни прямо соответствуют потенциям сверхсознания, уровням достигнутой цельности; тому, что в дальневосточной традиции описывается выражением - «спаять сломанный меч».

Восхождение в эти высшие регионы равноценно пониманию того, что оставленный позади мир бессознательного, несмотря на большую степень его реальности сравнительно с миром людей и вещей, тем не менее, на космологическом уровне соответствует тем регионам индивидуального сознания, которые связаны с царством сна, сновидений, галлюцинаций, навязчивых моноидей. Метафизически этот мир выглядит как мир сновидений и призраков, которому уже Гомер противопоставлял мир правдивого видения. Когда сверхсознание достигает этих глубин, кошмар улетучивается, облака рассеиваются, призраки исчезают, психические осадки окончательно растворяются. На границе того, что в ином случае оборачивается глубоким сном без сновидений, сверхсознанию открывается знание о различных ступенях сверхреальности. Это, в первую очередь, те формы, которые в целом определяют опыт мира – тот опыт, который в обычном человеке, как принято считать, формируется без вмешательства его «Я» и его воли. Далее происходит переход от этого космического миража в состояние чистых метафизических смыслов, что до некоторой степени соответствует тому, что иногда называли реализацией sub specie aeternitatis.

Едва ли стоит ли говорить о том, что эти горизонты совершенно неведомы психоанализу. Не ведая даже личности в подлинном смысле этого слова, ещё меньше он способен постичь смысл идеала сверхсознательной личности (либо же усмотрит в нём крайнее обострение истерико-аутистского Ichideal). Свойственный ему метод, известный как «глубинная психология», позволяет лишь вскользь прикоснуться к этому идеалу, причём это прикосновение такого рода, которое мгновенно уродует всё, к чему прикасается, вместо того, чтобы дорасти до трансцендентальной психологии. Как мораль, эта психология в лучшем случае сводится к мистике инстинкта и иррационального; как мировоззрение – к чистому натурализму. Обращаясь к современному человеку, психоанализ бьёт тревогу, ставит проблему, но не делает ничего для формирования сверхсознания и сверхиндивидуальности, которые могли бы решить эту проблему; между тем, это могло бы устранить те опасности анализа, которые приводят к осложнениям даже с чисто материальной точки зрения, и непосредственно познать природу и разнообразие тех подпольных сил, с которыми приходится иметь дело. Когда же психоанализ преодолевает собственную ограниченность и, как мнится психоаналитикам, высвечивает нечто первозданное и древнее, когда он вырывается за рамки области, населённой химерами безумцев, истериков и невротиков, и неудержимым галопом мчится по неизведанному пространству на скакунах различных комплексов сексуализированного либидо, каковые, с его точки зрения являются высшими принципами, наилучшим образом объясняющим мир мифов и символов, более того, любое духовное явление, он предоставляет собой самый жалкий – и самый настораживающий – образец учёного невежества нашего времени.

Из того факта, что ортодоксальный психоанализ является творением еврея, а среди психоаналитиков очень высок процент евреев, каждый может сделать соответствующие выводы, исходя из собственного отношения к еврейскому вопросу в целом. (Впрочем, сразу отметим, что Юнг с его более тонкой и «одухотворённой» версией психоанализа, тем не менее, столь же опасной, как и другие, не является евреем; а в области общей психотерапии одним из лучших критиков психоанализа, который, как и мы, критикует его, главным образом с точки зрения ценностей личности, является евреем (см. В. Франкл, «Aerzliche Seelsorge», Вена, 1946)). Как бы то ни было, безусловно то, что, если бы нам пришлось психоанализировать психоанализ как общее явление, мы обнаружили бы в его основании Schadenfreude, злорадство, требующее унижения и осквернения не только других и духовного мира в целом, но с точки зрения общего мировоззрения, также и самих себя; это как бы проявление одного из самосадистских комплексов, о которых мы уже говорили, в обличье «науки». Одновременно это своего рода дополнение дарвинистского мифа, в котором проявляется та же склонность к бессознательной радости от возможности свести высшее к низшему, человеческое к животному и примитивно-дикарскому, которая сквозит в теории «эволюции». Таким образом – как уже было сказано – психоанализ, как общее явление, является символом, знамением времени. От западного человека – от его способности восстановить утраченную цельность или окончательно подчиниться процессу духовного регресса, длящегося веками – зависит, будет ли психоаналитический миф признан завтра истиной или ложью.

источник

< - НАЧАЛО