Повсюду он искал Его, повсюду, и повсюду находил он Его, повсюду. В нас, вне нас, в мире, вне мира, в явленном и в неявленном, в том, что есть, и в том, чего нет, в том, что есть и не есть, неустанно.

Он не упустил ни единой нити, исходящей от Него и восходящей к Нему, он изведал всё, что есть нового в старом, и что есть старого в новом, ибо старое делает новое новым, и новое — старое старым, Vsu Vetera Nova.

Восток поведал ему, как рождается свет, Запад научил его тому, как свет угасает, а Ислам стал для него учителем полуденного покоя, той точкой, где, по словам Данте, солнце замедляет свой бег и будто замирает, застывает в неподвижности в небесной вышине.

Именно в Исламе завершил своё странничество Генон. И вместе со св. Павлом мы можем сказать о нём: Bonum certamen certavit, cursum consummavit, fidem servavit, и вслед за св. Павлом добавить: In reliquo reposita est ei corona justitae quam reddet ei Dominus in illa die, justus judex.

Никто и ничто не могло остановить его странствия, ибо не ведал он иной цели, кроме Него, Начала, откуда всё истекает и куда всё устремляется, всё, что было, всё, что есть и всё то, чего ещё нет. Упорно шёл он путями Традиции, ведомый еле слышным шумом вод запечатанных источников, fontes signatae… Per visibilia ad invisibilia, ища повсюду в волосах, в рогах, в дожде, в горах, в пропастях, от Востока до Запада, в тени земли, где таится небесный свет, повсюду искал он сокрытые от глаз других отпечатки, следы Бога. Там, где некогда парила Поэзия, он водрузил Мудрость, но что такое Мудрость, как не Поэзия, раскрывающая божественное в человеческом, гиперкосмическое в космическом, незримое в зримом, своей совершенной полнотой объемлющая всё.

Он находил первоисточник, вглядываясь в пробивающиеся на поверхность воды потаённых рек Традиции, созерцая грани Великой Пирамиды, с единой вершиной и квадратом миров в основании, два румба компаса, архитектурный образ Слова, вне и над которым изливается неисчерпаемый Божественный источник.

Но он не сломал печати, не растворил врат, ведущих в к тайне, он дал понять то, что многие скрывали до него: ничто не заставит отправиться в путь того, кто даже не знает, что такое путь, ибо знание есть воля, и воистину никогда не будет того, кто ни имеет воли.

Восходя, он возвращал всё Богу, нисходя он возвращал Бога миру, тем самым становясь "стыком двух дуг" и замыкая круг Божественной Универсальности, собирая разбросанное и разбрасывая собранное.

Он был неутомим в своем странствии, не ведающем границ, непоколебимо уверен в том, что ничто, если оно не является всем, не в силах вместить, ограничить, исчерпать собой всё то, что есть и всё то, что не есть, ибо если из всего вычесть всё, останется всё, если из ничто вычесть ничто, останется ничто: Полное внутри, полное снаружи, сказано в Хатха-Йоге, полное, подобно сосуду в океане; пустое внутри, пустое снаружи, пустое, подобно сосуду в воздухе.

Так он примирил традиции, ибо они суть реки, впадающие в поглощающее все их море, показав, что правоверие есть ничто иное как чистота поиска, любовь к тайне, знание знаний, которое сводит всех странников, salikun, на одном плато, являющемся по сути вершиной миров.

Он показал, что нет иной науки, кроме Божественной науки, и тот, кто занимается ею — pauci electi — обретает Мудрость, коя, всё же, не есть Он, Бог, как Он не есть Она, ибо нет в Нем ничего, помимо Него, La Howa illa Howa!

Собаки лаяли, лают, будут лаять вослед ему, ибо, как гласит его излюбленная арабская пословица: собаки лают, караван идёт… Караван идёт, навьюченные верблюды… он идёт мимо жилищ, селений, замкнутых меж двух краёв, по пустыне, идёт неустанно… Ибо для священной науки нет никаких границ, никаких остановок, никаких личностей; в счёт идёт лишь караван, а не погонщики верблюдов, те, которые quasi cursores, vital lampadas tradunt…

Среди современного краха, в этих зловещих руинах, где ценятся только машины, а не люди, которые перестав быть детьми Бога, стали детьми машины, он, Генон, озарил светом бескрайние подземелья традиций, где в ночи, освещённой пламенем факелов, меж пальцами сидящих на корточках Святых и Учителей струятся жемчужно-рубиновые реки. Он поведал сему миру, погрузившемуся в ночь ночей, ослепшему от искусственного света, тайну творения, человека, который есть тайна для тайны, каковая есть тайна для него, Бог. Он показал, что нет ничего вне Традиции, и всякий традиционный источник есть всё в одном и один во всех, светильники неба, расположенного по ту сторону всех небес, coelum coeli Deo. И средь них он избрал последний, Ислам, который, как он часто повторял, казалось, предназначен запечатлеть божественный образ в мире, Божественное слово к людям, путь, в котором окончательно сходятся все аспекты разворачивающегося авраамического цикла. Возможно, его привлекла "центральность" Ислама, третьей традиции, которая впитывает и совершенствует две первые, являясь той точкой зенита, в которой завершает свой бег солнце, и по отношению к которой две предыдущие символизируют Ост и Вест, Восток и Запад. Он, Генон, равно заботящийся обо всём, о сути и об обрядах, о ядре и о скорлупе, о внутреннем и о внешнем, о batin и zahir, ушёл, чуть слышно взывая к Имени, которое таится на всех устах, ангелов и демонов, Святых и людей, первых, как и последних, мудрецов и невежд, тем самым свидетельствуя о том, что никто не спасётся и не достигнет освобождения, если не сольет свой голос с истиной традиционного хора, ибо только традиция — в своем неделимом единстве, подобно Бытию, для которого сама она есть становление — становление Того, что есть — включает в себя уровни, вмещает, единит, гармонизирует внутреннее и внешнее, возвышенное и ничтожное, мудрость и невежество, призвание и избранничество, сокрытое и проявленное. Всё — чисто в том, что чисто, и ничто не может быть чистым, если оно не освящено традицией, истинность которой вмещает объемлет все противоречия, единит все расхождения, созерцает все иерархии, поддерживает все уровни, централизует все чаяния, гармонизирует, но не смешивает, подчиняет, но не человека человеку, а всех людей — себе, все традиции — Божественной Истине, всех богов — Богу. Но невыразимость Невыразимого — это существенная, нам следовало бы сказать, сущностная, любовь Бога, который покрывает шагами все раи, дабы остановиться там, где более нет "где", в отсутствии всяких утвердительных или умозрительных ограничений, исключая всякое включение, поскольку всякое исключение включено, там, где тот, кто знает, не ведает, а тот, кто не знает, воистину ведает.

Он ушёл не сломленный: не сломленный и одинокий, нищий и нагой, с одним лишь именем на устах, Именем, в котором растворяется всё, что утверждается перед Его ликом, поскольку то, что не есть Он, суть ничто и не может быть; тем Именем, в котором всё есть ничто и ничто не есть всё, всё должное умереть, дабы жил Он, Он, единственный в полноте своей радикальной безмерности, следуя коей нет ничего, что не было бы Им. В "кругообразности" Ислама он сокрыл свою тайну, свой sirr, сокровище, которое каждый скрывает в себе, но редко кто способен найти в себе, ибо тот, кто сумеет доподлинно осознать своё служение, неизбежно осознает своё владычество.

Он сказал всё, что мог и должен был сказать, но пройденный им путь остаётся только его путем, поскольку всякий путь, проложенный Знанием, является узко личным и не может быть выражен "дидаскалически"¹, ибо он открывается как вспышка молнии, озарённый светом духа, Божественного Духа, который есть Бог, становящийся им, так как, когда у человека не остаётся больше тайн перед Богом, у Бога больше нет тайн от человека, и тогда он достигает цели своего странствия, богомолья "где Господь говорит лишь со Своими".

Подлинная тайна Генона заключается в его смерти, о которой ведает только Господь в полноте Своей Благодати и совершенстве Своего Милосердия, поскольку есть Он, только Он с Собой, в Себе, благодаря Себе, — ma Allah, fi 'Llah, bi 'Llah!
примечания:
1. От дидаскалия — в древней Греции наставления драматического поэта своим исполнителям (прим. перев.). в текст

------------
+ Letters from Guenon to Guido de Giorgio