Эвола "Император Юлиан"

“Roma”, 17 марта 1972 / пер. с англ. А. Шмакова
другой перевод

Отрадно сталкиваться с работами, авторы которых отказываются следовать предрассудкам и извращениям, свойственным основной массе современных историков. Таков случай Рафаэлло Парти, пререведшего на итальянский и познакомивший широкую публику с сочинениями спекулятивного характера, принадлежащими римскому императору Юлиану Флавию и вышедшими под заголовком «О Богах и людях».

Следует отметить, что Парти, взамен превалирующего наименования «Юлиан Отступник», использует выражение «император Юлиан». В действительности, термин «отступник» вряд ли уместен, т.к. его, скорее, следовало бы применять в отношении тех, кто отрекся от сакральных традиций и культов, составляющих самую основу римского величия и принял новую веру, не римского или латинского, но азиатского, еврейского происхождения. Итак, отнюдь не тех, кто, подобно Юлиану Флавию, остался верен духу Традиции и постарался возродить солярный и сакральный идеал империи, должно называть словом «отступник».

Чтение вновь изданных текстов, написанных Юлианом в своей походной палатке, в перерывах между сражениями и утомительными марш-бросками (будто бы для того, чтобы почерпнуть для своего духа новую энергетику, готовность сталкиваться лицом к лицу с невзгодами), полезно также и тому, кто солгасен с общепринятым определением язычества, в его религиозной составляющей, как понятия, более или менее синонимичного слову «предрассудок». Фактически, пытаясь реставрировать Традицию, Юлиан противопоставляет Христианству некую метафизическую картину. Творения Юлиана позволяют распознать, по ту сторону внешних и аллегорических элементов языческого мифа, субстанцию более качественного порядка.

Юлиан делает очень важное замечание, когда говорит:

«Едва только миф, имеющий отношение к сакральным субъектам, оказывается нелепым с точки зрения мышления, то тем самым он дает нам знать, взывает к нам с тем, чтобы мы не верили в него буквально, но изучали и прослеживали заложенный в нем скрыты смысл… Когда значение выражено нелепым образом, остается небольшая надежда на то, что люди отойдут от очевидного смысла слов, дав возможность чистому умопостижению проникнуть в мир дистинктивной природы богов, который превосходит мир всех существующих вещей».

Таким должен быть герменевтический принцип при изучении антиной мифологии и теологии. Тем самым, ученые, заявляющие о «суевериях» и «идолопоклонничестве», попросту зашорены и недобросовестны.

В итоге, в предпринятой Юлианом попытке переосмыслить древнеримскую сакральную традицию, конечное значение имеет эзотерическое видение природы «богов» и их «знания». Это знание связано с внутренней реализацией. В данной перспективе боги изображаются не как выдумки поэтов или абстракции философствующих теологов, но больше как символы и проекции трансцендентных состояний сознания.

Да и сам Юлиан, будучи инициированным в мистерии Митры, видел близкую взаимосвязь между высшим знанием собственной самости и путем, ведущим к «познанию богов»; последнее представляет собой настолько благородную цель, что император, не колеблясь, заявляет, что господство на Римом и землями варваров меркнет в сравнении с подобной перспективой.

Это заставляет нас вернуться к традиции секретных дисциплин, посредством которых знание о себе радикально преображается и усиливается за счет новых сил и внутренних состояний, символизировавшихся в античной теологии различными “numina”. Сказано, что такого рода трансформация происходит после первоначального начальной подготовки, которая заключается в чистом образе жизни, аскетизме и приобретении особого опыта, определяемого инициатическими ритуалами.

Юлиан посвятил свой гимн Гелиосу, к его имени он взывал даже на смертном одре, умирая на закате солнца на поле битвы в Малой Азии. Гелиос – это солнце, воспринимаемое не в качестве обожествленного физического тела, но как символ метафизического света и трансцендентного могущества. Это могущество проявляет себя в человечестве и тех, кто возродился, как суверенный “nous” и как мистическая сила свыше. В древности, а через персидское влияние – и в самом Риме, этот культ строго ассоциировался с царским достоинством. Только в этом контексте можно оценить подлинное значение культа имперского Рима, который Юлиан пытался реставрировать и вновь институционализовать в противовес Христианству. Вот центральный мотив этого культа: истинный легитимный вождь – единственный, кто наделен сверхъестественным онтологическим превосходством и кто представляет собой образ царя небес, а именно самого Гелиоса. Когда (и только когда) подобное имеет место быть, власть и иерархия оправданы; понятие “regnum” становится освященным; и находится сияющий центр притяжения, группирующий вокруг себя человеческие и природные силы.

Юлиан жаждал воплотить этот «языческий» идеал в рамках стабильной и унитарной имперской иерархии, имеющей догматические основания, систему дисциплин и законов, а также класс священников. Предполагалось, что во главе священнического сословия будет стоять сам император, возрожденный и вознесенный над условиями смертного существования через Мистерии, воплощающий одновременно и духовное владычество, и мирскую власть. Согласно этому подходу, император должен считаться Верховным Понтификом – термин этот был возрожден при Августе. Нарисованная Юлианом картина основывалась на следующих идеологических предпосылках: 1) вера в то, что природа образует гармоничное целое и пронизана живыми, хоть и невидимыми, силами; 2) государственное исповедание монотеизма; 3) наличие коллегии «философов» (было бы лучше назвать их «мудрецами»), способными интерпретировать традиционную теологию Древнего Рима и актуализировать ее через инициатические ритуалы.

Подобная картина четко контрастирует с раннехристианским дуализмом, выраженным в словах Исуса «кесарю – кесарево, а Божие – Богу». Эти слова позволили христианам отказаться от почитания императора в любой его роли, кроме как правителя. В этой связи отказ был воспринят как политическая демонстрация анархии и ниспровержения власти, что нашло наиболее полное выражение в государственном преследовании христиан.

К сожалению, время для воплощения юлиановского идеала оказалось неподходящим. Его воплощение потребовало бы активного участия и содействия со стороны всех социальных страт, а также переработки античного Weltanschauung на новый лад. Вместо этого, в языческом обществе состоялось необратимое разделение между формой и содержанием.

Даже консенсус, достигнутый в отношении Христианства, являлся фатальным знаком упадка. Для подавляющего большинства людей, говорить о богах как проявлениях внутреннего опыта или полагать вышеизложенные трансцендентно-солярные принципы необходимыми атрибутами империи выглядело не более чем выдумкой или «философией». Иными словами, не доставало как раз того, что могло бы стать экзистенциальной основой. Помимо того, Юлиан заставил себя считать, что он окажется в состоянии преобразовать определенные эзотерические учения в созидательные политические, культурные и социальные силы. Однако учения эти, благодаря своей собственной природе, были обречены оставаться в пределах компетенции лишь ограниченных кругов.

Из этого не следует делать вывод, что, по крайней мере – в принципе, существовало противоречие между видением Юлиана и идеалом государственного использования этих духовных трансцендентных элементов. Уже само историческое существование ряда последовательных цивилизаций, центрированных вокруг солярной духовности (от древнего Египта и Ирана до предвоенной – до Второй миррой войны – Японии) показывает, что реально такого противоречия нет. Следует, скорее, говорить о том, что Рим, при Юлиане, испытывал нехватку человеческого и духовного материала, способного к установлению новой жизнеспособной иерархии как тоталитарного имперского организма, достойного носить имя «языческий».

Книга Дмитрия Мережковского, «Гибель Богов», замечательным образом улавливает культурный климат времен Юлиана, со всеми его признаками «сумерек кумиров».

Вслед за долгим пояснением, отметим, что некоторые элементы античной Традиции вновь со всей необходимостью обнаружили себя на поверхности, благодаря появлению на арене европейской истории германских династий, что позволило говорить о “restauratio imperii” в форме средневековой Священной Римской империи. Это верно в особенности в том случае, если рассматривать гибеллинскую традицию, предпринявшую попытку восстановления Империи, в связи с противостоянием гегемоническим позывам Церкви и при наличии у Империи сверх естественного статуса не ниже чем у Церкви.

В этой связи важно тщательно изучить все, что скрыто в рыцарской литературе, в т.н. «имперской легенде» и других подобных источниках. Мы в свое время попытались проинтерпретировать все это в книге «Мистерии Грааля» (1937г.)